Орниф, или Сквозной ветерок

Мадемуазель Сюпо (возмущена). Сравнить его с каким-то ревматизмом!

Ненетта. А я и не думала сравнивать. Просто один сменил другого, вот и все. Ревматизм стал для меня вроде как бы вторым любовником. Только вот от ревматизма есть средство — салицилка, хоть немножко да помогает.

Мадемуазель Сюпо. Это правда, он и вас тоже заставлял страдать?

Ненетта. Меня взяли в дом помогать горничной. Страдания мои, как и радость, — все было урывками. У меня всегда дел было по горло.

Мадемуазель Сюпо. И госпожа так ничего и не узнала?

Ненетта. Госпожа? Которая? На моем веку их было три. Нынешняя ничего не знает. Когда она пришла в дом, он уже давно перестал подстерегать меня в коридоре. А первая госпожа — та обо всем проведала. Еще какой шум подняла! Мне пришлось на время перебраться в другой дом. А потом, когда здесь появилась вторая госпожа, он взял меня назад.

Мадемуазель Сюпо (с горечью). Вас-то он хоть обнимал.

Ненетта. Знаете, когда я молодая была, я не очень-то умела разговоры вести. Мы с ним все больше молчком. Да и потом, такая я была складная в ту пору, что даже оскорбилась бы, если бы он при наших встречах стал думать о чем-то другом. Да у нас никогда и не оставалось времени для разговоров. Любовь у нас знаете какая была — все, бывало, прислушиваюсь одним ухом да одним глазом на дверь поглядываю, не идет ли кто.

Мадемуазель Сюпо. Какой ужас!

Ненетта (пожимает плечами). Почему ужас? Все зависит от того, какие у кого запросы. Тогдашняя госпожа с ее ночными рубашками в кружевах, в ее роскошной, обитой шелком спальне ненамного больше моего имела… Знаете, милая, когда всю жизнь прослужишь у богачей, так во многом изверишься. От денег тоже прок невелик. Но из всех бедняков только мы о том ведаем, прислуга то есть. Ох, пойду-ка отнесу ему кофе.

Мадемуазель Сюпо. Он ванну принимает.

Ненетта. Подумаешь, какая важность! Теперь он мне все равно что сын. Случается, я ему и спину потру. Мадемуазель Сюпо. Я бы жизнь отдала, чтобы потереть ему спину!

Ненетта (выходя из комнаты, спокойно). Лучше для себя приберегите. Оно того не стоит.

Едва она исчезает, появляется графиня.

Графиня. Доброе утро, мадемуазель Сюпо. Граф закончил свои куплеты?

Мадемуазель Сюпо. Да, мадам. Они прекрасны. (Держа в руке блокнот, декламирует.)

Фанерные своды, Сиянье кулис. Здесь лучшие годы Мои пронеслись. На заднике, в рамке, Тот брачный чертог В раскрашенном замке, Который стерег Служитель театральный, Любитель поесть… Мир, как ни печально, Такой, как он есть.

Графиня (с улыбкой). Неисправимый ребенок! Мир не такой, как он есть, мадемуазель Сюпо. Мир такой, каким мы хотим его видеть. Граф, наверно, принимает ванну?

Мадемуазель Сюпо. Да, мадам.

Графиня. А как поживает жемчуг? Все идет хорошо?

Мадемуазель Сюпо. Да, мадам. Жемчужины уже порозовели.

Графиня (все так же улыбаясь). Он, наверное, очень рад?

Мадемуазель Сюпо. Да, мадам.

Графиня. Значит, сегодня удачный день для всех нас, не так ли? Передайте графу, что я не хотела его беспокоить и вышла купить цветы. (Уходит, тоненькая, улыбающаяся так же, как вошла.)

Мадемуазель Сюпо (бросается к своей пишущей машинке и с ожесточением печатает. Окончив, перечитывает написанное). «Мир, как ни печально, такой, как он есть!» (Снова с рыданиями падает на каретку машинки.)

Входит Маштю, толстый, вульгарный. У него чудовищный южный выговор.

Маштю. Опять! Вы самая плаксивая из всех секретарш, которых я знал, мадемуазель Сюпо! Наверно, все ваши секреты печальные. Где он?

Мадемуазель Сюпо. Принимает ванну.

Маштю. А мои куплеты?

Мадемуазель Сюпо (чуть ли не бросает ему их, высокомерно). Вот! Только они слишком хороши для вас!

Маштю (молча читает куплеты; затем просто). Ладно. Вот только «театральный». Это нарочно? Здесь лишний слог.

Мадемуазель Сюпо. А его можно убрать. Это просто поэтическая вольность!

Маштю. Скажите пожалуйста! За те деньги, что я ему плачу, он мог бы сочинять для меня куплеты без всяких вольностей!

Мадемуазель Сюпо. Вы просто несносны! Попробовали бы сами что-нибудь сочинить!

Маштю. Это его ремесло — не мое. Мое дело — продавать куплеты. Попробовал бы он сам их продать, без меня!

Мадемуазель Сюпо. Но ведь мсье Орнифль — поэт!

Маштю. Поэты обычно пухнут с голоду и работают задаром. Я их презираю, хотя и преклоняюсь перед ними. А ваш патрон — самый дорогой в Париже «текстовик». Это совсем другое дело. Я покупаю его товар. А раз так, имею право обсуждать то, что покупаю. Таков закон торговли!

Мадемуазель Сюпо (вне себя). «Торговля»! «Текстовик»!

Маштю. Да, текстовик. Вот именно. Тот, кто изготовляет текст. Все в этом мире кем-то изготовляется. Надо, чтобы кто-то взялся делать тексты. Но за ту цену, которую я плачу, я хочу иметь текст без изъяна. Что, если бы я, выдавая чек вашему патрону, вдруг допустил бы вольность — позабыл проставить один нолик, а? Думаете, он был бы доволен?

Входит Орнифль, по-прежнему в халате.

Орнифль. Как дела, старый плут?

Маштю. Я же говорил, мне не нравится, когда ты зовешь меня старым плутом.

Орнифль. Это же я по дружбе.

Маштю. А по отношению ко мне это звучит слишком правдоподобно.

Орнифль. Ты стыдлив, как барышня, Маштю!

Маштю (с тревогой). Опять какой-то намек?

Орнифль. В общем, ты хотел бы быть благородным человеком?

Маштю. Да.

Орнифль. А я хотел бы быть тем вдохновенным бардом, каким представляюсь мадемуазель Сюпо. На самом же деле мы с тобою два старых плута, торгующие ветром. Прекрасно! (Весело потирает руки.)

Маштю (мрачно). Еще раз прошу тебя: не называй меня плутом на людях.

Орнифль. Мадемуазель Сюпо и без того давным-давно все известно. А на людях, как ты изволил выразиться, сам знаешь, ты именуешь меня «мой дорогой мэтр», а я тебя — «дражайший господин директор». Как водится в свете!

Маштю. Ты подписываешь свои стихи «Орнифль». Но твое полное имя — Орнифль де Сент-Уаньон. Твой папаша служил в кавалерии, ходил в бриджах, со стеком, носил орден Почетного легиона. Ты сам мне рассказывал, что на улице он раскланивался с каждой беременной женщиной. Он был полковником и графом. Ты можешь позволить себе грубое словцо. А меня зовут Маштю, другого имени у меня нет, мой отец был кузнецом, а любой беременной женщине он охотнее дал бы пинка в зад, чем поклонился. Свой первый миллион я нажил оптовой торговлей скобяными товарами. Мне всегда следует помнить о хороших манерах. Всегда носить темные костюмы, следить за своей речью. Мне надо на чем-то отыграться. А тебе нет. Потому-то я и прошу тебя: не зови меня плутом на людях. Ведь тех, кто знал меня до войны, это может навести на разные мысли!

Орнифль. Ты же всесилен! Что тебе стоило убрать всех свидетелей!

Маштю (озабоченно). После Освобождения суды расправились с некоторыми из них, но кое-кто еще остался. Всех не уберешь. Только уж теперь, когда кроме заведения в Сент-Уэне я стал еще и владельцем трех парижских театров, — теперь, когда я обедаю с министрами, я обязан своими манерами заставить их сомневаться, тот ли я Маштю, которого они знавали. Вот, например, даже подыхай я от жары в моем кабинете в Сент-Уэне, ни за что пинжак не сниму… Я взял себе это за правило. И каждую секретаршу зову «мадемуазель».

Орнифль (небрежно). Надо говорить «пиджак».

Маштю. Вот видишь. Человека всегда мелочь выдает. Приходится все время быть начеку. Так, значит, не зови меня больше плутом на людях, договорились?

Орнифль. Хочешь, чтобы я был с тобой учтив, тебе это обойдется еще дороже.

Маштю. Ты ведешь себя со мной не по-дружески.

Орнифль. Потому, что я завел речь о деньгах? Но ведь я тебя обожаю. Мы с тобой неразлучны, точно задница с панталонами…

Маштю (краснея). Вот видишь, ты опять бранишься, нарочно, чтобы меня смутить.

Орнифль. Это просто поговорка такая.

Маштю. Очень обидная. С грубым словцом, а может, еще и с каким намеком. А я не терплю намеков. Я понимаю в них ровно настолько, чтобы встревожиться, но не настолько, чтобы понять. Я ведь прекрасно знаю, что ты умнее меня!

Орнифль. Послушай, неужели ты веришь в этот самый ум? Это ведь так, одна видимость.

Маштю (ворчит). Видимость… Ты нарочно темнишь!.. Ты считаешь, что я мало тебе плачу? Я же заключил с тобой особый контракт на шикарных условиях. За такие деньги я имею право рассчитывать на твою дружбу.

Орнифль. Этот парень заморочил мне голову.

Маштю. А что еще остается!

Орнифль. А как тебе нравятся мои куплеты?

Маштю. Ты допустил вольность. И я этим недоволен. У тебя лишний слог в слове «театральный».

Орнифль. Лишний слог?

Маштю. Да. Вообще-то я мало что знаю, но в стилистике разбираюсь. И хочу, чтобы куплеты, которые исполняются в моем театре, были написаны по всем правилам. Я достаточно богат, чтобы оплатить стилистику.

Мадемуазель Сюпо. Я уже объяснила господину Маштю, что лишний слог в слове «театральный» — поэтическая вольность!

Маштю. Можешь допускать любые вольности в куплетах, которые сочиняешь для других. Сколько угодно. Но я же твой друг, и ты мог бы быть повнимательнее.

Орнифль. Он еще жалуется! Да я давно не писал таких удачных куплетов. Верно, Сюпо?

Маштю (оглядывает обоих, с какой-то смутной тревогой). На мой вкус, это слишком литературно, но что поделаешь, я знаю, такова сейчас мода. Сам понимаешь, если уж Маштю платит тебе такие огромные деньги, то только потому, что ты единственный текстовик, которого считают поэтом. Рано или поздно тебя пропихнут в академики, тогда я стану платить тебе еще больше. А покамест скажу: о своих личных вкусах я не забочусь. Прежде, когда в ходу были ягодицы, я промышлял ягодицами. А теперь, когда в ход пошла литература, я промышляю литературой. Видишь, я с тобой откровенен. Может, исправишь «вольность»? Это же минутное дело. Особенно при твоем-то уме.

Орнифль. Сам исправляй. Я никогда не вношу поправок в готовый текст, так только все испортишь. Но, может, ты предпочитаешь вернуть мне куплеты?

Маштю. Нет. Я их беру. Доверяю фирме. Но в другой раз ты уж получше для меня постарайся. Ну как, обедаешь сегодня со мной у «Максима»? Будем обмывать ленточку Пилу.

Орнифль. Ты добыл этому уголовнику награду?

Маштю. Да. Когда тебе понадобится орден, скажешь мне. Там, наверху, сейчас все мои просьбы — закон.

Орнифль. Идет, старый мошенник!

Маштю. Ну вот, ты опять!

Орнифль. Не можем же мы называть друг друга «сударь». Я уступил тебе «плута», так ты уж согласись взамен на «мошенника»!

Маштю. Господин граф Орнифль де Сент-Уаньон! Я всего-навсего простой жестянщик, это так, да и пороха я не выдумаю, а все же я тебе скажу: может, из нас двоих самый большой мошенник — это ты. (Уходит.)

Орнифль (провожая его улыбкой). Может, и так.

Мадемуазель Сюпо (негодуя). Он еще вас оскорбляет! Унес этот маленький шедевр, сам не понимая, что получил. Даже и друзья у вас недостойные!

Орнифль (берет газету и растягивается на диване). Сюпо, отвяжитесь!

Мадемуазель Сюпо. Нет, вы не заставите меня замолчать! Я — голос вашей совести! Его нельзя заглушить!

Орнифль (уткнувшись в газету). Нет. Но можно пропускать мимо ушей!

Мадемуазель Сюпо. О! (Бросается к своей машинке, вся в слезах, и начинает яростно стучать по клавишам.)

Входит Ненетта.

Ненетта. Мсье, к вам какой-то молодой человек.

Орнифль. Журналист?

Ненетта. Нет. Он очень вежлив и к тому же без фотоаппарата.