Поцелуй сатаны

— Привет, — сказала Лариса и, зорко оглянувшись по сторонам, подставила щеку для поцелуя. Николай, нагнувшись, поцеловал, ощутив тонкий аромат духов и хорошего крема — А ты, Коля, настырный!

— Ты меня заинтриговала, — ответил он — За кого ты выходишь замуж? За жулика или нового советского бизнесмена?

В серых чуть выпуклых глазах девушки что-то мелькнуло, напомаженные губы тронула улыбка.

— Это ревность или простое любопытство?

— Мне интересно, кто теперь стал героем нашего времени, — сказал Николай. — За кого самые красивые девушки норовят поскорее выскочить замуж?

— Красивые девушки не любят неудачников, — ответила Лариса — Им не светит жить в коммунальной квартире, рассчитывая лишь на одну зарплату мужа-инженера, стоять в длинных очередях за разной ерундой и стирать в ржавой ванне пеленки.

Уланов хотел было разразиться длинной тирадой в защиту мужа-инженера, но промолчал: Ларису переубедить невозможно. Нужно было срочно придумать, куда ее повести. В ресторан? Отпадает… С его наличными и в мороженице делать нечего. В кино? В «Колизее» на Невском идет «Связь через пиццерию». В главной роли тот самый актер, который играл в «Спруте» честного комиссара полиции, выступившего против мафии.

— Куда мы пойдем? — спросила девушка.

— К тебе, — неожиданно сказал Николай — Твои ведь на работе…

— А ты нахал, Коля!

— Можно подумать, что я собираюсь жениться на кооператорше….

— А что? Это идея.

— Я не продаюсь… — многозначительно произнес Уланов.

— Сначала заскочим в магазин, — чуть поколебавшись, сказала Лариса. — У меня даже хлеба нет.

Серый песик проводил их до булочной, еще раз благодарно ткнулся носом Николаю в руку и деловито потрусил за следующим хозяином на час. На этот раз он выбрал низкорослого мужчину в резиновых сапогах с авоськой и зеленой шляпой на маленькой вертлявой голове.

3

Глядя, как разгуливает голая крутозадая Лариса по квадратной комнате, Николай снова подумал, что мода все-таки непостижимая штука! Иной раз вместо того, чтобы подчеркивать в молодой женщине женственность, стройность, она уродует ее. Кожаная куртка придавала Ларисе мужественность, свойственную юноше, а не девушке, бесформенные мешковатые брюки скрывали стройность фигуры. Куртки, брюки, свитера — все это одежда для молодых мужчин. Зачем же современная мода одела в мужское и девушек?..

— У тебя какие сигареты? — рассеянно спросила девушка, роясь в карманах своей куртки, брошенной на пол у тахты. Маленькие груди чуть заметно шевелились, распущенные волосы закрывали правую половину порозовевшего лица, укрыли круглое белое плечо.

— Я не курю, — буркнул Николай. Уж это-то она могла бы запомнить!

— Опять в городе хорошие сигареты пропали… — закуривая, произнесла Лариса.

— А как же твой… кооператор? Не обеспечивает американскими? — подковырнул Николай.

— Ты напрасно подтруниваешь над кооператорами, — выпуская голубоватый дым из обеих ноздрей, заметила Лариса. — Во-первых, все они большие работяги, во-вторых, мелочами не занимаются. Читал в «Комсомолке», как один кооператор-коммунист заплатил партийные взносы в размере девяноста тысяч рублей? Это значит — с трех миллионов.

— Фантастика! — вырвалось у Николая, — Я не могу в это поверить. Это какое-то надувательство.

— Газета надувает читателей, или кооператоры — государство?

— Издержки перестройки… — покачал головой Уланов. У него пятерка в кармане, а тут миллионами ворочают… И это была не зависть, а… А что, Николай и сам бы себе не смог ответить.

— Пусть даже в десять раз меньше он заработал, в сто — все равно это огромная сумма!

У девушки даже глаза заблестели от возбуждения. Она присела на край тахты, на которой под тонким клетчатым одеялом лежал Уланов. На бедро поставила хрустальную пепельницу с собачкой, разительно похожей на того самого песика, который нынче повстречался Николаю. Ноги у Ларисы полные, колени круглые с нежной гладкой кожей. Запах сигареты раздражал его, но приходилось терпеть. У него дома, на Марата, Лариса не курила. Там она вообще держалась скромнее и спешила поскорее в ванную одеться, подкраситься. Бабушка редкий вечер не ходила в театр, так что часа два-три после восьми у них было.

— Чем он занимается? — после затянувшейся паузы поинтересовался Николай.

— Павлик? — улыбнулась Лариса, — Он писатель.

— На кооперативных началах пишет книги? И сам их издает?

— Павлик пишет видеофильмы для любителей, — пояснила Лариса. — У него круглые сутки работают несколько видеомагнитофонов, накручивая десятки, сотни рублей. От клиентов нет отбоя. Он в сутки может заработать двести-триста рублей. Ты разве не знаешь, что трехчасовая кассета с видеофильмами стоит сто рублей?

— Вот, значит, какой он писатель! — рассмеялся Николай. — А что же ты будешь у него делать? Заряжать видеомагнитофоны кассетами?

— Посмотри, что мне Павлик подарил? — Лариса сунула ему под нос длинный острый палец с розовым ноготком и золотым колечком с маленьким бриллиантом, — Знаешь, сколько стоит? Три рубля!

— Рубля?

— Триста рублей, дурачок! — рассмеялась девушка, — А ты мне на восьмое марта преподнес букетик гвоздик.

Николай вспомнил, что за этот букетик из трех гвоздик он заплатил на Кузнечном ровно десять рублей пятьдесят копеек! А что делать? И люди, скрипя зубами от бессилия и злости, платили, сколько запросят. Это был самый настоящий разбой в Ленинграде! Продавцы цветов, наверное, собрали в Международный женский день самую богатую денежную жатву за весь год.

— Куда же мне с твоим Павликом тягаться, — вздохнул Николай.

— А ты и не тягайся, мой милый! — Лариса взъерошила ему густые русые с желтизной волосы на лобастой голове — Он будет моим мужем, а ты…

— Счастливым любовником? — продолжил он.

— Тебя что-то не устраивает? — серые глаза ее сузились и посуровели, — Может, это я тебе каждый день названиваю? Требую встречи?

— Извини… Я как-то еще не привык к роли отставного любовника.

— Как видишь, я тебя еще не отставила…

Она змеей залезла под одеяло, прижалась к нему, властно поцеловала. Ее проворные холодные пальцы заскользили по его телу. И эти легкие прикосновения были ему приятны. Что говорить, он привык к ней, к ее щедрому телу, требовательным ласкам, даже к равнодушию.

— У тебя гладкая кожа, — замурлыкала Лариса. Когда на нее в эти моменты накатывала грубоватая нежность, она всегда по-кошачьи мурлыкала и присюсюкивала, называя его лапой, котиком, пусей, барсиком, что коробило Николая — Если ты будешь паинькой, то твоя Ларисочка никогда тебя не бросит…

Женщиной она, конечно, была опытной и ласковой, ну а на дурацкие словечки, вроде пусика и барсика, можно и не обращать внимания…

Лариса как виртуоз-дирижер руководила Улановым в постели, в эти сладостные минуты у нее хватало благоразумия не сюсюкать и не произносить пошлых фраз, однако ее руки, движения красноречивее любых слов вели их обоих по проторенной дорожке к высшему пику наслаждения. А потом… потом опустошенный и тоже равнодушный, он лежал на смятой простыне и тупо смотрел на потолок, мечтая лишь об одном: чтобы Лариса, вернувшись из ванной, не заговорила и больше не дотрагивалась до него. Уж в который раз он ловил себя на мысли, что после бурного завершения их редкой в последнее время любви ему хочется поскорее одеться и уйти отсюда, но он знал, что женщина это почувствует и обидится. И он молча лежал и разглядывал на сероватом высоком потолке с простенькой рожковой люстрой пятнышко, напоминающее божью коровку.

— Коля, почему ты не захотел на мне жениться? — юркнув под одеяло, спросила Лариса. Ноги у нее холодные и влажные. — Ведь нам так хорошо вдвоем…

— Иногда, в постели… — про себя продолжил он — А стоит тебе ротик раскрыть, и мне становится тошно, дорогая… «кошечка».

А вслух произнес:

— Ты бы все равно от меня ушла. Ну кто я? Ты сама сказала — неудачник…

— Я не про тебя, вообще… — вяло запротестовала она.

— Меня турнули из школы… Да что нынче это за профессия — учитель? Когда любой кооператор в десять-двадцать раз больше зарабатывает, продавая на углу с лотка блинчики с саго или кукурузные брикеты… Да и учить по старым учебникам уже просто стыдно. А новых не написали. Чему ребятишек десятилетиями учили, что вдалбливали в головы — все это был бред сивой кобылы, ложь!

— А кто тебе мешает заняться бизнесом? — Лариса направила на него прищуренный серый глаз с коричневым пятнышком у самого зрачка. Глаза у нее небольшие, и она удлиняет их к вискам тушью.

— Ну, деньги — еще не самое главное в жизни…

— Про это я в книжках читала, — вставила она. — В старых лживых книжках, которые давно уже умные люди выбросили на свалку, вернее, сдали в макулатуру.

— Торговать я не буду, — сказал Николай, — Со школой, пожалуй, тоже все кончено.

— А дальше, что дальше? Не будешь ведь ты век раздумывать, чем заняться? — видя, что он замолчал, сказала Лариса. Она с интересом слушала его.

Что делать дальше — он пока не знал. Возможностей теперь открывается много. Кроме торговых кооперативов, есть ведь и научно-исследовательские, гуманитарные, даже изобретательские. Можно уехать из города в село и там попробовать себя в сельском хозяйстве. Уезжают ведь туда инженеры, даже кандидаты наук. Перспектива сменить городской удушливый климат на чистый сельский воздух и природу привлекала его, но, наверное, слишком он городской человек. Его родители и он сам родились в Ленинграде. Одно дело провести в деревне отпуск, а другое — поселиться там навсегда. Студентом он с приятелями и аспирантами института «шабашил» в совхозах Псковщины. Один раз за летний сезон заработали каждый по тысяче рублей. Построили вместительный скотник в Пореченском районе. Правда, и вкалывали с раннего утра до заката. Местные смотрели на них как на ненормальных. Сами-то работали в колхозе спустя рукава, иногда всей деревней запивали на неделю. Ревела некормленая, недоенная скотина, гибли телята, поросята… Эти шабашки оставили все-таки приятные воспоминания. Были и уловистые рыбалки, и купания в чем мать родила на тихих лесных озерах, и даже мимолетный роман с молодой агрономшей…

— Я уже один раз поторопился, поступил не в тот институт. Теперь не буду спешить, — уклончиво ответил он.

— У Павлика новенькая «девятка», — сказала Лариса. — А ты все ездишь на старых «Жигулях» с лысой резиной?

— Аккумулятор сел, а новый не достать. Так что пешком хожу.

— Хочешь, попрошу Павлика? Он все может.

— Как-нибудь без Павлика обойдусь, — проворчал Николай. Наверное, он сделал движение в сторону стула с одеждой, потому что Лариса резко приподнялась и спустила полные белые ноги на ковер. Он мельком отметил, что у нее желтые пятки, а костяшки больших пальцев немного оттопыриваются.

— Ты спешишь? — закинув вверх руки и поправляя волосы, спросила она.

— Куда мне спешить? — усмехнулся он, но и сам почувствовал, что в голосе прозвучали неискренние нотки. Уйти из этой душной и сумрачной комнаты с большой продавленной посередине тахтой ему уже давно хотелось. Его взгляд зацепился за безвкусную картину в позолоченной раме: растопыривший веером хвост с медалями павлин клюет из серебристого блюда вишни, причем каждая ягода размером с яблоко, сквозь павлиний хвост смутно вырисовывался кособокий терем, напоминающий китайскую пагоду. На широком облупленном подоконнике — несколько горшков с хилыми кактусами.

Они молча оделись. Лариса сложила простыню, одеяло и запихнула в светлый шкаф, поправила накидку на тахте, даже подняла с пола изогнувшееся серпом перо из подушки и сунула в пепельницу. За мутным в разводах окном виднелась желтая, с мокрыми потеками стена здания. Ни одного окна. Внизу громко мяукала кошка, урчал мотор, грохотали металлическими баками мусорщики. Из кухни доносился хриплый голос, занудливо выводящий: «Синий туман, синий туман»… Николай частенько слышал этот неприятный голос, глупые однообразные слова. Лариса не выключила репродуктор и дурацкая песенка все больше раздражала. Сколько бездарностей хлынуло в эфир, на телевидение! «Хрипачи» и поющие «хипачи» начисто вытеснили настоящее искусство. С утра до вечера завывают электронные инструменты, хрипят и сипят лохматые бородатые бездари в странных одеяниях, а иногда почти голые.

Николай поцеловал в темной прихожей Ларису. Губы ее были сухие и на поцелуй она не ответила. Опять чем-то недовольна! Всякий раз, уходя от нее, он чувствовал себя виноватым. По-видимому, Лариса Пивоварова принадлежала к тем людям, которые всегда морально давят на других, заставляя их чувствовать себя без вины виноватыми. На своем веку Уланов таких встречал немало.

— Я тебе позвоню, — произнес он на пороге дежурную фразу. Металлическая ручка держалась на одном винте. Мужчин в доме нет, что ли?..

— А может, не стоит? — возразила она. Четкий профиль ее отпечатался на фоне дверного проема кухни. Белая заколка едва сдерживала ее темные волосы, небрежно собранные в узел. На Ларисе стеганый сиреневый халат. Наверное, тоже подарок Павлика…

— Что-нибудь не так? — спросил он, сдерживая раздражение.

— Я тебе сама позвоню, — сказала она, нетерпеливо дернув плечом. Рот ее перекосился от сдерживаемого зевка.

— После свадьбы?

— Может, и до, — улыбнулась она. — Ты уж прости, Коленька, на свадьбу я тебя не приглашу.

— А я хотел величальную речь произнести… Твой Павлик лопнул бы от гордости, что ему такое сокровище досталось!

— Я рада, что ты обо мне такого высокого мнения, — произнесла она и зевнула. Глаза ее превратились в две щелки. Старая обшарпанная двустворчатая дверь захлопнулась. Со стены упал на цементный пол кусочек шпаклевки.

Казалось, небо совсем опустилось на крыши домов, на тротуары. Да и неба-то не было — сплошное туманно-серое колыхание. Проскочивший мимо «Москвич» обрызгал полу куртки и джинсы. Николай даже грозить кулаком шоферу не стал: кругом блестят лужи. Не по воздуху же им летать. У многих прохожих сумки в пятнах грязи. Это не от машин — от ног.

Встреча с Ларисой на этот раз не принесла большой радости. Конечно, ему было хорошо с ней, но вскоре снова вернулись апатия, скука. Если женщина уже не принадлежит тебе, то это чувствуется, даже если она и уступила. Надев свой стеганый сиреневый халатик, Лариса сразу отдалилась, тоже заскучала и даже не сделала попытки его удержать возле себя. Время-то до прихода ее родителей еще было. Пожалуй, это и к лучшему. Выйдя из парадной ее дома, он даже почувствовал облегчение. Может, не в женщине дело, а в погоде?..

Возле пятиэтажного с кариатидами дома на улице Марата собралась толпа. Она окружила лежащего в одном костюме на тротуаре мужчину. Одна рука неестественно завернулась за спину, ноги широко раскинуты. Николаю бросились в глаза новые красные туфли с желтой подметкой. От разбитой головы отделилась узенькая темная полоска крови. Она стекала на проезжую часть и растворялась в луже.

— Выпрыгнул из окна последнего этажа, — слышалось в толпе. — Вон, обе створки распахнуты! Коричневая штора торчит, видите?

— Может, выбросили?

— Говорят, сам. С минуту постоял на подоконнике, потом руки распахнул, будто с вышки в воду собрался прыгнуть, и а-ах! Я слышал сам вопль.

— Мог бы кому-нибудь на башку сверзиться… вон сколько народу!

— Не работают люди… Вот и шляются по городу.

— Последние товары скупают… Скоро гвоздя в магазине не увидишь.

С весело крутящейся синей мигалкой и сиреной резко затормозила милицейская машина, оттуда выскочили несколько милиционеров. Вскоре появился комментатор телевидения с оператором. Он решительно сквозь толпу направился к трупу. Зажужжала видеокамера, комментатор в кожаной куртке совал под нос прохожим округлый микрофон и задавал вопросы. Кое-кто коротко отвечал, а большинство отворачивались и отходили. Защелкал фотоаппарат, врач подоспевшей скорой помощи склонился над лежащим мужчиной, но, как говорится, и невооруженным глазом было видно, что тот уже покойник.

— Позавчера показывали в «Секундах» мужа и жену самоубийц, — глухо бубнил высокий мужчина в мешковатой куртке с капюшоном. Во рту — дымящаяся сигарета, глаза близоруко помаргивают — Взялись за руки и шарахнули с пятого этажа… Чего это они последнее время распрыгались?

— Кто? — неожиданно звонким голосом спросила молодая женщина в узком длинном пальто с широким кожаным поясом.

— Не воробьи же, — буркнул мужчина и неприязненно посмотрел на женщину.

— У человека, может, трагедия, а вы… распрыгались! — звонкий голос женщины прервался, она всхлипнула.

— Перепил он и все дела, — уверенно заметил другой мужчина — в зимней шапке и с покрасневшими глазами, — Я нагнулся, так от него алкоголем махануло…

— Это от вас разит, — заметила другая женщина.

— Граждане, разойдитесь, — сказал лейтенант, — К скорой помощи не пройти!

Самоубийцу уже положили на брезентовые носилки и понесли к задней дверце белого фургона.

Николай обошел толпу — она все увеличивалась — и зашагал к Невскому. Мимо проплыл роскошный синий «мерседес» с темными тонированными стеклами. За рулем сидел моложавый мужчина в клетчатой кепке, рядом — миловидная глазастая блондинка. Она улыбалась ярко накрашенным ртом. «Вот она, странная жизнь наша! — подумал Уланов — Одни кончают самоубийством, другие разъезжают на великолепных автомобилях…» Он успел заметить, что белый номер на пластмассовом бампере не дипломатический, а ленинградский. Есть же люди, которые за астрономические суммы покупают такие машины! Себя же он даже в самых фантастических мечтах не представлял владельцем современного «мерседеса». Ему даже наша давно устаревшая «Волга» недоступна. За нее южане, да и не только южане, готовы вдвойне-втройне заплатить.

«Надо съездить в автомагазин, — подумал Николай, — Может, аккумуляторы появились…»

Ему вдруг захотелось сесть на старенький «жигуленок» и укатить по мокрому шоссе куда-нибудь подальше от города, этой толпы, стелющегося по влажным крышам серого неба и насквозь пропитанного запахами города и выхлопных газов воздуха.

Глава вторая

1

Николай старался не превышать скорость на Приморском шоссе, по горькому опыту знал — три дырки в талоне, — что здесь за каждым кустом может прятаться инспектор ГАИ. А шоссе здесь извилистое, сплошные повороты. И хотя придорожный лес насквозь просвечивает, а в низинах заметен грязноватый, весь в хвое и сучках, слежавшийся, обледенелый снег, милицейская машина могла быть в любом месте. Выскочишь из-за очередного витка шоссе, а инспектор с радаром тут как тут. Грачей не видно, а вороны разгуливают на обочинах. Умные птицы, не шарахаются от проезжающих машин, вот только непонятно, что они на мерзлой земле ищут?.

Аккумулятор Уланов купил, на удивление, без всякой очереди: сдал свой старый, вышедший из строя, и взамен приобрел новый. «Жигули» ему достались от деда, умершего два года назад. На спидометре сто тридцать тысяч километров, гараж у деда был металлический, рядом с домом, надо полагать, кузов не проржавел, дед покрыл днище антикоррозийкой, а порожки залил мовилем. Как бы там ни было, машина бегала, не требовала серьезного ремонта, так что до осени можно было в мотор и не заглядывать. Дед сам любил покопаться в машине, а Николай еще в студенческие годы с удовольствием помогал ему, так что немного в моторе и ходовой части разбирался, но раз в год ТО предпочитал все-таки делать на станции техобслуживания: слитком мудреные приспособления надо иметь, чтобы самому разобрать колесо или смазать подшипники.