Реквием

Михаил Строганов

РЕКВИЕМ

«Куда идешь, человек? Кто ты есть и на что уповаешь? Как рассудят тебя жизнь и смерть?»

Притчи по жизни и творчеству А. С.Пушкина, М. Ю.Лермонтова, Н. В.Гоголя, И. С.Тургенева, Л. Н.Толстого, Ф. М.Достоевского, В. С.Соловьева, А. А.Блока, С. А.Есенина, М. А.Булгакова.

Глава 1. Метель

Как ты мне безнадежно знакома, как мною выстрадана, застигнутая метелью зимняя дорога…

Какие сладкие мечты, какие приступы тревоги и отчаяния ты подарила мне за все годы, что мы провели вместе. Какими испытаниями проверяла, какими откровениями наградила…

Динь–динь–динь…

Твой колокольчик неизменно однозвучен, голос его незатейлив и невнятен, подобно бубнящему пономарю, а как многое говорит он сердцу путника! Стоит прислушаться к нему, так голова идет кругом: то он заливается детским смехом, то гудит ярморочным многоголосьем, то стонет пыточной, а то вздрагивает и сдавленно заходится безутешным ночным плачем…

Господи Боже мой! Есть ли в мире еще что–нибудь подобное русской зимней дороге? Не Ты ли обронил ее с неба бесконечным белым свитком, чтобы писать на ней непостижимую для ума человеческого летопись наших жизней? И вот, сквозь пелену пурги мы видим мир неясно, гадательно, по снежным крохам постигая гармонию Твоего замысла.

Падает, падает, падает снег, и чтобы стало и на земле как на небе, выстилается земля белыми крыльями ангелов. И нас влечет, словно буквы к бумаге, бесконечная белая дорога, чьего начала никто не видел, конца у которой нет и в помине …

— Помилуй, Спасе! — ямщик скинул мохнатые рукавицы, подул в ладони и размашисто перекрестился. — За этакой снежитью не то что дороги, свету не видать! Того гляди, собьёмся, заплутаем, измерзнем, а вечереть начнет, так и вынесет нас метель на обрыв или приведет на волков…

Барин неспешно отряхнул перчаткой налипший снег с воротника:

— Будет жалобиться, посторонись–ка, да подай вожжи!

— Воля ваша, барин… Но я бы вертал, погонял, да не вожжал. Глядишь, свезло бы нам, лошадки по памяти вынесли…

— Я, братец, в Фатум не верю, и на волю случая свою жизнь не предаю, — принимая вожжи, ответил барин. — Ваш брат ямщик недаром говорит, что лошадь на вожжах умна. Может, судьбу так же вожжать надобно, чтобы поумнела дуреха?

— Вам бы все стихи каламбурить, а мне бы к своим деткам живым да не калечным выйти… — ямщик с тревогой посмотрел на вязнущих в снегу лошадей. — Помолился бы ты, барин… Господь благоволит кающимся грешникам…

— Сейчас, милый, только прежде решу, кому молиться: покровителю моего ремесла Аполлону или предводителю всей видимой и невидимой земной кутерьмы Дионису?

— Богу бы помолился! — в сердцах бросил ямщик, но тут же повторил со смирением. — Христу, барин, помолись…

К вечеру ветер усилился, превращая метель в беспросветную круговерть, снежный потоп, застигший врасплох засыпающий мир.

Кони не слушались, то вставали посреди сугробов, то, срываясь с места, опрокидывали сани, отчаянно волоча их в бесконечную мглу…

— Бесы мутят, беда! — тревожно прошептал ямщик. — Видишь, как пугают и крутят лошадей? Сбились мы… Так что ежели к рассвету не уляжется, почитай пропали!

Барин с досадою хлестнул лошадей поводьями, но выбившиеся из сил животные, покорно приняв удар, не двинулись с места.

«Замерзнуть застигнутым пургой, быть может, всего за несколько верст до имения? — поэт, поежившись, поднял воротник и натянул шапку. — Вот ирония судьбы: не только имение, но и сама жизнь в заложниках у обстоятельств!»

— Стало быть, станем дожидаться рассвета… Одно жалею, что забыл прихватить с собою дорожную фляжку с ромом. Теперь бы погреться не помешало, да и время бы скоротали под твои ямщицкие песни. У вашего брата верно на любой случай нужная сыщется?

Ямщик суеверно прижал палец к губам и огляделся по сторонам:

— Не можно, барин, песни петь… бесы вмиг учуют… смекай, какая порча на ветер сделана… ей–ей, без ведьминого племени не обошлось…

— Я, братец, одного в толк не возьму, — подыгрывая суеверию ямщика, сказал поэт, — к чему ведьмам заваривать подобную кутерьму? Самим же дороженьки снегом засыплет, а то и лачуги в снегу погребет… Бесы–то на выручку с лопатами поспешать не станут!

Приняв иронию за живой интерес, ямщик оживился, но при слове «бесы», произнесенном поэтом нарочито громко и вызывающе, испуганно замахал руками и зашикал, как мать на расшалившихся в церкви детей.

— Тише, барин, тише… погубишь… услышат окаянные, что их помянули, тут же и явятся! Не в нашем положении чертову братию мутить, в час полуночный они и без спроса куда ни попадя лезут. Как по писаниям говаривают знающие люди: «Ныне на земле власть тьмы!»

— Ладно, братец, к черту бесов, ты мне про ведьм скажи. В чем их интерес? — настойчиво расспрашивал поэт, дрожа от холода.

— Ох, барин, погубишь ты нас! — ямщик вцепился поэту в воротник. — Не доведет любопытство до добра… беду накличешь языком неразумным!

— Нет, братец, изволь говорить, какая у ведьм выгода! — горячился поэт с трудом отдирая от своего воротника узловатые ямщицкие пальцы. — Не то во все горло стану вопить, да бесов в чистом поле мутить!

— Угомонись, барин! — по–рачьи уставившись на поэта, ямщик потрясал кулаком. — Иначе не погляжу на сословие, да как тяпну тебе кулаком промеж глаз!

— Испытай Фортуну! — не унимался поэт, выхватывая из саквояжа пистолет. — Я тебя вмиг свинцом уважу!

— Валяй, барин, стреляй! — кричал ямщик в кураже. — Токмо знай, что я от пули заговоренный!

При этих словах кони прянули, захрапели и, сорвавшись с места, понесли.

Ямщик и поэт разом обернулись, с трудом разглядывая в снежной круговерти пляшущие за санями огоньки.

— Волков дождались! — ахнул поэт.

— Нет, барин, это бесы пришли тебе ответ держать, — выпалил ямщик, перехватывая провисшие вожжи. — В непогоду бесы ведьм волчой оборачивают, чтобы терзали плоть заблудших да безвременно губили невинные жизни. Бесы с того неприкаянные души, то есть почивших без причастия, себе прибирают, а обращенные зверьем ведьмы, вкусив плода запретного, свою жизнь никчемную продляют. Вот и весь сказ! Боюсь только, что ныне мы сами добычей бесовской станем, пирожком на ведьмин зубок…

— Ни по чем не дадимся! — поэт решительно распахнул саквояж, выхватывая второй пистолет.

— Пустое, барин, не на дуэли! Свинец им что припарка! Ты лучше нож припаси, да перекрести им свою грешную душу. Коли оседлает нечисть, мы им славную сшибку устроим!

Поэт посмотрел на приободрившегося, ловко управлявшегося с вожжами ямщика и подумал, что выехал из деревни с рабом, подраться хотел с дерзким холопом, а в смертную схватку пойдет вместе с единокровным братом.

Глава 2. Вызов

Утро выдалось знойным, как довольно часто случается июльскими днями в Пятигорске, но уже к полудню небо заволокло тучами так, что предгрозовой сумрак скрыл и городские окрестности, и нависающий над долиной Машук. Вязкий воздух наполнялся мучительно–душной истомой, заставляя как спасения ожидать медлившего ливня.

— Душно, господа, не–вы–носимо! Сейчас что угодно бы отдал за глоток свежего северного ветра… — сказал молодой поручик, распахивая окно.

— Вы, сударь, имеете ввиду духоту естественную или, так сказать, духоту нравственную, процветающую «ныне на водах»? — сострил капитан, ловко разливая вино в глиняные кружки. Затем раздвинул их сидящим за столом игрокам, подавая знак, что пора сдавать карты.

— А вот я, господа, совсем не против духоты и, как следствия, наготы, — усмехнулся выряженный в черкесский костюм отставной майор. — Подмечено, что при духоте бабы становятся более сговорчивыми!

— Да-с, наукой доказано, что сей факт есть следствие превращения внутреннего тепла во внешнее, раскрытием пор и ускорением движения в организме внутренних соков, — согласно кивнул щеголеватый армейский доктор. — Оттого и прохладные натуры «на водах» становятся если не горячи, то уж без сомнения куда теплее, нежели в столицах!

Сидевшие за столом офицеры переглянулись и одобрительно хмыкнули.

— Поручик, пожалте за стол! В самом деле! Здесь не Петербург, и Финского залива поблизости нет! Так что отнеситесь естественным явлениям философически.

— Верно! — поддержал капитана доктор. — А именно скрепляя разум и волю троекратно увеличенным возлиянием вина!

— Знаете господа, про кого сказано: «Не поп, а истину глаголет»? — рассмеялся капитан и сам пояснил, — да о наших полковых докторах. Потому как несут невнятицу, а требуют к ней почтения и веры.

— Плохой доктор всегда верит в науку, уповает на случай, да жаждет денег. Но ни первое, ни второе, ни третье пациенту выжить не позволяет, — саркастически заметил поручик. — И если сон разума рождает чудищ, то тьма души порождает кровопийц.

Поручик отошёл от распахнутого окна и, высоко поднимая кружку с вином, неожиданно объявил:

— Предлагаю выпить, господа, за тост некогда провозглашенный покойным Пушкиным: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!»

— К черту, поручик, вашего Пушкина, и ваше солнце ко всем чертям собачьим! — огрызнулся отставной майор. — Пусть турки любят пушки и солнце, а в нашем пехотном полку в чести штыковая в сумерках, когда дело бывает кончено в полчаса!

— Полно–те, пейте! — пытаясь погасить разгоравшуюся ссору, встрял в разговор доктор. — Из–за подобных досужих препирательств за столом случаются и несварения, и язвы. Вам ребячество, а мне прибавление работы.

— Пустое, господа, садитесь за карты, время споров прошло, — дипломатично заметил капитан. — Век артиллерии закатился вместе с Наполеоном. Ныне балом правят засада и рукопашная. Не случайно естествоиспытатели называют наши дни временем сближения тел!

— Следуя вашей логике, капитан, самая естественная взаимосвязь тел прослеживается между задом и горшком, — едко заметил поручик. — Но только за эту связь я пить не стану даже ради вашей компании!

— Свалился на нашу голову… Тоже мне, ходячее горе от ума! — майор залпом осушил кружку. — Наши поэты ни жить, ни умереть толком не умеют. Только и знают, что по–собачьи стихи брехать!

На этих словах поручик подошел к ухмылявшемуся майору и небрежно бросил ему в лицо перчатку.

— Покорнейше благодарю! — осклабился майор. — С удовольствием дам удовлетворение на ваш вызов!

— Братцы, братцы! Да что же вы творите?! — испуганно запричитал армейский доктор. — Все духота, да выпивка, а вы сразу стреляться? Чего удумали жизнью играть ради пустяка!

— Разве из–за пустяка? Господа, я вас спрашиваю, разве из–за пустяка? — переспросил поручик и оглядев нависшую над карточным столом пьяную компанию, покинул дом.

Глава 3. Сон

Недоброжелатели, кои встречаются так же из числа коренных жителей, а не только приезжих, называют позднюю осень в Петербурге не иначе как гнилой.

Дело здесь вовсе не в несносном северном климате с изматывающими душу серыми туманами и сводящим с ума непрерывно моросящим дождем. Случается это название отчасти из–за того, что представители низших слоев и неприкаянных чинов пребывают в эту пору в крайней скудости и нужде, когда годовые средства на их содержание уже потрачены, а время Рождественских выплат еще не наступило. Оттого люди, крайне стесненные в средствах, перебиваются приобретением гнилых овощей да изрядно протухшей селедки, давным–давно не нашедшей своего покупателя.

В такие дни хочется забиться в угол своей комнаты, а ежели повезло разжиться пледом, то непременно, закутавшись в него, жечь свечу, греть над ней руки и непременно читать Гомера. Впрочем, если быть беспристрастным, то неплохо коротать такие вечера и за Вергилием. За чтением, незаметно для себя, уже произносите благословение и хвалу Фортуне за то, что она была к вам благосклонна, сделав счастливым обладателем животворного кипятку, а то и чаю с сахаром и сухарями, изрядно сдобренного изюмцем или маком!

Быть может, вы и впрямь принадлежите к тем счастливцам, у которых вдруг отыскались несколько потерянных ранее монет, из которых большая часть оказалась серебром. Или вот давнишний знакомый случайно, столкнувшись с вами в закладной, припомнил старинный должок, о котором вы решительно не припоминаете, а он уже рассчитывается из рук в руки. Или тайный доброжелатель, этакий самаритянин наших дней, зная вашу нужду и от всего сердца соболезнуя бедственному положению, решается стать вашим тайным ангелом. Он незаметно следует за вами, то уговаривая лавочника отпустить вам в долг, то подкидывает на вашем пути гривенники и четвертные. Одним словом, в жизни бывают разные чудеса, и милосердие нередкий гость среди холодного и гнилого миропорядка!

Возможно вы всего–навсего служите писцом или помощником столоначальника в каком–нибудь незначительном департаменте, но, и прозябая в семи кругах канцелярского ада, уже осмеливаетесь мечтать о чине коллежского асессора со всеми вытекающими льготами и привилегиями. Не успеете сказать своей грёзе «аминь», как и на самом деле мните себя человеком важным, весьма преуспевшим и продвинувшимся по службе. Глазом не успеете моргнуть, как уже на бывших товарищей своих смотрите с небрежением, а то и строго выговорите за ненадлежащую шутку или фамильярное обращение. И вот уже слышите за спиною своей досужие шепотки, что дескать пошел человек в гору или наметился задом на пригретое местечко.

Незаметно для себя проникаетесь значимостью и важностью своей персоны так, что даже ходить на службу и со службы как прежде, больше не можете! Вы несете себя над этой убогой юдолью так, что прохожие недоуменно смотрят на вас, а сварливые старухи тычут клюками вслед, укоризненно бормоча: «То же мне, гоголь нашелся!»

Этой осенью он не смог купить себе новой шинели, а старую продал еще весной, в покрытие долга за съемную квартиру. Да продал шинель плохо, продешевил, уступив за сущую безделицу добрую вещь, справленную на деньги матушки сразу по приезду в Петербург.

Надеясь разжиться деньгами, всю осень проходил он в летнем сюртуке, отчего в конце ноября свалила его жестокая горячка.

Болезнь не только мучила исхудавшие члены, но и терзала невозможностью сообщить о своем бедственном состоянии на службу, доложить о своем новом пристанище, о котором, будучи в здравии, стыдился даже упомянуть.

«Боже мой! Нет никакой возможности передать весточки! Теперь прослыву в глазах его превосходительства неблагонадежным, а то и вовсе прощелыгой… К чему жить, раз пропала моя служба, а вместе с ней и само будущее!»

Он пытался угадать, сколько часов, а может быть и дней мается он со своим бредом, дрожа на ненавистном матрасе, набитым гнилою соломою…

Когда отпускала боль и приходило сладостное забвение, ему грезился просторный дом в Сорочинцах, в котором нутро человеческое взыграет и млеет от идущего живого тепла, а ноздри дразнит невыразимый дух, составленный из ароматного табака, копченой лопатки и густого, настоявшегося борща со сдобными пампушками, щедро присыпанными толченым чесноком и свежей зеленью. И еще припоминалась ему негасимая лампадка перед ликом святого Николушки, чьими молитвами и заступничеством он и появился на свет…

«Бедный, бедный Гоголь! Куда занесли тебя ветра северные? За что судила тебе судьба подобную участь?»

Чем дольше пожирала его горячка, тем реже посещали его благостные видения, тем призрачней и неуловимей становились они… Тем явственнее он оставался один на один со своей ненавистной, холодной, промозглой, гнилой конурой…

Теперь ему все чаще мерещилось поселившееся в темных углах комнаты зло, не имеющее образа для описания своего внешнего вида. Это было древнее нечто, утратившее обличие и естество, но жаждущее пожирать, множиться, заполняя собой все вокруг. В такие минуты он съеживался на своем ненавистном матрасе, подолгу и безнадежно плача: «Боже мой… бедный, бедный Гоголь…»

Он очнулся от смрадного дыхания и липких лап, подобно обручу сдавивших его голову. Над ним, словно огромная тыква, возвышалось мохнатое паучье брюхо, да поблескивали черными зеркалами восемь пар бездушных паучьих глаз.

В этот самый момент всей своей трепещущей душою Гоголь понял, что запросто может стать коллежским асессором. Да что там коллежским асессором! Хоть самим тайным советником! Или может умереть от горячки, сгинуть без следа в небытие гнилой конуры…

— Посмотри мне в глаза! — прозвучало в голове громовыми раскатами.

Он, как прежде в канцелярии, стушевался, стал испуганно перебирать доводы и подбирать слова, чтобы выкрутиться и по возможности избежать паучьего взгляда.

— Посмотри мне в глаза: хочу видеть!

Гоголь по детски зажмурился, припомнил родительский дом и родные Сорочинцы, и неугасимую лампадку пред чудотворным ликом…

Свет, исходящий из неземных глубин, или же сошедший с неосязаемых небес, могущественный первозданный свет, противостоять которому не может никто, озарил и наполнил его существо до краев, без остатка.

Тогда, как хватают за роги святочного козла, он вцепился в паучьи лапы и весело, озорно, рассмеялся в его черные зеркала:

— Нет, это ты посмотри мне в глаза! Испытай себя в них, если сможешь!

Глава 4. Свидание

Весной, едва спал паводок, открывая лесные тропы к прежде непроходимым урочищам, охотник отправился на розыск волчьих гнезд, чтобы покончить с выводком хищников, одолевавших окрестности всю зиму. Он шел неспешно, прогуливаясь, с упоением любовался трогательными картинами пробуждающегося леса, искренне восхищаясь, когда среди поросшего лишайником унылого валежника вдруг просияют разноцветные лепестки первоцветов.

«Удивительно! Непостижимо уму! — задумчиво улыбался охотник. — Природой отпущено им всего–ничего, а судьба распорядилась, чтобы им процвести среди праха и тления, распустить нежнейшие лепестки среди почерневших пластов снега… Зачем они рождаются, цветут и умирают невиданными для глаза, невозможно безвестные, не открывшие себя миру…»

Охотник то и дело замедлял шаг, останавливался, подолгу слушал многоголосое лесное щебетание и удивлялся благостному расположению своего духа.

«По всему движению моего сердца кажется, что я вышел не убивать зверей, а иду на свидание, которое обычно случается не от страстного порыва внезапной влюбленности, а от случайного и ни к чему не обязывающего приятного знакомства…»

Он перекинул ружье с изгиба левой руки на плечо и закурил трубку, нисколько не беспокоясь о том, что его может учуять лесное зверье.

«Вот я любуюсь животворной силой природы, размышляю о мимолетности прекрасного, как о всеобщем законе бытия, а сам готовлюсь проливать кровь живых и разумных существ и, покончив с волками, хладнокровно приняться за их невинных детенышей, у которых и глаза еще не прорезались…»

Охотник глубоко затянулся и с удовольствием, неспешно, пустил кольца дыма.

«Впрочем, мои рассуждения лишь иллюстрация неуклюжей антиномии, не иначе как философствование на пустом месте. А жизненный опыт и трезвое наблюдение обстоятельств гласят, что хороший охотник не может оказаться плохим человеком!»

После неспешной прогулки по весеннему лесу табак казался особенно ароматным и терпким, каким он никогда не бывает дома. Охотник не желал спешить, потому что добыча волков была не его обязанностью, а скорее благодарным развлечением, отчасти составным элементом философии его жизни.

Наслаждаясь трубкой, цепким охотничьим взглядом приметил скользнувшую между деревьями девичью фигуру в цветастой шали. Видение захватило внимание и заинтриговало: «Кто такова? Зачем ей быть так далеко от деревни? Платок на ней не по крестьянской мошне…»