Помоги проекту - поделись книгой:
— Ну да… — сказал репортер, с трудом воспринимая не всегда понятные слова.
— А это изобретение профессора, а? — сказал он.
Рыбка клюнула.
— Это великое, просто великое открытие…
— Что, вы знаете и о изобретении? Нет, я не могу в это поверить? Ведь это очень сложная проблема!
Старичок улыбнулся.
— А интегральное и дифференциальное исчисления, вы думаете, просты? А ведь я знаю их в совершенстве. На экзаменах меня всегда просили студенты: «Джон, — говорили они, — встань поближе к двери и, пока профессор раздает билеты, подскажи, помоги сделать задание…», а то, а это… Хи-хи-хи-хи, да, так было, извините… Но, но, а зачем вы приехали, можно узнать? Вы будете ждать господина профессора? Он вернется только после двенадцати.
— Нет-нет. Я приехал, понимаете, потому что есть подозрение, что профессору угрожает некоторая опасность.
— Что вы говорите? — испугался старый лаборант.
— К сожалению, так! Этим заинтересовались разведки некоторых стран, понимаете? На конференции, кроме ученых, никого не должно быть, так? — вдруг резко спросил он.
— Нет. Профессор мне говорил — только одни специалисты.
— Из прессы тоже, надеюсь? Этот сброд даже близко нельзя подпускать.
— Конечно, так.
— Речь идет именно о том, — сказал репортер, — что следует обеспечить охрану профессора. Он возьмет с собой какой-нибудь портфель на это заседание или что-то в этом роде?
— Да… бумаги… наверное… свою работу.
— А где автомобиль профессора? Не пойдет же он пешком в такую даль?
— В какую даль? Или вы не знаете города, действительно, вы же только что приехали. Нет, у нас нет автомобиля, потому что профессор не любит машин.
— Надо внимательно изучить эту дорогу… — сказал репортер как бы сам себе. — Так как туда можно пройти?
— Куда?
«Вот болван!» — подумал репортер.
— Ну, на конференцию… завтра.
— Вы не знаете, где находится факультет физики? — с искренним удивлением спросил слуга.
«Это твой шанс», — подумал репортер.
— Знаю, что где-то в той стороне, но как к нему пройти? Я прибыл к вам сразу с аэродрома.
Слуга объяснял долго и подробно, а репортер лихорадочно размышлял: «Что же делать? Сам не знаю, как мне пришла мысль про этот Департамент науки. Может, ехать на этом коне так долго, как получится?»
— Извините, — сказал он, — я вижу, что вы человек мудрый и прекрасно понимаете, кем является профессор Фаррагус для нашей страны. Поэтому скажу вам все. В наш департамент поступили сведения, что шпионы чужих государств попытаются стибр… то есть выкрасть результаты трудов профессора. Наибольшую опасность представляет именно завтрашний день, когда профессор пойдет на эту конференцию. Они могут установить в помещении микрофон, или подложить часовую бомбу, или же по водопроводным трубам запустить такой… — Репортер на минуту замолчал, потому что болтал что в голову взбредет, но вдруг сообразил, что человек, которому он впаривает эту чепуху, разбирается в физике. — Поэтому, — поспешил он быстро покинуть небезопасную территорию, — наш департамент дал об этом знать господину профессору и предложил прислать на несколько критических дней агента для охраны. Но профессор оставил это без внимания и отказался от помощи. Однако мы не можем допустить, чтобы такой ценный труд пропал, поэтому я был отправлен с чрезвычайными полномочиями. Мне повезло, что я встретил вас. Господин профессор великий человек, но очень нервный, не так ли?
— Ох, так, — вздохнул старичок. — Он очень добрый, но когда разгневается, то и не знаю, что делать.
— Вот именно. Мы об этом знаем. Поэтому нужно, чтобы я смог присутствовать на конференции и опекать профессора. Но он не должен об этом знать. Вы понимаете?
— Понимаю! — Лаборант запустил руку в бакенбарды и принялся накручивать их на палец. — Конечно, это нужно, но…
— Никаких «но». Когда профессор выйдет завтра из дому?
— В шесть часов вечера.
— Ага. А конференция должна начаться в шесть тридцать.
— Нет, в шесть сорок пять.
— Да, действительно. Я оговорился. А поскольку профессор знает своих коллег, значит, я должен укрыться в зале так, чтобы меня никто не видел, понимаете? Я возьму с собой специальный аппарат, что-то вроде автоматического револьвера. — Репортер шлепнул себя по оттопыренному заднему карману, в котором лежал футляр из-под зубной щетки.
— Как же это сделать?
— Вы, случайно, не знаете кого-нибудь, кто мог бы впустить меня в зал?
— А правда! А действительно, — обрадовался слуга. — Конечно же, знаю. Стивенс. Он сейчас работает главным лаборантом, и у него есть ключи от всего здания.
Репортер встал.
— Профессор после обеда будет весь день дома?
— Нет… Он будет у своей сестры, в городе. Он говорил мне, что уйдет в пять часов и вернется поздно вечером.
— Прекрасно. Около шести я приеду сюда на машине и отвезу вас на факультет физики. Там поговорим с этим… как вы сказали? Сти…
— Стивенс, Стивенс. Он был помощником при кафедре, еще год назад.
— Он был вашим подчиненным?
— Ну да.
— Значит, я приеду на машине в шесть часов и заберу вас, — повторил репортер, встал, небрежно приложил два пальца к краю шляпы и быстро вышел на улицу.
Слуга долго смотрел ему вслед с восхищением — подобное случилось с ним впервые в жизни.
Весело насвистывая, в весеннем настроении, репортер оставил в гараже залог за нанятый на два часа автомобиль, удобно устроился за рулем огромного «бьюика» и что есть мочи погнал за город.
Было шесть часов с минутами, когда резко нажатые тормоза взвизгнули у калитки укромного садика. Воодушевленный необычайным приключением, старый лаборант сидел, надев свой лучший костюм, на лавочке перед домом. У репортера в зубах была дорогая «вирджиния». Он сидел в автомобиле, ожидая, пока слуга закроет все двери в доме и выйдет к нему. Наконец тронулись. Встреча со Стивенсом прошла гладко. Он с большим уважением смотрел на настоящего представителя правительства по политическим делам.
Когда они сидели в маленькой комнатке, которая была служебным помещением лаборанта, во время представления (старый слуга профессора объяснял Стивенсу, о чем идет речь) молчаливый джентльмен с сигарой в нужный момент открыл портфель, выхватил из него большое удостоверение с золотым львом на корочках — такие прекрасные удостоверения использовала водопроводная фабрика в Милуоки — и, молниеносно раскрыв его, сунул под нос ошеломленному Стивенсу.
Если какая-то тень недоверия и гнездилась в сердце добросовестного человека, то теперь она исчезла окончательно. Отыскав в большом застекленном шкафу нужный ключ, он показал его представителю правительства.
— Я приду за час до начала, — сказал репортер, — то есть завтра, а сейчас покажите мне зал, чтобы я мог сориентироваться. Я должен установить там комприматор.
Наглость его просто окрыляла. Он обращался к Стивенсу на «вы» и бросал время от времени непонятные слова вроде «комприматор». Здание было в это время почти пустым. Длинными мрачными коридорами три заговорщика прошли в боковое крыло, где остановились перед большими бронзовыми дверями.
Стивенс, чувствуя ответственность момента, нарочито долго возился ключом в замке. Наконец двери раскрылись. Это был небольшой зал, уставленный стульями; в первом ряду стояли кресла. Перед ними возвышался невысокий подиум, на нем стоял стол, накрытый зеленым, спадающим на доски пола сукном. Репортер детально осмотрел всю обстановку. Он приподнял сукно, которое закрывало стол, и внимательно изучил внутренности. Проверка, казалось, его вполне удовлетворила.
— Буду сидеть здесь, — сказал он. — Да, еще одно! — добавил он, обращаясь к неподвижно стоявшим лаборантам. — Какие у вас инструкции по пропуску приглашенных?
— Каждый должен показать приглашение… Такие карточки, которые выдает деканат факультета физики. Извините, а что будет, если господин профессор или кто-нибудь еще заметит вас? Меня не выгонят с работы? — вдруг забеспокоился Стивенс, у которого в голове не укладывалась мысль, что особе, делегированной правительством, придется два часа просидеть под столом.
— Не бойтесь. Не выгонят вас, а даже если что-то случится, то заверяю, — репортер улыбнулся добродушно, как Рокфеллер, — что мы предоставим вам такую должность, по сравнению с которой нынешняя — пустяковина.
— Я хотел бы работать здесь, в университете.
— А что, вы думаете, что на Лос-Анджелесе свет клином сошелся? Ну, мы все решили. Завтра вечером я буду здесь!
Репортер кивнул Стивенсу и быстро вышел, увлекая за собой ошеломленного темпом старого слугу.
— И постарайтесь, чтобы профессор ни о чем не узнал, — сказал он на прощание старичку. — Мы не хотим, чтобы он нервничал. Это может навредить его здоровью. Благодаря вам все пойдет как следует: вы сослужили добрую службу Соединенным Штатам.
Он дал газу, и темно-синий автомобиль вихрем исчез в вечернем полумраке. Слуга долго еще стоял, глядя, как исчезают красные огоньки. Слова репортера растрогали его до глубины души.
Под столом
Раутон вспотел: под скатертью было чертовски душно, а температура в заполненном зале была высокой. Словно из бочки, до него доносился гул многочисленных голосов. Это продолжалось так долго, что ему несколько раз пришлось сменить позу из-за непривычного сидения «по-турецки» — ноги начинали затекать.
Наконец заседание началось.
Приглушенный звон колокольчика прозвучал прямо над его головой. Он даже вздрогнул, потому что под скатертью, в пяти сантиметрах от его колена, появился черный мысок ботинка.
— Уважаемые коллеги, — раздался над столом отчетливый старческий голос, — я открываю специальное секретное заседание, посвященное реферату коллеги Фаррагуса. Слово предоставляется коллеге Фаррагусу!
Послышалось сильное шарканье, доски пола заскрипели, оратор выкладывал что-то — наверное, папки с документами — на стол. Из зала доносились покашливания и шмыганье носом.
— Достопочтенные коллеги!
У Раутона под столом имелся маленький блокнот для стенографирования и специальная авторучка со встроенной под пером лампочкой, которая позволяла писать в темноте. Едва профессор начал говорить, перо полетело вприпрыжку, оставляя острые закорючки на белом листке. Но, о ужас! Профессор вдруг перестал говорить и перешел к формулам. Он повернулся, отошел от стола, и раздался скрип мела.
Раутон, по природе склонный к риску, не смог усидеть на месте. Невзирая на то что его арифметические познания ограничивались десятичной системой, а таблицей умножения служили долларовые банкноты Государственного федерального банка, он захотел увидеть то, что пишет Фаррагус. Поэтому он попытался приподнять краешек скатерти. Когда он выглядывал в маленькую щель, мел вдруг треснул, сломался, и его кусочек попал через эту малюсенькую щель прямо ему в глаз. Он едва удержался от громких проклятий. Вытер платком слезившийся глаз и, уже не пытаясь выглядывать, замер, как подводная лодка в пучине океана, накрытый волнами зеленого сукна.
Из ужасно сложных рассуждений профессора вытекало, насколько об этом мог судить репортер, что в своих исследованиях он вывел некое математическое выражение, реализация которого «могла бы вызвать конец света». Репортер записал это слово в слово так, как сказал профессор, совершенно не понимая, впрочем, как математическая формула может иметь влияние на судьбы человечества. Однако из дальнейшего выступления оказалось, что такое возможно.
— Я искал условия, — говорил профессор, — при которых эта теоретически выведенная программа могла бы исполниться. Поначалу мне казалось, что это невозможно, но кропотливые двадцатисемилетние поиски увенчались положительным результатом. Уважаемые коллеги! — Голос Фаррагуса сорвался. — Мне удалось создать то химическое соединение, существование которого предсказывала вот эта формула, написанная на доске. И это химическое соединение, которое является самой могущественной, самой страшной силой, когда-либо переданной человеку в руки природой… И это химическое соединение, которое может уничтожить все живущее на нашей планете, и даже земной шар уничтожить, превратить его в облако раскаленных газов… Это соединение находится вот здесь!
Фаррагус стукнул чем-то твердым по столу так, что репортер подпрыгнул, подумав, что горячий экспериментатор собирается здесь и сейчас доказать правильность своих ужасных пророчеств.
— В этой пробирке находится вот этот белый порошок, который совершенно безвреден и может сколь угодно долго храниться при низких температурах; более того, он не вступает ни в какие химические реакции: его не возьмут ни кислоты, ни щелочи, ни любое другое химическое тело!
Профессор повысил голос:
— Но если его нагреть до температуры в восемьдесят градусов по Цельсию, до этой относительно незначительной температуры, он чудовищным образом преобразуется. Это не будет взрыв, уважаемые коллеги, как в снаряде, заполненном динамитом… это не будет цепная реакция, коллеги, как в атомной бомбе… ведь там мы имеем дело с детонацией ограниченного характера… даже если разрушительное действие распространяется на несколько километров, это пустяки в сравнении с размерами материков и океанов. Мой препарат, который здесь представлен в виде невинного белого порошка, нагретый всего лишь до восьмидесяти градусов, становится детонатором материи! Что это значит — «взрыватель материи»? Это значит, что если в атомной бомбе превращается в энергию взрыва лишь сотая часть массы, то мой препарат зажигает материю! Он реагирует, выбрасывая из своих частиц мезоны, разогнанные до миллиардов электрон-вольт… он сокрушает вокруг себя все другие атомы, вызывая их распад! Их разрушение! Их уничтожение! Их полное исчезновение! — кричал профессор тонким прерывающимся голосом. — И когда страшная энергия, сжатая в материи, высвобождается, температура поднимается до миллионов градусов… и благодаря этому действию щепотка порошка, не бо́льшая, чем та, которую вы видите вот в этой пробирке, может вызвать распад и исчезновение всего земного шара. А если ее бросить на Солнце, оно тотчас распалось бы… и исчезло, как пылинка!
«Неплохо говорит». Перо репортера летало как сумасшедшее, а стопка исписанных листков росла. Раутон радовался так, как если бы профессор предсказывал вечный рай на земле.
— Мое изобретение… мой препарат я назвал генетоном, то есть создателем… Почему создателем? Потому, уважаемые коллеги, что с этой поры больше не будет войн, ибо любая война означала бы полный, дословный и окончательный конец света, ибо любая война привела бы к крушению нашей планеты, к исчезновению той Земли, по которой мы ходим, и воздуха, которым мы дышим. Я верю, что мой генетон сделает возможным приход вечного мира!
Слышен был шелест бумаг в зале, скрип стульев, покашливание, кто-то поблизости высморкался так продолжительно и громко, что репортер даже вздрогнул, словно услышал звук труб Страшного суда.
«Вот тебе и крикливый старик», — подумал он, когда зазвенел колокольчик и раздался голос председательствующего:
— Кто хочет выступить?
— Прошу слова.
— Дорогие коллеги, — зазвучал над репортером такой низкий бас, что он даже съежился, — профессор Фаррагус представил здесь нам некую гипотезу. Она, признаю, довольно интересна, но слишком смела. Я считаю, что ученому не следует высказывать утверждения, которые не подтверждены экспериментально. Я вижу эту формулу. И утверждаю, что она не может быть реализована, поскольку показатели уравнения определены не столь точно, как это должно быть! Поскольку эта формула является лишь иллюзией в некотором смысле…
— Как вы смеете! — раздался вспыльчивый, близкий крик Фаррагуса.
Его оппонент продолжал, будто ничего не слышал:
— Из теоретических предположений сделан слишком поспешный вывод…
В зале раздался ропот.
— Такое тело, — было слышно постукивание пальцем по доске, — не в состоянии обеспечить объявленную энергию. Здесь перепутано количество тепла и величина температуры. Но это разные вещи! А второй закон термодинамики? Полагаю, коллеги, что дело ясное: для меня проблемы генетона не существует.
— Вы считаете, что это шарлатанство? — закричал, стараясь перекрыть шум зала, Фаррагус. — Двадцать семь лет исследований были одной большой ошибкой? А чем в таком случае является то, что находится в этой пробирке? Этот препарат, который вы видите?
— Если вы действительно его синтезировали, — с некоторым сладострастием и изысканной вежливостью прозвучал сокрушительный до сей поры бас, — то это еще одно из пятнадцати тысяч новых химических соединений, о которых ежегодно сообщают журналы химии…
Он начал сходить с подиума. Были слышны громкие выкрики.
— Значит, мои расчеты для вас — ничто! — кричал Фаррагус, уже совсем утративший самообладание. — Как я могу вас убедить? Разве лишь поместив эту пробирку в пламя свечи? Только такая катастрофа смогла бы доказать, что большая часть моей жизни не прошла даром?..
— Да, только такой эксперимент… опасаюсь, однако, что мой уважаемый коллега существенно переоценивает опасность взрыва этого порошка… Вам одолжить зажигалку?
Раздался общий смех. Зал гудел.
— Немедленно требую отпустить меня сейчас же! — закричал кому-то Фаррагус тонким срывающимся голосом. — Я докажу вам, что был прав, чего бы это мне ни стоило!
Раздался грохот падающего кресла, а затем стук захлопнутой двери.
Начало конца
Доктор Грей, ассистент Опытной станции университета в Лос-Анджелесе, первый помощник профессора Фаррагуса, в среду утром опаздывал на работу. Ускоряя шаги, он двигался по направлению к университету, скрытому за высокими кронами старых деревьев. Когда он вышел на Криктри, то на углу увидел толпу людей, собравшихся у ограждения. Некоторые стояли спокойно, другие же грозили кулаками в сторону темных окон университета. Ассистент удивился.
Поделиться книгой: