В орбите войны: Записки советского корреспондента за рубежом. 1939–1945 годы

Весть о новой попытке лондонских «мюнхенцев» договориться с Гитлером вызвала в Париже возбуждение, близкое к негодованию. Известный обозреватель Пертинакс писал на другой день: «Мы знаем, что в последние дни Вилсон стремился добиться финансовых, экономических и прочих льгот для гитлеровской Германии. Гитлер и Муссолини найдут и другие признаки того, что Чемберлен по-прежнему продолжает свой опыт умиротворения и не собирается противопоставлять силу силе».

Другой известный политический обозреватель Эмиль Бюре рассказал в газете «Ордр»: «Недавно один из моих друзей заявил мне, что с Польшей случится то же, что с Чехословакией. Чемберлен выдаст Польшу Германии. Каким путём? Отказав Польше в кредитах, в которых она нуждается, а также воздержавшись от заключения англо-франко-советского пакта, чтобы потом быть в состоянии заявить: «Без Советского Союза я не мог выполнить своих обязательств». Я восстал против такого пессимизма. Однако сегодня я должен признать, что всё происходящее в Лондоне свидетельствует о том, что мой друг прав».

Эти сомнения или даже неверие разделялись и некоторыми консервативными газетами. «Йоркшир пост», выражая мнение группы Идена, писала 24 июля: «Спустя четыре месяца после предоставления Польше английских гарантий переговоры с СССР, необходимые для их выполнения, зашли в тупик. В Берлине отметили ту неохоту, с какой Лондон вступил в переговоры с Москвой, отказ послать члена кабинета в Москву и длинные затяжки с ответами на замечания СССР. После отказа консультироваться с Советским правительством в 1938 году факты 1939 года могут подсказать Гитлеру, что английский кабинет не желает соглашения с СССР. Циркулируют новые слухи о попытках «умиротворения». Говорят не только о намерении представить германскому правительству кредиты и колонии, но и о том, что премьер-министр поставил целью добиться соглашения пяти держав, включая Польшу, но исключая СССР».

И в тот же день депутат-лейборист Веджвуд заявил своим избирателям: «Не будем закрывать глаза на тот факт, что в Англии имеется много людей, которые не желают союза с Россией. В Англии имеется «пятая колонна Франко», которая выступает против этого соглашения».

Проницательный, опытный, стареющий, но всё ещё неутомимый Ллойд Джордж, выступавший многократно за скорейшее заключение военного союза против агрессоров, опубликовал в самом конце июля статью в «Санди экспресс», которую начал с вопроса: «Кто же валяет дурака в англо-советских переговорах?» Чтобы ответить на этот вопрос, он воспроизвёл почти весь календарь этих переговоров, идущих уже четыре месяца.

15 апреля английское правительство направило своё предложение Москве, и та ответила через два дня. Лондон тянул три недели, чтобы в конце их подтвердить старое предложение. Советское правительство ответило через четыре дня, предложив заключить тройственный союз и предоставив гарантии всем государствам Центральной и Восточной Европы. Лондон опять молчал две недели, затем принял предложение о военном союзе, но воздержался от гарантий прибалтийским государствам. Советское правительство ответило через несколько дней. Лондон решил послать в Москву чиновника форин оффиса для «переговоров» с самым могущественным в военном отношении правительством, помощи которого он искал в моменты крайней нужды. Этот чиновник толкается в Москве свыше месяца, торгуется из-за второстепенных деталей. Между тем Данциг медленно поглощается фашистским удавом. Может быть, этим и объясняется задержка. Эго — продуманная и намеренная задержка, которую Чемберлен намерен использовать, чтобы избежать выполнения своих обязательств (в отношении Польши).

«Почему премьер-министр и Галифакс не отправились немедленно в Москву, как только СССР изъявил согласие заключить военный союз с западными державами для обуздания агрессоров? — поставил вопрос Ллойд Джордж и сам же ответил — Галифакс посетил Гитлера и Геринга. Чемберлен трижды летал к Гитлеру. Он поехал в Рим, чтобы подарить Муссолини официальное признание завоевания им Абиссинии и сказать, что Англия не станет мешать ему в войне в Испании. Но в более могущественную страну, которая предложила прийти на помощь Англии, они послали только чиновника министерства иностранных дел. Почему? Ответ может быть только один: Чемберлен, Галифакс, Саймон не желают никаких связей с СССР».

Это убеждение Ллойд Джорджа разделялось всей оппозицией в английском парламенте, руководителями и рядовыми членами профсоюзов, прогрессивными кругами Англии, а также Европы и Америки. Соглашаясь с его оценкой, мы воспроизвели, хотя и в общей форме, это мнение в газете. Наши друзья в Наркоминделе были также убеждены, что «мюнхенцы» намеренно обманывают нас: ведя открытые переговоры с Москвой, они тайно пытаются договориться с Гитлером.

Глава третья

1

В середине лета — оно было в 1939 году на редкость погожим — мною впервые заинтересовались за пределами нашей редакции. Меня вызвал к себе известный многим журналистам М.И. Щербаков и почти слово в слово повторил разговор, который вела со мной прошлой осенью К.Т. Чемыхина. Он дотошно расспросил, где и как овладевал я немецким языком, насколько хорошо знаю английский и чем занимаюсь в «Известиях». В газете уже появлялись мои обзоры иностранной, прежде всего, германской печати, заметки и даже статьи, и я не без гордости сослался на них. Щербаков дал мне анкету, попросив заполнить её тут же, затем предложил написать автобиографию. Когда я, справившись с поручением, принёс ему, он бегло просмотрел написанное и удовлетворённо отложил в сторону. На мой вопрос, зачем потребовалось ему моё жизнеописание, ответил с такой же иронической усмешкой:

— Пригодится.

— Кому и зачем?

Щербаков, вдруг посерьёзнев, спросил:

— Видишь, что происходит в мире?

— Вижу, — ответил я. — Судя по всему, скоро начнётся война.

— Ну вот, — сказал Щербаков и, взяв папочку с моей анкетой и автобиографией, сунул в ящик стола. — А спрашиваешь, кому и зачем.

— А какая связь?.. — начал было я, но Щербаков не дал договорить.

— Пока никакой, — ответил он, поняв, что я хотел спросить. — Просто нужно знать, кто и для чего годится…

То, что мой вызов к Щербакову как-то связан с грядущей войной, не только удивил, но и встревожил. У меня было небольшое воинское звание — комвзвода, по нынешнему — лейтенант, но Щербаков не имел никакого отношения к военному ведомству. Подумав и погадав, я вскоре отмахнулся от неприятных мыслей, не предполагая, конечно, что все последующие восемь лет моей жизни будут тесно связаны с этой войной.

Вскоре меня пригласили на Тверской бульвар, в ТАСС, где весёлый и говорливый заведующий ИНОТАССом Д.Д. Монин, рассыпая шутки и анекдоты, попытался выведать у меня, что я знаю о Германии, чем интересуюсь и насколько владею немецким языком. Под конец, видимо, удовлетворённый проверкой, как бы вскользь спросил, как отнёсся бы я к предложению поехать в Германию от ТАСС.

— В фашистскую Германию? — спросил я, будто была ещё какая-то иная Германия, и, не ожидая подтверждения, объявил: — В фашистскую Германию не поеду.

— Другой Германии пока нет, — напомнил Монин. Сам он до недавнего времени был корреспондентом ТАСС в Праге, рассказывал советским читателям о приходе в Чехословакию нацистских оккупантов, о разгуле фашистского террора и погромах, и ему пришлось покинуть страну и вернуться в Москву, как только гитлеровцы и их ставленники окончательно установили свой «порядок». — Другой Германии пока нет, — повторил он, — и, видимо, скоро не будет.

— Не поеду! — решительно подтвердил я.

Опять вернувшись к шуткам и анекдотам, Монин проводил меня до дверей своего большого кабинета и, прощаясь, попросил всё же подумать над тем, что он сказал.

Работа корреспондента ТАСС за рубежом, как просветили меня сведущие друзья, мало отличалась от той, которую делали мы в иностранном отделе «Известий». Она меня не пугала и не влекла. Правда, временами хотелось окунуться в политическую и бытовую атмосферу и особенно в соответствующую языковую среду, чтобы по-настоящему овладеть языком. Но враждебность к нацистскому режиму, которую испытывали мы тогда, исключала длительное пребывание в Германии. В газетах, получаемых нами, я искал только то, что усиливало моё отвращение и закрепляло враждебность к нацистам.

Вероятно, Монин, не дождавшись моего ответа, рассказал о нашем разговоре Щербакову, и тот снова пригласил меня.

— Я понимаю, что тебе не хочется ехать в нынешнюю Германию, — сказал он сочувственно и, не скрывая вздоха, добавил, повторяя слова Монина: — Но ведь другой Германии пока нет, а нам очень нужно знать, что в этой Германии делается.

— Ну корреспонденты многого узнать не могут, — возразил я. — Они следят за газетами да ходят изредка в министерство иностранных дел или пропаганды на пресс-конференции, где их кормят той же ложью.

— Это-то нам и нужно, — подхватил Щербаков. — Нам очень нужно знать, что они хотят навязать своему народу, а также другим странам. Они ведь пытаются мобилизовать не только германское, но и мировое общественное мнение в поддержку своей политики. Разве не так?

Щербаков совершенно правильно оценивал роль печати и радио — телевидение только начинало свои первые шаги и пока роли не играло. Даже диктаторы, решавшие важнейшие вопросы внутренней и внешней политики по своему разумению и желанию, старались расположить в пользу своих замыслов и действий широкие слои населения как внутри своих стран, так и за их пределами. При внимательном изучении этих пропагандистских шагов и мер можно было добраться до сути их намерений и целей.

— Мы тебя, конечно, не будем заставлять ехать в Германию, коль сам не хочешь, — сказал под конец Щербаков. — Но ты всё-таки подумай как следует об этом.

Вернувшись в редакцию, я отправился к Шпигелю советоваться. Он отрицательно покачал большой, сильно полысевшей головой.

— Только не теперь, — произнёс он и показал на пачку сообщений, лежавшую на его огромном столе. — Война начнётся вот-вот…

То, что война неизбежна и что она может начаться в любой день, было известно всем, кто следил за событиями в Европе. Мои записи и выписки отражали нарастающую напряжённость, в которой дипломатические манёвры и интриги переплетались с лихорадочными военными приготовлениями, захватившими практически все европейские страны.

Английские газеты сообщили 7 августа о возвращении из Берлина владельца ряда консервативных газет лорда Кэмзли, который побывал в германской столице, чтобы, как сказал он встретившим его корреспондентам, организовать обмен статьями между английской и немецкой печатью. В Берлине он встретился с Гитлером и Геббельсом. Разговор с ними был столь важен, что Кэмзли сразу же по прибытии в Лондон направился к премьер-министру, который напутствовал его перед отъездом в Берлин. По сообщениям информированных и информировавших Рейтера кругов, Кэмзли привёз предложение германского правительства о созыве конференции пяти держав (без СССР, но с участием США) для обсуждения обстановки в Европе. Лондон связался с Вашингтоном, намереваясь убедить правительство США принять участие в этой конференции. В английских правительственных кругах полагали, что такая конференция могла бы «разрешить все назревшие проблемы в удовлетворительном плане».

Французская «Эпок» опубликовала в тот же день сообщение своего берлинского корреспондента о том, что Германия быстрыми шагами приближается к кульминационному пункту своих военных приготовлений. Под ружьём уже находится 1.700.000 человек. К концу месяца это число вырастет до двух миллионов. Военное снаряжение отправляется из Гамбурга на восток, на Балтику. В начале августа в северо-западной Германии, близ голландской границы, начаты большие воздушные манёвры, в которых участвуют все типы самолётов, разыгрываются воздушные бои. Начались военно-морские манёвры в Балтийском море. В них участвуют новые линкоры «Гнейзенау» и «Шарнгорст», испытываются орудия этих линкоров. Проводятся манёвры танковых и моторизованных соединений. Усиление военных приготовлений сказалось на снабжении горючим гражданских машин — недостаток бензина ощущается в Берлине и других городах.

На другой день английские газеты опубликовали под большими заголовками сообщения о мобилизациях и военных приготовлениях в Германии и Италии. «Таймс» добавляла, что помимо оборонительных мероприятий, которые проводятся Англией и Францией, аналогичные меры приняты другими странами. Голландия усилила свою пограничную охрану, Румыния мобилизует солдат в армию, Турция начинает военные манёвры во Фракии. «Дейли телеграф» оповестила, что в европейских странах под ружьём находится уже 11 миллионов человек.

Среди этих сообщений, угрожавших трагической развязкой, комическим фарсом выглядели «переговоры», которые западные державы решили наконец начать с Москвой. Как записано в моей тетради, Чемберлен объявил в парламенте 2 августа, что английская военная миссия выедет в Москву для переговоров 5 или 6 августа. Гавас сообщил 3 августа, что французская военная миссия, которая должна направиться в Москву, выезжает завтра в Лондон для установления контакта с английской военной миссией. Обе делегации выедут в СССР 5 августа. Несколько позже Гавас уточнил своё первое сообщение. Военные миссии выедут в Москву не 5, а лишь 6 или 7 августа. Ещё не установлен точный маршрут, которым отправятся миссии. Они намерены миновать Германию, поэтому используют либо воздушный, либо морской путь. Рейтер на другой день передал, что обе миссии выезжают на специально зафрахтованном пароходе из Тильбери в Ригу, откуда поездом поедут в Москву. Поздно вечером Рейтер добавил: Сегодня вечером решено изменить маршрут миссий — их пароход пойдёт не в Ригу, а в Ленинград. (Миссии выехали из Лондона 8 августа, прибыли в Москву 11 и сели за стол переговоров 12 августа. Их руководители и члены были лишены каких бы то ни было полномочий, кроме поручения ознакомиться с советской точкой зрения и собрать максимально большую информацию. Им было приказано, как стало известно после войны, затянуть переговоры до 1 октября, уклоняясь от каких-либо решений или обязательств.)

Либо намеренно обманывая население, возлагавшее на эти переговоры большие надежды, либо рассчитывая оказать давление на Берлин, в Лондоне и Париже усиленно создавали впечатление, что договорённость с Советским Союзом практически достигнута, что остались лишь мелкие препятствия, после устранения которых тройственный союз, направленный против фашистской агрессии, станет действительностью, 18 августа Рейтер передал на все страны оценку московских переговоров, которую дал им близкий к английскому правительству дипломатический корреспондент «Таймс»: «Военные переговоры в Москве развиваются быстро и хорошо. В ближайшие дни будут сделаны последние шаги к заключению политической части оборонного соглашения. Распространяемые в последние дни слухи о конференции четырёх держав (Англии, Франции, Германии, Италии) не повлияли на ход переговоров в Москве».

Это сообщение удивило нас. Нам было известно, что переговоры фактически уже прерваны. Английские и французские делегаты, задав советским коллегам несколько десятков вопросов и получив на них ответы, вдруг объявили, что сами не в состоянии дать ответы на вопросы советской стороны, что им надо обратиться за этим в Париж и Лондон. Они потребовали для этого четыре дня.

Тем не менее английская консервативная и правая французская печать опубликовала 20 августа явно инспирированное сообщение из Москвы о том, что французская и английская делегации чуть ли не готовы подписать практически согласованную военную конвенцию. Известный публицист и редактор принадлежавшей, как и «Таймс», семье Асторов газеты «Обсервер» Гарвин утверждал, что московские переговоры развиваются благоприятно, но легонько журил английское правительство: «Переговоры продвигались бы ещё быстрее, если бы английская и французская делегации, не имеющие таких полномочий, как их советские коллеги, не были вынуждены обращаться за разрешением различных, даже мелких вопросов каждый раз в Лондон и Париж».

Газета английских коммунистов «Дейли уоркер», разоблачая намеренный обман правительства и поддерживающей его буржуазной печати, писала в тот же день, что всё это — ложь. Переговоры ещё очень далеки от завершения. Политические переговоры прерваны по настоянию английского правительства, которое отозвало Стрэнга в Лондон, а военные переговоры скованы тем, что английское правительство узко ограничило полномочия своей военной делегации. Перекликаясь с «Дейли уоркер», газета кооперативной партии «Рейнольдс ныос» дала объяснение поведению Лондона: «Английское правительство преднамеренно задерживало и задерживает заключение пакта с Советским Союзом, надеясь, что Польша пойдёт на уступки Германии».

А Ллойд Джордж с прежней неудовлетворённой настойчивостью вопрошал в «Санди экспресс»: «Я хотел бы, чтобы хоть кто-нибудь дал нам убедительное и честное объяснение, почему, несмотря на невероятно усилившееся напряжение, продолжаются задержки с заключением соглашения с СССР, в руках которого находится ныне ключ к разрешению международной ситуации?»

Призрак нового «Мюнхена» уже виделся в тревожных статьях тех публицистов, которых пугала зловещая бездеятельность Лондона и Парижа. Известный французский обозреватель де Кериллис писал в газете «Эпок»: «Многие из германских лидеров, во главе с Гитлером и Риббентропом, продолжают утверждать, что если Германия нападёт на Польшу, то Франция и Англия снова созовут свои парламенты, министры произнесут укоряющие речи, а дипломаты вручат ноты протеста. В Берлине полагают, что даже если Англия и Франция объявят Германии войну, то они едва ли пустят в ход все свои силы, ибо в наше парадоксальное время войны не объявляются и можно вести войну без её объявления, как и можно объявить войну, но не вести её. Возможно, что медлительность действий демократических держав будет такой, что Германия успеет захватить Данциг, «коридор» и Силезию. Захватив их, Гитлер снова наденет маску миротворца и предложит Франции и Англии мир и созыв большой конференции. Гитлер уверен, что англичане и французы, поставленные перед выбором — бомбы или конференция, — предпочтут конференцию». (Де Кериллис, как показали дальнейшие события, оказался проницательным пророком: когда десять дней спустя Германия напала на Польшу, Лондон и Париж объявили войну, но не вели её более восьми месяцев, пока Гитлер не двинул свои механизированные орды на Запад, сокрушил Францию и заставил английские войска убраться с материка!)

2

В один из тех тревожных вечеров — в иностранном отделе работу начинали во второй половине дня, а к вечеру поток сообщений увеличивался — Шпигель, вернувшись с какого-то приёма, таинственно поманил нас в свою комнатёнку и, велев покрепче закрыть дверь, встревоженным шёпотом сообщил, что в самые ближайшие дни в Москву прилетает Риббентроп.

— Риббентроп? Зачем? — почти в один голос вскричали мы.

Шпигель помолчал немного, словно колебался, выкладывать нам всё, что узнал от своих друзей на Кузнецком мосту, или воздержаться. Мы и сами чувствовали, понимали, что в советско-германских отношениях назревает какой-то поворот. Уже в апреле уменьшился поток антисоветских статей, который заливал страницы фашистской печати. В мае такие статьи появлялись уже изредка, преимущественно в провинциальной печати и в газетах, находящихся под нацистским контролем в других странах. В июне они совсем прекратились. В мае, июне, а затем в июле появлялись слухи о попытках Берлина установить контакт с Москвой. Поездка в Москву эксперта германского МИД по экономическим вопросам Ю. Шнурре была преподнесена фашистской печатью как событие большого значения, хотя наши газеты ограничились буквально двумя-тремя фразами. В последнее время германские газеты стали особенно старательно и широко расписывать торговые переговоры, которые тянулись уже несколько месяцев. Используя швейцарскую печать, Берлин распускал слухи о том, что торговые переговоры привели к установлению политических контактов между правительствами Германии и Советского Союза. Американцы сообщали о лихорадочной активности германского посла в Москве Шуленбурга, который будто бы ведёт с новым наркомом по иностранным делам переговоры о заключении какого-то важного политического соглашения, которое должно изменить характер германо-советских отношений.

— Говорят, Гитлер поручил ему подписать пакт о ненападении между Германией и Советским Союзом, — ответил наконец Шпигель.

Наше удивление ещё больше возросло.

— Гитлер поручил ему подписать пакт? Какой пакт?

— Просто пакт о ненападении, — сказал Шпигель. — Насколько мне известно, обе стороны обязуются не нападать друг на друга и не предпринимать враждебных действий, если какая-либо из сторон окажется втянутой в войну.

— А как же со Спиридоновкой? — спросил один из нас. На Спиридоновской улице, в особняке Наркоминдела, шли переговоры советской военной делегации во главе с наркомом обороны К.Е. Ворошиловым с военными делегациями Англии и Франции.

— Переговоры пока не прерваны, — ответил более осведомлённый Шпигель, — но они безнадёжно зашли в тупик. В Варшаве наотрез отказались от военного сотрудничества с нами и готовы оказать военное сопротивление, если наши войска во исполнение договора попробуют войти в Виленский коридор или Галицию. Бек (министр иностранных дел Польши), как говорят французы, предпочёл бы скорее договориться с Берлином, чем пойти на сотрудничество с нами.

На другой день мы получили официальное сообщение о подписании в Берлине советско-германского торгового соглашения, а ещё через день — 21 августа — около полуночи я, настроив, по обыкновению, радиоприёмник на волну Дейче Зендер — ночью слышимость была великолепной, — вдруг услышал несколько необычно торжественные «Ахтунг! Ахтунг!» (Внимание! Внимание!). Затем тот же голос с ещё большей торжественностью зачитал «безондере мельдунг» (особое сообщение): Правительство Великой германской империи и Правительство Советского Союза согласились заключить пакт о взаимном ненападении. Имперский министр иностранных дел фон Риббентроп прибудет в Москву в среду, 23 августа, для завершения переговоров.

Шпигель, выслушав мой рассказ о передаче Дейче Зендер, Только возбуждённо повертел головой и попросил прийти на другой день пораньше, чтобы посмотреть, как реагирует мир на это сообщение.

Оно, как, видимо, рассчитывали Риббентроп и Геббельс, попало в газеты всех европейских стран. На другой день германские газеты преподнесли его на первых полосах под самыми крупными и явно торжествующими заголовками. Буржуазные газеты других стран, ставившие под сомнение целесообразность и даже полезность соглашения с Советским Союзом, узнав о предполагаемом пакте, пришли в негодование. Они признавали право за Лондоном и Парижем вести переговоры с Гитлером, заключать сделки и подписывать договора, фактически направленные против СССР, но не допускали даже мысли о таком же праве для Москвы. Английские и французские политические деятели, призывавшие к соглашению с Гитлером, считая его носителем порядка в Европе, возмутились, узнав, что Москва пошла на соглашение с Берлином. Особенно большой шум подняли американские газеты, которые лишь несколько дней назад призывали Вашингтон и Лондон уговорить Гитлера пойти на «мирную конференцию» пяти государств, чтобы решить судьбу Европы без участия Советского Союза.

В той шумной и взволнованной разноголосице, которая заглушила 22 августа почти все остальные споры, можно было установить одно: сообщение, переданное Берлином, потрясло весь мир. «Лондон потрясён, — объявила во всю ширину полосы «Нью-Йорк таймс», — германо-советский пакт принят со злостью и остолбенением».

Английские газеты опубликовали берлинское сообщение под крупными заголовками. Рейтер передал из Вашингтона: Реакция ответственных кругов США такова, что Советское правительство, которому надоели месяцы бесплодной торговли с Англией и Францией, сыграло свою последнюю карту. Дипломатический корреспондент бивербруковской «Дейли экспресс» возложил вину на Варшаву. Известно, что Советское правительство глубоко возмущено отказом польского правительства согласиться на прохождение советских войск через польскую территорию в случае войны, даже если они будут посланы на защиту самой Польши. Польша продолжает занимать эту позицию до сих пор. Обозреватель либеральной «Ныос кроникл» Бартлетт полагал, что виновна не только Варшава. Нельзя забывать, указал он, что за этот исход ответственно и английское правительство, которое не приняло советского предложения о сотрудничестве, сделанного в марте и апреле, и с тех пор оказывало больше внимания Германии, чем СССР.

(Оно, как стало известно после войны, продолжало попытки договориться с Гитлером. В тот день, когда Лондон узнал о предстоящей поездке Риббентропа в Москву, Чемберлен дал согласие встретиться в ту же среду, 23 августа, со вторым человеком в гитлеровской Германии — Германом Герингом. Он должен был прилететь на маленький военный аэродром Бовингдон, недалеко от загородной резиденции премьер-министра Чеккерса, встречен Горацием Вилсоном и доставлен в Чеккерс для переговоров с Чемберленом. Эти переговоры должны были решить судьбу Польши и будущих англо-германских отношений. Вилсон, английский посол в Берлине Гендерсон и шведский делец Далерус, давний друг Геринга, приготовили всё для нового сговора. Однако Гитлер, не доверяя Герингу, в последний момент запретил ему лететь в Англию, считая, что достаточно оказывать давление на Чемберлена через сочувствующих Германии Гендерсона и Вилсона. Помощник Галифакса Оливер Гарвей записал тогда в своём дневнике: «Меня ужасает новая попытка Мюнхена с неизбежной продажей поляков. Гораций Вилсон трудится над этим с настойчивостью и усердием бобра».)

Вечером 22 августа Рейтер, часто игравший роль рупора английского правительства, изложил мнение своего дипломатического обозревателя, который, рассказывая о мерах, принятых правительством, вновь напомнил о желании Лондона договориться с Германией. Правительство, утверждал он, придерживается того взгляда, что в затруднениях, возникших между Германией и Польшей, нет ничего такого, что оправдывало бы применение силы, могущее повлечь за собой европейскую войну со всеми вытекающими из неё трагическими последствиями. Как уже неоднократно указывал премьер-министр, в Европе нет таких вопросов, которые не могли бы быть решены мирным путём. Английское правительство так же, как и всегда, готово оказать помощь в создании таких условий.

А ещё позже было записано сообщение американского корреспондента, который сообщал за океан: В информированных берлинских кругах утверждают, что английский посол Гендерсон вылетел в Берхтесгаден к Гитлеру с планом раздела Польши. Этот план предусматривает передачу Германии Данцига, «польского коридора» и некоторых других польских территорий при условии сохранения нынешней Польши.

И почти тут же Рейтер подтвердил, что Гендерсон посетил Гитдера, которому передал «письменное сообщение английского правительства».

Уже перед уходом домой я прочитал последнюю весть, переданную ДНБ: Риббентроп в сопровождении 32 человек прибыл вечером в Кёнигсберг по пути в Москву. В Кёнигсберге делегация переночует, чтобы завтра утром вылететь дальше.

Когда на другой день я пришёл в редакцию, Шпигеля в редакции не оказалось. Он отправился, как сказали мне, «встречать немцев». Вернулся он примерно через два часа несколько возбуждённый, сразу же отправился к Селиху рассказать о виденном и лишь после этого позвал нас к себе. По его словам, два германских самолёта приземлились на Центральном аэродроме в Москве, немцы вылезли из них и сгрудились за спиной прилизанного худого блондина с мешками под глазами: это был Риббентроп. Посол Шуленбург представил его В.М. Молотову, который приехал встречать их, итальянскому и японскому послам, работникам Наркоминдела. После короткого разговора наркома и германского министра Риббентроп сел в машину посла и поехал в германское посольство. Встречавшие его советские представители отправились по своим делам. Встреча была короткой, сдержанной, сугубо официальной.

Несколько позже нам стало известно, что в Кремле начались советско-германские переговоры. Хотя они велись в кабинете В.М. Молотова, в них участвовал И.В. Сталин, а с германской стороны посол Шуленбург и сопровождавшие Риббентропа лица. Около семи часов немцы уехали — пришло время ужина — и вернулись к десяти, чтобы продолжить переговоры. Нас предупредили, что будут «важные официальные документы», которые придётся публиковать. Мы догадывались, что эти документы следует ожидать поздно ночью, полагали, что они пойдут на первую полосу, поэтому готовили номер, как обычно, особенно внимательно изучая реакции иностранной печати на сенсационный приезд Риббентропа в Москву для подписания советско-германского пакта о ненападении.

Вопреки обыкновению, мы в ту ночь, сдав в набор, а затем вычитав набранный текст коммюнике о советско-германских переговорах и договора о ненападении, не собрались в комнате Шпигеля, чтобы обсудить наиболее важные моменты документов и сделать необходимые выводы для своей работы. Хотя договор только обязывал стороны, подписавшие его, не нападать друг на друга и не участвовать во враждебных действиях, предпринятых против них третьей стороной, он означал коренной поворот как в советской, так и в германской политике. Это повергло всех нас в изумление и вызвало даже растерянность, и мы, встречаясь друг с другом взглядами, только пожимали плечами или разводили руки.

И когда на другой день было сказано, чтобы отдел приготовил передовую, а Шпигель поручил мне набросать «первый вариант» (он не любил распространённое слово «болванка»), я, естественно, обратился к нему:

— А что писать?

Вместо ответа он повёл меня к Селиху, занимавшему тесную комнату рядом с секретариатом. У Селиха были давние тесные отношения с К.Е. Ворошиловым, он встречался с ним и знал, конечно, больше, чем мы. Изложив ему наши трудности, Шпигель попросил подсказать, что писать в передовой. Селих, любивший поговорить вообще и показать свою осведомлённость, рассказал о том, как посланцы Гитлера хотели вписать в договор слова о германо-советской дружбе, которые были отвергнуты самим И.В. Сталиным, какие тосты произносились во время ужина и какие анекдоты рассказывались. По его словам, К.Е. Ворошилов оценил договор с Германией как «передышку», подобную той, какую Советская Россия получила в 1918 году, заключив Брестский мир. «На западных союзников надежды никакой нет, — сказал он. — Поэтому чем длительнее передышка, тем лучше для нас». Что касается передовой, к которой мы снова вернулись, то Селих посоветовал держаться текста коммюнике и договора, но не противопоставлять советско-германский договор зашедшим в тупик советско-англо-французским переговорам.

— Разве они будут продолжаться? — спросил Шпигель.

— Климент Ефремович готов продолжать их, — ответил Селих. — Но ведь это зависит и от его партнёров.

3

Буря негодования, которую разыграла в день опубликования советско-германского договора печать Западной Европы и США, оказалась менее громкой и яростной, чем мы ожидали. В визгливом потоке ругательств почти сразу послышались голоса, здраво оценивающие неожиданный и смелый шаг советского руководства, и я с удовлетворением записал их в свою тетрадь.

Известная американская журналистка Дороти Томпсон, выступая 24 августа по радио, признала, что пакт о ненападении является величайшей победой Сталина. Поездка Риббентропа в Москву показала, что Германия напугана. Советское правительство относится с недоверием к Англии и Франции и стремится к нейтралитету в предстоящей войне.

С ней перекликался не менее известный французский обозреватель Зауэрвейн, который писал в «Пари суар»: «Политика Сталина глубока и гибка. В данный момент он очевидно мстит за Мюнхен, тот самый Мюнхен, в котором урегулирование европейских проблем проходило без участия Советского Союза».

Соглашаясь с этим, «Манчестер гардиан» подчёркивала в тот же день, что события последних лет внушили Советскому правительству глубокое недоверие к французской и британской политике в отношении агрессии. Нельзя ожидать, что СССР так легко простит Чемберлену его политику, которая ставила целью вытолкнуть СССР из Европы.

Известный обозреватель Бартлетт выразился в «Ньюс кроникл» ещё резче: «Новый германо-советский пакт лишний раз указывает на безрассудность британского правительства, давшего гарантии Польше и Румынии, которые оно не могло выполнить без советской помощи. Британское правительство отвергло советское предложение о совещании министров шести наиболее заинтересованных государств, сделанное ещё в марте, и нашло предлоги, чтобы отклонить советское предложение о заключении пакта между Англией, СССР и Францией, сделанное в апреле. Никто не может предсказать, какой ценой крови и унижений должна заплатить Англия за антисоветские предубеждения британского правительства и его союзников».

В той же газете и в тот же день Ллойд Джордж признал, что Англия в значительной мере ответственна за создавшееся положение. «Мы топтались без толку на месте свыше пяти месяцев, потому что не хотели заключать соглашение с СССР».

Французские буржуазные газеты старались напугать Гитлера. Правая «Тан», назвав шаг Гитлера «изменой», писала: «Пакт означает отказ Германии от натиска в сторону балканских стран, от её планов в отношении Украины и от её надежд на выход к Чёрному морю, отказ от всего того, что составляло основу германской экспансии в сторону Востока. Этот шаг означает также конец антикоминтерновского пакта, направленного против Советского Союза, поскольку антикоминтерновский пакт становится теперь беспредметным».

Это же пытался проповедовать в «Пти паризьен» и Люсьен Бургес: «Московский договор аннулирует антикоминтерновский пакт и ставит Германию в совершенно новые политические условия. Неожиданная дружба между Германией и СССР наполняет удивлением японцев, испанцев, венгров и будет иметь последствием новую перегруппировку среди государств, которые видели в Германии главным образом антикоммунистическую державу».

Политическая обстановка в мире резко и решительно изменилась. Пакт, как писала американская «Джорнэл оф коммерс», повысил роль России в мире, облегчил её положение в Европе и укрепил позиции в Азии. Американские обозреватели особо подчёркивали, что советско-германское соглашение изолирует Японию и ставит её перед трудным решением. Япония будет вынуждена либо достигнуть соглашения с Москвой, либо существенно увеличить свои вооружённые силы на северных границах Маньчжурии, а это неизбежно ослабит её позиции в Китае.

Предсказания американских обозревателей сбылись неожиданно быстро. Через два дня японское агентство Домен Цусин передало обнародованное от имени правительства секретарём кабинета Ота заявление: «Японское правительство будет проводить самостоятельную независимую политику. В связи с новым положением, которое возникло после подписания германо-советского пакта о ненападении, правительство решило отменить ранее выработанный курс дипломатии по отношению к Европе. В настоящее время вырабатывается совершенно новый курс политики».

Новый курс нуждался в новом правительстве, и ещё через два дня Домей Цусин передало сообщение: Сегодня в 9 часов утра состоялось экстренное заседание кабинета министров. Принято решение: «Кабинет Хиранума принимает на себя ответственность за то огромное влияние, которое оказало на японскую политику заключение пакта о ненападении между Германией и СССР. Вследствие этого кабинет решил выйти в отставку в полном составе». После заседания Хиранума немедленно отправился с докладом к императору. Император принял отставку правительства.

4

Тем временем Лондон продолжал лихорадочные попытки договориться с Берлином, оказывая одновременно нажим на Польшу. После встречи с Гитлером в Берггофе английский посол Гендерсон вылетел с его предложениями в Лондон. Немедленно по прибытии он был принят Чемберленом в присутствии Галифакса и постоянного заместителя министра иностранных дел Кадогана. Ответ на предложения Гитлера Чемберлен поручил писать своему советнику Вилсону. Но ответ, составленный им, оказался настолько капитулянтским, что кабинет, как рассказал в своих дневниках Оливер Гарвей, отверг его. Была выделена другая группа составителей: сам премьер-министр, Галифакс, Саймон, Батлер (заместитель Галифакса) и Кадоган. Они просидели над проектом ответа до часу ночи и разъехались по домам, не составив его. На другой день кабинет собирался несколько раз и расходился, не сумев договориться об ответе. Посол Гендерсон, которого даже в форин оффисе считали добровольным агентом Гитлера, старался воздействовать на министров в духе, угодном Берлину. Ему активно помогал Вилсон.

В этот день — 28 августа — варшавский корреспондент «Ныо-Йорк геральд трибюн» передал своей газете, что Англия и Франция только что обратились с запросом к польскому правительству о возможности компромисса между Польшей и Германией на условиях удовлетворения требований Берлина относительно Данцига и «польского коридора». Польские официальные круги пригласили представителей печати и заявили, что Польша не может принять предложения, которые сделали Англия и Франция от имени Германии. Польша, указали официальные круги, не забыла прошлогодние переговоры в Мюнхене относительно Чехословакии. Поляки не верят Чемберлену. Более того, многие поляки заявляют, что Чемберлен является более опасным врагом Польши, нежели Гитлер.

Лихорадка военных приготовлений захватила почти всю Европу. Германское радио известило 26 августа население, что с завтрашнего дня отменяется ряд пассажирских поездов, вводится десятидневный перерыв связи населения с войсками. Объявлен приказ Геринга о запрещении полётов над германской территорией всех гражданских самолётов и прекращении воздушной связи с заграницей. Почти одновременно Гавас передал из Варшавы: «По всей Польше проводится мобилизация военнообязанных. Полагают, что около миллиона человек уже находится под ружьём. Проведена реквизиция автомашин. Проводятся меры по промышленной и экономической мобилизации». Французское радио объявило, что в Париже проводятся необходимые военные приготовления. Толпы стоят у афиш, объявляющих о призыве новых категорий резервистов. У Лувра возы с сеном и стружкой — упаковываются для вывоза в безопасные места картины. Американский корреспондент сообщил, что все французские газеты публикуют указания на случай бомбёжки с воздуха, и добавил, что среди населения распространено мнение, что всё это — только жуткая нервотрёпка, которая кончится так же, как в прошлом году — соглашением с Гитлером и триумфальным возвращением главы правительства в Париж, где его встретят с ликованием.

Правительство воспользовалось обстановкой, чтобы расправиться с коммунистами. Министр внутренних дел Сарро приказал закрыть «Юманите» и левую «Се суар», редактируемую Луи Арагоном. В Париже и окрестностях запрещены митинги коммунистов. В северных департаментах Франции произведены их аресты. В Лилле полиция произвела обыск в местном отделении общества друзей Советского Союза. Конфискованы все брошюры об СССР.

29 августа вечером Рейтер подробно изложил выступление Чемберлена в парламенте. Описав, когда и куда летал посол Гендерсон и как кабинет обсуждал гитлеровские предложения, премьер-министр воздержался от оглашения как этих предложений, так и ответа английского правительства, но сказал, что Гитлер ищет соглашения с Англией, как и Англия с ним. Затем Чемберлен сообщил, что воздушная оборона страны приведена в состояние боевой готовности, создана сеть пунктов противовоздушной обороны, эскадрильи военной авиации укомплектованы и доведены до состояния военного времени, корпус наблюдения занял свои посты, и вся служба наблюдения и оповещения находится в состоянии готовности днём и ночью. Весь британский военно-морской флот готов перейти на дислокацию военного времени.

Члены палаты общин, мало что понявшие, по словам корреспондентов, о чём велись переговоры с Гитлером и что они дали, встретили сообщение о военных приготовлениях дружными аплодисментами. Оппозиция одобрила поведение правительства. Гринвуд от имени лейбористов не выдвинул никаких возражений, воздержался от критических замечаний и пожелал правительству успеха. Лидер либералов Синклер поддержал его и, намекая на капитуляцию в Мюнхене год назад, добавил: «Мы не можем идти от одного сентября к другому».

На нью-йоркской бирже, как было сообщено немного позже агентством Ассошиэйтед Пресс, резко повысился курс акций всех важнейших отраслей промышленности, прежде всего сталелитейной, автомобильной, судостроительной и авиационной, а также нефтедобывающей и нефтеперерабатывающей. Все они тесно связаны с военным производством, и торговцы смертью, как отметил я в своей тетради, почувствовали скорую и жирную добычу!

30 августа мною записаны лишь два коротких сообщения. Одно из Лондона: Английское, французское и польское правительства приняли предложение голландской королевы и и бельгийского короля о посредничестве в созыве конференции пяти держав — Англии, Франции, Польши, Германии и Италии. Другое из Нью-Йорка: Прибывший сюда новый английский посол лорд Лотиан заявил, что Англия стоит за «мирный: пересмотр карты Европы».

В ночь с 31 августа на 1 сентября мы задержались в редакции, встревоженные и озадаченные удивившим нас сообщением берлинского радио. Поздно вечером оно почти паническим тоном объявило, что польские части атаковали два германских пограничных города, захватили радиостанции и таможни. Сначала мы не уловили, о каких городах идёт речь. Но пять минут спустя радио повторило своё сообщение, а затем повторяло его снова и снова, будто хотело взбудоражить слушателей, подобно тому, как набат будоражит население, сзывая его на пожар.

Польский военный отряд, как утверждало берлинское радио, захватил радиостанцию в Глейвице и передал на польском и немецком языках воззвание браться за оружие и воевать против Германии. Другой польский отряд занял таможенное управление в Оппельне, которое удалось освободить лишь после полуторачасового боя. (Оба нападения, как достоверно установлено позже, были организованы гестапо и военной разведкой по прямому указанию Гитлера, чтобы дать ему повод обвинить Польшу в «агрессии» против Германии.)

Уже на рассвете французское радио, ссылаясь на сообщения из Варшавы, передало, что германское вторжение в Польшу началось и польская территория обстреливается артиллерией сразу во многих местах. Минут десять спустя оно было повторено с добавлением, что германская авиация бомбардировала пять польских городов. Варшавское радио вскоре уточнило, что германские войска атакуют польские границы на севере, западе и юге, что Гдыня бомбардируется с моря. Сообщение было прервано кратким предупреждением, что германские бомбардировщики приближаются к Варшаве. Вскоре Гавас подтвердил по радио: «Польские источники сообщают, что сегодня рано утром германские эскадрильи бомбардировали Варшаву. Германская авиация бомбардировала также Краков, Луцк, Гродно, Вильно, Вяла Подляска и Гдыню».

В тот день я ушёл домой — на Малую Никитскую (ныне улица Качалова) уже утром. Ночью прошёл дождь, и над пробуждавшейся Москвой летели низкие тучи. На пустынном Тверском бульваре шумно копошились воробьи. Москвичи только просыпались, не ведая ещё, что началась война. Из окна нашей комнаты на восьмом этаже я смотрел на мокрые крыши, тёмные островки зелени. В сыром тумане смутно проглядывали Воробьёвы горы. Дым дальнего завода сливался с низкими чёрными тучами. Передо мной лежала Москва, близкая и дорогая сердцу каждого русского, советского. Я боялся за неё, за москвичей, которые выбирались на мокрые улицы, недовольно оглядывая небо. Мы только начинали обеспеченно жить, и эта война несла угрозу, которая ощущалась всеми подсознательно, интуитивно.

Едва отдохнув, я пришёл в редакцию около часа дня и забрал все полученные утром радиограммы. ДНБ передало обращение Гитлера к армии. Польское государство, говорилось в нём, отказалось от предложенного мной мирного урегулирования добрососедских отношений. Вместо этого оно взялось за оружие. Польша больше не хочет уважать германских границ. Чтобы положить конец этому насилию, не остаётся никакого другого средства, как ответить насилием на насилие.

За этим следовало сообщение о том, что германские войска перешли польскую границу в различных местах. Соединения германских военно-воздушных сил отправились бомбить военные объекты в Польше. Германский военно-морской флот взял под свою охрану Балтийское море.