Великая. История «железной» Маргарет

Должно быть, самые трудные решения я должна была принять по поводу совета Барнета. Там провели опрос среди родителей, из которых семьдесят девять процентов явно хотели отменить отличия между школами. Барнетский проект наткнулся на жесточайшее сопротивление, и в январе 1971 г. я получила 5400 писем протеста. В следующем месяце я одобрила проект, согласно которому закрывались две классические школы, но оставила третью. В апреле я спасла еще одну классическую школу, а в июне заблокировала еще два плана по реорганизации, сохранив среднюю современную и еще одну классическую школу.

Большая часть городских средних школ в сентябре превратилась в общеобразовательные. Местные органы власти продолжали реализовывать свои планы. Крайст Колледж и классическая школа Вудхаус были главной костью раздора. Они оставались классическими, когда я стала лидером оппозиции в 1975 г., и вошли в единую общеобразовательную систему (Вудхаус в качестве подготовительного колледжа) лишь в 1978 г., после того как лейбористский Закон об образовании 1976 г. вычеркнул параграф 13 и утвердил единую общеобразовательную систему в центре Англии и Уэльсе.

В ретроспективе очевидно, что почти одержимая озабоченность образовательными структурами характеризовала 1960-е и 1970-е гг. При этом теоретики образования демонстрировали самонадеянность, когда заявляли, что есть только одна система, которая при любых обстоятельствах и для всех будет лучше прочих.

Для меня Министерство образования стало отличной подготовкой к премьерству. Я подпала под непрерывную атаку, которая лишь отдаленно была связана с моими преступлениями.

Споры вокруг классических и общеобразовательных школ приносили лишь часть неприятностей, надо признать, что многие, не только консерваторы, поддерживали меня. А кроме того, я добивалась положительных результатов. Например, я была скромно названа спасителем Открытого университета. В оппозиции И. Маклеод и Эд. Бойл публично выступали против него. И хотя его закрытие не было частью предвыборного манифеста, многие люди ждали его исчезновения. Но я была искренне увлечена идеей «Университета на радиоволнах», будучи уверенной, что это недорогой способ обеспечить широкий доступ к высшему образованию, а учителя-практики получат от него значительную пользу. Это давало людям второй шанс в жизни. При условии, что я сокращу число принимаемых студентов и найду другие способы экономии, мои коллеги по кабинету министров позволили Открытому университету продолжить работу.

Были и другие дискуссии по поводу государственных расходов осенью 1970 г. У казначейства был небольшой список по сокращению образовательного бюджета, включая сюда расходы на библиотеки, музеи, школьные обеды и молоко для учеников. Я убедила кабинет отказаться от введения оплаты за пользование библиотеками, но вынуждена была согласиться на платное посещение музеев, сохранив один день для свободного посещения.

Следующей уступкой экономии стала ликвидация бесплатных завтраков. Казалось, не было причины, по которой семьи, могущие себе это позволить, не могли бы делать чуть большие взносы в оплату школьных обедов. Я полагала, что смогу защитить эту меру, если продемонстрирую, что часть сэкономленных денег пойдет на более важные цели, нами поставленные, а именно: на осуществление строительной программы начальных школ. И в рамках бюджета Министерства образования казалось логичным, что расходы на образование важнее, чем расходы на «благосостояние», которые в основном подпадали под деятельность департамента социального обеспечения, которым руководил К. Джозеф.

Что касается молока, существуют разные взгляды по поводу того, насколько оно полезно для здоровья. К тому же к 1970 г. было мало малоимущих детей, для которых школьное молоко являлось существенной частью рациона. Тони Барбер, ставший канцлером казначейства в июле 1970 г., после смерти Иэна Маклеода, хотел, чтобы я вообще отменила бесплатное школьное молоко. Но я сумела защитить политику увеличения цен на школьное питание и отмену бесплатного молока в начальных школах. Эти меры означали: дети, нуждавшиеся в молоке по медицинским показаниям, продолжали получать его вплоть до перехода в среднюю школу. В общем и целом, я эффективно отстояла образовательный бюджет.

Это обстоятельство не осталось незамеченным и в прессе. «Гардиан» отмечала: «Школьные обеды и молоко стали главными жертвами в высшей степени незначительного покушения на образовательный бюджет. Миссис Тэтчер одержала победу, сохранив важную программу по постройке школ и повернув ее в сторону замены старых начальных школ». Было приятно это читать.

Но шесть месяцев спустя мы должны были представить законопроект, отменяющий обязанность местных образовательных органов обеспечивать учащихся молоком и позволяющий им продавать его по низким ценам. Это дало парламентариям-лейбористам возможность сеять панику. Однако и до того газеты извлекли скандальные возможности из историй о школьных обедах. В частности, в одной заметке прозвучало, что некоторые местные органы образования собираются брать деньги с детей, приносящих с собой в школу бутерброд на обед. «Дети с бутербродами под угрозой штрафа» – так это выразила «Сан».

Я издала циркуляр, запрещающий такую практику. Но эта история вновь привлекла внимание к увеличению стоимости школьных обедов. Старые доводы о «позорности» льгот по нуждаемости, с которыми я познакомилась в качестве парламентского секретаря в 1960-е, снова всплыли на поверхность. Было заявлено, что дети из бедных семей, получающие право на бесплатные школьные обеды, будут унижены, когда более состоятельные дети будут платить за свои. Возможно, непродуманно я выступила по телевидению с предложением, чтобы матери посылали в школу деньги в конвертах. Учителя могли бы класть сдачу обратно в конверты. Ребенок, имевший право на бесплатный обед, приносил бы конверт с монетами, который бы ему учитель просто возвращал. Это лишь дало истории новый толчок.

В любом случае уже скоро «молочная склока» положила конец дебатам об обедах. «Гардиан» описывала образовательный «молочный» законопроект как «карательный, не имевший права быть озвученным в парламенте». «Дэйли Мэйл» посоветовала мне «подумать еще раз». «Сан» вопрошала: «А человек ли миссис Тэтчер?» Кажется, это был выступавший на партийной конференции лейборист, который подарил прессе броский заголовок «Миссис Тэтчер – воровка молока».

Когда журналисты натыкаются на богатую жилу, они, естественно, высасывают ее до конца. Каждый день всплывала какая-нибудь вариация на эту тему. Например, выяснилось, что лейбористский городской совет подумывал купить свое собственное коровье стадо, чтобы обеспечить детей молоком. Местные органы образования старались обойти закон, подавая на стол молочные напитки, а не молоко. Городские советы, не являвшиеся образовательными органами, предпринимали шаги, чтобы обеспечить бесплатным молоком детей в возрасте от семи до одиннадцати лет согласно закону 1963 г. А вот в Шотландии и Уэльсе действия местных советов сопровождались противозаконными актами, и разбираться с ними пришлось моим коллегам по кабинету в шотландском и уэльском департаментах. Но не было сомнений, на кого падала вина за все это. Кампания против меня достигла чего-то вроде пика в ноябре 1971 г., когда «Сан» провозгласила меня «Самой непопулярной женщиной Британии».

Я навлекла на себя максимум политической ненависти при минимуме политической выгоды. Мои коллеги и я погрязли в битвах с местными органами, и все это – за сбережение девяти миллионов фунтов, которые могли быть фактически незаметно урезаны из общего бюджета. В будущем если мне предстояло быть повешенной, то за овцу, а не ягненка.

Образ бессердечного человека, покушающегося на благополучие маленьких детей, который создали мои оппоненты и пресса, причинял мне глубокую боль, ведь я никогда не была счастливее где-либо, чем в компании детей. Но любой политик, желающий занять высокий пост, должен быть готов пройти через нечто похожее. Некоторых это может сломать, другие становятся сильнее. Дэнис, являвший воплощение здравого смысла, великолепно прошел через это. Я выжила благодаря его любви и поддержке. Позднее я выработала привычку не читать, а просматривать все статьи и обзоры обо мне в газетах. Вместо этого я старалась полагаться на брифинги и резюме. Если то, что писала пресса, было ложным, я могла это проигнорировать, а если правдой, то я ее уже знала.

В течение 1971 г., когда меня распинали из-за ситуации со школьным молоком, я сражалась внутри кабинета по вопросу о государственных расходах. Для оправдания моего решения о школьных обедах и молоке было политически важно, чтобы программа строительства начальных школ шла, согласно плану. Внутри министерства я отвергла предложения о компромиссе с казначейством по поводу сокращения бюджета. В записке Б. Пайлу в апреле 1971 г. я изложила нашу позицию: «Нельзя согласиться на меньшее, чем в прошлом году, в данных обстоятельствах».

Я не смогла достичь соглашения с М. Макмилланом, тогдашним главным секретарем Министерства финансов, так что я обратилась, к кабинету. Но, к своему негодованию, узнала, что на Даунинг-стрит решили, что мне не будет позволено представить документы. Я написала Теду резкое письмо, указывая на давление, под которым я находилась из-за желания объявить программу школьного строительства в 1973–1974 гг., и добилась согласия на представление документов в июне 1971 г. и достигла своего. Тогда в кабинете министров я добилась почти всего, что хотела, для программы школьного строительства. И как раз вовремя: я смогла объявить об этом на ежегодной конференции Ассоциации образовательных комитетов в Исборне, что вызвало такие заголовки в прессе: «Рекордная программа по улучшению старых начальных школ».

Что касается моего пребывания в Министерстве образования и науки, для меня это действительно было приоритетом. Я должна была принимать решения (или соглашаться с ними) о расходах, которые делали жизнь чрезвычайно трудной. Я полагала, что в 1970-е гг. в школах не должны уже протекать крыши, не должны стоять примитивное оборудование и туалеты на улицах. Кроме того, теперь, когда мы более или менее приспособились к демографическому взрыву и количеству детей возраста начальной школы, а пик пришелся на 1973 год, появилась некоторая финансовая свобода, позволяющая улучшить качество многих очень старых школ, находящихся в эксплуатации.

Было или не было оправданным шумное одобрение того, что я защитила программу строительства начальных школ, оно скоро стихло, так как начались новые волнения по поводу финансирования студенческих союзов. В отличие от разногласий по поводу школьного молока это была целая кампания, организованная крайне левыми. Она была менее опасной с политической точки зрения, но была очень злой. Моей дочери Кэрол, изучающей право в лондонском Юнивер-сити-Колледже, тоже пришлось несладко.

И в Европе, и в США в это время был пик «студенческой революции». Оглядываясь назад, я удивляюсь, что столько внимания приходилось уделять детсадовскому марксизму и эгоцентрическим требованиям, его характеризующим. Частично это было результатом молодежного культа 1960-х, в соответствии с которым молодые люди воспринимались как источник чистого проникновения в суть человеческой природы.

Левые сумели захватить контроль над многими студенческими союзами, а, значит, государственными средствами, их финансировавшими, и использовали эту позицию, чтобы организовать подрывную кампанию, приводя в ярость рядовых налогоплательщиков и даже многих студентов, которые просто хотели учиться. Следует различить два аспекта: первый – финансирование студенческих организаций, и второй – что эти организации делали. По первому вопросу основным финансовым источником для студенческих союзов были дотации из обязательных грантов, выдаваемых местными органами образования. Членство в союзе было обязательным, взносы шли в студенческий союз. Некоторые студенческие союзы использовали это, чтобы расходовать деньги на партийные нужды, часто не считаясь ни с конституцией союза, ни с желаниями его членов.

В июле 1971 г. я представила Комитету по внутренним делам и социальным вопросам кабинета министров предложение о реформе. Я предложила, чтобы в будущем дотации для союзов не входили в суммы, выдаваемые колледжам и университетам. Грант на содержание студентов был бы слегка увеличен, чтобы дать студентам возможность вступать в конкретные клубы или сообщества на добровольной основе. Ответственность за обеспечение работы студенческого союза ложилась бы на сами образовательные учреждения. Услуги союза были бы доступны всем студентам, вне зависимости от того, были они членами союза или нет. Помимо решения вопроса о подотчетности государственных денег, эти изменения также аннулировали элемент закрытости в студенческих союзах, который я находила нежелательным. Сначала комитет не был согласен со мной, но я вернулась к этому вопросу и добилась одобрения комитета.

Билл Ван Страубензи был министром, отвечающим за совещания по поводу предложений. Но я была отмечена как объект ненависти и не могла на них рассчитывать. В начале ноября в Лидсе, где я закладывала первый камень в знак начала строительства новых зданий, около пятисот студентов старались заглушить мое выступление своими выкриками. Позднее две тысячи кричащих студентов пытались помешать мне во время официального представления университета Саут Банк Политекник в концертном зале «Куинн-Элизабет-Холл». Дюжине конных полицейских пришлось защищать мою машину. В декабре протестующие студенты нашли время оторваться от занятий, чтобы организовать общенациональный день протеста. Мое чучело сожгли в нескольких университетах.

Многие вице-канцлеры и главы колледжей негласно одобряли протесты. Эд. Бойл даже выступил на огромном студенческом митинге в Лидсе, чтобы выразить свое неприятие моих предложений. Поскольку мои предложения были лишь выставлены для обсуждения, была возможность дать накалу страстей остыть и отсрочить действия, что я и сделала. Главной проблемой было то, что пока руководители университетов сами не выработали определенной позиции. К тому же часть студентов заявили об ограничении свободы слова, и им потакали нервозные руководители университетов. Университетская нетерпимость переживала пик своей интенсивности в начале семидесятых.

1971 г. был решающим для правительства и меня лично. Растущее давление становилось непереносимым. Я бы сказала, уверенность правительства в себе рухнула в начале 1972 г., а вот каким-то образом, хотя и при сильном напряжении, моя устояла. Многие комментаторы с разнообразной смесью удовольствия и сожаления думали, что мне конец. После возвращения с рождественских каникул в Ламберхерст, я имела возможность прочесть, как моя судьба открыто обсуждалась в газетах. В одной газете меня охарактеризовали как «леди, которую никто не любит», а другая опубликовала аналитическую статью под названием «Почему миссис Тэтчер так непопулярна». Но я отодвинула все это в сторону и сконцентрировалась на своих «красных чемоданчиках»{ «Красный чемоданчик» используется высшими правительственными чиновниками для хранения документов во время поездок, а также для пересылки официальных бумаг монарху.}.

На самом деле недолго осталось до того, как лично для меня, хотя и не для правительства, ветер сменил направление. Более серьезные вопросы 1972 г. были впереди: забастовка шахтеров и разные элементы разворота на сто восемьдесят градусов. Все это остановило кампанию против меня лично. Я не собиралась сдаваться или уходить в отставку, по крайней мере добровольно. А еще я обязана выразить свою благодарность Теду Хиту.

Тед попросил меня и моих сотрудников приехать в Чекерс в среду 12 января, чтобы провести общее совещание об образовании. Я взяла с собой памятную записку, подытоживающую ситуацию и предлагающую планы на будущее. Вопреки всем сложностям оставалось только одно предвыборное обязательство, которое все еще не было выполнено: развитие дошкольного образования. Нужны были деньги, чтобы достичь чего-то существенного.

Другим вопросом была организация средней школы. Здесь проблема заключалась в том, что я изложила таким образом: «Многие наши местные органы власти идут в русле общеобразовательной школы. Вопрос стоит в том, какого рода равновесие должно быть между защитой существующих классических школ и предоставлением местным образовательным органам права на принятие собственных решений?» Мы обсудили оба этих пункта в Чекерсе. Тед был заинтересован в дошкольном обучении, он настаивал на предпринятии действий по поводу студенческих союзов, и он очень разумно спросил, не лучше ли не использовать наши аргументы для оправдания политики образования, а просто озвучивать нашу позицию по поводу автономии местных властей.

С моей точки зрения, однако, не менее важным, чем сама дискуссия, был тот факт, что, приглашая меня и моих сотрудников, Тед давал понять, что у него не было намерения снимать меня с поста министра образования в обозримом будущем. Это было жизненно важно для упрочения моего авторитета. Он пошел еще дальше, перечислив в парламенте список моих достижений. Почему он так сильно меня поддержал? Некоторые думали, что ему нужна была женщина в составе кабинета, и было трудно найти надежного альтернативного кандидата на эту роль. Но мне хочется думать, что он знал, что те политические меры, за которые на меня так резко набросились, были в основном меры, на которые я неохотно согласилась под давлением казначейства и требований со стороны государственных финансов. Он также знал, что я не пыталась переложить вину на других. Хоть и нельзя было рассчитывать на его согласие по поводу отдельных стратегий, он всегда стоял за людей, которые делали все возможное для него и его правительства. Это было одной из важнейших причин, почему кабинет отвечал ему взаимностью, оставаясь объединенным под его началом. С весны 1972 г. ледяной политический климат, в котором я жила, начал заметно теплеть.

Белая книга об образовании, опубликованная в декабре 1972 г., вернула престиж нашей образовательной политике. Решение опубликовать ее было принято при обсуждении трех докладов Обзора и анализа программ{ Система Обзора и анализа программ стала нововведением в правительстве Хита, амбициозной попыткой оценить существующие министерские программы, чьим намерением было радикально уменьшить роль правительства, но эффект которой был малым или нулевым.}, которые мы подготовили в министерстве. Изначально она называлась «Образование: Структура для продвижения», но в итоге название было изменено (и в ретроспективе оно кажется типичным для тех чрезмерно амбициозных лет) и стало звучать «Образование: Структура для экспансии». Белая книга предлагала десятилетний план по увеличению затрат и лучшему обеспечению.

Белая книга получила восторженный прием. «Дэйли Телеграф», критикуя отсутствие предложений по поводу студенческих займов или ваучеров, сказала, что Белая книга утвердила меня «как одного из самых выдающихся наших реформаторов – и самых расточительных – среди министров образования». «Дэйли Мэйл» описала ее как «тихую революцию» и добавила, что «ничего похожего не было со времен войны». Более тревожащими были похвала «Гардиан» за «прогрессивную программу» и комментарий, надеюсь, иронический, что «за исключением оставленного отборочного экзамена «11 плюс» миссис Тэтчер больше чем на полпути к достойной социалистической образовательной политике».

Кроме нескольких споров с Роем Хаттерслеем, чрезвычайно красноречивым лейбористским представителем, по поводу уровня увеличения расходов на образование, первые месяцы 1973 г. прошли в Министерстве образования довольно тихо. Но вскоре пришлось столкнуться с последствиями налоговой и валютной политики правительства. Первая часть предполагала ряд сокращений государственных расходов для «охлаждения» перегревшейся экономики. Расходы на образование стали ее мишенью. Уменьшение бюджета Министерства образования на 1974–1975 гг. составляло 182 миллиона из 1200 миллионов общего сокращения государственных расходов. Я сумела спасти программу детских садов и программу строительства специальных школ.

К этому моменту мое внимание было сосредоточено на событиях, обрушившихся на правительство. Уже мало времени оставалось до того момента, как я должна была взойти на трибуну и защищать политику, которую осуществляла на посту министра образования. Я не видела в этом большой трудности, ибо почти по всем направлениям мы продвинулись вперед. И если единицами измерения, с помощью которых в то время оценивалось «продвижение», были задействованные ресурсы, нежели достигнутые результаты, то это свидетельствовало об улучшении. Почти 2000 старых начальных школ в Англии и Уэльсе были отремонтированы, увеличилось число детских садов. Я продвигала идею увеличения минимального возраста при окончании школы, которую Лейбористская партия старалась отсрочить. Меньше стало переполненных классов. Но слишком много времени было потрачено на споры о структурах и ресурсах, слишком мало посвящалось работе над проблемой о содержании образования.

В равной степени к началу парламентских выборов было ясно, что и цифры, и, более фундаментально, подход «Структуры для экспансии» не соответствовали требованиям. Программа дошкольного образования явно была не по средствам. Школьные крыши продолжали протекать долгие годы, пока уменьшение числа учеников и закрытие школ не позволили лучше использовать ресурсы. Принцип доклада Роббинса о том, что «курсы высшего образования должны быть доступны всем, у кого есть достаточно способностей и знаний, чтобы его получить» (параграф 31), отошел на второй план в условиях финансовой напряженности.

Большим разочарованием было видеть, как сокращаются мои планы и программы, но я сейчас понимаю, что это было неизбежно. Побочным явлением этого стало то, что мы вынуждены были творчески подойти к вопросу о том, как добиться результатов при внезапно ограничившихся ресурсах. В экономической сфере кризис 1973–1976 гг. вызвал скептицизм по поводу кейнсианского управления спросом и возрождение классической либеральной экономик. В образовании и других областях социальной политики появилось осознание того, что должны быть найдены иные средства, нежели увеличение государственных расходов. Возник вопрос о том, может ли образовательная система в том виде, в котором она существует, привести к ожидаемым результатам. Не существует ли она лишь ради выгоды тех, кто ею управляет? Очевидной становилась необходимость пересмотреть эту политику, и нам вскоре было подарено много времени на размышления.

Глава 7

Урок не окончен

Перевод Резницкая Т.В.

Правительство Хита, 1970 – 1974

Около 11 часов утра во вторник 23 июня 1970 г. моя новая министерская машина привезла меня на Даунинг-стрит, 10, где вместе с другими коллегами я протолкнулась сквозь группу газетных и телевизионных журналистов, толпившихся возле дома. В приемной стояли радостный гвалт и смех. Мы бодро зашли в кабинет премьер-министра, где нас ждали Тед Хит и секретарь кабинета министров сэр Берк Тренд. Я заняла свое место за столом, но мысли мои витали отчасти вокруг моего министерства, отчасти вокруг стратегических задач, стоявших перед правительством. Я чувствовала, и думаю, что мы все так чувствовали, что это был решающий момент в жизни нашей страны.

Это было чувство, которое сам Тед изо всех сил хотел оправдать. Говоря с той же энергией, которой было полно его предисловие к предвыборному манифесту, благодаря которому мы только что победили на выборах, он объявил о намерении установить новый стиль управления. Особое значение придавалось продуманности решений. Были обещаны новый старт и новая метла. Тон был именно таким, какого мы все ожидали от Теда. Он твердо верил в способность политиков с широкими взглядами решать фундаментальные проблемы. Этот подход лег в основу решения, принятого той осенью, учредить Штаб центральной политики под руководством Виктора Ротшильда, деятельность которого была направлена на то, чтобы перевести работу правительства на более «рациональные» рельсы (включая учреждение гигантского Министерства по вопросам охраны окружающей среды) и организовать систему Обзора и анализа программ. Этот подход ориентирован на твердую уверенность в способность правительства контролировать ход событий.

Эта глава содержит значительную долю ретроспективной оценки. Я не была членом ключевого Комитета экономической политики (КЭП) кабинета, хотя иногда присутствовала на заседаниях, когда шел разговор о заработной плате учителей или расходах на школы. Чаще я участвовала в подкомитете Т. Хиггинса по вопросам заработной платы, и внесла некоторый вклад в его работу. И естественно, я не была членом внутреннего круга Теда, откуда исходили все главные решения. Роль самого кабинета значительно уменьшалась.

Сказанное должно объяснить, а не обвинить. Как член кабинета министров я сполна принимаю на себя ответственность за то, что было сделано этим правительством. Имея возможность взглянуть на события этого периода задним числом, я более ясно вижу, как Тед Хит, был ли он прав или не был, взял этот курс. И, как показало время, он не был прав, и не просто однажды, а неоднократно. Его ошибки, наши ошибки, нанесли огромный вред Консервативной партии и всей стране. Некоторые из нас (хотя, боюсь, никогда сам Тед) учились на этих ошибках.

Понимаю, как после того как я стала лидером Консервативной партии, Ин. Пауэлл, который вместе с небольшим числом других мужественных парламентариев-тори протестовал против следующих один за другим разворотов на сто восемьдесят градусов, заявил: «Если вы ищете кого-нибудь, кто подберет втоптанные в грязь принципы, не стоит искать его среди тех, кто их туда втоптал». Но Инок был не прав. Выражаясь словами Редьярда Киплинга, Кит Джозеф и я «не окончили урок»: «Урок не окончен, и в том, что принес он, мы много пользы встретим»{ «Урок» (1902). Имеется в виду англо-бурская война, во время которой Британия пережила много военных неудач.}.

В определенном смысле последующим успехам мы обязаны нашему пониманию ранних ошибок. Правительство Хита показало, в частности, что социалистический курс, осуществляемый политиками-тори, был более катастрофичен, чем социалистический курс, проводимый лейбористами. Коллективизм без единой капли эгалитарного идеализма, его искупающего, невозможен.

Как это случилось? Вопреки восторженному приему манифеста, созданного в «Сэлсдон Парке», мы продумали нашу политику гораздо менее тщательно, чем казалось, особенно это касалось нашей экономической политики. У нас не было ясной теории инфляции или роли соглашения о ставках заработной платы. Мы дрейфовали, полагая, что инфляция была прямым результатом увеличения заработной платы и власти профсоюзов, и двигались по пути регулирования доходов и цен.

К тому же Тед был нетерпелив, я страдаю от этого. Но я сознавала, что необходимо терпение, чтобы политика долговременных перемен начала приносить плоды. Это особенно важно, если, как в правительстве Теда в 1970 г. и моем в 1979 г., придерживаться политики невмешательства, основанной на установке концептуальной основы, а не на разработке плана. Смена курса, предпринятая из-за того, что результатов, как кажется, долго нет, дает разрушительный эффект. А тут правительство, пришедшее к власти, проникнутое гордостью и логичностью принципов, дало повод к многочисленным издевкам по поводу «поворота на сто восемьдесят градусов».

Слова самого Теда из его предисловия к предвыборному манифесту 1970 г. вернулись бумерангом: «Когда решение принято, когда политика определена, премьер-министр и его коллеги должны иметь мужество ее придерживаться. Ничто в мире не принесло Британии большего вреда, чем бесконечное колебание, которое мы наблюдаем в последние годы».

На уровне ежедневного общения в правительстве объяснение случившегося заключается в том, как нас атаковали и как мы реагировали на это. Мы оказались не готовы. Шаг за шагом мы сбивались с курса, пока, в припадке отчаяния, не порвали карту, не выбросили за борт компас и не пустились в путь под новым флагом, но с тем же кормчим по направлению к незнакомым скалистым берегам.

Уже через несколько недель после прихода к власти правительство было вынуждено объявить чрезвычайное положение{ Чрезвычайное положение может быть провозглашено верховной властью, фактически министрами, если возникнет угроза, нарушающая поставку и распространение предметов первой необходимости, электричества, коммуникаций. Возможно использование вооруженных сил. Если парламент не заседает, когда объявлено ЧП, оно должно быть заново объявлено в течение следующих пяти дней. Статус ЧП истекает к концу месяца, но может быть продлен.}, поскольку началась забастовка в государственных доках. В то же время была создана следственная комиссия, и хотя забастовка угасла на следующий день, это был сомнительный успех.

Затем начался международный кризис. В воскресенье 6 сентября террористы из Народного фронта освобождения Палестины (НФОП) угнали четыре самолета и потребовали, чтобы они летели в Иорданию. Три похищения были успешными, но в четвертом случае с израильским самолетом, летевшим в Лондон, охранники взяли верх над террористами. Выжившая террористка Лейла Халед была арестована в аэропорту Хитроу.

НФОП потребовал ее освобождения, и как раз перед встречей кабинета министров в среду 9 сентября террористы похитили английский самолет, чтобы усилить давление. Самолет был на пути в Бейрут, когда мы совещались. Кабинету объяснили, что мы уже отказались отпустить Лейлу Халед в обмен на освобождение заложников. В течение нескольких недель, пока шли переговоры, кабинет обсуждал этот вопрос много раз. Тем временем Иордания оказалась в состоянии гражданской войны, когда Кинг Хуссейн атаковал палестинцев, чтобы захватить контроль над страной, и сирийцы вторглись в страну и оккупировали большую территорию на севере. Тед противился любому английскому вмешательству и был уверен, что мы были правы, что ведем переговоры с НФОП. Хоть мы и не хотели освобождать Халед, обмен состоялся. Все заложники были отпущены, хотя похищенный самолет был взорван террористами, а король Хуссейн пережил события Черного сентября с трудом, но с триумфом.

Но к тому моменту правительство уже пострадало от удара, который уже не позволил нам полностью оправиться. В середине июля Иэн Маклеод лег в больницу для проведения несложной операции в брюшной полости. Она прошла удачно, и он вернулся в дом 11 на Даунинг-стрит, чтобы отдохнуть в течение нескольких дней. Где-то в полночь в понедельник 20 июля мне позвонил Фрэнсис Пим, «главный кнут»{ Кнут – парламентский партийный организатор, который следит за партийной дисциплиной в парламентской фракции, обеспечивает присутствие членов своей партии на заседаниях парламента и их участие в голосовании. (Прим. ред.)}. Той ночью у Иэна случился сердечный приступ, и он умер. Ему было всего пятьдесят шесть лет.

Я была потрясена, Иэн всегда был щедрым и добрым человеком, под началом которого я работала. Но также я осознала, что мы потеряли наш самый проницательный ум. Каким бы Иэн оказался канцлером, я не знаю. Но если согласиться, что худшие ошибки в экономической политике шли от верховенствующего казначейства Теда, резонно предположить, что положение сложилось бы лучше, если бы Иэн был жив. Его пост занял Тони Барбер, человек значительного ума, которому, в общем и целом, приходилось в казначействе нелегко. Экономические проблемы последующих лет основывались на этой перемене.

Заседание кабинета после смерти Иэна Маклеода было мрачным. Вокруг стола уже сидели почти все, кто был моими коллегами на протяжении следующих четырех с половиной лет. Всех нас ожидала серьезная проверка. Тони Барбер был моим старым, хоть и не особенно близким другом, талантливый адвокат по налогам, но он не мог противостоять Теду. Реджи Модлинг, министр внутренних дел вплоть до своей отставки из-за дела Пулсона в 1972 г.{ Джон Пулсон был архитектором, осужденным в 1974 г. за дачу взяток с целью выиграть контракт. Р. Модлинг был членом совета директоров в одной из компаний Пулсона.}, все еще интересовался экономической политикой. Он был вовсе не в восторге от своего нового поста и вряд ли бы возражал против любого поворота в направлении к большему государственному вмешательству в экономику, которое он на самом деле всегда предпочитал.

Алек Дуглас-Хьюм вернулся в свое старое Министерство иностранных дел, где, однако, вскоре потребовалось много усилий, чтобы выполнить наши обещания отменить эмбарго на поставки оружия в Южную Африку и попытаться найти возможный способ сохранить присутствие британских войск к востоку от Суэца. Вряд ли теперь он мог отдавать много времени внутренней политике. Квинтин Хзйлшем получил идеальную для себя роль лорда-канцлера, начав свое долгое пребывание там, сначала при Теде, потом при мне, совмещая свою любовь к озорству и театру со степенными традициями верхней палаты.

Питер Кэррингтон получил пост министра обороны, для которого он отлично подходил и который с апломбом занимал. Я знала, что он был близок к Теду. Несомненно, он стал еще ближе, когда позднее, будучи председателем партии и министром энергетики, Питер сыграл решающую роль в принятии мер по поводу последней забастовки шахтеров, которая ускорила парламентские выборы 1974 г. Он был одним из членов «внутреннего круга» Теда.

Кит Джозеф, наоборот, хоть и являлся в кабинете руководящей фигурой и человеком, чье мнение всегда учитывалось со всей серьезностью, не входил в этот круг. Назначение Кита на пост министра социального обеспечения привело к тому, что его сострадательная душа взяла верх над его более консервативными экономическими убеждениями, хотя он сохранял глубокое недоверие к корпоратизму во всех формах. Как и я, Кит получил высокорасходный «социальный» департамент, где шла, естественным образом, борьба между тем, чего он (как и я) хотел для своих программ, и требованиями о жестком контроле государственных расходов. Случайно или в том был его расчет, но Тед сделал так, что два самых экономически консервативных члена кабинета оказались в стороне от принятия экономических решений, а принимали их те, на кого он имел максимальное влияние.

Джон Дэвис, бывший генеральный директор Конфедерации британской промышленности (КБП), ничего не знал о политике, когда после смерти Иэна Маклеода был назначен министром технологии, и он, конечно, вошел в эту категорию. Джон мне нравился, но даже его самому горячему обожателю было бы трудно примириться с турбулентной промышленной политикой.

Наряду с Т. Барбером и Дж. Дэвисом Роберт Карр, министр по вопросам трудоустройства, был третьей ключевой фигурой, ответственной за экономическую стратегию в правительстве. Он был порядочным и трудолюбивым, хотя и не очень ярким человеком. Перед ним стояла сложная, возможно, невыполнимая, задача попытаться заставить работать ущербный Закон о трудовых отношениях. Его репутация «левого» по консервативным меркам была скорее вредна; профсоюзы смотрели на левых консерваторов, как на менее искренних. В качестве министра по вопросам трудоустройства во время первой забастовки шахтеров (1972) и в качестве министра внутренних дел во время второй (1974), он был одним из немногих в те годы, кто столкнулся с такими трудностями.

Среди этих немногих был Уилли Уайтлоу, бывший последовательно лидером Палаты, министром по делам Северной Ирландии, и, наконец, министром по вопросам трудоустройства во времена трехдневной рабочей недели. У нас было мало общего, и ни один из нас не подозревал, как близко сойдутся наши политические судьбы. Но я уже знала, что Уилли был надежным человеком, чьи манеры, голос и фигура делали его превосходным лидером Палаты общин. Кроме того, он обладал острым политическим умом и талантом руководства людьми.

После преждевременной смерти Маклеода переговоры об условиях нашего вступления в Европейское экономическое сообщество были поручены Джеффри Риппону. Хотя Джеффри и я формально происходили из одного круга, мы никогда не были близки. Мне всегда казалось, что он старался поразить оппонента скорее силой своей личности, нежели силой аргументов. Возможно, это было потому, что Тед дал ему задание добиться наилучшего из возможных соглашений в переговорах с ЕЭС, а это соглашение не всегда соответствовало нашим долгосрочным интересам.

У меня было впечатление, что среди членов кабинета Тед доверял больше всех Джиму Прайеру и Питеру Уокеру. Оба доказали свою преданность. Джим был личным парламентским секретарем Теда в оппозиции, а Питер организатором его кампании в борьбе за лидерство в 1965 г. Джим стал министром сельского хозяйства и соответствовал занимаемому посту с своим фермерским происхождением и румяными щеками.

Стремление Питера Уокера «модернизировать» британские учреждения, должно быть, помогло ему стать ближе к Теду. Он вскоре стал главой нового Министерства по вопросам охраны окружающей среды, где со всей энергией запустил самую непопулярную реформу местных органов власти, завершившуюся введенной уже в годы моего правления системой районных налогов. Позднее он перешел в Министерство торговли и промышленности (МТП). Джим и тем более Питер были младше меня, но оба имели гораздо большее влияние на общее направление деятельности правительства. Хотя их политические взгляды отличались от моих, я уважала их преданность Теду и их политическую эффективность.

Другие члены кабинета, Гордон Кэмпбелл, министр по делам Шотландии, Джордж Джеллико, лорд-хранитель малой печати и лидер Палаты лордов, Питер Томас, близкий сосед по парламентскому округу и друг, министр по делам Уэльса и председатель Консервативной партии, и Майкл Нобл, не участвовали в совещаниях. Так что у меня в кабинете был лишь один политический друг Кит.

С самого начала Тед Хит, Тони Барбер, Роберт Карр и Джон Дэвис с впечатляющим напором взялись определять курс радикальных реформ, а остальные члены кабинета с энтузиазмом их поддерживали. Правительство приступило к работе, желая сократить государственные расходы. Обсуждения начались в конце июля. Запланированный бюджет на 1974–1975 гг. было решено сократить в целом на 1,700 миллионов, и Тед издал документ об экономии, демонстрируя свою приверженность избранной стратегии.

Большая часть сокращений падала на промышленные расходы, хотя, в моем министерстве тоже велись споры о расходах. Инвестиционные субсидии были отменены, корпорация по промышленной реорганизации (КПР) закрыта. Авиационные и космические проекты подверглись тщательной проверке. Даже при отсрочке чрезвычайно дорогостоящего проекта «Конкорда», в целом из-за европейской политики, это была впечатляющая экономическая программа свободного рынка. Благодаря этому в октябре стал возможным бюджет, в котором базовая ставка подоходного налога в 8 шиллингов 3 пенни с фунта (чуть больше 41 пенса) была понижена на 6 пенни, были уменьшены корпоративные налоги, вступающие в силу в начале следующего финансового года.

Безотлагательно был выдвинут ключевой элемент нашей экономической программы: законопроект о промышленных отношениях. Структура законопроекта была понятна, ее мы тщательно прорабатывали, находясь в оппозиции, и опубликовали наши предложения в 1968 г. Главное заключалось в том, что коллективные договоры должны иметь обязательную юридическую силу, исключая случаи, когда обе стороны решат иначе; а исторически сложившаяся юридическая неприкосновенность профсоюзов должна быть ограничена и сведена к тем профсоюзам, чьи должностные инструкции соответствуют минимальным стандартам («зарегистрированным профсоюзам»).

В соответствии с этим законопроектом дела должны были рассматриваться новой системой промышленных судов и трибуналов, под представительством Национального суда по вопросам отношений в промышленности (НСВОП). Законопроект давал новые полномочия министру по вопросам трудоустройства, такие как возможность применить НСВОП в случае провала переговоров, или издать приказ отсрочить забастовку на срок до шестидесяти дней («время, чтобы остыть»), или организовать тайное голосование среди рабочих, участвующих в забастовке.

В этом законопроекте многое отвечало интересам профсоюзов, но при этом он был враждебно встречен левыми. В первый раз в английском законодательстве вводилось юридически обеспеченное право принадлежать (или не принадлежать) к профессиональному союзу. Была запланирована защита против несправедливого увольнения. Наконец, законопроект отменял условия, согласно которым забастовки рабочих из сферы обеспечения газом, водой и электричеством во время действия их контрактов считались криминальным преступлением. В то время я была сторонником законопроекта, хотя у меня были сомнения по поводу некоторых его частей. Мы все осознавали, что предыдущее лейбористское правительство в своем «Месте раздора» отступило от своих предложений о реформе профсоюзов под совместным давлением профсоюзов и партии. Поэтому мы были обязаны внести необходимые изменения.

Философия законопроекта была путаной. Подразумевалось, что если профсоюзы будут утверждены в своих полномочиях, они будут дисциплинировать своих членов, уменьшая число несанкционированных забастовок, например, и используя свою промышленную силу регламентируемым и мирным образом. Но законопроект также усиливал позицию отдельных личностей, он был смешанным по своему характеру.

Тогда мы наивно полагали, что наши оппоненты будут играть по тем же правилам, что и мы. Так, мы полагали, что не будет ни массовой оппозиции по отношению к законопроектам, принятым демократически избранным правительством, ни массовых нарушений закона, как в случае с шахтерской забастовкой 1972 г. Мы не осознавали, что оказались вовлечены в борьбу с беспринципными людьми, чьи главные цели лежали не в сфере промышленных отношений, но в сфере политики. Лишь позднее, когда я была лидером оппозиции, я осознала, как глубоко экстремистски настроенные левые проникли в руководящие круги профсоюзов и почему эта «гигантская сила», о которой памфлет тори говорил в конце 1950-х, была теперь использована таким образом. Коммунисты знали, что они не могут вернуться в парламент, и решили продвигать свои идеи, пробравшись в руководство движением профсоюзов. И тот факт, что оба правительства, Вильсона и Хита, противостояли профсоюзам и проиграли, усиливало их влияние больше, чем если бы мы не оспаривали их силу с самого начала.

Роберт Карр сказал Британскому конгрессу тред-юнионов в октябре 1970 г., что главные аспекты законопроекта о промышленных отношениях обсуждению не подлежат. Второе чтение законопроекта было назначено на декабрь, в феврале и марте 1971 г. прошли массовые протесты и забастовки против него. Лейбористы использовали все средства, чтобы противостоять законопроекту, но в августе 1971 г. он должным образом вошел в свод законов. Британский конгресс тред-юнионов направил резолюцию, приказывая профсоюзам «разрегистрироваться». Таким образом, оставалось увидеть, когда закон вошел в силу в конце февраля 1972 г., каким будет его практический результат. Нам скоро предстояло это узнать.

Тем временем нас занимали другие проблемы. Некоторые полагают, что решение в феврале 1971 г. взять под контроль аэрокосмический департамент компании «Роллс-Ройс» обозначило первый разворот на сто восемьдесят градусов. Это не так. Незадолго до того, как компания сообщила правительству о непреодолимых финансовых проблемах, с которыми она столкнулась, мой избиратель сказал мне, что он обеспокоен судьбой компании. Я попросила Дэниса взглянуть на цифры. Однажды, приехав домой, я застала его зарывшимся в счетах за последние шесть лет. Он сказал мне, что «Роллс-Ройс» рассматривает расходы на исследование и развитие как капитальные вложения, вместо того чтобы относить их на счет прибылей и убытков. Это создавало проблему.

Несколько дней спустя я была внезапно вызвана на заседание кабинета и встретила ожидающего в приемной Фреда Корфилда, министра авиации. «Ты здесь зачем, Фред?» – спросила я. Он мрачно ответил: «Роллс-Ройс». Выражение его лица сказало все. На заседании мы услышали всю историю. К удивлению моих коллег, я подтвердила анализ, основываясь на том, что сказал мне Дэнис. Мы решили дать компании обанкротиться, но национализировать аэрокосмический департамент. На протяжении нескольких месяцев мы вели переговоры по поводу оригинального контракта с компанией «Локхид», которая и сама испытывала финансовые трудности. Можно было спорить об условиях и сумме, которую необходимо было обеспечить. Но думаю, что никто из нас не сомневался, что из оборонных соображений было важно сохранить мощность изначального авиационного мотора. А в долговременном ключе, конечно, это была «хромая утка», которая нашла силу улететь обратно в частный сектор, когда я была премьер-министром.

Это было за год до того, как начались серьезные экономические развороты на сто восемьдесят градусов – рефляция, промышленные субсидии, политика доходов и цен, – и отчуждение правого крыла консерваторов в парламенте и многих сторонников-тори за его пределами. Неспособность этих разворотов привести к успеху еще сильнее разделила партию и имела другие последствия. Возник инфляционный бум, ставший причиной подъема цен на недвижимость и огромного количества сомнительных финансовых спекуляций, порочащих капитализм и вместе с ним Консервативную партию. Позднее я вернусь к экономическим событиям. Важно учесть влияние на партию двух неэкономических вопросов: Европы и иммиграции.

Я всем сердцем была за вход Британии в ЕЭС, отъезд генерала де Голля из Елисейского дворца в апреле 1969 г. изменил наши перспективы. Его преемник Жорж Помпиду желал видеть Британию членом ЕЭС, и никто по эту сторону Английского канала не желал этого больше, чем премьер-министр Тед Хит. Многие политики, такие сильные парламентарии, как Майкл Фут, Питер Шор и Инок Пауэлл, – были против. Но деловой мир, пресса и общественное мнение были в целом за.

Формальные переговоры начались в Брюсселе в конце октября 1970 г. Джеффри Риппон давал отчеты Теду и комитету, а иногда и всем остальным членам кабинета. Не было сомнений, что стоимость вступления в ЕЭС будет высокой. По оценкам, лучшим, на что мы могли надеяться, были валовой взнос Британии в размере 17 процентов от совокупных расходов ЕЭС, пятилетний переход и три года так называемых корректив после этого. Чтобы ослабить неизбежную критику, Дж. Риппон надеялся договориться об особом условии пересмотра, который можно было бы осуществить, если бремя наших взносов в бюджет будет слишком обременительно. Но казалось, он не придавал этому большого значения, полагая, что мы сможем заново поднять этот вопрос вне зависимости от того, будет ли создан формальный механизм пересмотра.

Тогда Тед решил вопрос о стоимости вступления, сказав, что очевидно, что бремя будет настолько невыносимым, и нам следует прервать переговоры. Но весь этот вопрос о финансах следовало бы рассмотреть более тщательно. Европейский вопрос доминировал в отношениях Британии и ЕЭС на протяжении более десятка лет, и оказалось непросто снова его поднять.

Хотя Европейское сообщество сделало заявление во время переговоров о том, что «в случае возникновения неприемлемой ситуации в настоящем сообществе или в возросшем сообществе само выживание сообщества потребует, чтобы организации нашли справедливые решения», общие взносы Британии быстро росли. Лейбористское правительство 1974–1979 гг. не добилось никакого прогресса в их сокращении. Это пришлось позднее сделать мне. Кабинет вновь обсуждал эту тему в начале мая 1971 г., к тому времени переговоры явно «зашли в тупик». Оставались неразрешенные трудности по вопросу о льготных соглашениях относительно новозеландских продуктов (масла и баранины) и сахара из стран Содружества. Продолжался «бой с тенью» о роли фунта стерлингов в качестве международной валюты.

Реальной проблемой оставался бюджет. У нас было представление о том, что нам могут предложить: обещание уменьшить стоимость единой сельскохозяйственной политики и создание Фонда регионального развития, от которого Британия не имела бы выгоды. Это еще не было соглашением, которого мы хотели (обещания не положишь в банк), но в тот момент никто из нас не мог предсказать, какой тяжелой окажется ноша. Тед закончил дискуссию, сказав, что он планирует саммит с президентом Помпиду в Париже, чтобы прийти к соглашению.

Переговоры Теда с французским президентом шли два дня. Принимая во внимание все прошлые трудности с Францией, саммит воспринимался как настоящий его триумф. Вскоре после этого переговоры были завершены, открытыми оставались вопросы общей политики в области рыболовства, и в следующем месяце условия были одобрены кабинетом. Трудно было предположить, что решит парламент, ибо обе партии были глубоко разделены, ведь лейбористы отказались от своей прежней поддержки вступления Британии в ЕЭС. В конце концов, правительство решило провести свободное голосование среди консерваторов по вопросу о вступлении. Это смутило лейбористов, особенно когда шестьдесят девять парламентариев от их партии проигнорировали своего партийного организатора и проголосовали за, обеспечив большинство в 112 голосов. Но когда дело дошло до условий вступления, до победы было далеко. Законопроект прошел второе чтение о Европейском сообществе в феврале 1972 г. лишь при соотношении 309 к 301.

В то время вопросом, на который едва ли обращали внимание, был суверенитет, как национальный, так и парламентский, который с годами обретал все большую важность. По этому вопросу в июле 1971 г. в кабинете было проведено заседание, но лишь в контексте общего представления вопроса. Окончательные формулировки документа, параграфы 29–32 сегодня можно видеть как замечательный образец искусной путаницы, скрывающей фундаментальные вопросы. Особенно шедевральны два предложения: «Никоим образом невозможно размывание неотъемлемого национального суверенитета; предлагается разделение и укрупнение индивидуального национального суверенитета в общем интересе». И это: «Общее право останется основой нашего законодательства, и наши суды продолжат функционировать так же, как они функционируют в данный момент».

Я могу заявить, что не была способна тогда глубоко проникнуть в суть этих вопросов. Тогда мне, как и моим коллегам, казалось, что доводы о суверенитете, продвигаемые Иноком Пауэллом и другими, были теоретическими и использовались как риторические приемы.

В дебатах о статье 2 законопроекта Дж. Хау, генеральный стряпчий, дал, казалось, удовлетворительные гарантии по этому вопросу в ответ на критику со стороны Д. Уокера-Смита, сказав, что «в конце концов, если будет предложена отмена [закона о Европейском сообществе] целиком и полностью, исходный суверенитет парламента должен остаться неприкосновенным». Задав самому себе вопрос «Что случится, если в будущем парламентский законопроект непреднамеренно, в большей или меньшей степени, окажется в конфликте с законами Сообщества?», Джеффри сказал: «Суды… постараются в соответствии с традиционным подходом интерпретировать свод законов в соответствии с нашими международными обязательствами». Но что, если они не смогут прийти к согласию? Он витиевато продолжил:

«Это максимум того, что мы можем сделать, чтобы примирить неизбежный и постоянный суверенитет парламента в конечном итоге с предложением о том, что нам следует осуществлять наши договорные обязательства, чтобы обеспечить главенствующую роль закона Сообщества… Если по неосторожности возникнет любой конфликт такого рода, вопрос предстанет на рассмотрение перед правительством и парламентом…»{«Хансард», 13 июня 1972 года, том 838, статьи 1319–1320.}

Однако не эта проблема делала вопрос об Общем рынке таким для правительства трудным. Главной политической ошибкой было раздутие преимуществ, которые, как ожидалось, принесет членство в Сообществе. Что касается самого правительства, эта тенденция вынуждала министров принять и извинить ошибочную политику. Чтобы британская промышленность соответствовала требованиям Европы, нужны субсидии и государственное вмешательство в экономику, – таковы были аргументы в поддержку бюджета 1972 г.

А еще ослабленная валютная и налоговая политика оправдывалась тем, что высокий уровень роста экономики (примерно пять процентов) теперь был устойчивым в рамках нового европейского рынка с охватом 300 миллионов человек. Предполагалось, что конкуренция с Европой заставит профсоюзы действовать более ответственно. Что касается общественности, ожидания выгоды от членства в сообществе росли, а затем рухнули, когда экономические условия ухудшились, а нарушения в работе промышленности усилились.

Успех переговоров о вступлении Британии в ЕС и их ратификация парламентом оказали психологический эффект на Теда Хита. Его энтузиазм по поводу Европы перерос в страсть, превратившуюся с годами в одержимость, разделяемую большинством. Все меньше и меньше было разговоров о том, что было лучше для Британии, и все больше и больше – о важности быть хорошими европейцами.

В январе и феврале 1972 г. случились три события, требовавшие от правительства решения, но его не получившие: забастовка шахтеров, финансовые проблемы судостроительной компании «Аппер Клайд Шипбилдерс» и уровень безработицы, достигшей миллиона. Это всегда шок, когда безработица достигает такой драматичной цифры, как миллион.

Увеличение безработицы в 1971 г. стало результатом жесткой налоговой и валютной политики Роя Дженкинса в 1969–1970 гг. Поскольку валютная политика была значительно облегчена в 1971 г., во многом в результате отмены государственного контроля, мы могли бы тихо сидеть и ждать снижения уровня безработицы, начиная с 1972 г.

Тед никогда не верил в этот подход и недооценивал стимулирующий эффект отмены кредитного контроля. Он полагал, что были необходимы срочные финансовые меры, чтобы повысить спрос и уменьшить безработицу. И это убеждение влияло на все его решения без исключения. По иронии судьбы именно это вело к повышению инфляции, главные последствия которой проявились при следующем лейбористском правительстве, и, поскольку инфляция ликвидирует рабочие места, это вело к повышению уровня безработицы.

В частности, подход правительства к решению проблем компании «Аппер Клайд Шипбилдерс» вытекал из боязни последствий безработицы. Но это еще было уступкой активистам левого крыла. Когда мы впервые обсуждали проблемы компании в декабре 1970 г., кабинет согласился, что поддержка группе компаний «АКШ» больше оказываться не будет, хотя сохранялись кредитные гарантии при условии, что управление компании согласится закрыть «Клайдбанк ярд» и отделить «Ярроу Шипбилдерс» от остальной группы.

«Ярроу», бывшего важным поставщиком Королевских ВМС, казалось, можно было восстановить. Но к июню 1971 г. «Аппер Клайд Шипбилдерс Груп» обанкротилась, и было объявлено о ликвидации компании. Последовала забастовка протеста. В июле профсоюзы захватили четыре верфи «АКШ».

Новое совещание состоялось в кабинете осенью 1971 г. Правительство позволило втянуть себя в переговоры с профсоюзами. Экономический комитет кабинета согласился предоставить средства, чтобы не закрывать верфи, пока ликвидатор ищет решение, но только при условии, что профсоюзы обязуются организовать переговоры о новых методах работы. Некоторые мои коллеги критиковали это решение, обеспокоенные явной опасностью уступки на основе ничего не стоящих обязательств. Но деньги были предоставлены, и переговоры продолжились.

К этому моменту проблемы судостроения отступили на второй план, на первый вышла перспектива безработицы. В ноябре Тед Хит подтвердил в своем публичном выступлении, что «правительство намерено всецело и безусловно развивать экономику и снизить уровень безработицы». В январе 1972 г. безработица достигла роковой цифры в один миллион. 24 февраля на заседании кабинета экономический комитет согласился предоставить 35 миллионов, чтобы оставить три верфи открытыми. Дж. Дэвис признал, что у новой группы мало шансов преуспеть, и если бы уровень безработицы был ниже, он бы не рекомендовал предпринимать эти действия. Напряжение нарастало, но кабинет одобрил проект, и в конце февраля Джон объявил о решении правительства. Это был маленький, но незабываемо бесславный эпизод. Я частным образом обсудила это с Джоком Брюсом-Гардайном, который высказался очень язвительно по поводу этого решения. Он считал его непростительным поворотом на сто восемьдесят градусов. Я была очень обеспокоена.

Но у нас были и другие причины для волнений. При подготовке закона о промышленных отношениях мы уделили слишком много внимания достижению возможно лучшей правовой структуры и недостаточно тому, как мы будем отражать атаки в адрес наших предложений. Тот же подход доминировал и по отношению к угрозе, которую Национальный профсоюз горняков (НПГ) представлял для правительства и страны. Мы, конечно, знали, что в переговорах у шахтеров и работников энергетической промышленности на руках был козырь: они просто могли прекратить поставку электричества и промышленным предприятиям и населению. Забастовка работников энергетической отрасли в декабре 1970 г. была проведена после организации следственной комиссии под руководством лорда Уилберфорса, рекомендовавшего значительное увеличение заработков с февраля следующего года.

В НПГ, однако, была большая группа активистов, столь же сильно желавшая свалить консервативное правительство, сколько и поиграть промышленными мускулами, чтобы увеличить заработную плату шахтеров. НПГ провел голосование о забастовке в октябре 1970 г. и отверг предложения Национального управления угольной промышленности (НУУП). Опасаясь несанкционированных действий, кабинет уполномочил НУУП предложить выплату премий за производительность труда в середине 1971 г. НПГ снова отверг предложение, после чего Дерек Эзра, председатель НУУП, без консультации с министрами предложил выплатить премию немедленно и без привязки к производительности труда. Кабинет одобрил уже свершившийся факт. Возможно, министры продолжали следить за событиями, но, если они это делали, я ничего об этом не знала.

Только в начале декабря 1971 г. вопрос о заработной плате шахтеров снова возник в кабинете, и, как тогда казалось, довольно случайно. Ежегодная конференция НПГ в том году значительно пересмотрела правила, необходимые для проведения официальной забастовки, так что теперь было необходимо набрать лишь 55 % голосов, а не две трети, как было раньше. Голосование НПГ, которое все еще продолжалось, завершилось большинством голосов в 59 % за проведение забастовки. И все-таки никто не был обеспокоен всерьез, казалось, что наши запасы угля велики.

Такая самонадеянность оказалась неоправданной. На последнем перед Рождеством заседании кабинета Роберт Карр подтвердил нам, что НПГ действительно созывает общенациональную забастовку, которая начнется 9 января 1972 г. Кроме того, возникли проблемы по поводу заработков в газовой и электрической промышленности. Нужно было лишь выглянуть наружу, чтобы узнать, что зима заканчивается, со всеми вытекающими из этого последствиями потребления энергии. Но мы не провели серьезного обсуждения и ушли на рождественские каникулы.

Было еще предположение, что после Рождества забастовка может не состояться, но два дня спустя после ее начала стало очевидно, что она стала всеобщей. Тогда в кабинете прошло обсуждение, нужно ли нам прибегнуть к отсрочке – «времени, чтобы остыть», упомянутой в Законе о промышленных отношениях. Но было решено, что будет трудно доказать ее юридическую правомерность, ибо приказ об отсрочке забастовки мог быть выдан судом, лишь если была серьезная перспектива, что она облегчит достижение соглашения, что в данном случае было сомнительным. Оставалась возможность прибегнуть к голосованию, но не было оснований полагать, что голосование, проведенное в НПГ, приведет к иному результату, нежели требование продолжения забастовки. Это было неприятной демонстрацией слабости основных рычагов, которыми нас снабдил Закон о промышленных отношениях. Кроме того, отдельные составляющие закона должны были еще только войти в силу, а мы знали, что значительная часть общественности сочувствует шахтерам.