Пряный аромат Востока

– Нет, понятия не имею, – ответил он. – Извините. – Отвернувшись от них, он снова уставился на волны.

– Фи, как грубо, – возмутилась Роза, когда они спускались по ступенькам к каюте стюарда. – Я очень надеюсь, что нам не придется есть с ним за одним столом.

– Мы откажемся, – решительно заявила Тори. – Я поговорю об этом с мисс Вивой. Придумаю какую-нибудь причину.

Возле лестницы краснолицый полковник давал указания худенькому индийцу, который мучился с его огромным дорожным сундуком.

– Так, влево, еще немного, вот так, молодец!

Модная дама проверяла перед зеркалом свои накрашенные губы и говорила маленькому мальчику:

– Да, неприятно, но тут я ничего не могу поделать. Потребуется время, чтобы привыкнуть к жизни на море.

– Боюсь, что мы потеряли ключи от нашей каюты. Как глупо! – сказала Роза стюарду, а тот был моментально ею очарован. Так она действовала на мужчин – они таяли от ее невинной улыбки, нежного голоса, нерешительного тона. Он сказал, что сейчас не его смена, но он все равно проводит их и покажет, где их каюта. Он провел их мимо бара, где оркестр играл «Разве она не красотка?»[7], затем мимо салона, где официанты в белоснежной униформе накрывали столы.

– В первый раз едете на восток? – безразлично поинтересовался он у Тори.

– Да, – ответила Тори. – Моя подруга выходит замуж, а я буду подружкой невесты.

– Как мило, – сказал он. – В Бомбей или Дели?

– В Бомбей. – Ей казалось, будто она – это не она, а кто-то еще.

Они поднялись вверх по застеленным ковром ступенькам и прошли по узкому коридору, где витал слабый запах нефти.

– Вот и пришли, леди, – объявил стюард. – Это каюта Б 34. Ваша компаньонка разместилась в Б 36. Мистер Гловер рядом с вами в Б 35. Приятной вам поездки!

Попав наконец в свою каюту, Роза и Тори взглянули друг на друга и рассмеялись. В крошечном помещении царил хаос, после отплытия их слишком переполнял восторг, чтобы аккуратно разобрать чемоданы, и они побросали одежду на пол. Потом подружки посмотрели на свои одинаковые койки из желтой латуни, шикарные одеяла с вышитой на них монограммой, на низенький, какой-то лилипутский комод. Роза повесила на платяной шкаф подвенечное платье, убранное в полотняный чехол, отчего оно приобрело жутковатое сходство с висящим на веревке мертвецом.

– Я потом отдам его на хранение стюарду, – заверила она Тори. – Здесь оно занимает слишком много места.

Какое-то время они молча лежали, утомленные впечатлениями дня. Тори выбрала себе койку возле иллюминатора, в котором были видны морские волны. Роза предпочла место ближе к ванной.

Они болтали о том о сем, когда, постучав, в каюту вошел их крошечный стюард («Да-да, он был буквально ростом с обезьянку, – написала потом домой Роза, – в чудесной бело-синей униформе».)

– Мое имя Судай Рам, – с радостной улыбкой сообщил он. – Беби хотят купася?

– Простите? – вежливо ответила Роза. – Я что-то не поняла вопрос?

Тори старалась не смотреть на Розу, иначе они обе начнут хихикать.

– Хотят ли беби купася? – повторил он с большей настойчивостью.

Он отвел их в крошечную ванную, где лежали пушистые белые полотенца и новые куски мыла. Показал им, как слить из кранов морскую воду ржавого цвета и как пользоваться ватерклозетом, что было ужасно неловко. Когда он ушел, они расхохотались и несколько раз повторяли «Беби хотят купася», пока не добились точной передачи индийского акцента, и Тори радовалась при виде смеющейся Розы. Ведь ее подруга не раз плакала украдкой, это было заметно по ее покрасневшим глазам, хотя она сама скорее бы умерла, чем призналась в этом.

– Роза, – сказала Тори с индийским акцентом, когда стюард ушел. – Вернись в ванную, потри себе животик и загадай желание. У меня есть для тебя большой сюрприз.

После звука закрывшейся задвижки Тори достала из чемодана самую волшебную вещь, какая была у нее, и благоговейно посмотрела на нее. Красный кожаный ящик с маленькой собачкой по кличке Ниппер на крышке и раструбом – при виде его ее душа неизменно наполнялась счастьем.

– Нет-нет, пока не выходи, – сказала она и вынула из раструба шелковые чулки, которые положила туда для защиты от вмятин. – Крепче закрой глаза! – Из шелкового карманчика во внутренней обивке она достала жестяную коробочку, а из нее красную (громкую) иглу, лежавшую на выложенном ватой дне. Через несколько мгновений каюта наполнилась комичными ударами и воплями уайтовского чарльстона «Шу-Фокс».

– Ах, Тори! – Роза, вскидывая ноги в тонких чулках, выпорхнула из ванной. – Слава богу, слава богу, что ты со мной!

Они немного попрыгали в танце и рухнули на кровать.

– Вот черт! – Подвенечное платье шелковым водопадом соскользнуло на пол. – Надо поскорее убрать его отсюда.

– Да, да, да. – Тори налила им обеим мятного ликера. Потом они лежали рядом на постели, закрыв глаза и чувствуя, как несет их по волнам корабль.

Тори прочла письмо от капитана, лежавшее на покрывале.

«Милые дамы! Сегодня вечером вы приглашены на коктейль в Тайский салон. Наш рейс продлится три недели. Мы сделаем остановки в Гибралтаре, Марселе, на Мальте, в Порт-Саиде и Бомбее. Каждый вечер вас ждут танцы в Персидском салоне под музыку джазового оркестра «Савой-Гавана».

– Пассажиры второго класса пусть и не мечтают совать нос в первый класс, – продолжала Тори. – Ведь «в первом классе будут устроены балы-маскарады, спортивные игры с метанием колец, партии в бридж; а по прибытии в Порт-Саид подполковник Горман прочтет в баре «Шимла» лекции о ядовитых змеях и солнечном ударе. Смокинги и длинные платья обязательны каждый вечер. О! И легкомысленные флирты».

– Ах, Тори, замолчи. – Роза сделала глоток и поставила стакан. – Что это? – Со стороны иллюминатора послышался громкий треск, за ним последовал стук двигателя и топот бегущих ног над головой.

– Всего лишь ветер, моя хорошая. – Тори посмотрела в иллюминатор на серые волны. – Он мчится над непостижимой океанской бездной.

– Я больше не буду пить мятный ликер, – простонала слегка позеленевшая Роза.

– Ну а я буду, – заявила Тори, – иначе мне грозит смерть от восторга.

Глава 7

Бискайский залив

// Море: в Тилбери оно было цвета картофельных очисток, а здесь густо-зеленое; его длинные сверкающие борозды оторочены сливочно-кремовой пеной, похожей на полурастаявшее мороженое. Шум, плеск, удары волн; змеиный шорох корабельного корпуса, ползущего по морской поверхности. //

«БЕРЕГИСЬ ШТАМПОВ». Вива Холлоуэй написала это заглавными буквами в своем новом дневнике в кожаном переплете. «НЕ ЖАЛЕЙ УСИЛИЙ, НЕ ЛЕНИСЬ».

Привычка писать самой себе указания часто возвращалась к ней во времена стрессов. В детстве и в монастырском пансионе в Уэльсе она представляла, что их диктует ее отец, Александр Холлоуэй, железнодорожный инженер, погибший в Шимле; он давно уже был на небесах, но постоянно глядел на нее оттуда и наблюдал за ее усердием. Позже, в Лондоне, куда она приехала в восемнадцать лет, этот строгий ангел советовал ей, как выжить в огромном скверном городе, где она никого не знала и была пугающе бедна; он был всегда готов отругать ее за нерешительность, уныние либо недопустимую экстравагантность – жалость к себе.

Она перевернула страницу.

// «ДЕЛА В ИНДИИ», – написала она.

1. ПИСАТЬ МИНИМУМ ПО ПОЛТОРА ЧАСА В ДЕНЬ.

2. НЕМЕДЛЕННО НАЧАТЬ ПОИСКИ РАБОТЫ, НО ТОЛЬКО НЕ НЯНЬКОЙ И НЕ КОМПАНЬОНКОЙ У ЛЕДИ.

3. НАПИСАТЬ МЕЙБЛ УОГХОРН НАСЧЕТ СУНДУКА. //

«Ты НЕ поедешь в Симлу, – строго предупредила она себя на полях, – пока не заработаешь достаточную для этого сумму. ЗАПОМНИ ЭТО!»

Деньги – вот что непрестанно беспокоило ее. Тетка Гая Гловера обещала прислать ей до отъезда сто шестьдесят фунтов, но почта приходила впустую, а деньги за билеты на пароход плюс за железную дорогу были взяты из ее собственных, быстро тающих сбережений.

В последний момент ее бывшая работодательница Нэнси Драйвер сунула десять гиней (бонус) в свой прощальный подарок – тетрадь в кожаном переплете. Еще Вива получила двадцать пять фунтов от родителей Розы и столько же от матери Тори, но теперь ее существование зависело от того, сумеет ли она зарабатывать деньги журналистикой.

Вива перевернула страницу и тяжело вздохнула. Она сидела в дальнем углу библиотеки; поодаль от нее за столами, освещенными лампой, сидели еще несколько пассажиров и что-то старательно царапали на бумаге. Со своего места она видела серые волны и серое небо, а горизонт прыгал вверх и вниз, словно задник в пантомиме. Пароход плыл по Бискайскому заливу. Стюард, показавший ей дорогу в салон, радостно заверил ее, что к полудню качка еще усилится, но она решила игнорировать эту информацию.

«РЫБОЛОВЕЦКАЯ ФЛОТИЛИЯ». Вива Холлоуэй», – написала она крупными буквами наверху листа, погрызла ручку и, поразмыслив минуту, пририсовала к буквам Р и Ф изящные завитушки.

«На борту «Императрицы Индии» можно наблюдать женщин трех типов…» – начала она. Потом некоторое время глядела на море, прикидывая, послать ли ей свое сочинение почтой или попробовать отправить телеграммой, что будет ужасно дорого. Пунктом назначения станет обшарпанная квартирка в Блумсбери, где две сестры-суфражистки, Вайолет и Файона Тайм, издавали феминистский журнал «Войс» («Голос»). В свое время Виву представила сестрам миссис Драйвер.

Если рассказ понравится, сестры обещали платить ей по десять фунтов за тысячу слов. «Забудь, дорогая, про охоту на слонах и пряные тропические ароматы, – сказала ей Вайолет, когда-то сидевшая в тюрьме вместе с Эммелин Панкхёрст и курившая тонкие сигары «Шерут». – Приподними крышку над тем, что на самом деле творится в Индии, и попробуй понять, что там намерены делать, когда рухнет весь их порядок вещей».

«Во-первых, – продолжала Вива, – это дама «мэмсахиб», что на хинди означает «жена господина»; все мэмсахибы плывут на этом пароходе первым классом». («Проверить, нет ли их в каютах второго класса», – пометила Вива на полях, поскольку еще не успела осмотреть судно.)

// Я видела мэмсахиб в стильной столовой; их оперение было самым разным – одни из них предпочитали простые одежды из метрополии: серовато-бурый твид, шелковые платья различных картофельных оттенков, практичные туфли и толстые чулки. Некоторые дамы выглядели так, словно их сердце уже было разбито тем, что они ехали в Индию.

Другие были немыслимо элегантными; может, они уже знали, что в Индии их мало что ожидало, только клуб, теннисный корт или охота, где тот же самый узкий круг соотечественников будет взирать друг на друга с хищным восторгом, и поэтому решили для себя не проигрывать на состязаниях актуальной моды.

Еще здесь много нервных молодых девушек, которые давно уже получили насмешливое прозвище «рыболовецкая флотилия». Они ехали в Индию в расчете найти там себе мужа. Девушки ездят вот так, с насаженной на крючок наживкой, с начала девятнадцатого столетия. //

(«КОГДА ТОЧНО? НАДО С НИМИ ПОГОВОРИТЬ», – нацарапала она на полях.)

// Многие едут после окончания лондонского Сезона, этого прославленного рынка невест, где они, вероятно, потерпели неудачу на первом же барьере. Индия, где мужчины из их класса в два-три раза превосходят по численности женщин, станет для них последним местом, где нужно использовать шанс и найти себе мужа. //

Ненадолго отложив ручку, она подумала о Розе, от которой пахло девонширскими фиалками. Тори права – ее подруга ослепительно хорошенькая. В ней, пожалуй, воплотился чисто британский тип невинной девушки с чистой кожей и милой робостью при общении с мужчинами.

В первый вечер плавания Вива зашла в каюту к девушкам – узнать, все ли у них в порядке. Дверь была не заперта, и, когда она заглянула в нее, Роза лежала ничком на кровати и тихонько рыдала. При виде Вивы она немедленно вскочила и что-то забормотала насчет ее брата или, может, отца – того бедняги, который во время отплытия парохода выглядел абсолютно убитым, – и извинилась за свои слезы. А Вива ощутила, как ей показалось, материнский импульс – ей захотелось обнять бедную девочку, утешить ее, но она понимала, что это лишь приведет к взаимной неловкости.

«Нет, надо обойтись без сантиментов, – подумала она. – У меня каменное сердце. Почему бы и нет?»

// Для кого-то, возможно, это станет путешествием в кошмар: на таких же пароходах плыли те, кому потом было суждено погибнуть в 1857 году в Канпуре во время восстания сипаев. Другие умрут от страшной жары, или получат случайную пулю на охоте, или потеряют своих детей из-за страшных тропических болезней, или будут тосковать по ним, когда те, совсем маленькими, уедут учиться в Англию. //

Вива положила ручку. Конечно, сейчас самый удобный момент, чтобы рассказать про смерть ее отца. Или нет. Она уже знала по опыту, что потом придется выдерживать сочувственные взгляды, смущение собеседников, их долгие и скучные рассказы про знакомых, потерявших родных в дальних краях, либо, хуже всего, попытки сочинить какое-то воодушевляющее резюме, которое оправдывает эти утраты. А кроме того, сама история с разбившимся авто так легко слетает с ее языка, что кажется почти реальной.

// Далее, тут есть женщины, такие, как я: одинокие, без сахиба и без стремления найти оного, женщины, которые любят Индию и хотят работать. Как видите, про них – гувернанток, учительниц, компаньонок – почти никто не пишет. Но мы существуем, и у нас тоже найдется что рассказать. //

«Но все ли хотят работать???» – пометила она. Ну, на сегодня хватит. Она намеревалась описать их оперение, что было ей совершенно не свойственно. Перед отъездом она вернула миссис Драйвер твидовый костюм, и в это утро на ней снова была привычная одежда – красное шелковое платье, темная вязаная кофта, оставшаяся еще со школьных времен, и броское серебряное ожерелье, наследство от матери.

Внезапно ее рот наполнился жидкостью, и она положила ручку. Пол вздыбился и упал вниз вместе с ее желудком. Она обвела взглядом прыгающую комнату, ее лампы и обитые зеленой кожей столы – почему она прежде не замечала, какой тошнотворный запах у кожи? – чтобы посмотреть, что делали другие пассажиры, и встала. Стены салона скрипели и стонали. Ну и досада! Не прошло и тридцати шести часов после отплытия из Тилбери, а ее уже мутит.

– Извините, мадам. – Появился официант со стаканом воды и розово-серой коробкой.

Ох, не может быть! Неужели это так заметно? Она снова села и закрыла глаза, стараясь не замечать, как набухали и опадали волны. Дыши! Дыши! Она старалась не слушать слабое позвякивание стаканов, дурацкий смех людей, находивших забавной такую качку, просьбу сидевшей неподалеку от нее женщины принести ей сэндвичи с яйцом и чашку чая «эрл грей». Сэндвичи с яйцом, бр-р-р, какая гадость!

– Мисси. – Стоявший у двери официант ласково улыбнулся.

– Спасибо. Все в порядке, спасибо.

На ватных ногах она вышла на палубу, в оглушительный грохот волн, и стояла, прижавшись лбом к релингу, пока не почувствовала себя чуточку лучше. Фраза, которую она не дописала, издевательски крутилась в ее голове, рассыпаясь на отдельные слова: «Видите ли, я не создана для семейной жизни, я родилась с рюкзаком на спине».

Стюард принес ей шезлонг и плед. Усевшись, она вспомнила об Отталине Ренуф, которая объехала полмира на разных эксцентричных судах – датских рыболовных траулерах, сухогрузах, шаландах, турецких каиках – и ни разу не упоминала о морской болезни. Может, Вива недостаточно сильная? И что ей тогда делать?

Когда она встала с шезлонга, волны все еще ревели, а небо превратилось в огромный серо-желтый синяк. Темнело, зажглись огни. Где-то слышались смех и негромкое фортепианное арпеджио, такое хрупкое на фоне звериного рева волн.

Тут она заметила Гая Гловера – он сидел в шезлонге за стеклянным экраном, загораживавшим его от свирепого ветра, и курил сигарету. На нем было его черное пальто. Заметив, что она глядит на него, он на мгновение встретился с ней взглядом и демонстративно поднес к губам сигарету, словно говоря: «Ну-ка, попробуй останови меня». Глубоко затянулся и выдохнул, сложив губы кружком, словно рыбий рот. Ветер тут же подхватил и унес выпущенное им колечко дыма. Потом он раздавил каблуком сигарету и двинулся к Виве. Жалкий и нелепый в пальто, которое ему было явно великовато, подумала она; интересно, кому он подражает? Вероятно, Рудольфу Валентино из фильма «Шейх», не хватает только кинжала за голенищем и повязки на голове. Или, может, изображает из себя молодого повесу, который решает, с которой из девственниц лечь в постель.

«Он ведь совсем еще ребенок, – уговаривала она себя, потому что в ней опять зашевелилась тревога, – глупый, неловкий ребенок. Нечего бояться».

Ведь она тоже прошла через разлуку с родителями и пансион, и сейчас у нее сложился такой его образ: как и многих мальчиков из его класса, его слишком рано взяли из родительского гнезда. Без родителей, без братьев или сестер, которые бы его «обтесали», он превратился в постоянно обороняющегося гостя на празднике жизни, неуверенного в себе и в том, что ему кто-либо рад. За деланым безразличием и холодностью скрывались – она была почти уверена в этом – жажда любви и злость на то, что ему приходится выпрашивать ее. Виве нужно хотя бы попытаться его понять, хоть он ей и не нравился.

– Я хотел сказать вам, – прокричал он сквозь шум волн, – что на пароходе есть люди, с которыми мне велели поздороваться родители! Рамсботтомы из Лакнау. Они пригласили нас на коктейль в музыкальный салон на завтрашний вечер. Мне бы хотелось, чтобы вы тоже пошли.

Ну и ну, неожиданное предложение.

– Конечно, – согласилась она. – Но, может, сначала мы вместе пообедаем с вами и девушками, чтобы лучше узнать друг друга.

Сказав это, она снова подумала, не нужно ли ей предупредить девушек, чтобы они запирали свою каюту – на всякий случай, если у Гая до сих пор осталась привычка брать чужое.

Он очень удивился.

– Мне бы этого не хотелось. Я не хочу есть вместе с другими людьми.

– Почему?

Он что-то промямлил, и его ответ утонул в грохоте волн.

– Я не слышу! – прокричала она.

– Мои родители говорили, что мы будем всегда есть одни! – закричал он с таким раздражением, что она невольно попятилась.