Улица Полумесяца

– Я вижу, миссис Филдинг, что вы очень проницательны. Полагаю, вы могли бы понравиться ей, как и она вам. Видимо, у вас с нею сходные желания.

Мария оцепенела. О чем он говорит? Эта особа покинула своего мужа и сбежала в Америку, а гость, похоже, считает ее образцом добродетели… Много ли он знает? Конечно, она не могла… никогда… ни одна женщина не смогла бы! Холод затвердел внутри ее ледяной глыбой. Вернулись давние болезненные воспоминания, острота событий давно ушедших лет проткнула покров забвения.

Она должна была что-то предпринять, пока не стало слишком поздно.

– Полагаю, вам довелось познать и бремя той несчастной войны[10]? – резко спросила старая леди. – Должно быть, то были крайне печальные годы?

– Едва ли стоит бередить те ужасные раны, миссис Эллисон, – печально произнес Сэмюэль. – Любая война ужасна, но страшнее всего та, что взрывает один народ, сталкивая друг с другом знакомых людей, возможно, братьев, отцов и сыновей… Такая ярость и ненависть порождает непреходящую горечь.

Пожилая дама не поняла его – не захотела понять. Он быстро сообразил это, и выражение его лица изменилось.

– Ощущение трагедии смывает время. Его сменяет глубокое сожаление и черный юмор, – добавил Эллисон.

Затем он рассказал дамам о том, как сам воспринял те события.

– Иногда людей объединяют глупые предубеждения, – произнес Сэмюэль, резко понизив голос. – Если вас когда-нибудь мутило от страха так, что судорогой сводило живот, то вы сможете понять такое чувство.

Волна обжигающего жара прокатилась по телу Марии, и воспоминания всплыли в ее мыслях, как прилив, – старые воспоминания, похороненные давным-давно. За жаром последовал холод, вызвавший такую дрожь, точно она проглотила ледышку. Как посмел он заставить ее так страдать?! Как посмел явиться с «того света» и пробудить прошлое?

Именно Кэролайн нарушила напряженное молчание и вернула бывшую свекровь в комфортабельную скромную гостиную с потертой удобной мебелью и послеполуденным светом, льющимся из окон на ковер.

– Вы говорите об этом с таким пылом, что и нам становятся отчасти доступны ваши переживания, – мягко произнесла она.

Повернув голову, Сэмюэль взглянул на нее и взволнованно подался вперед, словно хотел коснуться ее руки, но вовремя вспомнил, что это могут счесть неприлично фамильярным.

Мария задумалась о том, женат ли он, а если нет, то почему, но ей не хотелось больше задерживать его вопросами, как не хотелось и проявлять хоть какой-то интерес к его жизни.

– А как пережила войну ваша матушка? – озабоченно спросила Кэролайн, и миссис Эллисон едва сдержалась, чтобы не ударить ее.

Лицо Сэмюэля озарилось кроткой улыбкой, почти преобразившей его. Впервые исчезла вдруг вся его самоуверенность, и на мгновение проявились черты весьма уязвимого человека: их мог бы заметить только тот, кто сам глубоко пытался осмыслить собственные нужды и обрел понимание того, что силу нужно черпать из другого источника. Марии захотелось поддержать нового знакомого, но она не смогла, опасаясь того, что он может сказать.

– Моя матушка сама позаботилась о себе, мэм, – ответил Эллисон, не сумев скрыть оттенка гордости за нее. – И о многих других также. Она вела себя совершенно бесстрашно. Не раздумывая, боролась за свои убеждения, и ее не волновало, выиграет она или проиграет. – Он слегка вздернул подбородок. – Она научила меня бороться, и я знаю, как надо смотреть в лицо врагу, вне зависимости от собственных чувств или страха того, что цена будет слишком высокой. В худшие моменты жизни я частенько думал о том, как бы мне хотелось стать достойным ее. И смею сказать, что я далеко не одинок в этом желании.

Мария почувствовала, как страдание сдавливает ей грудь точно железным обручем, который уже невозможно будет разорвать. Будь проклят его приход! Будь проклята пригласившая его Кэролайн! Легко рассуждать о смелости и борьбе, когда цели сражения достойны уважения и всем понятны. Когда не надо бояться, что ты можешь умереть от стыда!

О чем он говорит? Неужели догадался… или даже узнал? Пристально взглянув на обаятельное, улыбающееся лицо гостя, так похожее чертами на лицо ее родного сына, пожилая дама попыталась прочесть его тайные мысли, но не смогла. А ей даже не к кому было обратиться за помощью – уж определенно не к Кэролайн. Бывшая невестка не должна узнать всего этого никогда. Они с Марией так часто ссорились за долгие годы совместного житья, а с недавних пор стали конфликтовать еще чаще, после того как миссис Эллисон заявила, что Кэролайн поступила как полная идиотка, выйдя замуж за мужчину моложе ее лет на пятнадцать, вместо того чтобы жить, как пристало почтенной вдове. Это обязательно закончится трагедией, и бывшая свекровь так ей и сказала. Сказала правду, ни больше ни меньше. Теперь же, если Кэролайн узнает всю ту давно захороненную тайну, их общение может вообще стать невыносимым, несовместимым с жизнью. Мария предпочла бы умереть и быть почтенно похороненной где-то… пусть даже рядом с Эдмундом. И вероятно, родственники там ее и похоронят. Ведь она уже высказала свои пожелания… а могла ли она сказать что-то иное?

Но смерть не приходит по желанию человека. Уж это она успела отлично узнать.

До старой леди доносился смутный гул продолжавшегося за столом разговора. Внезапно голоса прорезались, словно с банки, полной жужжавших мух, сняли крышку.

– Сильно ли изменился Нью-Йорк после войны? – спросила Кэролайн.

С напряженным вниманием она слегка подалась вперед, и мягкий бордовый шелк ее платья натянулся на плечах. Ее лицо с необычной формой губ обладало живой индивидуальностью, и на нем прочитывались сильная воля и замечательный ум. Старая дама с самого начала сочла Кэролайн красивой. Но давнее знакомство уже не позволяло ей так думать о бывшей невестке. Кроме того, красота – удел юности.

– Изменился невероятно, – ответил Сэмюэль, и странное выражение исказило его черты: теперь его прищуренные глаза лучились смехом, хотя губы искривились от печали и отвращения, порожденных волнующими воспоминаниями. – Война расшатала жизненные устои, подобно вышедшей из берегов бурной реке.

И мужчина продолжил живописать накатывающие на город волны возбуждения, насилия и коррупции. Он описывал события так увлекательно, что старая дама слушала, невольно завидуя ему и с удовольствием ловя яркие моменты оживающей истории.

– Я уверен, миссис Эллисон, что вы не могли бы даже представить состояние молодого человека, недавно пережившего страх и тяготы войны, хотя странные трагедии победы имели гораздо более горький привкус, чем кто-то из нас мог предвидеть, – заявил Сэмюэль.

Затем он перешел от описания городской жизни к своим приключениям на Западе.

– Я еще не встречал в жизни таких прекрасных и отважных мужчин и женщин, какие заполняли фургоны и повозки в том караване, – с полным восторгом произнес гость. – Любой нормальный человек разрыдался бы от уготованных им трудностей, но они даже не жаловались. Компания подобралась на редкость разношерстная: немцы, итальянцы, шведы, французы, испанцы, ирландцы, русские… но больше всего было столичных англичан. Я как раз попал в их отряд – они толкали перед собою ручные тележки со скудными пожитками, рядом с ними шли женщины, некоторые несли детей, и все они направлялись в долину Большого Соленого озера. Одному Богу известно, сколько их умерло в дороге.

– Да, мое воображение не столь сильно, – тихо заметила Кэролайн, – и мне не встречались такие отважные люди.

Глядя на Сэмюэля, она вспоминала вчерашний вечер в театре, где царили совсем другие страсти. Перед ее мысленным взором предстала залитая светом сцена и Сесиль Антрим в ореоле блестящих волос, игравшая роль пылкой героини: каждый ее жест отражал полноту чувств и затаенного отчаяния. Ей хотелось гораздо больше того, что предоставляла обыденная жизнь. Сознавала ли эта страдалица, что такое просто борьба за выживание?

Или сила этих чувств одинакова и меняется только объект жажды? Неужели кто-то жаждет любви или собственной свободы, не скованной общественными ожиданиями, с той же неистовостью, с какой другой храбрец стремится к вере или политической свободе, и отправляется в путь пешком по обширной и неведомой земле, населенной лишь чужим народом, который, в свою очередь, воспринимает его как посягателя на свою свободу?

Сесиль сражалась с консервативным и изысканным обществом, надеясь завоевать право свободно говорить о своих желаниях, и Кэролайн почувствовала исходящую от нее угрозу. Здесь, в гостиной, глядя на Сэмюэля и вполуха слушая его, она смогла признаться себе в этом. Миссис Эллисон привыкла к жизни, где не принято говорить о некоторых вещах. Так спокойнее. Существовали тайны, которые она не хотела знать или понимать… ни о других, ни о себе. И ей не хотелось думать, что затаенные чувства могут стать понятными другим. Такое понимание могло сделать ее опасно беззащитной и крайне уязвимой.

Антрим была отчаянно смела. Ничто, казалось, не в силах было напугать ее так, чтобы она отступилась. И отчасти именно это так восхищало Джошуа – а кроме того, ее красота. Уникальная красота, не просто миловидность, а гораздо более мощная и страстная, бескомпромиссная в своей страсти. Лицо актрисы смотрелось красиво в любом ракурсе – эти гармоничные сглаженные очертания, эти большие смелые глаза… И двигалась она с чарующей грациозностью. Рядом с нею миссис Филдинг чувствовала себя заурядной и старой, подобной серой моли рядом с яркокрылой бабочкой.

И обиднее всего, что это ощущалось не только на внешнем или физическом уровне. Сесиль обладала духовной силой и отвагой сражаться за любые свои убеждения, а в Кэролайн росла неуверенность в правоте или неправоте собственных мыслей. Ей хотелось согласиться с Джошуа в разговоре о несправедливости цензуры. Единственный путь к свободе и развитию, к простому равенству прав личностей, имевших разные убеждения, лежал через свободу выражения идей и постановки вопросов, пусть даже неделикатных. Ведь чтобы изменить законы, необходимо пробудить чувства людей и их сострадание к тем увлечениям и верованиям, которые они сами еще не познали.

Так подсказывал Кэролайн разум. Но еще глубже, вплетенное в канву ее бытия, таилось твердое убеждение, что существуют вещи, о которых никогда не следует говорить, – возможно, их даже лучше вовсе не знать.

Была ли это трусость?

Она почти не сомневалась, что именно так с презрением подумала бы Антрим, хотя едва ли ее мнение имело важное значение. Ранить миссис Филдинг могло то, что подумает ее муж. Мог ли он тоже осознать, какая пропасть разверзлась между ними, между душевной и умственной смелостью тех, кто достаточно силен, чтобы прямо взглянуть на любые жизненные проблемы, и тех, кто, подобно Кэролайн, предпочли бы остаться в безопасном покое, скрывающем и даже отвергающем наличие безобразных сущностей?

Сэмюэль продолжал что-то говорить, но смотрел он при этом в основном на Кэролайн. Миссис Эллисон сидела, напряженно выпрямив спину; взгляд ее темных глаз словно застыл, а углубившиеся морщины, казалось, свидетельствовали о том, что она старается подавить какую-то боль.

Впервые миссис Филдинг задумалась, насколько хорошо эта старая дама знала первую миссис Эллисон. Она явно могла быть осведомлена о существовании предшественницы – в силу законных обстоятельств и, вероятно, также религиозных традиций. Какой же женщиной была мать Сэмюэля, если сбежала от Эдмунда Эллисона, сбежала из Англии и осмелилась одна, без родных и близких, пересечь Атлантику?

С точки зрения общества такой поступок был катастрофой. В конце двадцатых годов нынешнего века[11] женщину, покинувшую мужа, считали в Англии преступницей, как бы он себя ни вел и чего бы там ей ни хотелось. По закону, если б муж решил обратиться в суд, он мог бы доставить ее обратно силой. Но, по-видимому, Эдмунд Эллисон не хотел этого. Вероятно, он даже обрадовался, освободившись от первой супруги, хотя все, о чем говорил Сэмюэль, свидетельствовало, что она была отличной матерью, и любовь к ней озаряла его лицо всякий раз, когда он вспоминает о ней. Вероятно, он ничего не знал об этих обстоятельствах? Или, возможно, мать представила ему факты так, как сама понимала их, не открыв всей правды?

Продолжая наблюдать за задумчивой Кэролайн, Эллисон уже описывал свое недавнее путешествие на пароходе через Атлантику, прибытие в Ливерпуль и его последующее первое впечатление от Лондона. Глаза мужчины игриво поблескивали, и хозяйка дома невольно улыбнулась ему в ответ.

Общение с ним было на редкость приятным. И слушать его было истинным удовольствием: он так много видел и вспоминал об этом так живо и воодушевленно… Однако миссис Филдинг не чувствовала опасности, как вчера в гримерной Сесиль Антрим. Жизнь научила ее понимать проявления благовоспитанности и дружелюбия, и с особой радостью она осознала, что, безусловно, нравится гостю. В его глазах, когда он смотрел на нее, искрилось восхищение, и она словно грелась в его лучах, растопивших холод ее внутренних страхов. Эллисон явно не считал ее занудной или консервативной в своих взглядах. С ним она не опасалась того, что отстала в восприятии смелых современных идей, а напротив, убеждалась, что обладает живым проницательным умом, свойственным – как она для себя определяла – и периоду последней молодости.

Не в этом ли корень всех ее страхов – не просто в проблемах утонченности мышления и внешней красоты, но и в возрастной разнице? Джошуа был моложе ее на семнадцать лет, и одна лишь мысль о такой разнице бередила незаживающую рану. Возможно, старая свекровь с ее придирчивыми, все видящими глазами говорила верно, и Кэролайн поступила глупо, так безрассудно влюбившись и выйдя замуж за мужчину, который был способен с легкостью рассмешить ее и растрогать до слез, но сам в итоге мог невольно счесть ее утомительно занудной… А самой болезненной могла стать его жалостливая преданность.

– …и конечно, в театре мой знакомый сообщил о его знакомстве с миссис Филдинг, – говорил Сэмюэль, – добавив, что до недавнего замужества она носила фамилию Эллисон. Представляете, как я обрадовался! Да… нет, вы не можете даже представить, – поправился он. – У меня возникло удивительное ощущение, будто я вернулся к своим истокам, действительно вернулся на родину.

– Я рада, что вы сочли Лондон настолько привлекательным, – довольно резко сказала Мария. – Уверена, что ваши новые знакомые пожелают показать вам все его красоты: Тауэр, парки… Вы покатаетесь по Роттен-роу в Гайд-парке и, возможно, даже заглянете в Кью-Гарденз… Здесь можно найти все, что угодно, не говоря уже о светских приемах. К сожалению, теперь мы потеряли старые связи. – Она искоса стрельнула взглядом в Кэролайн и вновь посмотрела на Сэмюэля.

Пожилая женщина вполне определенно намекнула ему, что пора и честь знать, причем выбранные ею выражения и интонации должны были ясно дать ему понять, что в ближайшем будущем он не может рассчитывать на новые визиты. Долг вежливости по отношению к родственникам был исчерпан.

Миссис Филдинг испытала ярость и безрассудное разочарование. Черт бы побрал миссис Эллисон! Она одарила вставшего с кресла Сэмюэля сияющей улыбкой.

– Огромное вам спасибо, мы провели восхитительный и интересный день, и я его никогда не забуду, – сердечно произнесла она. – Благодаря вам мы совершили путешествие в другой мир, не подвергаясь опасностям и трудностям реального странствия. Я понимаю, что вы, должно быть, повидали очень много удивительных мест, но надеюсь, что вы навестите нас снова. Мы можем предъявить к вам более обоснованные требования, поскольку состоим в родстве, и теперь не должны терять связь друг с другом.

– Не будь смешной! – Мария, развернувшись, обожгла хозяйку дома взглядом. – Мистер Эллисон нанес нам визит, и это лучшее, что мы могли бы ожидать от него. Мы же не думаем, что человеку, сражавшемуся на войне и покорявшему варваров, будет интересно распивать чаи в гостиной со старыми дамами.

– Я не оцениваю людей по возрасту, миссис Эллисон, – мгновенно парировал гость. – Некоторым из наиболее интересных моих знакомых уже далеко за семьдесят, и я мог бы остаться глупцом без их мудрейших мыслей. Молодежь ошибочно полагает, что только ей присущи страсть или красота, но я уже достаточно зрел, чтобы не впадать больше в подобные заблуждения. Надеюсь, вы пригласите меня вновь, – он взглянул на Кэролайн и развернулся.

Его слова не требовали уточнений.

Лицо миссис Эллисон вытянулось. Она поджала губы и промолчала.

Миссис Филдинг также встала и направилась к выходу, решив сгладить неловкость и вежливо проститься с Сэмюэлем в холле.

– Кстати, об очередном приглашении, – искренне заметила она, – прошу вас считать, что вы у нас всегда желанный гость.

Американец охотно поблагодарил ее и, пожелав каждой из дам всего наилучшего, вышел на улицу.

Когда Кэролайн вернулась в гостиную, горничная сообщила ей, что старая леди удалилась в свою комнату. Оттуда она не выходила целый вечер и даже не передавала никаких просьб или распоряжений.

Глава 5

Утром Питт и Телман вернулись в район Баттерси к дому Кэткарта. День выдался пасмурный, над рекой клубился легкий туман, и Томас, поежившись, поднял воротник куртки. Его помощник тащился рядом с ним, понуро опустив голову, и лицо его выражало неодобрение.

– Не понимаю, что, по-вашему, мы можем тут еще выяснить, – ворчливо произнес он. – По всей вероятности, убийство произошло глубокой ночью, когда все приличные люди дрыхли без задних ног.

В сущности, суперинтендант мог бы согласиться, но его раздражало упрямое своенравие Сэмюэля, и он не доставил ему такого удовольствия.

– В этом квартале жил Кэткарт, – отозвался он, – и, учитывая, что нам неизвестно точно, когда его убили и уж тем более кто и почему, может, тогда вы сами предложите более мудрый ход для продолжения нашего расследования?

Телман только хмыкнул.

– Как поживает миссис Питт в Париже? – спросил он в отместку, после чего искоса глянул на Томаса и быстро отвел глаза. Шеф слишком хорошо понимал его.

– Радуется жизни, – ответил суперинтендант, – описывает красоты, театры и злачные места – в общем, считает Париж очаровательным городом. Парижанки обладают особым вкусом и одеваются исключительно элегантно. А выглядят так, будто это не стоит им никаких усилий. Похоже, это ее чертовски раздражает.

– Ну, по-моему, это у французов в крови, – рассудительно произнес Сэмюэль с долей сомнения. – Трудно ожидать, что у кого-то они не вызовут раздражения, – пояснил он.

Питт невольно усмехнулся.

– Если Кэткарт был хоть наполовину так умен, как говорила его дамочка, – заметил Телман, возвращаясь к работе, – то, возможно, с кем-то он зашел слишком далеко, попытавшись использовать шантаж. Смею сказать, что фотографы, как и слуги, весьма наблюдательны. Их по обыкновению не замечают, выкладывая при них любые секреты. А наш покойничек частенько бывал в разнообразных богатых домах, и его отчасти замечали, а отчасти и нет, если вы понимаете, что я имею в виду. Он мог узнать что-то чисто случайно, но опрометчиво решил воспользоваться таким шансом.

Дорога стала мокрой, а потяжелевшие от влаги живые изгороди поблескивали каплями воды. Над рекой разносился заунывный вой туманного горна.

Томас поглубже засунул руки в карманы.

– Тогда у нас обширное поле для деятельности, – задумчиво ответил он. – Хотелось бы мне узнать, сколько он зарабатывал на своих фотографиях и сколько тратил.

Инспектор поленился спрашивать о причине такого желания.

– И не унаследовал ли он тот дом вместе с большей частью обстановки, – продолжил Питт, вспоминая виденные там произведения искусства и пытаясь мысленно прикинуть их ценность.

Телман заинтересованно взглянул на шефа.

– А что, его хозяйство дорого стоит? – спросил он.

Он имел представление о фальшивых банкнотах или аккредитивах, о наличии в домах обычной мебели, посуды или столового серебра, но мало смыслил в предметах искусства.

Суперинтендант не сомневался, что видел в доме Кэткарта исключительно подлинники картин. Вероятно, весьма ценной была и разбитая ваза, а также почти наверняка роскошным когда-то был и тот ковер, что они выловили из реки.

– М-да… – протянул Томас задумчиво.

– Больше, чем могут заработать фотографы, снимая джентри[12]?

– Я бы не удивился…

Сэмюэль приподнял подбородок.

– Отлично! – воскликнул он, взбодрившись. – Тогда нам стоит выяснить как можно больше о жизни мистера Кэткарта.

Они разделились, Телман направился по лавкам, в основном расспрашивая местных жителей, а Питт вернулся в дом убитого, где миссис Геддс приглядывала за имуществом, и прикинул, какова могла быть стоимость замеченных им произведений искусства. Потом он занялся содержимым письменного стола хозяина, изучив имевшиеся там счета и денежные поступления. Они покрывали примерно три последних месяца. Видимо, Кэткарт не ограничивал полет своей фантазии. Счета от портного поражали огромными суммами, но все оплачивались через несколько дней после предъявления. В деловом ежедневнике имелись записи о нескольких поездках в другие города в пределах удобной досягаемости для путешествий на поездах: Бат, Уинчестер, Танбридж-Уэлс, Брайтон и Глостер. Хотя оставалось неизвестным, посещал ли фотограф их по делу или ради отдыха.

Откинувшись на спинку шикарного изящного кресла, Питт просмотрел список заказчиков Кэткарта за прошедшие полгода и особо отметил тех, кто фотографировался в течение последних пяти недель. Видимо, изготовлению портретов предшествовал кропотливый подготовительный период. Какое-то время Делберт изучал своих клиентов, а потом предлагал им возможные варианты декораций.

Томас изучил и профессиональные квитанции за фотографические материалы; они тоже удивляли дороговизной. При этом статьи доходов оказались далеко не такими большими, как ожидал полицейский. Кроме того, нужно было еще учитывать расходы на декорации и костюмы, не говоря уже о генераторе, обеспечивающем освещение.

Необходимо было выяснить, не унаследовал ли Кэткарт этот дом с его роскошными коврами, картинами, мебелью, вазами и всем прочим. И даже если унаследовал, то жить ему тем не менее приходилось на зарабатываемые им самим деньги, если только у него не имелось других, тайных источников дохода.

Требовалось также выяснить, не оставил ли фотограф завещания. А завещать он, безусловно, мог многое. Питт вновь порылся в столе, ища записи о том, кто вел его дела, ведь поверенный наверняка знал все, что необходимо.

Он нашел их как раз перед тем, как в кабинет с унылым видом зашел Телман.

– В этой округе не так уж много лавок, – буркнул он, робко присаживаясь в изящное шератоновское кресло, точно боялся сломать его тонкие ножки. – Похоже, большинство хозяйственных закупок делала миссис Геддс. Она же отсылала его вещи в прачечную – белье, одежду и все такое. Дорогое удовольствие, – хмыкнул полицейский. – А еще я полагаю, что хранившиеся у него вещички тоже кое-чего стоили, и потому он, возможно, не любил лишних глаз.

– Какие сплетни? – Томас опять откинулся в кресле перед письменным столом.

– Ничего особенного, – ответил Сэмюэль, – не считая того, что он производил впечатление не имевшего недостатка в средствах чудака. Некоторые отзывались о нем менее доброжелательно, но говорили примерно о том же. Один местный парень приходил сюда два раза в неделю, работал в саду, но Кэткарту вроде как нравились заросшие участки – так сказать, художественный беспорядок. Он терпеть не мог ровно обрезанные кустики и не утомлял себя разведением овощей или прочей полезной растительности.

– Вероятно, цветы для его профессии более полезны, – задумчиво произнес Питт, – увитые розами арки и беседки, склонившаяся над рекой ива…

Телман удержался от комментария.

– А вы нашли что-нибудь? – поинтересовался он. Ему никогда не нравилось называть начальника сэром, и с некоторых пор инспектор совсем отказался от такого обращения, если только не хотел чем-то уязвить Питта.

– Он тратил много денег, – ответил суперинтендант. – Больше, чем зарабатывал фотографией, если только не подделывал свои счета. Но мне необходимо выяснить, не унаследовал ли он этот дом со всей его обстановкой… она, вероятно, стоит больше, чем сами стены.

Сэмюэль огляделся, подозрительно нахмурившись.

– Считаете, что из-за этого его могли и пристукнуть? Людей убивают и за гораздо меньшие деньги, но не обряжают их после этого и не приковывают цепями, как его. Тут дело… личного свойства.

– Да, я понимаю, – спокойно произнес Питт. – Но выяснить нам нужно все то же самое.

– Так, и что теперь?

Взгляд инспектора украдкой перешел с китайской вазы на каминную полку, а потом переместился к другой стене на голубую декоративную тарелку с рельефными белыми фигурками танцующих детей, которая, по предположению Томаса, относилась к эпохе итальянского Ренессанса, работы делла Роббиа[13], либо была хорошей копией с его подлинника. Он видел нечто похожее во время расследования одной кражи со взломом.

– И все это действительно стоит бешеных денег? – спросил Телман.