Помоги проекту - поделись книгой:
В наш последний совместный вечер Чарли откинулась назад и внимательно посмотрела на меня в свете нашей тусклой лампы. Мы сидим вместе в дальнем конце пирса, наблюдая, как один за другим начинают светиться небоскребы. Довольно хороший вечер. Даже влажность уже не кажется такой давящей, как обычно. Я даже чувствую прохладный ветерок.
— Что ж, долг ты уплатил. Что собираешься делать завтра? — спрашивает она.
Я пожимаю плечами.
— Еще не знаю. Я обычно решаю такие вещи, когда приходит время.
Мы едим в тишине несколько минут, пока она снова не начинает говорить.
— Ты мне так ничего о себе и не рассказал, — говорит она — Я даже имени твоего не знаю.
Я ставлю свою наполовину съеденную банку фасоли с сосисками, затем откидываюсь назад на локти.
— Эд, — отвечаю я, назвав первое пришедшее на ум имя — Что еще ты хочешь узнать?
Она изучает меня. В свете лампы её глаза приобретают медовый оттенок.
— Как долго ты живешь в Озере? — она берет еще кусочек пищи, а затем отставляет свою банку в сторону. — Что случилось с твоей семьей? Что случилось с твоим коленом? Не всегда ж ты на улице жил?
Я молчу, пока она задает свои вопросы. Вполне понятно, что она спрашивает обо мне, конечно, ведь она столько рассказала о себе. Но есть одна вещь, которой я научился на улице — хранить в тайне все, что касается меня. И с чего бы мне начать? Меня зовут Дэй. Моя семья живет в тридцати районах на северо-восток отсюда. У меня есть мама, старший и младший братья. И все они думают, что я мертв. Врачи Республики разрезали мне колено, пока проводили опыты с моим телом. Я был отправлен к ним, когда провалил свой экзамен, и они оставили меня умирать в больничном подвале. Я задержался там, истекая кровью, на несколько недель после этого. Я всегда путешествую в одиночестве, так как если люди Республики когда-нибудь найдут меня, они задуют жизнь во мне, как пламя свечи. Я сижу, отвернувшись, пока воспоминания заполняют меня, грозя разорвать мне грудь. Так много чего можно было бы рассказать.
Но я откладываю их в сторону одну за другой.
Видя, что молчание затянулось, Чарли прерывает его.
— Хорошо, — начинает она, немного неуклюже за все время с тех пор, как мы познакомились. Она возится с одной из своих кос — Всему свое время, расскажешь, когда будешь готов.
Я улыбаюсь ей поверх лампы.
— Если хочешь, ты знаешь, ты можешь остаться еще на несколько дней, — говорит она — Мой отец говорит, что ты — хороший работник, и доказал это на деле… он был бы рад, если бы ты задержался здесь. Возможно, он даже заплатит тебе за твою работу. И, да, ты — славный паренек. Улица — суровое место для жизни, и я не знаю, как долго ты там протянешь.
Заманчивое предложение. На сердце потеплело, и на кончике языка вертятся слова благодарности. Я гляжу на её веснушчатое лицо и растрепанные косы и в этот момент я готов ответить согласием на её предложение. Я уже представляю себя работающим здесь, рядом с ней и устроившим своего рода жизнь для себя. Я страстно желаю снова жить в семье, подружившись с этой девочкой. Разве это уже не что-то? Я закрываю глаза и растворяюсь в собственной фантазии.
— Я подумаю об этом, — наконец-то произношу я. На данный момент это достаточно хороший ответ.
Чарли пожимает плечами и мы оба возвращаемся к нашему ужину. Мы ложимся спать бок о бок на палубе её лодки этой ночью, достаточно близко для того, чтобы соприкасались наши плечи и через это прикосновение я чувствую тепло её тела. Большую часть ночи я провожу, глядя на небо. Погода достаточно ясная, чтобы видеть дюжину звезд. Я считаю их снова и снова, пока не забываюсь легким сном.
Меня будят крики.
Я инстинктивно вскакиваю на ноги, но затем вздрагиваю, когда мое больное колено подгибается и вынуждает меня присесть обратно. Безделушки у меня в кармане неудобно упираются мне в бок. Что происходит? Что случилось? Сейчас утро? Все, что я заметил в своем замешательстве, это тусклый свет зари, окрасивший все в серые цвета.
— Нет! Вы не можете!
Снова крик. На этот раз он раздается из более дальней части пирса, где команда столпилась вокруг чего-то. Любопытные прохожие начинают собираться на улице. Не подходить близко. Оставаться вдали. Мои инстинкты срабатывают и вместо того, чтобы приблизиться к остальным, я тороплюсь к ближайшей куче ящиков и присаживаюсь в её тени.
Сначала я не понимаю, что происходит. Но затем, приглядевшись к происходящему, я понимаю, что происходит. Несколько солдат Республики, одетые в форму городского патруля — не уличной полиции, а именно городского патруля — громко задают вопросы большому мужчине. Отцу Чарли. Крики исходят от Чарли, которую сдерживают несколько членов команды.
Один из солдат городского патруля бьет её отца прямо в челюсть. Он падает на колени.
— Вы — проклятые псы! — орет Чарли на патруль — Вы лжете! Мы не отстаем от сроков поставки! Мы даже не отвечаем за это! Вы не можете…
— Успокойся, — один из солдат набрасывается на неё — Или ты почувствуешь вкус пули. Хочешь? — затем он кивает своим товарищам — Конфисковать их груз.
Чарли кричит что-то, чего я не могу разобрать, но её отец качает головой, предупреждая её. Кровь стекает из уголка его рта.
— Все будет хорошо, — говорит он ей, даже когда солдаты торопливо грузят ящики в свой грузовик в конце пирса.
Я тихонько жду в темноте, пока они загрузят свой грузовик. Если они заберут весь груз Чарли, то это значит, что они не смогут заплатить рабочим, по крайней мере, еще недели две. И некоторые из них, можно быть уверенным, будут голодать. В памяти всплывает, как однажды городские патрульные забрали моего отца на допрос, и вернули его окровавленным и в переломах. Гнев и безрассудство ослепляют меня. Я гляжу, сузив глаза, на солдат. Затем тихонько прошмыгиваю из тени к кромке воды. Так как на конце пирса все еще царит хаос, то никто не замечает, как я бесшумно погружаюсь в воду и плыву прочь вдоль кромки берега. Моё больное колено напоминает о себе, но я игнорирую боль, стиснув зубы.
Когда я проплыл достаточно приличное расстояние, я добрался до следующей череды пирсов, взобрался на берег, медленно добрался до уровня улиц и смешался с утренней толпой. Вода стекает по моему подбородку, мои мокрые сапоги хлюпают с каждым шагом. Солдаты, скорее всего, потратят еще несколько минут на то, чтобы закончить погрузку и проверить все оставшиеся ящики — после этого они направятся обратно этим путем к Озерному полицейскому участку, и я буду к этому готов. Пока я бреду через толпу, нахожу на поясе свой мешочек с безделушками и открываю его. У меня тут приличный запас гвоздей. Я разбрасываю их по всей улице, пока не убеждаюсь, что усеял ими приличный участок дороги. Затем заворачиваю за угол, ныряю в узкий переулок, и приседаю за большим мусорным баком. Моё колено снова дает о себе знать. Я нетерпеливо убираю влажные пряди от лица.
Я осторожно вытягиваю ногу, вздрагивая, и потираю старый шрам, пересекающий мое колено. Нужно двигаться быстро, если я хочу, чтобы все сработало. Для уверенности я проверяю, надежно ли прикрыт мой нож, спрятанный в ботинке, затем успокаиваюсь и жду.
Спустя несколько минут я слышу то, на что надеялся — звук приближения грузовика городского патруля, его легко узнаваемую сирену, которая разносится по улице. Мое тело напрягается.
Грузовик приближается. Спешащие в утренней сутолоке люди жмутся по сторонам, пока машина несется по улице.
А затем…
Хлопок!
Одна из шин грузовика лопается и тот опасно заваливается в сторону, вызывая тем самым крики толпы. Машина падает и останавливается в нескольких футах от переулка, от меня. Я поднимаюсь на ноги. Дверцы кузова из-за аварии распахнулись, и десяток другой ящиков оказывается на улице.
Из грузовика тут же выскочили два солдата, как только толпа окружила кузов машины. Кто-то уже начал подбирать консервы, выкатившиеся на мостовую.
— Назад! — выкрикивает один из солдат.
Но куда там. Напрасно он кричит. Другой отпихивает людей своей винтовкой.
Я спешу со своим рюкзаком к грузовику. Если мне удастся схватить хотя бы один ящик и вернуть его Чарли, это уже будет победа. Надо мной возвышаются люди. Они толкают меня туда-сюда. Все хотят урвать немного еды. Я пригибаю голову, стараясь стать как можно меньше, и проталкиваюсь дальше. Наконец, я вижу перед собой грузовик — и консервы, разбросанные по всей земле.
Я наклоняюсь, чтобы засунуть две банки себе в карманы. Затем я хватаюсь за край одного из ящиков, и изо всех сил тяну его на себя, а потом волочу его по земле. На подмогу первым двум солдатам пребывает еще несколько солдат; я стараюсь действовать быстрее, когда они расталкивают людей, пытаясь оттеснить их подальше от места аварии. Я стискиваю челюсть и тяну усерднее.
— Эй, а ну отвали от ящика!
Меня замечает солдат, хватает за грудки и бесцеремонно бросает меня в толпу. Моё больное колено подгибается — я вскрикиваю от боли и приземляюсь в неестественной позе. Солдат хватает ящик, который я пытался стащить и бросает на меня разъяренный взгляд.
— Чертов маленький воришка, — выплевывает он ругательство в меня. — Проваливай на свой переулок. Прочь руки от собственности Республики.
Это моё, кричу я про себя. Это для Чарли. К моему удивлению, желание расплакаться становится все навязчивее. Это для моей семьи. Для людей, которые мне небезразличны.
Но теперь ничего не поделать. Слишком поздно, я слишком мал и слаб. Авария, которую я сам же и подстроил, ничем полезным для меня не обернулась — приехало достаточно солдат, чтобы люди больше не решались хватать ящики.
Я поднимаюсь на ноги, а затем прокладываю себе путь через толпу людей, когда солдаты собираются, чтобы осмотреть разорванную шину их грузовика. По крайне мере, я сломал их драгоценное транспортное средство, подумал я мрачно.
Я направляюсь назад к пристани, где работает команда Чарли. К тому времени, как я добираюсь туда, мое колено начинает болеть. Я потный и измученный. Чарли замечает меня издалека, спрыгивает с груды ящиков, на которых она сидела, и подбегает.
— Вот и ты, — говорит она. Кажется, она взяла себя в руки после недавней своей вспышки. Ее глаза пробегаются по моей мокрой одежде. — Куда ходил?
Я только пожимаю плечами. Достаю две консервные банки с мясом из карманов.
— Там на улице была какая-то заваруха, — отвечаю я, передавая ей банки. — Грузовик перевернулся. Я схватил вот это. Извини… они не позволили подойти нам ближе. Как твой отец?
— Он в порядке. Бывало, его сильнее прикладывали. — Чарли улыбается мне кривоватой благодарной улыбкой, но консервы не берет. — Оставь себе. — Она смотрит через плечо в сторону команды. Затем наклоняется и шепчет ему на ухо: — Это ведь был ты? Я видела всё, что произошло сегодня утром. Ты нашел способ, чтобы грузовик попал в аварию, не так ли?
Я моргаю.
— Я…
Чарли улыбается, когда она видит мое виноватое выражение лица.
— Да, мы тоже были там. Твой маленький трюк позволил команде моего отца попасть туда и забрать обратно наши ящики.
Тяжесть в моей груди немного ослабевает. Я с удивлением смотрю на нее, а затем, сдаваясь, улыбаюсь.
— Вы, ребята, были там? Вы видели грузовик?
Глаза Чарли изучают меня. На мгновение, мне кажется, что она смотрит мне прямо в сердце.
— У тебя жажда смерти или типа того? — наконец спрашивает она. Она тянется, чтобы взъерошить мне волосы. — Должна признать, что у тебя стальные нервы, убежать так и испортить городской патрульный грузовик.
Я краснею, а затем смотрю вниз на свои ноги.
— Просто повезло, — бормочу я. Но где-то глубоко внутри я не могу избавиться от ощущения чувства гордости. Они забрали некоторые из своих запасов обратно. Возможно, мой трюк не был таким уж и бесполезным.
Выражение лица смягчается. Её рука приподнимает мой подбородок и наши взгляды встречаются. Она подается вперед и легонько целует меня в губы.
— Спасибо тебе, — говорит она. — Ты славный малый. Держу пари, Республика еще не раз вспомнит о тебе.
В ту ночь я ночую на лодке вместе со всей командой. Но едва забрезжил рассвет, солнце коснулось кромки воды, а глаза Чарли все еще закрыты, я встаю и крадучись ухожу с палубы. Я ничего не беру с собой, за исключением каких-то своих безделушек и консервов с едой. Я даже не смотрю на неё в последний раз и не оставляю никакой прощальной записки. Холодный воздух щиплет мне щеки и губы, напоминая мне, что вокруг меня никого. Я держу руки в карманах, а голову высоко поднятой. Мои волосы свободно развиваются.
Я не могу здесь оставаться. Вчерашние события, как ничто другое, напомнили мне, почему я в одиночестве слоняюсь по улицам, почему я не могу позволить себе ни с кем завязать каких-либо отношений в Озере. Солдаты напали на отца Чарли, только за то, что тот немного запаздывал по срокам доставки — а что случилось бы, узнай они, что на лодке укрывается парнишка, который сбежал из лаборатории Республики? Парнишка, который предположительно должен быть мертв? Папа всегда говорил мне: двигайся вперед и не оглядывайся назад.
Так что я спешу прочь от пристани, направляясь в сердце трущоб. Лучше там быть одному. Я заблудшая душа, призрак… я ни чему и ни кому не принадлежу. Слова Чарли эхом отзываются у меня в мыслях.
Я улыбаюсь. Нет, искренне надеюсь, что этого не случится.
Мои ноги тяжелы, но они не издают ни единого звука.
Эпизод второй: Джун
За три года до событий, описанных в Легенде
— ЧТО С ДВИЖЕНИЕМ? ПОЧЕМУ ПРОБКИ? — СПРАШИВАЮ Я СВОЕГО БРАТА.
Метиас подается вперед на водительском сидение и вытягивает шею. Он при полном капитанском обмундирование, но со своего заднего сидения я вижу, как топорщатся его волосы, результат многочисленных расчесываний пятерней. Он вздыхает и сконфужено смотрит на меня.
— Извини, Букашка. Не надо было срезать через Озеро. Дай-ка я справлюсь об отчете, — говорит он, а затем что-то бормочет в микрофон.
Я скрещиваю руки, и, чтобы скоротать время, считаю военные джипы вокруг нас. (Ровно девять машин на каждой из трех полос движения на улице, насколько у меня хватает обзора.) Я пытаюсь прикинуть, сколько пройдет времени, прежде чем мы доберемся до Университета Дрейк. По моим прикидкам, как минимум полчаса. Очень высока вероятность, что я опоздаю на первое в свое жизни ориентирование. Двенадцатилетняя вундеркиндка сегодня официально зачислена в Университет Дрейка. Об этом вещали все Информщиты. Я до сих пор помню, как мое сердце колотилось, когда я получила на этой неделе униформу Дрейка. Сегодня я начну учиться в университете, всего лишь двенадцатилетка, которая будут бродить по универовскому кампусу. От этой мысли мне волнительно и тревожно. Что подумают другие студенты? Появятся ли там у меня друзья?
Метиас заканчивает разговор и смотрит на меня устало и хмуро.
— Похоже, на севере Озерного сектора все улицы стоят в пробках — очевидно, мы должны были доставить новый грузовик нашим парням в соседнем полицейском участке.
— Правда? Что произошло?
— У них лопнуло колесо, прямо посреди улицы. И теперь там повсюду валяются ящики с консервами, перегораживая дорогу, и толпа народу пытается прихватить себе банку другую.
Я морщу нос при мысли, что люди дерутся из-за каких-то там консервов, и Метиас замечает это.
— Джун. Не суди их.
Я меняю выражение лица, чувствуя себя виноватой.
— А тебе не кажется, что мы опоздаем на мое ориентирование?
— Боюсь, что все-таки опоздаем. Я уже оставил сообщение для дрейковских чиновников. Будем надеяться, что это пустяк.
Я улыбаюсь. Пока мы как черепахи ползем по трущобам, я сосредотачиваюсь на крутящихся водных колесах вдоль береговой линии. Утреннее солнце золотит поверхность озера.
— После сегодняшнего дня, — говорю я, — тебе придется называть меня кадет Ипарис.
Метиас не может удержаться от смеха.
— Все городские патрули ропщут перед тобой, кадет Ипарис — все еще не могу поверить, что моя младшая сестренка официально зачислена в студенты Университета Дрейк. А как насчет этого? — Он приподнимает бровь, глядя на меня. — Совершенно не значит, что что-то изменится. У тебя не будет никаких дополнительных привилегий. Ты приходишь домой вовремя. Ты говоришь мне, если тебе приходится задерживаться, ради выполнения домашнего задания. И ты, разумеется, не имеешь права зависать со своими более старшего возраста одноклассниками после школы, если это как-то не связано с учебой…
Я закатываю глаза и показываю ему язык.
— Да, да.
— Джун, я серьезно. Ты звонишь мне, если тебе что-нибудь понадобится. Поняла? Не заставляй меня переживать из-за тебя еще больше, чем сейчас.
Какое-то мгновение мы едем в тишине.
— Как думаешь, папа с мамой бы гордились мной? — спрашиваю я, через некоторое время.
Метиас снова смотрит на меня через зеркало заднего вида. Хотя нас разделяют двенадцать лет, четыре месяца и двадцать три дня, нет сомнения, что мы связаны родством. У нас похожие глаза, тесно карие глаза с вкраплением золота, темные волосы и смуглая кожа.
— Мама с папой с радостью бы увидели, как тебя принимают в Дрейк, — сказал он спокойно. — Вся страна гордится тобой. Я горжусь тобой. Очень, очень.
Его одобрение наполняет мое сердце теплом. Я подпираю коленями подбородок и улыбаюсь ему.
Поделиться книгой: