Помоги проекту - поделись книгой:
Преследуя ту же цель и предупредив Теда и Роберта Карра, теневого канцлера, я объявила на утренней пресс-конференции в Центральном офисе в пятницу, что уменьшение ипотечных ставок произойдет «к Рождеству», если мы победим. Утренние газеты на следующий день рассказывали эту историю, называя меня «Санта Тэтчер». Было отмечено, что впервые с начала кампании мы проявили инициативу. В следующий понедельник я озвучила это в ходе телевизионных дебатов как «твердое, нерушимое обещание». Теперь вопреки моим сомнениям по поводу разумности раздачи обещаний мы должны были выполнить их фактически любой ценой.
Именно в этот момент манера, в которой я представляла нашу жилищную и налоговую политику, оказалась противостоящей подходу, предлагаемому Тедом в этой кампании. По его настоянию я сделала наши предложения максимально твердыми и конкретными. Но предвыборный манифест создавал впечатление, что Консервативная партия предлагает создание национального правительства и потому будет гибкой при осуществлении продвигаемой политики.
На пресс-конференции Консервативной партии в пятницу 2 октября Тед подчеркнул свое желание в качестве премьер-министра ввести неконсерваторов в правительство, «всех талантов». Это соотношение твердых обещаний и предполагаемой гибкости грозило внести путаницу в нашу кампанию и вызвать разногласия среди теневых министров.
В четверг я продолжила свою кампанию в Лондоне, решительно защищая нашу жилищную политику и дополняя ее критикой «социализма, проникшего» вместе с муниципализацией. Вечером я была вызвана на разговор с Тедом на Уилтон-стрит. Его советники, очевидно, побуждали его к серьезному разговору о возможности коалиционного правительства. Поскольку было известно, что я категорически против этого одновременно по стратегическим и тактическим причинам, и поскольку назавтра я должна была появиться в радиопрограмме «Любой вопрос» в Саутхэмптоне, я была вызвана, чтобы ознакомиться с новой линией.
Тед сказал, что теперь он готов создать правительство национального единства, которого, очевидно, хотели «люди». Я была возмущена. В конце концов, он сам настоял, чтобы наша жилищная и налоговая политика, которую я представляла, была максимально конкретной. Теперь, в конце кампании, он фактически отказывался от обещаний, представленных в манифесте, потому что это давало ему больший шанс вернуться на Даунинг-стрит.
Почему он полагал, что ему предложат лидерство в коалиционном правительстве, оставалось не понятным. Тед в тот момент был фигурой, олицетворяющей разногласия, а он убедил себя, что представляет «консенсус», это не соответствовало ни его репутации, ни его темпераменту, ни оценке его другими людьми. Со своей стороны я не собиралась отступать от политики, которую по его настоянию я представляла. Я ушла рассерженной.
В течение последних дней кампании возникало немало неудобных вопросов о коалиции. Я стояла на своем, повторяя обещания предвыборного манифеста, сидя рядом с Тедом Хитом на последней конференции Консервативной партии во вторник 7 октября. Результаты выборов два дня спустя показали, что вопреки естественному желанию избирателей дать лейбористскому правительству возможность действительно управлять страной к ним еще сохранялось недоверие. Лейбористы вышли к финалу с преимуществом в три места, что вряд ли означало, что они продержатся полный срок. Но результат Консервативной партии в 277 мест по сравнению с 319 местами лейбористов показал, что мы не добились поддержки нашего подхода.
Потеряв в Финчли некоторое количество голосов, я все же считала, что удачно провела кампанию. Возникли слухи о том, что я могу стать лидером партии. Эта тема, волновавшая некоторых журналистов, не казалась значимой для меня. Мне лично было жаль Теда Хита. У него была его музыка и небольшой круг друзей, но политика была его жизнью. В том году, кроме того, он пережил серию личных несчастий. Утонула его яхта «Утреннее облако», и его крестник был среди погибших. Поражение на выборах было еще одним ударом. Тем не менее, у меня не было сомнений, что Тед должен уйти. Он проиграл трое из четырех выборов. Он не мог измениться и занял оборонительную позицию, защищая свое прошлое, не желающий видеть, что политический курс нуждается в изменениях. К концу недели я фактически стала неформальным менеджером его кампании. Соответственно я отрицала собственные претензии на лидерство.
Затем в субботу 19 октября Кит выступил с речью в Бирмингеме. Она не входила в серию речей, направленных на изменение стратегии Консервативной партии, поэтому с ней не были знакомы друзья и советники Кита. Я тоже не имела представления о тексте. Именно Эдгбастонская речь в Бирмингеме лишила Кита перспектив на лидерство. Обличительная часть содержала утверждение, что «стабильность нашего населения, нашего человеческого племени находится под угрозой», потому что растет число детей, рожденных от матерей, «менее всего подходящих дать жизнь детям», ибо они «беременеют в подростковом возрасте в социальном слое общества четвертого и пятого уровней». Эти возмутительные слова не принадлежали Киту, а были взяты из статьи, написанной двумя социологами левого крыла и опубликованной группой борьбы против детской бедности. Этот нюанс не был замечен епископами, новеллистами, академиками, политиками-социалистами и комментаторами, провозгласившими Кита безумным евгеником.
Поскольку речь была произнесена в субботу вечером, текст был заранее запрещен к использованию в прессе. Но газета «Ивнинг Стандард» нарушила запрет и набросилась на Кита с гневной атакой, искажая то, что он сказал. Я прочла эту версию на станции Ватерлоо, мое сердце похолодело. Позднее и сам Кит не помог исправить это, неуклюже объясняясь и извиняясь.
Тед чувствовал себя в безопасности. Он даже сказал нам на заседании теневого кабинета в следующий вторник, что предвыборная кампания была «довольно неплохим упражнением в политическом сдерживании и что механизмы работали хорошо». Чувство ирреальности пронизывало наши заседания. Все, кроме самого Теда, видели, что главная проблема заключалась в том, что он оставался «у руля». Он теперь вступил в жестокое противостояние с руководителями «Комитета 1922 года». В ответ на их требование по проведению выборов лидера он оспаривал их легитимность на том основании, что они избраны предыдущим парламентом и должны быть переизбраны.
Тед и его советники надеялись, что смогут выдворить своих противников из руководства «Комитета» и заменить их послушными фигурами. В качестве запоздалой попытки завоевать поддержку рядовых членов парламента он предложил, что из их числа следует пополнить ряд теневых министров и что руководители парламентских комитетов иногда могут выступать с передней скамьи. Возникли слухи, что в теневом кабинете будет перестановка.
Я обнаружила, что пресса гораздо оптимистичнее по поводу моих политических перспектив, чем я сама. «Сандей Экспресс» и «Обсервер» 3 ноября рассказали, что я буду назначена канцлером теневого кабинета. Это была хорошая мысль, и я бы с радостью взялась за эту работу, но думала, что маловероятно, чтобы Тед предложил ее мне. Это подтверждалось мнением комментаторов «Файненшиал Таймс» и «Дэйли Миррор», утверждавших, что я могу получить высокий пост в управлении экономикой, но не теневое казначейство. Так и оказалось. Я была назначена заместителем Р. Карра, отвечавшего за финансовый законопроект, а также стала членом исполнительного комитета. Мои друзья были недовольны тем, что я не получила более важного портфеля. Но я знала по опыту работы под началом Иэна Маклеода над финансовым законопроектом, что это как раз та позиция, где я могу использовать все свои таланты.
Ни Тед, ни я еще не знали, насколько значимой фигурой я стану в течение трех следующих месяцев. Перестановка показала шаткость политического положения Теда. Эд. дю Канн отказался присоединиться к теневому кабинету, демонстрируя, что кабинет больше не интересен правому крылу. Тим Рэйсон и Николас Скотт, вошедшие в кабинет, представляли более или менее левое крыло и, хоть были способными людьми, не имели политического веса.
Перевыборы всех членов «Комитета 1922 года», включая Эдварда дю Канна, в четверг 7 ноября принесли Теду плохие новости. Теперь борьбы за руководство партией избежать было нельзя. Тед написал Эдварду, что теперь он хочет обсудить изменения в процедуре выбора лидера. Тогда в интересах Теда было провести выборы как можно скорее, чтобы не дать претенденту возможности провести эффективную кампанию.
В это время я стала участником Экономической обеденной группы, основанной Ником Ридли в 1972 г. и состоявшей из таких сильных финансистов, как Джон Биффен, Джок Брюс-Гардайн, Джон Нотт и другие. Кроме того, я углубилась в детали своей новой задачи. Это было трудное время, потому что во вторник 12 ноября Дэнис Хили представил один из своих квартальных бюджетов. В нем отразилась паническая реакция на растущие проблемы в промышленности и предлагались сокращение налогообложения предпринимателей в размере £775 млн. (£495 млн. новых налогов на предпринимательскую деятельность были введены лишь полгода назад) и некоторые ограничения субсидирования национализированных предприятий. Тед в ответ, вызвав крайнее изумление консерваторов в парламенте, непродуманно раскритиковал канцлера.
Мой час настал в следующий четверг, когда я выступала от оппозиции на дебатах по поводу бюджета. Я хорошо подготовилась и осветила контраст между вчерашними заявлениями лейбористского правительства и их сегодняшними действиями. Эта часть речи была формальной и детализированной, как и положено. А мои ответы на возражения вызвали шумную поддержку среди членов парламента. Я дала прямой ответ Гарольду Леверу (бывшему самой экономически подкованной фигурой среди лейбористов), когда он перебил меня в начале речи, чтобы поправить точку зрения, которую я ему приписывала. Я ответила: «Мне всегда казалось, что я никогда не смогу соперничать с ним [Левером] в казначействе, потому что есть четыре способа получить деньги. Напечатать. Заработать. Жениться. И занять. Он, кажется, преуспел во всех четырех». Громче всех смеялся на мою реплику сам Левер, умный бизнесмен из богатой семьи.
При обсуждении другого вопроса меня перебил напыщенно-гневный Дэнис Хили, когда я процитировала «Сандэй Телеграф», согласно которой он заявил: «Я никогда не экономлю. Если у меня есть деньги, я иду и покупаю что-нибудь для дома». Дэнис Хили был очень возмущен, так что мне было приятно уступить ему по этому вопросу, сказав (имея в виду, что, как и другие политики-социалисты, он владел собственным загородным домом): «Я рада, что теперь очевидно, насколько бережлив канцлер. Знаю, что он верит в покупку домов в хороших районах, где живут тори». Никто не утверждал, что остроумие в Палате должно быть изысканным, чтобы производить эффект. Это выступление подняло моральный дух нашей парламентской фракции, а с ним и мою репутацию.
Тем временем Алек Дуглас-Хьюм, перешедший в Палату лордов в качестве лорда Хьюма, согласился председательствовать в комиссии, следя за процедурой выборов лидера. В среду 20 ноября я получила записку от Джеффри Финсберга, соседа по избирательному округу, которая гласила: «Если ты примешь участие в выборах, то почти наверняка победишь. Со своей стороны я надеюсь, ты выставишь свою кандидатуру, и я сделаю все, что смогу, чтобы помочь». Мне тогда казалось, что даже после шумихи, поднятой Эдгбастонской речью Кита, он должен стать нашим кандидатом.
На следующий день, когда я работала в своем парламентском кабинете, позвонил телефон. Это был Кит, сказавший, что он хотел зайти и поговорить. Как только он вошел, я поняла, что это нечто серьезное. Он сказал мне: «Мне жаль, я просто не могу участвовать в выборах. С тех пор как я произнес ту речь, пресса караулит меня возле дома. Они безжалостны. Хелен [его жена] больше не может терпеть, и я принял решение, что не участвую в выборах». Его решение было твердым. Я была на грани отчаяния. Мы просто не могли оставить партию и страну во власти Теда и его политики. И я услышала, что говорю: «Слушай, Кит, если ты не выставишь свою кандидатуру, то я выставлю свою, потому что кто-нибудь, представляющий нашу точку зрения,
Я ничего не знала о том, как вести кампанию за лидерство. Я постаралась пока отодвинуть это на задний план и сконцентрироваться на финансовом законопроекте, над которым работала. Так или иначе, новость распространилась, и мне стали звонить и слать записки в знак поддержки друзья. Поздно вечером я вернулась домой на Флуд-стрит и сказала Дэнису о своем намерении. «Ты, должно быть, сошла с ума, – сказал он. – У тебя нет и шанса». Он говорил дело. Но я не сомневалась, что он все равно меня поддержит. На следующий день Фергюс Монтгомери, мой личный парламентский секретарь, позвонил мне, и я сказала ему, что Кит не будет выставлять свою кандидатуру, но я выставляю свою. Я думала, как лучше всего донести эту новость до Теда. Фергюс полагал, что лучше всего это сделать лично.
Я пошла на встречу с Тедом в понедельник 25 ноября. Он сидел за своим столом в парламентском кабинете. Стараясь не думать о том, как не ранить его чувства, я вошла и сказала: «Я должна сказать тебе, что я приняла решение бороться за лидерство». Он холодно посмотрел на меня, повернулся спиной, пожал плечами и сказал: «Если должна…» Я выскользнула из комнаты.
При таких обстоятельствах в понедельник я впервые должна была встретиться с прессой, чтобы объявить об участии в борьбе за лидерство в партии тори. Я была рада, что могла положиться на помощь и совет Гордона Риса, который стал мне другом и присутствовал на некоторых из моих интервью с журналистами. Конечно, главное внимание сосредоточено было на том, что я женщина.
Кружок Теда и, я полагаю, одна персона из Центрального офиса отыскали нечто, что, как они надеялись, поможет им разрушить мои позиции, как то, что случилось с Китом. В интервью, которое я дала «Предпенсионному выбору» больше двух месяцев назад, я дала совет пожилым людям, пытающимся свести концы с концами в обстоятельствах, когда цены на продукты питания быстро росли. Я сказала, что надо запасаться консервами. Такой совет я слышала, когда сама была ребенком. Любая хорошая домохозяйка ходит по магазинам и закупает продукты, когда они продаются дешевле.
К моему ужасу, в среду 28 ноября пресса была полна историй о моем предложении «складировать» еду. Некоторые явно использовали это интервью, чтобы представить меня злой, а главное, «буржуазной». Это было преподнесено неглупо. Обыгрывался снобизм консерваторов, потому что между строк читалось: «Только этого и можно ждать от дочери лавочника». Это напомнило публике, что писалось о «воровке молока» из Министерства образования.
Это был настоящий цирк. Группы давления начали выражать свое недовольство. Говорят, делегация домохозяек приехала из Бирмингема, требуя, чтобы я выдала им консервы. Химики-пищевики объясняли последствия слишком длительного хранения в кладовой консервированных продуктов. Мартин Редмэйн, бывший «главный кнут», надежная фигура в партийном истеблишменте, а теперь заместитель председателя «Хэрродз», появился на телевидении и сказал, что «любое побуждение к панической скупке… противоречит общественному интересу». Думаю, кладовая лорда Редмэйна хранила нечто более соблазнительное, нежели несколько банок лосося и отварной солонины. Пришлось пригласить телевизионщиков ко мне домой на Флуд-стрит и предъявить им содержимое моей кладовой и серванта. Это, возможно, убедило кое-кого из иерархии тори в том, что вкусы и стандарты моей семьи не соответствуют тому, чего следует ожидать от человека, стремящегося к лидерской позиции в партии.
В своем стремлении не дать заглохнуть этой истории мои оппоненты зашли слишком далеко. В пятницу 29 ноября я была в Саут Глусестершире, избирательном округе Джона Коупа, когда моя секретарь Алисон Уорд позвонила, чтобы сказать, что по радио передают, что меня видели в магазине на Финчли Роуд, покупающей огромное количество сахара. (Сахар тогда был в дефиците.) Алисон уже проверила и узнала, что на самом деле такого магазина нет. Это была откровенная ложь. Твердое опровержение покончило с ней и всей этой сюрреалистичной кампанией. В то время, однако, я была сильно ею огорчена. Иногда мне хотелось расплакаться. Иногда меня трясло от гнева. Но, как я сказала Биллу Шелтону, члену парламента от Стритхема и другу: «Я видела, как они сломали Кита. Но меня им не сломать».
Все, что случилось, лишь добавило мне решимости заявить о выдвижении своей кандидатуры. Кроме того, были разговоры о том, что Эдвард дю Канн тоже хочет выдвинуться в качестве кандидата. Как председатель «Комитета 1922 года» и мужчина, он обладал шансами завоевать больше поддержки, чем я.
Одного из главных сторонников Эдварда дю Канна, Эри Нива, члена парламента от Абингдона и коллегу Эдварда по «Комитету 1922 года», я довольно хорошо знала. В годы моей адвокатской практики мы встречались в кабинетах судий, и он был моим соседом по Вестминстер Гарденс. Э. Нива был человеком тихим, но очень уверенным в себе. Будучи писателем и героем войны, сбежавший из Колдица, он был окружен аурой романтики. Он многое пережил и знал о жизни много больше, чем большинство членов парламента. Среди его достоинств особое место занимала Диана, его изумительная жена. В конце 1950-х он занимал пост младшего министра, но ушел в отставку по болезни, и, насколько я понимаю, Тед безжалостно предрек ему конец карьеры. Было трудно определить политические взгляды Эри. С идеологической точки зрения я не воспринимала его как человека правого крыла. Мы хорошо ладили, и я знала, что наше уважение обоюдно, но мы не догадывались, какими близкими друзьями нам предстояло стать.
Вскоре после того как стало известно о моем решении выставить свою кандидатуру, Эри пришел ко мне. Он надеялся убедить Эдварда дю Канна выставить свою кандидатуру, но тот колебался: сосредоточившись на карьере в Сити, он не хотел ее бросать.
Ослабление позиции Теда стало следствием объявления Комитета внутренних дел во вторник 7 декабря, согласно которому выборы лидера тори должны проводиться ежегодно; а, чтобы принять в них участие, нужно лишь лицо, предложившее кандидатуру, и лицо, ее поддерживающее. Необходимое большинство для победы в первом туре голосования было увеличено до 50 % плюс 15 %. Это означало, что лидер, находящийся в затруднительном положении, должен был получить большое преимущество при голосовании.
В среду 15 января Эд. дю Канн официально заявил, что не будет участвовать в борьбе за лидерство в партии. Дорога для меня была открыта. Теперь было жизненно важно собрать надежную предвыборную команду. В тот же день я провела заседание комитета оппозиции по вопросам о финансовом законопроекте. Фергюс только что узнал, что по делам парламента ему предстоит поездка в Южную Африку, хотя он тогда еще думал (ошибочно, как выяснилось), что вернется к проведению первого тура голосования. Он попросил Билла Шелтона вести мою кампанию в его отсутствие, и Билл согласился. Я обрадовалась, когда Билл мне об этом сказал, потому что знала, что он преданный и талантливый сподвижник.
Кроме того, как я узнала позже, в ходе голосования Эри подошел к Биллу и сказал: «Ты знаешь, что я вел кампанию Эдварда дю Канна? Эдвард снимает свою кандидатуру. Если мы договоримся, я приведу силы Эдварда на сторону Маргарет». На деле «договоренность» состояла в том, что Эри брался руководить кампанией, а Билл становился его помощником.
Когда я стала предлагать Эри кандидатуры людей, с которыми надо связаться, он твердо посоветовал ни о чем не беспокоиться, положиться на него, сконцентрировавшись на моей работе по финансовому законопроекту. Это был хороший совет, позволявший мне проявить себя в комитете и в Палате. В конце концов, именно консерваторы в парламенте должны были принять решение о том, кому быть их лидером, и на их настроения влияла не только выборная кампания, но и то, что я говорила во время дебатов. Предвыборная команда начала работать в составе примерно шести человек, но потом разрослась, и ко второму туру достигла пятидесяти человек. Предвыборная агитация готовилась тщательно, к каждому члену парламента мои представители подходили несколько раз. Неоценимую помощь в работе с прессой оказывал Гордон Рис.
Постепенно менялось отношение к моей кандидатуре. Во вторник 21 января я выступила с речью на званом обеде в Сент-Стивенс в Гвинейском клубе, где присутствовали ведущие журналисты. К тому моменту, в результате работы Эри, я почувствовала, что у меня есть шанс, и позволила сказать журналистам: «Вы знаете, я действительно думаю, что вам стоит начать принимать меня всерьез». Не снизили мои шансы и новые дебаты с Дэнисом Хили в Палате на следующий день. Пребывая в озлобленном и мрачном настроении, он назвал меня «Пассионарией{ Пассионарией (Пламенной) прозвали Долорес Ибаррури Гомес, лидера испанских коммунистов в годы Второй испанской республики и гражданской войны 1936–1939 гг.
За неделю до выборов Эри, Кит и Билл приехали на Флуд-стрит в воскресенье 26 января, чтобы обсудить положение дел. Соотношение числа поручительств: около ста двадцати у меня и меньше восьмидесяти у Теда – выглядело оптимистично. Со всеми нужно было встретиться и удостовериться в их намерениях. Вероятно, в кампании Хита, в которой главными фигурами были Питер Уокер, личный парламентский секретарь Теда Тим Китсон и Кен Бэйкер, обладали такой же оптимистичной информацией. Его команда обещала громкую победу уже в первом туре.
Мы договорились, что я обращусь к активистам моей кампании вечером в понедельник в комнате заседаний 13. Я ничего не могла им сказать о том, как нужно вести кампанию. Они знали это гораздо лучше. Вместо этого я говорила о моем видении консервативного общества с 10.30 до полуночи. Было чудесно говорить от чистого сердца о том, во что я верила, и чувствовать, что те, от кого зависела моя судьба, слушали.
Лагерь Хита сменил вектор своей кампании. Вместо осмеяния было выдвинуто обвинение в том, что представляемый мной тип консерватизма мог притягивать наших сторонников из среднего класса, особенно с юга, но мог завоевать новые голоса. Моя статья в «Дэйли Телеграф», вышедшая в четверг 30 января, была прямолинейна: «Меня критиковали [в качестве министра образования] за то, что я сражалась в арьергарде в защиту «интересов среднего класса». То же обвинение выдвигается сейчас, когда я возглавляю оппозицию консерваторов против социалистического предложения о введении налога на передачу капитала. Что ж, если «ценности среднего класса» включают поддержку разнообразия и личного выбора, обеспечение справедливых средств поощрения и вознаграждения за мастерство и тяжелый труд, поддержание эффективных ограничений против излишней силы государства и веру в широкое распространение индивидуальной
Тема возвращения основных консервативных принципов и защита ценностей среднего класса была популярна в партии. Я вернулась к ней, когда на следующий день обратилась к ассоциации моего избирательного округа. Я подчеркнула, что говорю от имени всех тех, кто чувствовал себя разочарованным действиями предыдущих консервативных правительств, и была готова принять долю вины за все, что пошло не так, при правительстве Теда. «Но [добавила я] надеюсь, наши неудачи и ошибки в прошлом кое-чему меня научили, и я смогу помочь конструктивно планировать будущее… В стране утвердилось мнение, что Консервативная партия не защищает [консервативные] идеалы достаточно открыто и твердо, так что Британия стоит на пути к неизбежной социалистической заурядности. Нужно не просто оставаться на своем пути, нужно пойти к его истокам».
Из разговоров с парламентариями-консерваторами я знала, что разные факторы оказывали влияние на их выбор при голосовании. Некоторые поддержали бы Теда просто потому, что он был лидером
В результате всех этих противоречивых размышлений многие члены парламента пребывали в нерешительности. Они хотели иметь возможность поговорить со мной, выяснить, кто я и чего стою. Эри и его команда посылали таких членов парламента ко мне в кабинет Робина Кука, одного из членов нашей команды. Там один на один или общаясь с маленькой группой, за стаканом кларета или чашкой чая, я старалась отвечать по всем пунктам насколько могла основательно. Тед, наоборот, предпочитал большие собрания парламентариев за обеденным столом, где, мне кажется, невозможны были откровенные разговоры, по крайней мере со стороны гостей.
Пресса в понедельник 3 февраля сообщала, что, по данным Национального союза партии, 70 % ассоциаций избирательных округов были на стороне Теда и что большая часть сторонников Консервативной партии его поддерживала. Это было не удивительно. Консервативные ассоциации, направляемые Центральным офисом, сохраняли верность нынешнему лидеру, а результаты общественного опроса отражали тот факт, что я была мало неизвестна за пределами Палаты. Действительно, была волна поддержки в адрес Хита среди членов парламента. Работа Эри и Билла привела к тому, что мы с Тедом шли ноздря в ноздрю, а третий кандидат, галантный Хью Фрейзер подбирал голоса женоненавистников правого крыла.
Во вторник 4 февраля, в день первого тура голосования, я рано встала, чтобы приготовить Дэнису завтрак и проводить его на работу, прежде чем отправиться с Флуд-стрит в Палату общин. Я старалась уверенно улыбаться и сказала несколько дружелюбных слов прессе, поджидавшей у входа. Мне надо было продолжать работать над финансовым законопроектом, а в другой части Палаты, в комнате заседаний шло голосование за лидера. Голосование должно было завершиться в 3 часа 30 минут. Я отправилась в комнату Эри Нива дожидаться результатов. Билл Шелтон представлял меня на подсчетах, а Тим Китсон представлял Теда. Думаю, что даже после того, как были оглашены итоги голосования, сторонники Хита надеялись, что голоса, поданные по доверенности и подсчитываемые последними, выведут Теда вперед. Но большинство этих голосов тоже ушли ко мне. Я старалась думать о чем-либо еще, только не будущем, когда дверь открылась и вошел Эри. Мягко, но с огоньком в глазах он сказал мне: «Хорошие новости. Ты впереди. Ты набрала 130 голосов, а Тед 119». Хью Фрейзер набрал шестнадцать.
Я едва могла в это поверить. Хотя мне не хватало голосов, необходимых для полной победы в первом туре (50 % голосов плюс отрыв в 15 %), я была решительно впереди. Не сомневалась, что, если бы я проиграла Теду, это было бы концом моей политической карьеры. А теперь я могла стать лидером. Кто знает? Возможно, даже премьер-министром. Мое собственное удивление не могло сравниться с сокрушительностью удара, который потерпел истеблишмент Консервативной партии. Мне не было их жаль. Они нечестно сражались со мной все это время. Но мне было жаль Теда, который объявил о своем решении не принимать участия во втором туре.
Уилли Уайтлоу теперь выставил свою кандидатуру и немедленно вышел в фавориты. Я думала, что у Уилли хорошие шансы на победу, и хотя я не могла всерьез представить его меняющим направление партии, как я того хотела, мне нравилось думать, что между нами не было горечи, которая испортила мои отношения с Тедом. Дж. Прайер, Дж. Пейтон и Дж. Хау тоже вступили в борьбу. Я была несколько обеспокоена фигурой Джеффри, потому что он придерживался близких мне взглядов и мог расколоть голоса правого крыла. Хью Фрейзер снял свою кандидатуру и призвал своих сторонников голосовать за Уилли. Я думала, что часть тех голосов, что поддержали меня в первом раунде, приведут к устранению Теда и поставят кого-то более приемлемого, но близкого ему, как, например, Уилли.
Определенно многие члены партии в Вестминстере и за его пределами спешили довести дело до конца. Сами обстоятельства, которые, считалось, были против меня в первом туре, теперь мне помогали как лидирующему кандидату во втором. «Дэйли Телеграф», барометр настроений рядовых сторонников тори, решительно перешла на мою сторону. Уилли и я присутствовали на конференции молодых консерваторов в Истборне в субботу 8 февраля.
Одна женщина на трибуне стояла одетой в траур и была очень мрачной. Очень обеспокоенная, я спросила, что случилось. «Я одела траур по мистеру Хиту», – сказала она. Были и другие скорбящие. Уилли и я сфотографировались целующимися. Я заметила: «Уилли и я дружим давно. Я не раз целовала Уилли, и он целовал меня. Не думаю, что ему было трудно это делать». Уилли ответил: «Я часто ее целовал. Но мы раньше не делали этого на тротуаре возле отеля в Истборне». Атмосфера разрядилась.
Выступая с речью, я использовала возможность дать полное представление о своих взглядах. Я сказала: «Можно правильно выстроить экономическую политику и все равно не получить то общество, которого хотите. Верю, что нужно оценивать людей по их достоинствам, а не по происхождению. Верю, что человек, готовый тяжело трудиться, должен получать большее вознаграждение и сохранять его после обложения налогом. Мы должны поддерживать работников, а не халтурщиков: это достойно похвалы, если человек хочет добиться благосостояния своей семьи своими усилиями». Консерваторы давно не слышали такого и приняли мои слова хорошо.
Во вторник прошел второй тур голосования. Опять я нервно ждала в комнате Эри. И опять Эри вошел, улыбнулся и сказал: «Теперь ты лидер оппозиции». Я завоевала сто сорок шесть голосов против семидесяти девяти голосов Уилли. Остальные кандидаты сошли со сцены{ Джим Прайер и Джеффри Хау набрали по девятнадцать голосов, а Джон Пейтон – одиннадцать.}.
Я поспешила в Большую комнату заседаний, за пределами Вестминстер-холла, где собралась пресса. Я сказала журналистам: «Для меня это как мечта, что в списке после имен Гарольда Макмиллана, сэра Алека Дугласа-Хьюма, Эдварда Хита теперь стоит имя Маргарет Тэтчер. Каждый из них принес свой стиль лидерства и отпечаток величия в свои дела. Я скромно и почтительно принимаю эту должность».
Затем пришло время первого традиционного визита лидера в Центральный офис Консервативной партии. Войдя туда, я не могла не думать о том, как страстно некоторые из тех, что здесь работали, желали помешать мне стать лидером. Потом меня отвезли обратно в дом Билла Шелтона в Пимлико, чтобы отпраздновать это событие с друзьями. Дэнис тоже там был. Хотя я пыталась сообщить ему эту новость по телефону, но каким-то образом Ассоциация прессы меня опередила. Марк узнал об этой новости на работе, где он стажировался в качестве бухгалтера-практиканта. А Кэрол нельзя было тревожить, она сдавала экзамен на солиситора.
Только гораздо позже, когда после ужина с главным партийным организатором Хамфри Аткинсом я вернулась домой, мы всей семьей отпраздновали эту новость. Было удивительно хорошо собраться вместе. Я подозреваю, что они знали, как знала я, что с этого момента наша жизнь никогда больше не будет прежней.
Не будет прежней и Консервативная партия.
Глава 9
Тернистый путь
Моей первой задачей было сформировать теневой кабинет. Я встретилась с Хамфри Аткинсом, главным партийным организатором, в кабинете лидера оппозиции в Палате общин, где нас ждал превосходный ужин, приготовленный его женой Мэгги. Хамфри Аткинс был назначен еще Тедом, и во время выборов лидера он не выказывал поддержки ни в чей адрес. Но он был дружелюбным и ответственным и, как «главный кнут», обладал уникальным запасом знаний и слухов, так необходимых при принятии решений о высоких политических назначениях. Я сказала Хамфри, что я не хотела делать полной замены существующей команды. На фоне ожесточенной борьбы с Тедом требовалась некая преемственность, чтобы сохранить единство партии.
Однако чем дольше мы говорили, тем яснее становилось нам обоим, что весь остальной расклад зависел от Теда. Если бы он пожелал работать под моим началом, а я публично обязалась предложить ему эту возможность в ходе кампании за лидерство, он мог выбрать один из трех главных теневых департаментов или пост без портфеля. Про себя я надеялась, что он не примет моего предложения. Хотя никто из нас не знал, как долго продлится его обида, было трудно представить себе, что Тед будет вести себя как Алек Дуглас-Хьюм и превратится в преданного члена команды своего преемника. В любом случае газеты говорили, что у Теда не было никакого намерения оставаться в кабинете. Но мне нужно было точно знать. Пообщавшись с Тедом и решив, что слухи о его намерениях справедливы, Хамфри связался со мной. Но поскольку я сказала, что сделаю предложение, на следующее утро я поехала в дом Теда на Уилтон-стрит, чтобы сказать это лично.
Тим Китсон, парламентский секретарь Теда, провел меня в кабинет на первом этаже. Тед сидел за своим столом. Он не встал, я села, не дожидаясь приглашения. Не было нужды в любезностях. Я догадывалась, что он думал о недавних событиях и обо мне. Не предлагая ничего конкретного, я спросила, намерен ли он присоединиться к теневому кабинету. Он сказал нет, он останется рядовым членом парламента. Разговор был, в общем, окончен.
Я знала, что если сразу выйду на улицу и пройду мимо собравшихся журналистов, обеденные газеты будут полны оскорбительных намеков. Так что я немножко потянула время, задав ему несколько вопросов. Тим Китсон, сознававший возможную реакцию прессы, поговорил со мной около четверти часа. Уважая чувства Теда, я не рассказала даже Эри Ниву о деталях визита. Вернувшись в Палату, я сказала Хамфри Аткинсу, что Тед не будет членом теневого кабинета.
Затем состоялась встреча с Робертом Карром, выполнявшим обязанности лидера партии в период кампании. Он был близок к Теду, и я хорошо понимала, что ему неприятна перспектива работать под моим началом. При встрече он дал понять, что согласен принять только должность министра иностранных дел. Не желая связывать себя обещаниями, я сказала, что не могу ему этого обещать.
Для Уилли Уайтлоу, наоборот, место в моей команде было. Он был чрезвычайно опытным, и его присутствие в кабинете было бы для многих членов парламента гарантией того, что на повестке дня стояла эволюция, а не революция. Мы оба догадывались, что сможем быть политическими партнерами, дополняя друг друга. Я еще не могла предложить ему конкретный пост и попросила Уилли стать заместителем лидера партии. Он принял это предложение.
В тот вечер я впервые председательствовала в теневом кабинете министров. Заседание прошло в атмосфере напряженной, поскольку никто из присутствующих еще не был официально назначен, а некоторым это и не грозило. Квинтин Хэйлшем поздравил меня от имени теневого кабинета и пообещал верность и сотрудничество. Мне казалось, что он действительно так думал. Я сказала, что Уилли согласился стать заместителем лидера и что Тед отверг мое предложение войти в состав теневого кабинета. Было обозначено своего рода вооруженное перемирие между соперничающими взглядами и личностями.
На следующий вечер я впервые появилась в качестве лидера на заседании «Комитета 1922 года». Мои отношения с парламентской фракцией складывались проще, чем с теневым кабинетом. Когда я вошла, все встали в знак приветствия. Эдвард дю Канн поздравил меня, вручив неподписанную валентинку, которую я присоединила к другим валентинкам и розам, накапливающимся на Флуд-стрит.
Следующие дни все мое время было занято общением с журналистами, обсуждением организационных вопросов и выполнением долговременных обязательств перед избирательным округом. Несколько раз мы встречались с Хамфри и Уилли, чтобы обсудить кандидатуры теневого кабинета. Из-за отсрочки плодились слухи. Пресса сообщала, что разворачивается борьба, чтобы не дать Киту Джозефу стать теневым канцлером. На самом деле он просто не просил этот портфель, а я ему не предложила.
Уилли стал первым, кто вошел в кабинет. Я дала ему пост, связанный с вопросом о делегировании власти, он как бывший «главный кнут» и шотландец, представляющий английский избирательный округ, вполне мог с этим справиться. Затем я встретилась с Китом Джозефом и предложила продолжить работу в теневом кабинете по изучению тенденций политической стратегии. В некотором смысле Уилли и Кит были двумя ключевыми фигурами, один обеспечивал политическую мощь, а другой стал мозговым центром команды. Я также считала, что Кит должен продолжить свою деятельность по осмыслению экономики свободного предпринимательства.
Потом состоялась встреча с Реджи Модлингом. Он был удивлен, когда я сделала его министром иностранных дел теневого кабинета. Тогда это назначение было принято хорошо, но оно себя не оправдало. Столь же чужим для меня был Ян Гилмор. Ему не хватало политического веса, но я ценила его интеллект. Я пригласила его стать теневым министром внутренних дел.
Майкл Хезелтайн как личность был ярче, чем Ян, хотя они придерживались близких взглядов. Я попросила его остаться на посту теневого министра промышленности. Эта должность открывала возможности для реализации его талантов в борьбе с главными предложениями лейбористского правительства о национализации. Тогда я не понимала, насколько он был приверженцем государственного вмешательства, что для меня было совершенно неприемлемо.
Питера Кэррингтона я попросила остаться на посту лидера Палаты лордов. У меня не было иллюзий относительно позиции Питера: он не разделял моих взглядов. Но в период, когда тори оказались в оппозиции, он был полезен в качестве лидера тори в верхней палате, а как бывший министр обороны и международный бизнесмен обладал большим опытом во внешней политике. Надо сказать, что в кабинете он часто держался неприемлемой для меня позиции по экономическим вопросам, но никогда не позволял таким разногласиям разрушить единство по более общим обязательствам. Он привнес стиль, опыт, остроумие и, хотя это может показаться несколько некорректным, класс.
Я чувствовала себя обязанной предложить Джеффри Хау пост в теневом кабинете просто потому, что он был моим соперником в борьбе за лидерство, а я хотела сплотить партию. Сделать его теневым канцлером было удачным решением. Джеффри теперь должен был одновременно преодолевать наши разногласия во взглядах на экономическую политику и защищать нашу позицию в парламенте. К тому времени, когда наше пребывание в оппозиции подходило к концу, он стал просто незаменим.
После долгих размышлений я решила оставить Джима Прайера на посту теневого министра по вопросам трудоустройства. Это было воспринято как знак, что у меня нет планов о фундаментальной реформе закона о профсоюзах. Джим был убежден, что наша цель – дать понять, что мы одобряем существующий закон о профсоюзах, хотя и с некоторыми изменениями, и что мы рассматриваем профсоюзных лидеров как людей, с которыми можно иметь дело. Такой подход имел больше смысла в начале оппозиции, чем в ее конце.
Эри Нив уже сказал мне в частном разговоре, что единственный пост, который его интересует, это теневой министр по делам Северной Ирландии. Его интеллектуальные знакомства, мужество и проницательность вполне соответствовали этой трудной и во многом неблагодарной должности.
Остальные назначения были менее важны стратегически. Два предложения присоединиться к теневому кабинету были отвергнуты, одно Джоном Биффеном, который на самом деле присоединился позже, а второе Эдвардом дю Канном. Эдвард остался председателем «Комитета 1922 года», что было для меня гораздо более полезным.
На следующий день (во вторник) мне предстояло осуществить менее приятное дело. В 10.30 вошел Питер Уокер. Наши отношения не были теплыми. Он был одним из самых влиятельных членов внутреннего круга Теда и энергично и красноречиво противостоял всему, что считали полезным мы с Китом. Естественно, он должен был уйти. Затем я встретилась с Николасом Скоттом, теневым министром по жилищным вопросам. Проблема была решена уже тем, что я присоединила департамент по жилищному строительству к более крупному Министерству по вопросам окружающей среды. И, наконец, состоялся разговор с Робертом Карром. Я сказала ему, что отдала должность теневого министра иностранных дел Реджи Модлингу. Мне не нужен был еще один сильный противник в команде.
Опубликованный список теневого кабинета (куда позднее были добавлены Питер Торникрофт как председатель партии и Ангус Мод как председатель Исследовательского отдела) был воспринят как компромиссный. Это раздражало левое крыло партии, которому не понравилось, что в кабинет не вошли Р. Карр, П. Уокер и Н. Скотт. Разочаровано было и правое крыло, обеспокоенное возвращением Р. Модлинга, и тем, что не Кит, а Джеффри стал теневым канцлером, а также тем, что не было ни одного нового лица из рядовых членов парламента правого крыла.
Принимая во внимание хрупкость моей позиции и необходимость уравновесить силы теневого кабинета, чтобы объединить партию, это была сравнительно успешная операция. В казначействе была создана команда, разделявшая наши с Китом взгляды на экономику свободного рынка, то есть перевес сил в кабинете сдвинулся в мою пользу. Мне казалось, я могу рассчитывать на поддержку такой команды, но я знала, что не могу рассчитывать на полное единодушие даже по узловым вопросам.
Эри Нив и я решили, что нужны изменения в Центральном офисе Консервативной партии. Конституционно Центральный офис – это лидер партийного управления: события во время лидерской кампании убедили меня, что некоторым из сотрудников Центрального офиса будет трудно действовать таким же образом под моим началом. Я хотела, чтобы председателем Центрального офиса был эффективный администратор, имеющий деловые связи, который был бы мне верен. Я всегда восхищалась Питером Торникрофтом и была уверена, что его смелая отставка из-за вопроса о государственных расходах в 1958 г. была сигналом, знаменующим поворот послевоенной Консервативной партии в неверном направлении.
Как представитель старшего поколения, которое было у власти в партии, когда я только начинала работать в парламенте, и как председатель совета директоров нескольких компаний Питер казался мне подходящим для этой роли. Но как его убедить? Оказалось, что Уилли Уайтлоу был с ним в хороших отношениях, и Уилли убедил его занять пост. Эта работа потребовала бы и от более молодого человека много энергии, ибо председатель партии поддерживает моральный дух даже в самые трудные времена, а нам предстояло пережить несколько таких периодов. Еще одна проблема с Питером состояла в том, что на этом этапе большая часть консерваторов по всей стране признавали мое лидерство только как неизбежность. Изменения начались после партийной конференции 1975 г. Но потребовалось много больше времени и некоторые перестановки, прежде чем я почувствовала, что ключевые фигуры в Центральном офисе действительно меня поддерживают. Питер постепенно заменил их моими сторонниками; я никогда не спрашивала как.
Очень помогло прибытие партийного казначея Алистера МакАлпайна. Стойкому консерватору, Алистеру пришлось самому превратиться в политика за одну ночь. Я посоветовала ему поменять немецкий «Мерседес» на британский «Ягуар», что он немедленно и сделал. Но он не был готов к столкновению с мелкими, но досадными примерами саботажа в Центральном офисе, ни с огромными трудностями, которые ему приходилось преодолевать, чтобы убедить бизнесменов в том, что вопреки корпоративизму Хита, царствующему много лет, мы оставались партией свободного предпринимательства, а потому заслуживаем поддержки.
Некоторые ожидали, что я произведу еще изменения в Исследовательском отделе Консервативной партии. Этот отдел теоретически был департаментом Центрального офиса, но во многом из-за своей географической отдаленности (располагаясь на Олд Куинн-стрит) и из-за прежней значимости у него была своя особая роль, особенно в оппозиции. В некотором смысле Центр политических исследований был организован как альтернатива Исследовательскому отделу. Теперь, когда я была лидером, однако, Центр политических исследований и Исследовательский отдел Консервативной партии должны были работать вместе.
Я знала, что директор Исследовательского отдела Крис Паттен принадлежал к левому крылу партии. С точки зрения многих консерваторов правого крыла, именно ориентированность на консенсус, на универсальный подход, представляемые Исследовательским отделом, привела нас к потере направления и, выражаясь словами Кита Джозефа, «посадила на мель умеренности». Я решила заменить Я. Гилмора А. Модом на посту председателя Исследовательского отдела, но оставила Кр. Паттена в роли директора, а Ад. Ридли, советника Теда по экономике, в роли его заместителя. Это были правильные решения.
Тем временем необходимо было набрать небольшой штат для работы в моем офисе. Поток писем, после того как я стала лидером, доходил до 800 в день. Девушки из Центрального офиса приходили помогать разбирать почту, но обычно это была работа четырех моих секретарей, которые, сидя на полу в главной комнате, открывали конверты и сортировали письма. Они старались, как могли, но это был безнадежно бессистемный процесс. Тогда Алистер МакАлпайн предложил мне попросить Дэвида Волфсона взять на себя ответственность за корреспонденцию. Алистер думал, что если Дэвид, человек, отвечающий за отдел заказов товаров по почте компании «Грейт Юниверсал Сторз», не сможет навести порядок в этом хаосе, то уж никто не сможет. На самом деле и в оппозиции, и позднее на Даунинг-стрит, 10, таланты Дэвида были использованы много шире, чем просто для сортировки почты: он подсказывал, что думают бизнесмены, налаживал важные связи и доказал способность умерять ярость политиков.
Еще мне нужен был глава офиса на полный рабочий день, который был бы усердным, надежным и, кроме того, в связи с необходимостью писать черновики речей, статей и писем литературно одаренным. Мой старый друг и коллега, своевременно переведенный на должность редактора «Дэйли Телеграф», Билл Дидс порекомендовал мне Ричарда Райдера, работавшего в Питерборо и ведущего колонку слухов в «Телеграф».
Месяц спустя после прибытия Ричарда Гордон Рис, откомандированный на год от EMI, присоединился к моему штату, чтобы работать с прессой. Гордон оказался даром богов. Полный энергии, бывший телепродюсер, чье хорошее настроение никогда не подводило, он умел убедить меня в том, что я бы отвергла, попробуй меня уговорить кто-нибудь другой. Он полагал, что для распространения моих взглядов нам нельзя концентрироваться только на таких тяжеловесах, как «Таймс» и «Дэйли Телеграф». Нужно вовлекать и газеты среднего уровня, такие, «Дэйли Мэйл» и «Дэйли Экспресс», «Сан» и «Мировые новости».
Кроме того, он верил, что даже газеты, чьи редакторы поддерживают Лейбористскую партию, будут к нам справедливы, если мы постараемся обеспечить их интересным материалом. Он был прав по обоим пунктам. «Сан» и «Мировые новости» стали рупором, доносящими ценности Консервативной партии до традиционно неконсервативных избирателей. Газета левого крыла «Сандей Миррор» тоже давала справедливое освещение моих действий, как бы критичны ни были ее комментарии. Гордон регулярно общался с редакторами. Но он также убедил меня, что человеком, с которым они действительно хотели встретиться и поговорить, была я. Так что, какие бы дела ни были запланированы в моем ежедневнике, если Гордон говорил, что мне нужно встретиться за обедом с таким-то и таким-то редактором, это становилось приоритетом.
Гордон оказал еще одну ценную услугу. Каждый политик должен решить, насколько он готов изменить манеру поведения или внешний вид с целью завоевать СМИ. Когда он предложил мне поменять прическу и манеру одеваться, чтобы производить лучшее впечатление, он опирался на свой опыт работы на телевидении. «Избегай бижутерии возле лица. Оторочка хорошо смотрится на экране. Будь внимательна, чтобы цвет декораций на заднем плане сочетался с твоим костюмом». Это был высший пилотаж.
Важно было еще поработать с голосом. В Палате общин нужно кричать, чтобы тебя услышали. Это гораздо сложнее, когда у тебя высокий голос, потому что увеличение громкости повышает регистр, что означает проблему для большинства женщин. Нужно говорить громко, не переходя на визг. Даже за пределами парламента, когда я выступала перед аудиторией, мой голос был высоким сам по себе, а это вызывает раздражение, так что я должна была понизить тон. В результате у меня болело горло, еще одна серьезная проблема при постоянных выступлениях.
Гордон нашел для меня специалиста, который научил меня правильно организовать дыхание и говорить не из глубины горла, но из передней части рта. Она была гением. Ее понимающее сочувствие к моим трудностям могло сравниться лишь с ее любовью к своей больной кошке. К сожалению, иногда кошка заболевала перед моим уроком, так что он отменялся. К счастью, я тоже люблю кошек. Так что мы прошли курс до конца. Однажды Гордон взял меня на встречу с сэром Лоуренсом Оливье, чтобы узнать, не даст ли он какой совет. Оливье мне польстил, сказав, что у меня хороший взгляд, обращенный к аудитории, это было важно, и что мой голос совершенно в порядке, что, невзирая на кошку, уже было правдой.
Однако настоящий политический экзамен на лидера оппозиции был еще впереди. Впервые по-настоящему я почувствовала себя лидером оппозиции в глазах общественности, когда посетила Шотландию 21 февраля. С момента, когда я сошла с самолета в Эдинбургском аэропорту, где забавный волынщик играл «Честную бедность», меня сопровождало шотландское радушие.
Я всегда могла рассчитывать на дружеский прием со стороны рядовых шотландских тори, чьи проблемы, казалось, лишь подстегивали их пыл. В целом, однако, этот медовый месяц длился недолго, и политическая обыденность принесла возмездие. Опросы общественного мнения, в феврале показавшие, что консерваторы на 4 % обходят лейбористов, уже месяц спустя продемонстрировали, что лейбористы опережают нас на 2 %, возможно, несущественные с точки зрения статистики, но очевидное напоминание, что рано предаваться эйфории. Также вскоре стало ясно, что влиятельные фигуры партии намерены создать мне проблемы. В начале апреля Г. Макмиллан и Э. Хит выступили с речами на конференции молодых консерваторов, предостерегая против смещения партии вправо. Кампания по проведению европейского референдума сфокусировалась на европейских вопросах, а это дало импульс защитникам коалиционного правительства, создавая для меня дополнительные трудности.
Моим первым крупным парламентским выступлением, в котором я скрестила шпагу с Гарольдом Вильсоном, стали дебаты об экономике в четверг 22 мая, после чего меня подвергли суровой и справедливой критике, ибо я не предоставила убедительной альтернативы со стороны консерваторов. Трудность состояла в том, что в этот момент мы и не могли ее предложить. Связанные необходимостью защищать результаты деятельности правительства Хита, мы не могли еще обратиться к защите свободного рынка. Даже при этом тогда и в нескольких других случаях я не могла похвастаться хорошей речью. Представляя оппозицию в детально спланированных дебатах, нельзя произнести масштабную речь, основываясь на нескольких тезисах, а это то, в чем я была сильна. Однако корень всех наших проблем лежал все-таки в неразрешимых противоречиях нашей политики.
В марте 1975 г. мы с Китом и Ангусом обсуждали документ о выработке политического курса. Они предлагали подключить одновременно комитеты рядовых членов парламента и сочувствующих сторонних экспертов; это предложение было принято. Количество групп, разрабатывающих политический курс, продолжало расти. Большинство из них находилось под председательством членов теневого кабинета. Группа экономической реконструкции под началом Джеффри Хау была главным форумом, где обсуждалась экономическая политика. Время от времени проводились долгие политические дискуссии теневого кабинета, где председательствовала я сама. Теневой кабинет в полном составе скорее одобрил, нежели разработал политику, изложенную в этих документах.
Центр политических исследований и ряд сторонних советников, особенно по экономическим вопросам, снабжали идеями и рекомендациями Кита и меня (Кит к тому же проводил встречи за обедом с коллегами по теневому кабинету). В довершение всего я иногда продвигала новый курс в речах и интервью, не всегда одобряемая моими коллегами.
Как система для принятия решений такая структура казалась какой-то неустойчивой. То, что к маю 1979 г., когда мы вошли в правительство, многие серьезные вопросы были решены, и у министров было такое же ясное представление об избранных приоритетах, как и у любого, только что избранного послевоенного британского правительства, показывает, что в самом важном смысле сама система выработки политического курса «работала».
Прежде всего, необходимо было определиться, что делать с инфляцией, которая взлетела до 26,9 % в августе 1975 г. до того, как начала падать до 10 % в январе 1978 года. Дискуссия о том, что провоцирует и излечивает инфляцию, обязательно приводила к обсуждению правительства Хита.
Если инфляция была результатом увеличения денежной массы, а этот процесс занимает примерно восемнадцать месяцев для того, чтобы проявиться в виде повышения цен, тогда основная ответственность за высокий уровень инфляции в первые восемнадцать месяцев или около того работы лейбористского правительства ложилась на плечи консерваторов. Если причиной высокой инфляции являлась политика высокой оплаты труда, осуществляемая после краха политики доходов предыдущего консервативного правительства и отступления лейбористов перед силой профсоюзов, тогда политическая жизнь в оппозиции была бы легче.
Мы не могли предложить надежного решения, но могли винить во всем правительство. Такой подход был бы одобрительно встречен теми из моих коллег, кто гордился своим скептическим отношением к любого рода экономическим теориям. Аргументы Алана Уолтерса о том, что денежная невоздержанность правительства Хита была виновной в инфляции, казались мне убедительными. В форме разрушительного официального обвинения и прогнозов они были представлены Китом для обсуждения с коллегами в теневом кабинете в марте 1975 г. Но если бы я публично это признала, это спровоцировало бы еще большие проблемы со стороны Теда и его единомышленников. Наша неспособность высказаться откровенно о доминирующей важности валютной политики открывала, однако, возможность атаковать политику доходов. Ибо если увеличение заработной платы было причиной инфляции, тогда как, оказавшись в правительстве, мы могли бы удержать ее рост?
Октябрьский предвыборный манифест Консервативной партии 1974 г. обязывал нас добиваться добровольной политики для цен и доходов с оговоркой, что, возможно, придется применить законодательные меры. Я могла только постепенно изменить позицию партии. Задача усложнялась тем фактом, что зарплаты и цены тревожно росли, и тем, что Тед Хит и Питер Уокер организовали мощное общественное давление, чтобы заставить меня поддержать последующие этапы политики доходов, проводимой лейбористским правительством.
В интервью с Робином Дэем в мае 1975 г. я сказала, что при определенных обстоятельствах замораживание заработной платы могло оказаться необходимым, но не как знак начала постоянной политики доходов. Кроме того, заработная плата увеличивалась примерно на 30 % в год с тех пор, как лейбористы пришли к власти. В действительности уже появились признаки того, что правительство осознало необходимость финансовой дисциплины. В бюджете 1975 г. было запланировано сокращение государственных расходов и поднята ставка подоходного дохода на два пенса до 35 %, чтобы уменьшить разбухший дефицит, который, как ожидалось, мог достигнуть £9 000 миллионов в 1975–1976 гг.
Если государственные расходы были одним из ключевых аспектов дебатов об антиинфляционной политике, то проблема профсоюзов была другим. На протяжении этих лет мнение теневого кабинета по этому вопросу несколько отличалось от мнения по вопросу о добровольной/принудительной политике доходов, противостоящей «свободным переговорам между предпринимателями и профсоюзами». Дж. Хау был агрессивнее всех настроен по отношению к профсоюзам. С самого начала он подчеркивал в наших дискуссиях необходимость изменить равновесие сил в промышленных отношениях: на самом деле, я подозреваю, в идеале он хотел бы вернуться к структуре Закона о промышленных отношениях, который он разработал. Кит Джозеф и я разделяли это мнение, Джим Прайер и большая часть теневого кабинета придерживались другой позиции.
Поделиться книгой: