Новая история стран Азии и Африки. XVI–XIX века. Часть 1

К началу XVI в. общественный строй стран Востока, несмотря на существенные различия социальных порядков по странам и континентам, имел много сходных черт. Если на Западе частное лицо (феодал) или особый институт (церковь, город) могли при определенных обстоятельствах противостоять государству и его суверену, то на Востоке это было практически исключено, хотя и допускались расхождения между светской и религиозной властью, чаще всего (особенно у мусульман) снимавшиеся объединением этих властей в одних руках. Точно также преобладала тенденция доминирования государственной собственности над частной, вплоть до полного сращивания власти и собственности. Замкнутость любой общины (соседской, патриархальной, этнической, конфессиональной) была доведена до абсолютной. И также более ярко, чем на Западе, была выражена связь человека с конкретным занятием. В Индии и примыкающих областях это нашло свое воплощение в кастовой системе, в других странах – в монополизации того или иного вида труда какой-либо этнической, религиозной, земляческой группой, а также – племенем или кланом.

Вопреки мнению «западников», частное лицо на Востоке также обладало определенными правами и могло их отстаивать (в религиозном, феодальном, племенном или ином суде), но только не вступая в конфликт с государственной или религиозной властью. Оно имело права собственности на свои землю и имущество, однако государство оставалось верховным собственником и распорядителем любого имущества, да и религиозные обязанности существенно ограничивали собственника, вынужденного помимо государственных податей, выплачивать религиозные налоги и нести прочие затраты в соответствии с предписаниями религии. Кроме того, свободное население, к которому относится все вышесказанное, не составляло, как правило, большинства ни в одной из стран Востока. Преобладали обычно крестьяне, связанные путами личной или долговой зависимости, клиенты или вольноотпущенники, обязанные нести те или иные повинности по отношению к господину. Распространено было и рабство, редко – за долги, обычно же – формируемое за счет военнопленных, жителей завоеванных или ограбленных при набеге земель, преследуемых общин и этносов. Положение рабов было различным в разных государствах, но, как правило, лучше было положение тех, кто находился в частном, а не в государственном владении.

Помимо патриархально-общинных, рабовладельческих и феодальных отношений, существовало немало переходных стадий между ними, а также – всевозможных исторически возникших форм социального неравенства. К ним относились, прежде всего, кастовое неравенство, приниженное или неравноправное положение тех или иных этнических, конфессиональных и иных групп. Особым случаем социального неравенства были привилегии (политические, экономические, моральные) одних племен или групп населения в ущерб другим, либо когда-то побежденным первыми, либо обязанным им подчиняться в результате каких-то событий, соглашений или даже преданий. Иногда такое положение возникало вследствие целенаправленной политики властей. Примером могут служить свободные и податные племена Магриба, среди которых первые, составлявшие не более 10 % жителей, не платили налогов, но за это помогали властям их собирать, именуясь при этом «люди правительства» (ахль аль-махзен), а остальные за все платили, именуясь «подданными» (райя).

Сложную проблему почти для всех государств Востока представляли кочевники и горцы. История Востока неоднократно прерывалась и даже обращалась вспять нашествиями кочевых народов, приводивших к разрушению производительных сил, опустошению гигантских территорий, гибели населения. Именно таковы были гигантские вторжения гуннов в III в. и монголов в XIII в., пришедших из Азии в Европу. Исключением, пожалуй, были арабы, распространившиеся от юга Франции до севера Индии, но, как правило, не столько разрушавшие экономику и культуру завоеванных стран, сколько поставившие их себе на службу и создавшие на этой основе замечательную цивилизацию. Впрочем, и в рамках этой арабо-исламской цивилизации совершались движения огромных масс кочевников, имевшие разрушительные последствия. К XVI в. таких нашествий уже не было. Однако само наличие кочевого элемента в любом восточном обществе способствовало его нестабильности. Связанные со скотоводством и перманентной войной за пастбища и скудные в условиях пустынь и степей жизненные блага, отличные военные профессионалы с рождения, кочевники, жившие по законам патриархальной военной демократии, обычно презирали оседлое население, считали его «податным быдлом», способным лишь платить налоги. Вместе с тем они, как правило, завидовали богатству оседлых жителей, особенно горожан, и навязывали им свое «покровительство» и «защиту». Для властей кочевники обычно были наиболее беспокойной частью населения, упрямо старавшейся жить по своим правилам и способной на непредсказуемые перемещения и быстро вспыхивавшие мятежи.

Не менее трудно складывались отношения властей с горцами, которые также жили патриархальными общинами, племенами и кланами, редко когда признавали над собой чью-либо власть и отличались еще большей воинственностью, чем кочевники. Берберы Магриба, курды Ближнего Востока, черкесы и чеченцы Северного Кавказа, йеменцы, афганцы и другие горцы Востока ревниво оберегали свои порядки и обычаи, свой образ жизни и социальный быт. Власти старались по возможности не вмешиваться в их дела, опасаясь их вошедшей в поговорку непокорности. В связи с этим горцы, как и кочевники, фактически сохраняли свой уклад жизни, свои культурно-лингвистические и бытовые особенности, представляя внутри обществ тех государств, в которые они входили, специфические социумы со своей структурой, традициями, внутренними отношениями и механизмами самоуправления, со своим фольклором, преданиями и менталитетом.

Такое положение способствовало еще большей социокультурной и иной дифференциации населения Востока, ибо, помимо классового, группового, этнического (в том числе на племена и кланы), религиозного деления населения, большое значение приобретало и его региональное размещение. Жители разных регионов и областей (морского побережья или речных долин, горных ущелий или оазисов, плодоносных или безводных равнин), даже не отличаясь друг от друга по культуре, языку и подданству, отличались по образу жизни и типу хозяйства, а также – по тяготению либо к крупным городам (обычно – центрам политической и религиозной власти), либо – к оплотам горцев и стойбищам кочевников (как правило, настроенных оппозиционно).

Перемещения кочевых племен, вызванные чисто природными факторами (пересыханием рек, истощением пастбищ, болезнями, засухой и т. п.), иногда сопровождались дезурбанизацией ранее процветавших районов, сменой ландшафта и населения. К этому же вели войны и эпидемии. Но в целом к XVI в. такие явления были редки. Более характерным для Востока того времени было закрепление за той или иной областью определенной экономической специализации, например – зернового хозяйства на равнинах, садоводства в горах, пальмоводства в оазисах, ремесел и торговли – в городах, скотоводства – в степных и пустынных районах. Длительное сохранение этой специализации сопровождалось и консервацией соответствующих профессий в руках жителей конкретной области. Таким образом, разделение труда по этническому, конфессиональному и иному традиционному признаку дополнялось еще и региональной дифференциацией, что усиливало хозяйственные барьеры между регионами и земляческие связи внутри каждого из них.

Застойному, неподвижному характеру сложившихся на Востоке порядков способствовали, как уже отмечалось, относительное материальное благополучие большинства восточных государств и самоуверенность их правителей, не видевших смысла чему-либо учиться у других. «У меня есть все, – писал китайский император XVIII в. Цзяньлун английскому королю Георгу III. – Я не ценю искусных и диковинных вещей и не буду пользоваться изделиями твоей страны». Подобная позиция, учитывая абсолютный характер власти правителя, обрекала Восток на изоляцию и застой, на гибельное самолюбование в духе известной фразы Фауста «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» В условиях всесилия государства любое, даже самое абсурдное и невежественное, мнение его главы было непререкаемо.

Помимо личностного фактора и зависимости от произвола деспота, доминирование государства (как выше отмечалось, объективно сложившееся на Востоке) сказывалось на экономике и социальном климате весьма негативно. Причем происходило это по самым разным направлениям исторического развития.

Наметившееся в XVII–XVIII вв. ослабление ряда восточных деспотий было связано с эпохой Великих географических открытий XV–XVI вв. Они способствовали, с одной стороны, перемещению торговых путей и центров на берега Атлантики, что обрекло на подрыв и запустение старые караванные и морские пути из Европы на Восток, а с другой – «революции цен», связанной с наплывом золота и серебра из колоний, захваченных европейцами в Америке и Африке. Только в Севилью в 1503–1660 гг. было открыто ввезено из американских колоний 185 тонн золота и 16886 тонн серебра! Причем нелегально, по ряду данных, было ввезено намного больше. Однако это вовсе не способствовало, как можно было предположить, сказочному обогащению Испании. Именно «проклятие золота» превратилось в исходную точку трагической смены в истории страны ее «золотого века» на последующие века упадка и нищеты. Произошло это потому, что почти все золото и серебро тотчас тратились на оплату долгов голландским и итальянским банкирам, на закупку оружия и снаряжения в Германии и Франции, на финансирование военных операций в Европе, Африке, Америке, на Ближнем и Дальнем Востоке, на выдачу жалованья солдатам и офицерам, особенно наемникам. Нехватка средств даже вынудила короля Филиппа трижды за 40 лет объявлять государство банкротом.

«Революция цен» вследствие притока золота и серебра в равной степени поразила тогда и Европу, и Восток. Но там, где было развито товарное производство (в Англии и Нидерландах в первую очередь), это лишь обогатило производителей, чья продукция стала намного дороже. Иными словами, был дан очередной толчок росту капитализма и разложению феодализма, ибо в массовом порядке разорялись те, кто преимущественно покупал, а не производил, т. е. дворянство и феодалы, бюрократия и военные. По иронии судьбы, именно потери Испании от «революции цен» были в Европе наиболее значительны. Но наиболее негативны были последствия этого на Востоке. В Османской империи, особенно тесно соприкасавшейся с Европой в XVI–XVII вв., цены выросли примерно 6 раз, в Индии в XVIII в. – на 50 %. В Китае, где в 1570 годы был введен единый налог, каковой необходимо было уплачивать серебром, наблюдалась наиболее значительная «серебряная интервенция»: несмотря на отдаленность Китая от Европы и ограниченность связей с ним, постепенно серебро из Америки потекло через Европу в Китай и другие страны Азии благодаря активности венецианских, португальских и османских (преимущественно армянских и греческих) купцов. С конца XV по начало XVII в. в Азию, главным образом в Китай, поступало ежегодно до 285 тонн серебра.

Однако тогда, в XVI–XVIII вв. товарооборот с Европой был еще незначительным и покрывал всего несколько процентов даже таких открытых для европейцев стран, как Индия, Индонезия, Цейлон. Другие же – Япония в 1635 г., Сиам в 1688 г., Китай в 1757 г. – просто закрыли свои рынки для европейцев. Тем не менее определенные потрясения испытала экономика почти всех стран Востока, что сказалось и на социальных процессах. Государство везде на Востоке старалось сдерживать рост цен, регулируя их в интересах потребителя, но ничем не стимулируя производителя, что дополнительно замедляло экономическое развитие.

Ослабление восточных деспотий в XVII–XVIII вв. выражалось также в стремлении временных или условных держателей земель стать наследственными собственниками. Это относится к военному сословию («сипахи») и откупщикам налогов («мультазимам») в Османской империи, «джагирдарам» в державе Великих Моголов в Индии и т. д. Обычно все такие попытки, даже имевшие успех вначале, затем все равно кончались возвращением к прежнему порядку, когда верховным собственником оставалось государство. Подспудно почти всюду на Востоке, только медленно и с виду незаметно, шел процесс изменения соотношения частной ренты и налога в пользу первой. Тем самым постепенно некоторые группы крестьян фактически стали землевладельцами. Но коснулось это лишь меньшинства, к тому же – к концу Нового времени.

При этом юридически государство как бы оставалось и даже укреплялось в роли собственника, как, например, это было сделано в Японии в XVI–XVIII вв. Здесь исчисление высокого (чуть ли не в 2/3 урожая) налога производилось от «базового», заранее сверху определенного урожая, заниженного по сравнению с реальным, постоянно увеличивающимся. На этой основе сложилась своего рода «теневая экономика», деревня богатела, в том числе – за счет освоения новых земель, вообще не облагавшихся налогом. Поэтому государство, формально в Японии всем владевшее, стало беднеть, в то время как частные землевладельцы, торговцы и ремесленники – богатеть, позволяя себе нелегальную торговлю землей, спекуляции, «обман государства» в документах и отчетах, а также – создание мануфактурных производств.

Нечто похожее происходило в указанное время также в Корее и некоторых других странах. В Китае, где подушный налог был слит с поземельным, дополнительные подати, введенные в XVI – XVII вв., отставали от роста цен и падения стоимости серебра, что также давало возможность для нелегальной наживы и медленного процесса полускрытого формирования частной собственности. Удивительно, но и в Османской империи наблюдалось, особенно после прекращения ее военных успехов в XVII в., уменьшение доли государства в доходах населения: 50 % – в начале XVI в., 25 % – в середине XVII в., 20 % – в первой половине XVIII в., а через столетие – не более 12,5 %. Одновременно росло число «чифтликов», т. е. мелких поместий, а также скупка их не только купцами и богатыми чиновниками, но и военным сословием, т. е. правящим слоем империи.

Однако далеко не всюду было так. В империи Великих Моголов, например, в счет налога отбирали треть урожая в конце XVI в. и половину его – в конце XVII в. Через столетие Могольское государство ослабло и налоговый гнет в нем смягчился. Однако он дополнился новым гнетом воинственной Махараштры, завоевавшей другие области – Гуджарат, Центральную Индию, Танджур. Завоеватели – маратхи, сохранив у себя низкие ставки налогов, стали забирать в завоеванных областях 1/4 урожая, а затем довели эту долю до совершенно невыносимой для сельчан.

Так или иначе, государство на Востоке, оставаясь одновременно и собственником, и властителем, активно занималось в XVI–XVIII вв. распределением и перераспределением материальных благ: земель, доходов от налогов, разрешениями на торговлю и прочих видов экономической деятельности, вмешательством во внешнюю торговлю (декретируя цены, поощряя импорт и ограничивая экспорт), организацией и регламентацией ремесел, в основном ориентированных на спрос верхушки города. Горожан на Востоке (10–20 % населения) вплоть до XIX в. было больше, чем в Европе (от 1 до 7 %). Но это были, в основном, двор и челядь правителя, их бесчисленная обслуга, армия, бюрократия, духовенство, родня влиятельных горожан. Торгово-ремесленный люд городов ненамного превосходил по численности всю эту массу непроизводительного населения, во многом зависел от нее и был крайне слабо связан с деревней, хотя в большинстве небольших городов не менее половины жителей занималось сельским хозяйством. Собственно «горожанами» («хадри» в Магрибе, «шахри» в Иране, «тенин» в Японии) считались купцы и ремесленники, объединенные в «цехи» («аснафы» – на Ближнем Востоке, «ханы» – в Китае, «ке» – в Корее) и гильдии («сичжон» в Корее). В Индии ими ведали кастовые старосты. Руководители всех этих объединений назначались сверху и зависели от властей. О реальном самоуправлении городов через эти институты речь не шла. Более того, раньше, в Средние века, многие из них были более самостоятельны, чем в начале Нового времени.

В XVII–XVIII вв. на Востоке наблюдались также явления, которые некоторым исследователям давали (а единицам из них дают и сейчас) основания говорить о якобы зарождении капитализма на Востоке. Речь шла о наемном труде и скупке готовой продукции ремесленных заведений, о развитии товарно-денежных отношений и создании крупных производств, прежде всего – в сукноделии, шелководстве, металлургии, судостроении, сахароварении, выпаривании соли. Иными словами, исходные позиции для буржуазной эволюции на Востоке были примерно идентичны существовавшим тогда на Западе. Более того, у Востока был даже ряд преимуществ, заключавшихся в более сильной власти государства, более высоком уровне жизни и обеспеченности людей продовольствием и другими товарами, более высоких мобилизационных и агитационных способностях религиозных структур. Дополнительные преимущества для средиземноморского Востока были созданы изгнанием из Испании морисков в 1609–1614 гг., а еще раньше – иудеев, в общей сложности – около 500 тыс. чел., большинство которых оказалось в Магрибе, Египте и на Ближнем Востоке, за исключением примерно 50 тыс. уехавших в Новый Свет (т. е. испано-португальские колонии в Америке), а также – некоторого количества перебравшихся во Францию и Нидерланды. В Османской империи они одно время составляли от половины до трех четвертей населения таких крупных городов, как Салоники, Измир, Стамбул. Эти города, а также Дамаск, Каир, Иерусалим, Тунис, Триполи, Алжир, Константина, Оран, Танжер, Фес, Татуан, Сале получили таким способом тысячи искусных ремесленников, торговцев, банкиров, ювелиров, врачей, архитекторов, садоводов, моряков, мастеров других самых разных профессий, причем владевших европейскими языками, европейской техникой и навыками работы. Именно с их прибытием был связан скачок в развитии сельского хозяйства (в частности, производства оливок, винограда, оливкового масла, технических культур) и ремесел (особенно, в выделке оружия, предметов роскоши), а также – расширение масштабов коммерческого судоходства и корсарства, градостроительства, возведение мостов и крепостей, прокладывание дорог и каналов.

Именно благодаря морискам укрепился не только экономический и культурный, но и военный потенциал стран Магриба, непосредственно противостоявших наиболее агрессивным европейским государствам того времени – Испании и Португалии. Мориски участвовали в морских налетах на побережье этих стран и вообще Европы, доплывая иногда до Англии и Исландии. Особенно славились этим мориски городов Рабат и Сале в Марокко, которые доходили до Америки и только в 1620–1623 гг. захватили до 1 тыс. кораблей разных государств. Созданная ими «пиратская республика» Сале почти весь XVII в. терроризировала Европу, наживаясь на выкупах за захваченных в плен моряков, купцов и знатных людей, на перепродаже похищенных пиратами товаров с помощью негоциантов Марселя и Ливорно, связанных с морисками и сефардами (т. е. изгнанными из Испании иудеями), на валютных спекуляциях, совершавшихся с помощью коммерсантов Генуи. Мориски и сефарды активно поддерживали османов, служили в их армии (особенно в Алжире и Тунисе) и были для Османской империи незаменимыми разведчиками, мореходами, артиллеристами, военными инженерами.

Однако корсарство, работорговля и военное ремесло не были их главными занятиями. Фабриканты, финансисты, ростовщики, они одновременно много делали для упорядочения администрации в странах Магриба, создания новых производств (мыловарения, выделки тканей), а главное – для возрождения «вкуса к искусствам, учебе и наукам», для постановки переводческой службы, для передачи коренным магрибинцам своего делового менталитета, техники, нравов, методов работы и психологии повседневной жизни. Разумеется, они не могли перестроить арабо-османское и даже магрибинское общество, решающим образом его изменить. Однако они его частично все же обновили, влив в него (особенно в городскую среду Магриба) новую жизнь и задержав примерно на столетие уже начавшуюся кое-где деградацию экономических структур и социальных порядков. Более того, неимоверно усилив корсарство и обострив отношения с Европой, они вместе с тем содействовали развитию торговых и культурных связей с ней, привнесли в архитектуру и эстетику Магриба многие принципы европейского Возрождения.

Но все отмеченные преимущества как в мире ислама, так и в других регионах Востока, не были использованы. В какой-то мере это объяснялось открытой враждой (особенно с испанцами и португальцами в XV–XVI вв.), недоверием (особенно к венецианцам и генуэзцам, да и вообще к Западной Европе с эпохи крестовых походов), духовной отчужденностью Востока от Запада, религиозными запретами (например, банковского процента), да и другими менталитетом и моралью. Кроме того, сто раз описанные на Западе «консерватизм» и якобы «лень» уроженцев Азии и Африки определялись давней их тенденцией не спешить с переменами, которые неизбежно связаны с потерями и еще неизвестно, принесут ли выгоды.

Очень важным фактором неприятия новых идей и явлений, в том числе шедших с Запада, было само качество восточного общества, сложно структурированного, приспособленного к своим природно-климатическим условиям, более дифференцированного, чем западное общество, по социально-профессиональным критериям. По Максу Веберу, для Запада «в прошлом сословное деление имело гораздо большее значение прежде всего для экономической структуры общества». Но это «прошлое» Запада в XVI–XVII вв. было достаточно четко выражено на Востоке, особенно – в том, что сословия дифференцировались там не столько по их месту в экономике (это было вторичным), сколько по традиционному положению в обществе, образу жизни, престижу и различным привилегиям (или их отсутствию у низших сословий). С древнейших времен сохранялись почти всюду от Марокко до Японии (иногда – меняя лицо и название) сословия, или их реликты, сословное деление, или его наследие, в более поздних социальных структурах.

Например, в Китае и после XVII в. сохранялись традиционные сословия ученых (ши), земледельцев (нун), ремесленников (гун) и торговцев (шан), а над ними возвышались потомки победителей – «знаменные» (цижень) маньчжуры, монголы и некоторые китайцы. Ниже всех находился «подлый люд» (цзяньминь). Реально все было гораздо сложнее, ибо в среде «ши», помимо ученых, оказывались также сановники и студенты, в сословии «гун» – хозяева крупных мастерских и кустари-одиночки. Иными словами, классовое деление пробивалось сквозь сословное. Важное значение имели и группы внутри сословий. В частности, высшая группа верховного сословия имела 12 титулов для мужчин и 8 – для женщин, другая группа знати подразделялась на девять рангов. Особую фракцию образовали военные, делившиеся на более привилегированных маньчжуров, менее привилегированных монголов и следовавших за ними китайцев. Значительны были и преимущества чиновников, делившихся на девять классов, каждый из которых имел два ранга. И позже, на рубеже XIX – ХХ вв., традиционные и социальные общности продолжали доминировать и цепко держать в плену своих связей, ценностей и менталитета нарождавшиеся новые общественные группы. Это создало идеальные условия для процветания бюрократии, бюрократизма, бюрократических нравов во всех слоях многоступенчатой социальной иерархии.

В противоположной части Востока – странах Магриба – сословное деление в основном выражалось в различиях между бедуинами и оседлыми, крестьянами и горожанами, а среди последних – между коренными обитателями и чужаками («барранийя»), пришедшими из других областей. Огромную роль играли различия между племенами «ахль аль-махзен» (люди правительства) и «райя» (подданными), а также между племенами арабов и берберов, в городах представленными группами своих земляков, фактически – формированиями сословного типа. Особым сословием были рабы, а также – бывшие рабы, делившиеся на африканцев – «генауа», принявших ислам, но не поднимавшихся высоко по социальной лестнице, и «мевлед-руми» («урожденных христиан»), т. е. исламизированных европейцев, достигавших самого высокого положения, особенно – в Алжире и Тунисе. Деление населения на мусульман, христиан и иудеев оставалось основополагающим с правовой точки зрения. Но среди мусульман также важную роль играло с XI в. деление на сторонников различных суфийских братств, последователи которых (хваны, т. е. «братья») обычно слепо следовали за своими марабутами (дервишами – предводителями), выполнявшими одновременно функции религиозного наставника, учителя жизни, боевого командира и мудреца – носителя божественной благодати («барака»). В Марокко особым сословием стали с XVII в. «фаси», т. е. жители города Фес – наиболее искушенные торговцы, ремесленники и лица интеллектуального труда, образовавшие экономическую и духовную элиту страны. В их ряды (в основном – потомков андалусийских эмигрантов из Гранады) влились в дальнейшем и разные группы близких к ним морисков. В Тунисе и Алжире мориски также сохраняли свою самобытность и организацию, постепенно (в основном – вследствие экономического упадка) исчезнувшие к XIX в.

Сложный состав населения, его, как правило, многоэтничность, культурная многослойность, утяжелявшая и без того громоздкую структуру социальной иерархии, во многом мешали не только серьезным реформам, но вообще сколько-нибудь значительным изменениям восточного общества. Негативную (объективно) роль играли также самодостаточность государства, жесткость и отлаженность его механизмов, его нежелание (возможно, даже неспособность) отказаться от своей роли регулятора и распределителя. Отмеченная выше гипертрофия бюрократии, ее привилегий и влияния также была барьером для любых перемен в любой сфере жизни общества. То же самое относится к духовенству, занимавшему, особенно в странах ислама, еще более нетерпимую позицию в отношении того, что мусульмане называли «бидъа» (вредные новшества).

Распространенная в литературе последнего времени попытка объяснить отставание Востока от Запада с точки зрения превосходства западной цивилизации над восточными не представляется обоснованной. Каждая цивилизация, являясь целостной системой, опирается на собственные традиции, моральные и социальные ценности, исторически сложившийся тип культуры, этику и концепцию жизни. Но она вовсе не предопределяет экономику, общественные отношения, политический строй, хотя и существенно влияет на их формы и методы развития, как это явствует из вышеперечисленных примеров. Слишком многое в межцивилизационных отношениях и в соотношении сил между цивилизациями зависит от уровня развития каждой из них, времени и обстоятельств их встречи. Западная цивилизация, в конечном счете, победила как более молодая, более стремившаяся к экспансии и нуждавшаяся в ней. Когда-то, в VIII – Х вв., арабо-исламская цивилизация, полная сил и задора, вырвавшись в авангард мирового развития, победила раннефеодальную Европу, более слабую экономически и политически, с еще не оформившимися социальными институтами и отношениями, находившимися в процессе становления. Эпоха крестовых походов XI–XIII вв. явилась своего рода временем равновесия сил между Востоком и Западом. Но все же еще преобладала учеба второго у первого и, в общем и целом, большая эффективность, организованность, «культурность» восточного феодализма по сравнению с западным. К XVI в. это преобладание было утрачено, а сама отлаженность, монолитность феодализма на Востоке выросла в препятствие его дальнейшему развитию и потенциальному преобразованию. В то время как на Западе феодализм эволюционировал, а кое-где уже изживался, открывая путь более динамичному обществу, социальная энергетика которого намного превосходила таковую общества феодального.

Следствием этого и явилось постепенное ослабление Востока в XVI–XIX вв., но не абсолютное, а относительное, как вследствие определенной самоуспокоенности и довольства собой, своими порядками, которые жители Востока считали в большинстве случаев идеальными (а власти и духовенство всячески их в этом заверяли), так и по причине негативного воздействия внешних факторов – упадка торговли почти всех стран Востока ввиду перемещения торговых путей в Атлантику в XV–XVI вв., «революции цен» и инфляции вследствие «серебряной интервенции», обеднения государства почти всюду как в связи с уменьшением стимула к производству и сокращением налоговых поступлений от него, так и в связи с падением доходов от завоеваний (с рубежа XVII–XVIII вв. Восток стал регулярно терпеть поражения в войнах с Западом). В результате постепенно сложились благоприятные условия для военной, политической и экономической экспансии Запада на Восток, что и привело к колониальному закабалению Востока (см. раздел «Политическая эволюция Востока»).

Колониализм и социальные перемены на Востоке

В колониальную эпоху на Востоке начались социальные перемены. При этом речь идет не только о преобразованиях, которые проводили колонизаторы, но и о реформах в странах, сохранивших свою государственность и стремившихся дать более или менее адекватный ответ на вызов истории, ставившей под сомнение суверенитет и жизнеспособность народов Востока. Вообще колониализм как явление, ранее рассматривавшееся в нашей литературе крайне односторонне и в целом лишь негативно, нуждается в более внимательном и всестороннем анализе. В частности, именно колониализм, насильственным путем ломая архаичные социальные структуры Востока или же решающим образом способствуя их подрыву, объективно расчищал место для нового общества и новых отношений, для модернизации традиционных структур, создания новой экономики, культурного и политического прогресса.

Другое дело, что часто колониальные «просветители» останавливались на полпути, предпочитая сохранить многое из старого наследия и отживших свое порядков, превращая колонии в полумодернизованные прибежища традиционализма, наилучшим образом приспособленные к нуждам метрополий. Тем не менее даже при такой схеме на Востоке возникали современные предприятия, работавшие на новейшей технике, появились предприниматели и квалифицированные служащие, наемные работники и европейски образованные интеллигенты. Однако все это было потом, когда Запад уже подчинил себе Восток и, добившись от него всего, что хотел, решил «обустроиться» здесь надолго. Начало же колониальной эпохи было темным и страшным периодом в истории Востока, когда арабы, африканцы, индийцы, малайцы столкнулись с европейцами не как с гуманными «цивилизаторами», а как с жестокими агрессорами, безжалостными захватчиками, беспощадными эксплуататорами и рабовладельцами.

Именно таковыми были первые колонизаторы – португальцы и испанцы. Феодальные монархии Иберийского полуострова, повинуясь инерции реконкисты и охватившему эти страны в XV–XVII вв. католическому рвению, доходившему до массового фанатизма, устремились на поиск новых земель и торговых путей, подталкиваемые к тому воинствующим дворянством, могущественной церковью и банкирами Фландрии, финансировавшими заморские экспедиции с целью избавиться в торговле с Востоком от посредничества арабов и Венеции. Первые экспедиции португальцев вообще напоминали крестовые походы и были связаны не столько с торговлей (обычно сводившейся к работорговле), сколько с захватом опорных пунктов на афро-азиатском побережье, строительством крепостей и факторий, церквей и тюрем, попытками распространения христианства в промежутках между грабительскими налетами в поисках золота, пряностей и прочих раритетов для тогдашней Европы.

Неудивительно, что португальский колониализм больше напоминал пиратство и разбой, а общение португальцев с азиатами и африканцами сводилось к ограблению, порабощению, пыткам и кострам инквизиции, наконец – к массовому уничтожению тех, кто пытался протестовать, как это было с мусульманами Малакки, Момбасы и некоторых других мест. В этих условиях говорить о каком-либо серьезном влиянии Португалии на социальные процессы в захваченных районах почти не приходится, тем более что португальское присутствие в этих районах осуществлялось в состоянии перманентной колониальной, религиозной и торговой войны. Лишь в отдельных областях Индии и Индонезии это присутствие способствовало росту товарно-денежных отношений, подъему торговли и ремесел. В основном же хозяйство многих стран от востока Африки до Молуккских островов было подорвано грабительской политикой португальцев. Как правило, в районах их экспансии усиливались феодальные и военно-деспотические порядки, широко процветала работорговля (в страну ежегодно ввозилось до 10 тыс. рабов), росло напряжение как между португальцами и местными жителями, так и внутри самого местного населения, часть которого принимала христианство, участвовала в качестве наемников в военных действиях, вместе с португальцами разоряла местные храмы, мечети, пагоды.

К середине XVII в. Португалия, утратив свое положение ведущей колониальной державы, отступила почти повсюду. С этого времени можно говорить о какой-то хотя бы относительной «модернизации» португальского колониализма, о хотя бы попытках экономического и социального развития колоний, о внедрении там начатков промышленности и о воспитании образованной элиты, впоследствии прозванной «асимилядуш» (ассимилированные). Эти люди, среди которых было немало португальцев по рождению (португальцы часто смешивались в колониях с теми, кто принял христианство), стали людьми португальской культуры и опорой португальского влияния. Однако впоследствии именно из них формировались и кадры местных патриотов, так как даже смягчившийся после XVII в. колониальный гнет в португальских колониях оставался достаточно тяжелым, расправы с непокорными беспрецедентно жестокими, а откровенное рабство и работорговля лишь на стыке XIX – ХХ вв. уступили место наемному труду и «контрактации» рабочей силы, которая на деле была разновидностью замаскированного рабства.

Столь же беспощаден и бесчеловечен был и колониализм Испании, несколько отставший по времени от португальского и многому у него научившийся, в том числе – в ходе конкуренции с ним. Завоевания испанцев были более обширны, особенно – в Америке и на Филиппинах. Они также делали упор вначале, как и португальцы, на христианизацию коренного населения и поиски золота, пряностей. В их методах также преобладали методы грубого насилия, военного подавления, пытки, казни, физическое уничтожение тех, кто отвергал испанское господство.

Главным владением Испании на Востоке стали Филиппины, которые в основном имели для Мадрида военно-стратегическое значение, так как здесь испанцы почти не нашли ни золота, ни пряностей. Экономически эксплуатировать Филиппины вообще было довольно трудно, ибо путь, например, из Севильи в Манилу и обратно в XVI в. занимал первое время около 4 лет. Обособленность островов и малочисленность испанцев на них заставляли колонизаторов искать опору в местной верхушке. Постепенно, начиная с XVII в., стала формироваться прослойка помещиков. Они, а также монастыри, стали основой землевладельцев (асендеро). Широкое применение получили издольщина и долговая кабала, но юридическая свобода крестьянина и наличие обширных пустующих земель способствовали развитию мелкого крестьянского землевладения, не скованного ни личной зависимостью, ни общинными связями, весьма непрочными. В то же время со второй половины XVII в. усилилось влияние церкви. Вся территория страны была поделена между пятью монашескими орденами, а монахи-испанцы нередко были единственными представителями и духовной, и светской власти, одновременно выполняя функции приходских священников.

С начала XVII в. ведущая роль в колониальных завоеваниях переходит к Голландии. Если в испано-португальской системе главную роль играл феодально-бюрократический аппарат, то голландцы впервые учредили колониальную систему торгового капитала. Голландская Ост-Индская компания, возникшая в 1602 г., получила не только право монопольной торговли и мореходства практически во всем афро-азиатском мире, но и право содержать свои войска, объявлять войну, заключать мир, чеканить монету, строить крепости и фактории. Эта компания действовала эффективнее португальцев и вскоре вытеснила их из главных зон – Индонезии, Цейлона, Тайваня, ряда островов Индийского и Тихого океанов. Имея в XVII в. на Востоке кораблей в 70 раз больше, чем Англия, голландцы в союзе с англичанами изгоняли отовсюду испанцев и португальцев. Однако вскоре острая конкуренция между союзниками привела к изгнанию и самих англичан более сильными тогда голландцами практически из всей Юго-Восточной Азии. Голландцы, действуя иногда экономическим методами (в частности, скупая у населения пряности и другие ценные для Европы товары по ценам более высоким, чем предлагали испанцы и португальцы), не чурались и грубого насилия. Они закрывали доступ в свои колонии всем неголландцам, ревностно охраняли свою монополию на скупку местных товаров, организовывали экономически эффективное в условиях Юго-Восточной Азии плантационное хозяйство, основанное на рабском и полурабском труде, а в дальнейшем – на контрактации рабочих-мигрантов, в основном из Китая и Индии. Тогда же к колониальным структурам в Юго-Восточной Азии стали подключаться инонациональные торговцы, в основном арабы, индийцы и китайцы.

Ост-Индская компания голландцев не вмешивалась в социальные порядки покоренных ею народов, оставляя власть и доходы местным феодалам и племенным вождям при условии выполнения ими всех ее распоряжений, особенно – принудительных поставок пряностей, золота и олова, а также – уважения ими торговой монополии компании. Со многими князьями заключались договоры, т. е. формально они сохраняли суверенитет. Но в соответствии с этими же договорами они вынуждены были делать все, что захочет компания, вплоть до насаждения новых агрикультур. В частности, на Яве феодалы в XVIII в. заставляли крестьян сокращать посевы продовольственных культур и разводить кофейные деревья. Урожай кофе, естественно, забирала компания. Накопление капиталов за счет эксплуатации колоний, однако, вскоре пошло во вред Голландии, способствуя развитию ростовщичества, но не промышленности. Поэтому вскоре Голландия была оттеснена Англией. Но она сумела сохранить часть колоний, так как Англия столкнулась с соперничеством Франции.

Методы голландского колониализма широко использовали англичане и французы. Англия, начавшая колониальную экспансию одновременно с Голландией, на первых порах ей уступала и по мощи военно-морского флота в Азии, и по размерам капиталов созданной в 1600 г. британской Ост-Индской компании (30 тыс. фунтов стерлингов против 540 тыс. у ее голландского аналога). В XVI в. морская экспансия Англии вообще ограничивалась пиратскими экспедициями, грабившими испанские и португальские суда, перевозившие в Европу золото, серебро и прочие ценности из Америки. Все это совершалось при поддержке и по прямому подстрекательству королевского двора и лондонской знати, так же как налеты на побережье испанских колоний и работорговля. Первые британские колонии, захваченные на севере Америки, и были прежде всего базами фактически государственного пиратства.

Со второй половины XVII в. Англия, постепенно наращивая военное могущество на море и на суше, сумела к началу XIX в. отобрать у Голландии почти все ее колонии в Азии и проникнуть в главную из них – Индонезию. С XVII в. развернулось и англо-французское противостояние в Индии и Америке, в основном, закончившееся в пользу Англии. Параллельно англичане начали завоевание Малайи и Бирмы. Но британские (как и голландские) завоевания шли медленно, так как сопротивление им было гораздо сильнее, чем португальцам и испанцам, ввиду захвата ими обширных территорий и подчинения целых народов. Политика насильственной христианизации, торговой монополии, налогового грабежа и административного подчинения не только оскорбляла религиозные чувства и национальное достоинство жителей Востока, но также задевала их экономические и политические интересы. Поэтому англичане, учитывая опыт всех своих предшественников и конкурентов по колониальному грабежу, выработали концепцию «косвенного управления» колониями.

Она заключалась в стремлении установить как можно более тесный контакт с верхушкой завоеванной или фактически подчиненной страны, всячески ее обласкать и подкупить, максимально приблизив в политическом и культурном отношении, но при этом – не вмешиваться, по возможности, во внутренние дела данной страны, создав у ее народа иллюзию сохранения своей самостоятельности и самобытности. Расчет заключался в том, что местная верхушка, полностью ориентируясь на Лондон, сама найдет наилучшие способы и пути реализации британских интересов и при этом, опираясь на традиции страны, сумеет умело замаскировать суть своего прислужничества колонизаторам.

Слабым пунктом концепции была относительная узость социальной опоры политики Англии. Чем сильнее были традиционные элиты (феодалы, родо-племенные вожди и т. п.), чем прочнее оказывались их позиции в стране и чем дольше англичане привлекали их на свою сторону, тем успешнее осуществлялась концепция «косвенного управления». Однако далеко не всегда и всюду так было. Позиции и авторитет традиционных элит, как правило, подрывались уже самим фактом присутствия колонизаторов. «Невмешательство» последних во внутренние дела колонии тоже имело свои пределы: очень часто этот принцип нарушался. Кроме того, традиционные эксплуататоры, соглашаясь на сотрудничество с англичанами во имя, как правило, каких-то своих корыстных интересов, далеко не всегда находили оптимальные способы реализации пробританской политики и тем более маскировки ее направленности. Поэтому британскую колониальную империю, самую мощную и разноликую в мире, включавшую в себя все типы колониальной зависимости – от переселенческих (в Америке, Австралии, Новой Зеландии) до классических колоний и полуколоний – постоянно сотрясали восстания, мятежи, движения протеста. Причем нередко их возглавляли выходцы из тех самых традиционных элит, которых англичане старались привлечь на свою сторону. И дело было не в том, что их лишали прерогатив, власти и привилегий (это было крайне редко), а в нежелании играть роль марионеток, приказчиков чужеземцев, предателей своего народа, его культуры, религии и традиций.

Более того, в условиях относительно мирного функционирования британского (да и всякого иного) колониализма происходило убыстрение социальных процессов, в частности таких, как разложение натурально-патриархального уклада и, следовательно, патриархальной (соседской, кровно-родственной) общины, выделение из нее новых элементов, способствовавших распаду всей системы традиционных связей и отношений (за исключением этнических и конфессиональных). Интересы построения колониальной экономики давали толчок строительству дорог, каналов, ирригационных сооружений, новых поселков, развитию внутренней и внешней торговли, а также сети финансово-кредитных учреждений. Все это требовало подготовки квалифицированных (по колониальным стандартам) рабочих и служащих, а также способствовало рождению местного предпринимательства. Наиболее образованные представители этого слоя жадно впитывали в себя не только экономические знания и соответствующую философию Запада, но и его политическую культуру, в частности понятия о гражданских правах и свободах, о самоценности человека, о «вестминстерской модели» демократии и т. п.

В зависимости от положения той или иной страны в колониальной системе, уровня социально-экономического развития и методов эксплуатации освободительная борьба народов Востока приобретала тот или иной характер. Очень важным стимулом к освобождению явилось достижение независимости переселенческими колониями – североамериканскими, создавшими в конце XVIII в. Соединенные Штаты Америки (США), и южноамериканскими, также основавшими ряд суверенных государств после 1820 г. Их пример, а также противоречия между колониальными державами, оспаривавшими колонии друг у друга, возникавшие периодически трения между колонизаторами и теми, на кого они пытались опираться, изменения экономической конъюнктуры, стихийные бедствия и довольно частые просчеты в колониальной политике, обычно связанные с незнанием или недооценкой силы местных традиций, постоянно питали силы национального, социального и духовного протеста в странах, попавших в колониальную зависимость. В ряде случаев это привело к массовым восстаниям и антиколониальным выступлениям, таким как восстание Дипонегоро на Яве в 1825–1830 гг. против голландского гнета, движение эмира Абд аль-Кадира в Алжире в 1832–1847 гг. против французов, национальное восстание («восстание сипаев») 1857–1859 гг. в Индии. Эти и многие другие движения были выражением феодального этапа национально-освободительной борьбы народов.

Феодальным этот этап назван не только по социальной принадлежности руководителей восстаний, но и по методам борьбы и организации повстанцев, по их идеологии и убеждениям, носившим прежде всего религиозный характер. От Алжира до Индонезии ими использовался лозунг «джихада» (священной войны против неверных). Мусульманские духовные авторитеты издавали фетвы (постановления) об обязанности каждого правоверного сражаться с колонизаторами, приход которых превращает «страну ислама» (дар уль-ислам) в «страну войны» (дар уль-харб). Варианты феодального мировоззрения и феодального характера антиколониальных выступлений наблюдались иногда и в других странах Востока. Иначе и не могло быть, так как социальный строй стран Востока XVI–XIX вв. при всем их разнообразии и многоукладности (социоэкономической, социокультурной, этнополитической и т. п.) представлял собой всюду вариации восточной формы раннего или развитого феодализма со значительным удельным весом патриархально-общинных, рабовладельческих и переходных между ними структур.

Конечно, в ходе борьбы к ее руководству часто выдвигались простые незнатные люди, а формы организации войска и вооружение менялись, совершенствовались, выходили за рамки феодальных традиций и представлений. Однако в целом участие феодалов в борьбе и использование в ней феодального наследия как бы вливали свежую струю патриотизма и героизма в это наследие, временно даже закрепляя позиции феодализма в обществе, а элементы капитализма (вернее предкапитализма) в лице торгового капитала, наемного труда, перехода от ростовщического к банковскому проценту либо подавляли, либо оттесняли на второй план. Пестрый, разноплеменной и многоэтничный состав населения предопределял отсутствие у него единого национального сознания, отсюда вытекало и стремление сплачиваться по клановым, земляческим, племенным, религиозным критериям, а также в соответствии с традиционной верностью тому или иному феодалу, вождю, предводителю, вероучителю. Только крах движений, руководимых феодалами, и переход большинства из них на сторону колонизаторов изменял положение.

Но это вовсе не означало, что феодализм в колониях стал постепенно изживаться и исчезать. Метрополии, конечно, объективно внедряли капитализм, вводя в массовом масштабе наемный труд, поощряя предпринимательство, создавая промышленные предприятия и применяя новейшую технику. Однако они внимательно следили, чтобы экономическое развитие колоний шло лишь в русле их интересов и чтобы новые социальные слои, буржуазия и интеллигенция, не слишком усиливались. В качестве надежного противовеса этим силам колонизаторы всячески поддерживали проверенных ими «в деле» феодалов и выпестованную в колониальной школе бюрократию. Поэтому и в двадцатый век колониальный Восток, насчитывавший кое-где уже довольно длительный срок существования национального частного предпринимательства и интенсивного экономического обмена с метрополиями, вступал в основном в переходном состоянии, уже не феодальном, но еще далеко не капиталистическом. Более того, разные виды капитализма, не освоив большей части социального пространства Востока, лишь увеличили многоукладность и пестроту восточного общества, его дробность и неинтегрированность.

Определенной спецификой обладал французский колониализм. Хотя его начало относится к XVI в., достижения феодально-абсолютистской Франции были, в основном, утрачены к концу XVIII в. Новый подъем колониальная экспансия Франции пережила в эпоху наполеоновских войн, начиная с захвата Бонапартом Египта в 1798 г. и последующей попытки захватить Палестину. В дальнейшем Франция захватила Алжир и другие страны Магриба, проникла на Ближний Восток, подчинила себе значительную часть Африки, страны Индокитая, многие острова в Индийском океане. Французская колониальная империя по размерам уступала только британской.

Вместе с тем в управлении этой империи были свои особенности. Французы придерживались концепции «прямого управления» в колониях, предпочитая разрушать местные порядки и навязывать свою власть непосредственно, не прибегая, как англичане, к сотрудничеству с местными элитами. Более того, в отличие от англичан, предпочитавших сохранять по возможности традиционный социальный строй в колониях, французы делали ставку на максимальную модернизацию этого строя и на ассимиляцию местных жителей, которым предоставлялась «честь стать французами», но лишь по языку и культуре, без получения соответствующих прав.

Концепция «прямого управления» была довольно быстро «исправлена», так как ни разрушить полностью традиционное общество, ни превратить население колоний во «французов» было невозможно. Более того, в ряде колоний, например, в Алжире, французские власти постарались приспособить к своим нуждам местные феодальные и общинные институты, религиозные братства, сотрудничали с местной элитой, раздавая ей чины, ордена, разные привилегии. Но все же результатом применения концепции «прямого управления» было более быстрое преобразование социальных структур в колониях Франции и массовое распространение там образования на французском языке. Фактически был воспитан значительный слой людей, полуассимилированных французским влиянием, хорошо знакомых с языком и культурой Франции. Это позволило колониальным властям использовать данный факт в своей политике и пропаганде, делая упор (особенно после 1870 года) на «цивилизаторскую миссию» Франции в колониях и на ее приверженность «идеалам свободы, равенства и братства», рожденным Великой французской революцией 1789 г. На очень значительную часть интеллигенции колоний, окончившей французские школы и университеты, подобная пропаганда действовала всегда эффективно. Но это было типично скорее для второй половины XIX в. Что же касается предшествовавших двух-полутора столетий, то тогда ставка делалась, в основном, на силу, как и у прочих колонизаторов. Более того, известно, что Наполеон Бонапарт, придя к власти, восстановил рабство во французских колониях, отмененное якобинцами.

Практика иных государств Запада, обратившихся к колониализму в XIX в. (Бельгии, Италии, Германии, США) ничего нового, в основном, не привнесла. Англия и Франция так и остались наиболее крупными в мире колониальными державами, своего рода законодателями и учителями колониализма. Причем их практика и политика, а иногда откровенное давление и вмешательство, прямо влияли на государства Востока, формально избегавшие колониального порабощения. Так, в частности, совместный нажим США, Англии, Франции, России и Голландии в середине XIX в. придал новый стимул шедшим в Японии с XVII в. процессам развития товарно-денежных отношений, росту городов, уже в XVIII в. вобравших в себя до 15 % населения, усилению купечества и ростовщичества в условиях самоизоляции страны, заимствованию западной техники (прежде всего военной) и расширению хозяйственно-предпринимательской деятельности феодалов (особенно низшего самурайства).

«Открытие» страны под нажимом держав резко увеличило внешнеторговый оборот и производство товаров для мирового рынка, чему способствовали островной характер Японии и налаживание ею связей, в сущности, со всеми ведущими торговыми государствами мира. Вместе с тем всю страну охватило возмущение изжившим себя режимом сёгуната. Против него и за «изгнание варваров», т. е. иностранцев, объединились непрерывно восстававшие крестьяне и городская беднота, обнищавшее самурайство (чье благосостояние зависело от богатства государства) и не выдерживавшее конкуренции с «варварами» купечество. Все это сделало возможным «реставрацию Мэйдзи» (т. е. «эру просвещения» императора Муцухито в 1868–1912 гг.). По сути, это была настоящая революция, хотя и весьма протяженная во времени, когда примерно в течение 5 лет после свержения сёгуната и восстановления власти императора были ликвидированы оковы средневековья в стране: княжества, цехи и гильдии ремесленников и торговцев, привилегии сословий. Важно было, что среди аристократии и самурайства очень многие лица были связаны с предпринимательской деятельностью и заинтересованы в ликвидации всех барьеров на ее пути. Свобода торговли, передвижения, эмиграции, свобода выращивания без регламентации любой сельскохозяйственной культуры, новая система просвещения, которая привела за 16 лет к массовой грамотности населения, создали базу нового общества Японии, во многом обусловив ее отличие от других стран Востока.

В кратчайшие сроки в стране появились железные дороги и телеграф, современные флот и промышленность, оптимальная структура низшей, средней и высшей школы, обеспечивавшая страну вполне подготовленными кадрами для экономики, науки и войны. Последнее обстоятельство оказалось немаловажным, так как купля – продажа земли и распад общины способствовали обезземеливанию крестьянства и созданию большой армии незанятого населения как в деревне, так и в городе. Ограниченность внутреннего рынка, сохранение помещичьей собственности, в том числе – «новых помещиков» из ростовщиков и разбогатевших крестьян, сужала возможности трудиться для большинства «лишних» людей. В этих условиях введение в 1873 г. всеобщей воинской повинности и начало в 1874 г. сугубо агрессивной политики против Тайваня, Кореи и Китая, были для Японии прежде всего средством ослабления внутренней социальной напряженности, связанной с издержками преобразований эпохи «Мэйдзи». Одновременно внешняя экспансия выбила почву из-под либерального движения, начинавшего раздражать правящие круги, дворянство и крупный капитал, а также – стимулировала промышленное, техническое и военное развитие в интересах этих кругов.

Практически Япония, с ее не утратившим военно-феодального характера «новым» империализмом, была как бы принята в «клуб» колониальных держав и стала активно участвовать в дальнейшем переделе мира на Дальнем Востоке. Но это был тогда единственный пример «европеизации» (пусть неполной) и «обуржуазивания» (тоже не во всем) азиатской страны. Японии как бы исторически «повезло» с ее давними традициями торгово-денежных отношений и хозяйственной инициативности правящего класса в связи с островным положением и более чем двухвековой изоляцией, а также – с наличием глубоких противоречий между западными державами, не сумевшими осуществить в отношении Японии коллективный колониализм. Судьба других стран Востока сложилась иначе.

Например, Иран, формально оставшись независимым, на деле стал объектом англо-французской, а затем англо-русской борьбы. Наплыв британских товаров в конце XVIII в. и в течение всего XIX в. разорил ремесло и мануфактуры Ирана, оставив без работы десятки тысяч мастеров. Страна становилась, в основном, рынком сбыта для иностранных товаров, а в социальной жизни ее городов (как и в соседних странах) большую роль стал играть «базар», т. е. купечество и мелкие торговцы, в меньшей степени – ремесленники, их помощники и подмастерья. Но «базар» был скорее барометром настроений большинства горожан. Решающая же роль принадлежала шаху и его бесчисленной родне, духовенству и феодалам, среди которых наиболее непредсказуемыми были вожди тюркских племен на севере и курдских – на западе Ирана. Благодаря процветавшей в стране коррупции многие из этих вождей, как и другие феодалы и чиновники, легко подкупались англичанами, настраивавшими с их помощью местных шиитов то против России, то против суннитов-османов, то против афганцев, кавказцев и других неиранцев. При этом даже робкие попытки модернизации государственного аппарата и финансов страны, предпринятые умеренным реформатором Мирзой Таги-ханом в 1848–1851 гг., были сорваны англичанами, которые стремились законсервировать страну в отсталом состоянии, свободно маневрируя ее бессильной и продажной верхушкой.

Османская империя всегда была сильнее Ирана тем не менее и она еще раньше стала попадать в зависимость от Запада, предоставив в XVII–XVIII вв. т. н. капитуляции, т. е. привилегии купцам Европы, которые платили на таможне пошлину не более 5–3 % и имели гарантию жизни и имущества. Никаких гарантий не имели местные купцы, платившие пошлину 10–12 %. В дальнейшем европейские державы распространяли эти привилегии на своих агентов-посредников, обычно из местных христиан (армян, греков, славян). А по капитуляции 1740 г. Франция получила право покровительствовать не только своим купцам, но и миссионерам. Франция, Англия и другие европейские державы наводнили империю своими товарами и резко усилили свое влияние. В начале XIX в. это привело к 10–20-кратному сокращению числа ткацких и иных мастерских. Развивалось лишь производство для нужд армии, а предпринимательством, в первую очередь, занимались те, кому покровительствовал Запад. В 1839 г. предоставлением «неприкосновенности жизни, чести и имущества» подданным империи была начата «танзимат-и хайрие» (благодетельная реформа). Но эта «эпоха танзимата» во многом сохранила основы уже отжившего социального строя и правовое неравенство жителей страны. Второй период «танзимата» (1856–1870 гг.) еще больше обеспечивал интересы иностранного капитала и союзной с ним инонациональной компрадорской буржуазии. Были расширены возможности для частного предпринимательства и частной собственности вообще, но учрежденный государственный банк целиком контролировался англичанами и французами, с его помощью установившими полный контроль над финансами, внешней и внутренней торговлей. Неуклонно возраставший внешний долг империи, в обеспечение которого кредиторам постепенно передавалась значительная часть доходов государства, еще больше увеличил ее зависимость от Запада.

Совершенно особый случай взаимодействия народов Востока и Европы представляла собой политика Российской империи. Наряду с сохранением неравенства и различий между народом-завоевателем и покоренными этносами, а также политическим и религиозным гнетом (в частности, принудительным до 1685 г. крещением нехристиан), имело место и сближение между русскими и многочисленными, как их называли, «инородцами» Поволжья, Сибири, южных степей. В 1773 г. было покончено с дискриминацией ислама и других неправославных конфессий. В 1783–1784 гг. часть мусульманской знати получила права российского дворянства. В городах империи, в том числе – с немусульманским большинством, строились мечети, медресе, библиотеки для мусульман. Уровень грамотности среди них в Поволжье превышал среднероссийский (20,4 % в 1897 г.). Присоединение Кавказа и Средней Азии в 1817–1881 гг. к России привело к уничтожению (хотя бы юридическому) рабства, прекращению феодальных усобиц, преодолению отсталости и эпидемий, модернизации образования и культуры, строительству современных предприятий, дорог, больниц. Поскольку русские селились вместе с другими народами, последние втягивались в экономическую и социокультурную жизнь России, происходило повышение их уровня благосостояния. Широкое распространение русского языка и культуры было следствием умножения контактов, взаимопознания и взаимопонимания в ходе дальнейшего сближения, обмена опытом, взаимодействия и сотрудничества как на высшем уровне (представители мусульманской знати служили при царском дворе, в гвардии и армии), так и в социальных низах, где нередки были случаи смешения и взаимной ассимиляции.

Разумеется, не стоит идеализировать весь процесс в целом. В частности, до 300 тыс. мусульман Крыма покинули родину в 1783 г., не желая жить под властью России. После Крымской войны 1853–1856 гг. за ними последовали еще 200 тыс. человек. Поселившись в Турции, они именовали там себя вплоть до конца ХХ в. «крымскими турками». Еще более масштабным (1,5–3 млн. человек) было переселение мусульман Кавказа на Балканы, в Турцию и арабские страны после Кавказской войны 1817–1864 гг.

Конечно, все это происходило на фоне засилья царской бюрократии, великодержавного централизаторства, частого неуважения интересов, прав и самобытности нерусских народов, в частности мусульман Кавказа и Средней Азии. Поэтому в среде мусульманской интеллигенции Российской империи XIX в. и начала ХХ в. шла борьба между сторонниками сближения с Россией и отторжения от нее; между традиционалистами («кадимистами») и обновленцами («джадидами»), причем среди тех и других были как противники, так и последователи пророссийской ориентации. Дело осложнялось также воздействием на мусульманскую среду общероссийских социальных процессов, зарождением мусульманской буржуазии и мусульманского пролетариата, включением различных групп мусульман в общественные движения России – либеральное, рабочее, народническое. Интеграция мусульман в жизнь России доминировала над тенденциями к сепаратизму.

§ 4. Политическая эволюция стран Востока

Становление колониальной системы капитализма

Страны Востока на протяжении трех веков Нового времени (XVI – XIX вв.) пережили довольно мучительный переход от доминирующего положения в мировой истории до статуса стороны подчиненной, во всяком случае, уступающей и обороняющейся. В начале этого периода, в XVI – XVII вв., они были заняты, в основном, своими внутренними проблемами и не уделяли Западу достаточного внимания. Япония, Китай, Индия и их ближайшие соседи слишком далеко отстояли от Европы и поэтому не очень были обеспокоены первыми экспедициями Васко да Гамы в 1498–1502 гг. на запад Индии и созданием Аффонсу д’Албукерки в 1509–1515 гг. цепи опорных баз от острова Сокотра к югу от Йемена до Маллаккского полуострова. Даже мусульмане, ближе и лучше других успевшие узнать к тому времени иберийских конкистадоров, были уверены в своем военном и прочем превосходстве над «неверными», особенно шедшие тогда от победы к победе османы.

В Японии, где консолидация феодализма выразилась в окончательном торжестве в XVI в. сёгуната, жесткая централизация власти с подавлением свободы крестьян и горожан сопровождалась поначалу тенденцией к внешней экспансии, особенно против Кореи в конце XVI в. Появившиеся здесь португальские (в 1542 г.) и испанские (в 1584 г.) торговцы, не вызвавшие особого интереса, стали объектом более пристального внимания, когда они занялись в конце XVI в. миссионерской деятельностью и тем более работорговлей. Первый сёгун из династии Токугава ограничился лишь тем, что противопоставил португальцам и испанцам прибывших в 1600 г. голландцев и англичан, заключив с ними более льготные соглашения. Попытка испанцев в 1611 г. с помощью военного флота Испании изгнать голландцев и англичан окончилась неудачей. В 1614 г. христианство в Японии было запрещено (хотя его уже приняли многие феодалы на о. Кюсю, ввозившие из Европы оружие). В 1634 г. из страны были высланы все испанцы, в 1638 г. – все португальцы. Исключение сделали лишь для голландцев, помогавших сёгуну подавить крестьянское восстание в 1637–1638 гг., но и то при условии ограничения их торговли территорией небольшого островка близ Нагасаки, под надзором чиновников сёгуна и при запрещении всякой религиозной пропаганды. Еще раньше, в 1636 г., всем японцам было запрещено под угрозой смерти покидать родину и строить большие корабли, пригодные для дальнего плавания. Наступила эпоха «закрытого государства», т. е. изоляции страны от внешнего мира, продолжавшаяся до 1854 г. За это время в Японии появлялись только голландцы и китайские купцы.

Тем не менее в Японии тайно следили за ходом международных событий и, собирая сведения об иностранных государствах, были в курсе дел в мире. Утверждение России на Сахалине и Курилах привело к попыткам русских «открыть» Японию. Все они были неудачны, начиная с экспедиции Беринга в 1739 г. и кончая экспедицией Головнина в 1809–1813 гг. Сёгуны старались максимально законсервировать феодальные порядки. Лучшим средством при этом они считали самоизоляцию страны. Даже потерпевшие крушение японские моряки, заброшенные бурей в другие страны, навсегда лишались права вернуться на родину. В основном так продолжалось вплоть до свержения сёгуната Токугава и «реставрации Мэйдзи» в 1868 г.

Сосед Японии – крупнейшее государство мира Китай – переживал в XVI – XVII вв. болезненный поворот в своей истории. Правившая с 1368 г. династия Мин фактически передоверила управление временщикам, при которых процветали коррупция, казнокрадство и фаворитизм. Почти два века борьбы оппозиции (XV–XVI вв.) закончились неудачей. Упадком экономики и феодальной реакцией, задавившей живую мысль в стране, воспользовались маньчжуры. Их племена, занимавшие северо-восток Китая, были данниками династии Мин, находились на более низком, чем китайцы, уровне развития, но их князья байлэ, накопив значительные богатства, рабов и большой боевой опыт (они без конца воевали друг с другом), чрезвычайно усилились. Наиболее одаренный из байлэ Нурхаци постепенно сплотил всех маньчжуров, создал мощную единую армию взамен крупных соединений, чрезвычайно боеспособную благодаря суровой дисциплине, непререкаемой иерархии воинских званий, кровным узам племенного единства и отличному вооружению. Провозгласив независимость в 1616 г., Нурхаци в 1618 г. начал войну с Китаем.

Война, в ходе которой маньчжуры покорили также Корею, Монголию и Тайвань, длилась до 1683 г. Эти 65 лет включают также великую крестьянскую войну 1628–1645 гг., свергнувшую династию Мин, измену минской аристократии, фактически сомкнувшейся с маньчжурами и признавшей их власть ради подавления совместно с ними возмущения низов собственного народа. Начавшая править в 1644 г. династия Цин представляла элиту маньчжуров (потомков Нурхаци) и первые 40 лет продолжала самыми кровавыми методами подавлять сопротивление китайцев, превращая в кладбища целые города (например, Янчжоу, где было вырезано, по свидетельствам очевидцев, до 800 тыс. человек).

Разорением Китая пытались воспользоваться голландцы, англичане, французы, развернувшие к концу XVII в. оживленную торговлю в приморских городах на юге Китая, где все приобреталось по крайне низкой цене и сбывалось в Европе по высоким ценам. Однако цинские императоры вскоре последовали примеру Японии и стали ограничивать деятельность иностранцев. В 1724 г. была запрещена проповедь христианства, а миссионеры высланы из страны. В 1757 г. все порты Китая были закрыты для иностранной торговли, кроме Кантона и захваченного португальцами Макао. Опасаясь усиления городов, ставших центрами антиманьчжурского сопротивления, цинские правители тормозили развитие торговли и ремесел, препятствовали внешней торговле и даже строительству торговых кораблей. Монопольные компании под жестким контролем цинской бюрократии вели торговлю по специальным разрешениям (купцы из Шаньси – с Россией и Средней Азией, кантонцы – с британской Ост-Индской компанией). Торговцы были связаны с ростовщиками и с верхушкой бюрократии. Вместе с тем Цины, во многом унаследовав старые образцы китайской монархии, еще более усугубили ее жестокость, максимально использовав принципы конфуцианства (покорность сына отцу, подданных – правителю и т. п.) для регламентации жизни китайцев, их подчинения и приниженности.

Сложная социальная иерархия общества была доведена маньчжурами до апогея. В 1727 г. императорским указом был закреплен, в соответствии с маньчжурскими обычаями, институт рабства. Даже гарем богдыхана был строго иерархизирован, насчитывая 3 главных наложницы, 9 наложниц второго разряда, 27 – третьего, 81 – четвертого. Уголовное законодательство насчитывало 2 759 составов преступления, из которых более 1 тысячи карались смертью. Деспотическая система власти, связанная с постоянными унижениями (пытками, избиением палками, бритьем головы и ношением косы мужчинами в знак покорности маньчжурам), способствовала постоянному недовольству и скрытому возмущению народа, периодически прорывавшемуся наружу во время восстаний. Но, в основном, возмущение копилось исподволь, особенно – в тайных обществах, нередко включавших в свои члены целые сообщества, охватывавшие целые деревни, корпорации купцов и ремесленников. Возникшие еще в эпоху господства монголов в XIII в., эти общества размножились после захвата страны маньчжурами. Все эти общества – «Белый лотос», «Триада» (т. е. общество неба, земли и человека), «Кулак во имя мира и справедливости» и другие – были особенно сильны в приморских городах, где возглавлялись купцами. Члены обществ, связанные суровой дисциплиной, моралью самоотречения, фанатичной верой в свое дело, играли огромную роль не только в антиманьчжурских выступлениях, но и в деле сплочения соотечественников за рубежом, укрепления их связей с родиной и родственниками на чужбине. Эмиграция китайцев, прежде всего в соседние страны, сыграла значительную роль и в распространении идеологии конфуцианства, культа предков и других особенностей духовной культуры китайцев, и в определенном пиитете окружающих народов перед Китаем. Тем более, что многие из тех стран, куда они уезжали (Бирма, Вьетнам, Сиам, Корея, Монголия, Тибет, Кашгария, ныне называющаяся Синьцзян), либо периодически присоединялись к Китаю, либо попадали под его протекторат, либо вынуждены были вступать с ним в различного рода неравноправные отношения.

Своеобразны были отношения Китая с Россией. В 1689 г. в Нерчинске был подписан первый русско-китайский договор о границе и торговле. По Кяхтинскому договору 1728 г., т. е. через 4 года после изгнания западных миссионеров из Китая, Россия, упрочив отношения с ним путем территориальных уступок, добилась права держать в Пекине духовную православную миссию, которая на деле выполняла функции и дипломатического, и торгового представительства. В конце XVIII в. между Россией и Китаем возник новый конфликт из-за попыток богдыхана подчинить своему влиянию калмыков, откочевавших в приволжские земли из Джунгарского ханства, с которым маньчжуры вели борьбу с XVII в. Попытка была пресечена русскими, после чего китайцы даже перестали пускать калмыков в Тибет на поклонение святыням Лхасы. После уничтожения армиями богдыхана Джунгарского ханства в трех походах 1755–1757 гг., китайцы (верхние маньчжуры) поделили его на Внутреннюю (южную) и Внешнюю (северную) Монголию, причем прервали ранее имевшие место прямые экономические связи монголов с Россией. Эти связи были восстановлены лишь через 100 с лишним лет, после заключения русско-китайских договоров 1860 г. и 1881 г. Но к тому времени закрепившиеся в Монголии китайские купцы, опираясь на помощь маньчжурских властей и солидную финансовую и коммерческую поддержку английских, японских и американских фирм, смогли в конечном итоге закрепить за собой преобладание в Монголии.

Насильственное «открытие» Китая Западом произошло после поражения Китая в первой «опиумной» войне 1840–1842 гг. Англичане отняли у него остров Гонконг, заставили его открыть для иностранной торговли, кроме Кантона, еще 4 порта и добились от богдыхана права экстерриториальности, свободы торговли и многих других уступок. В 1844 г. США и Франция добились от Китая таких же уступок в свою пользу. Все это подрывало взаимовыгодную русско-китайскую торговлю ввиду резкого роста конкуренции со стороны держав Запада. Желая противопоставить Россию ее соперникам, китайцы заключили с ней договор 1851 г., предоставивший русским купцам значительные привилегии.

Потрясшим весь Китай восстанием тайпинов в 1851–1864 гг. Англия, Франция и США воспользовались для дальнейшего укрепления своих позиций и для фактического подчинения маньчжурских правителей, после войн 1856–1858 гг. и 1860 г. убедившихся, наконец, в полной беспомощности их средневековой армии перед оснащенными новейшей техникой войсками западных империалистов. К тому же, тогда с особой остротой встала угроза распада государства. Наиболее ярко это проявилось в западном Китае, где дунгане и другие мусульмане к 1864 г. создали ряд небольших государств. В 1867 г. всю Кашгарию (Синьцзян) объединил под своей властью таджик Якуб-бек, сановник хана Коканда. Особо опасным было то, что Якуб-бек, ориентируясь на Англию, заключил с ней в 1874 г. торговый договор и по указке англичан получил от османского султана титул эмира, оружие и военных инструкторов. В государстве Якуб-бека (Джеты-шаар, т. е. «Семиградье») господствовали законы шариата и огромным влиянием пользовались «ходжи», потомки туркестанских дервишей, руководивших целым рядом антиманьчжурских восстаний с 1758 г. по 1847 г. Однако после смерти Якуб-бека в 1877 г. в верхах Джеты-шаара началась борьба за власть. Воспользовавшись ею, цинское правительство сумело ликвидировать Джеты-шаар в 1878 г.

Тем не менее Китай стал фактически полуколонией западных держав ввиду предательского поведения маньчжурского чиновничества и династии Цинов, искавших спасения от собственного народа в прислужничестве империалистам. Последнее официальное сопротивление Западу – война Китая с Францией в 1884–1885 гг. Потерпев в ней поражение, Китай вынужден был отказаться от формального суверенитета над Вьетнамом, ставшим объектом колониальных вожделений Франции. Следующей неудачей Цинов стала японо-китайская война 1894–1895 гг. Япония, нашедшая после 1868 г. выход из своих внутренних трудностей во внешней экспансии, с 1874 г. пыталась осуществить захваты в Китае и формально подвластной ему Корее. Начав войну, японцы достигли всего, чего хотели: захватили Тайвань и острова Пэнхуледао, наложили на Китай контрибуцию, сделали Корею формально независимой от Китая (т. е. беззащитной перед японской экспансией). Это поражение явилось поводом для нового нажима Запада на Китай: цинское правительство вынуждено было пойти на ряд кабальных займов, на предоставление Англии, Франции, Германии, США, а также России и включившейся в «концерн держав» Японии концессий на строительство железных дорог и «аренду» ряда территорий. Засилье держав, произвол иностранцев и миссионеров, как и последствия понесенных Китаем поражений явились главной причиной восстания 1899–1901 гг., совместно подавленного войсками хозяйничавших в Китае держав, а также примкнувших к ним Австро-Венгрии и Италии. Полуколониальный статус Китая был тем самым окончательно закреплен.

В полуколонию превращен был также и Иран. В XVI в. это было могущественное государство Сефевидов, которое охватывало, помимо Ирана, Азербайджан, Армению, Грузию, часть Афганистана и Средней Азии. За обладание всем Кавказом, Курдистаном и Ираком шла ожесточенная борьба Сефевидов с Османской империей. Однако уже в XVI в. мощь Сефевидов была подорвана как вследствие экономического упадка, так и постоянных восстаний порабощенных народов. Движение восставших афганцев, нараставшее с 1709 г., привело к захвату ими столицы державы – Исфагана. Возглавивший с 1726 г. борьбу против афганцев и вторгшихся в 1723 г. османов хорасанский туркмен Надир, из племени афшар, сумел не только изгнать завоевателей, но и возродить Иран как великую азиатскую империю, включив в него весь Афганистан, часть Индии, Средней Азии и Закавказья. Однако после гибели Надир-шаха в 1747 г. его империя распалась. Неиранские области, в основном, пошли самостоятельным путем развития, а в Иран, охваченный междоусобицами феодалов, с 1763 г. начинают проникать англичане и голландцы, получившие права экстерриториальности, беспошлинной торговли и создания своих вооруженных факторий, а фактически, военных крепостей в ряде пунктов Персидского залива.

Пришедшая к власти в 1794 г. династия Каджаров правила жесточайшими методами, нередко уродуя и ослепляя население целых городов, угоняя в рабство жителей неиранских областей, а также устраивая в них резню и погромы, как это было в 1795–1797 гг. в Грузии, Азербайджане и Армении. В дальнейшем Иран, в основном на территории этих стран, вел две войны с Россией (в 1804–1813 гг. и 1826–1828 гг.), окончившиеся для него неудачно. Одновременно наблюдалось интенсивное проникновение в Иран англичан, которые, подкупая буквально всех, «от шаха до погонщика верблюдов», заключили в 1801 г. с Ираном новый договор, еще больше расширивший и укрепивший их позиции в Иране и позволивший использовать эту страну как орудие давления и на Россию, и на Францию, и на Афганистан (мешавший Англии «осваивать» Индию). А по договору 1814 г. Англия прямо вмешивалась в отношения Ирана с соседями, предоставляя ему 150 тыс. фунтов в случае войны с Россией или Францией и обязывая его воевать с афганцами в случае их нападения на «британскую» Индию.

В дальнейшем, однако, в борьбе России и Англии за влияние на Иран верх стала брать Россия. Тем не менее англичанам удалось сохранить свои позиции и даже навязать Ирану новый неравноправный договор в 1841 г. Восстания бабидов (приверженцев религиозного движения Сейид Али Мухаммеда Баба) в 1844–1852 гг. потрясли Иран и даже породили среди части феодально-буржуазной элиты стремление к реформам, быстро задушенные шахским двором, консервативной аристократией и духовенством. Эти круги в дальнейшем пытались лавировать между Англией и Россией, но вынуждены были, в основном, отступать, предоставляя обеим державам разные концессии, решающие позиции в банковской системе и таможенных доходах, в армии и различных ведомствах. Север Ирана стал сферой влияния России, юг – Англии.

Таким образом, были подчинены Западу такие крупные государства Востока как Китай и Иран, проделавшие в XVI–XIX вв. довольно типичный для всего Востока путь, избежать которого удалось лишь Японии. При этом формально Китай и Иран оставались суверенными государствами.

По иному сложилась судьба других стран Востока, ставших объектами прямой колониальной экспансии и прямого подчинения Западу.

Как осуществлялась экспансия Европы на Восток и каковы были ее этапы. Экспансия Европы на Восток началась с португальских захватов в Африке. Уже в 1415 г. португальцы захватили Сеуту на северном побережье Марокко, превратив ее в первую из своих африканских «фронтейраш» (пограничных крепостей). Далее они заняли порт Эль-Ксар Эс-Сегир (в 1458 г.) и Анфу (в 1468 г.), которую полностью уничтожили, выстроив на ее месте свою крепость Каза Бранка, впоследствии названную по-испански Касабланкой. В 1471 г. ими были взяты Арсила и Танжер, в 1505 г. – Агадир, в 1507 г. – Сафи, в 1514 г. – Мазаган. Практически все побережье Марокко оказалось в руках португальцев, за исключением Рабата и Сале. Однако уже в 1541 г. господство португальцев ослабло после того, как они сдали Агадир, а вскоре также Сафи, Азземмур, Могадор. Дольше всего они продержались в Мазагане (ныне Эль-Джадида) – вплоть до 1769 г. Но в основном с их влиянием в Марокко было покончено в 1578 г., когда под Эль-Ксар Эль-Кебиром погибла почти вся португальская армия во главе с королем Себастьяном. Однако многие крепости обеспечивали их господство в Африке, Бразилии и Юго-Восточной Азии. Порты Диу, Даман и Гоа в Индии, Макао в Китае оставались владениями Португалии вплоть до второй половины ХХ в. В XVI в. они имели также немало опорных пунктов в Сиаме и на Молуккских островах. Ими был основан ряд таких крепостей на Цейлоне, в том числе Коломбо, будущая столица острова.

Испанцы, двигавшиеся вслед за португальцами, больше преуспели в Америке, чем в Азии и Африке, где их либо опередили португальцы, либо им пришлось столкнуться с ожесточенным сопротивлением. Единственным значительным владением Испании в Азии стали Филиппины, открытые в 1521 г. Магелланом, но завоеванные в упорной борьбе лишь в 1565–1572 гг. В бассейне Средиземного моря испанцы сначала добились некоторых успехов, захватив в 1497 г. Мелилью на севере Марокко, а в 1509–1511 гг. ряд городов Алжира – Оран, Мостаганем, Тенес, Шершель, Беджайю, а также остров Пеньон перед столицей страны. Король Испании даже был провозглашен королем Алжира. Но все эти позиции, а также влияние среди «мирных», т. е. союзных Испании, племен были утрачены к 1529 г., когда Алжир вошел окончательно в состав Османской империи. Исключение составил Оран, остававшийся в руках испанцев до 1792 г.

Еще более активно испанцы действовали в Тунисе. В 1510 г. они захватили Триполи, тогда принадлежавший Тунису, а в 1535 г. – и сам Тунис, которым владели до 1574 г., т. е. почти 40 лет. Однако и отсюда им пришлось отступить. В то время испанцы, особенно в союзе с рыцарями Мальты, Генуей и Венецией, еще могли противостоять османам на море, но гораздо реже на суше. Битва при Лепанто 1571 г., в которой соединенные силы Испании и ее союзников разгромили османский флот, и в то же время неудачи испанской армии во главе с королем Карлом V под Алжиром в 1541 г., а также под Триполи в 1551 г. весьма характерны. Вся Европа была потрясена разгромом венгерско-чешской армии в 1526 г., смертью возглавлявшего ее короля Лайоша II, оккупацией османами земель Венгрии, Чехии и Хорватии, их походами 1529 г. и 1532 г. на Вену. В дальнейшем османская угроза нависала над Веной вплоть до 1683 г., когда османы в последний раз осадили столицу Австрии, а их авангард – крымская конница – даже достиг границ Баварии. Но решающее поражение, нанесенное им войском польского короля Яна Собесского, привело тогда не только к перелому в ходе войны, но и к развитию противостояния мусульманского Востока и христианского Запада в целом.

Испания Габсбургов надорвалась, взвалив на себя непосильную роль мирового гегемона и стремясь воевать одновременно и с османами, и с гёзами в Нидерландах, и с французами в Европе, и с индейцами в Америке, и с повстанцами на Филиппинах, а также – с англичанами и протестантами во всем мире. Население страны за самый блестящий, но и самый трудный в испанской истории XVI в. уменьшилось на 1 млн. (т. е. на 1/9) и продолжало терять ежегодно по 40 тыс. эмигрантов, отъезжавших в Америку. К концу века 150 тыс. испанцев (3 % активного населения того периода) были бродягами, нищими, инвалидами войны, преступниками и прочими маргиналами. Страну регулярно покидали мориски (крещенные мавры), игравшие значительную роль в экономике, но одновременно являющиеся объектом ненависти для духовенства и зависти черни. Их полное изгнание в 1609–1614 гг. (с тайной целью обогатиться за их счет) окончательно подорвало материальные возможности королевства, для которого бремя великодержавности становилось неподъемным. Война за «испанское наследство» 1701–1714 гг. практически лишила Испанию статуса великой державы, хотя она и сохранила свои колонии.

Еще до того, как Испания отступила на второй план в качестве колониальной метрополии, на авансцену выдвинулись почти одновременно голландцы, только что сами завоевавшие независимость (в 1581 г. фактически, в 1609 г. – формально), и англичане. Ост-Индская (с 1602 г.) и Вест-Индская (с 1621 г.) компании голландцев развернули интенсивную колониальную экспансию по всему миру. Воспользовавшись ослаблением Португалии, присоединенной в 1580 г. к Испании (до 1640 г.), голландцы начали вытеснять португальцев отовсюду, к 1609 г. изгнав их (вместе с испанцами) с Молуккских островов, а к 1641 г. овладев Малаккой. В 1642 г. они захватили Тайвань, а в 1658 г. отняли у португальцев Цейлон. Начатое голландцами еще в 1596 г. завоевание Явы продолжалось вплоть до XVIII в. В XVII в. были захвачены также Мадура, Маврикий, ряд колоний в Африке и Америке. Разгромив английский флот в 1619 г. в нескольких сражениях в Сиамском заливе и Зондском проливе, голландцы на время избавились от англичан как конкурентов в Юго-Восточной Азии. Однако уже со второй половины XVII в. Голландия теряет свою морскую и торговую гегемонию вследствие успехов Англии в англо-голландских войнах 1652–1654 гг. и 1672–1674 гг., а также больших потерь Голландии в войнах с Францией 1672–1678 гг., 1668–1697 гг., 1702–1713 гг. Франция к тому времени стала мощным торгово-колониальным соперником Голландии, вынужденной перед угрозой французской экспансии блокироваться с Англией. Поэтому Голландия, к тому времени и экономически (особенно в промышленном развитии) уступавшая Англии, стала сдавать ей одну позицию за другой. А после установления в Голландии французского господства в 1795–1813 гг., колонии голландцев в Африке, Америке и на Цейлоне были захвачены англичанами. После восстановления суверенитета Голландия вынуждена была «добровольно» согласиться на потерю этих колоний, а по Лондонскому договору 1824 г. отказаться также в пользу Англии от своих владений в Индии и Малайе. Но она сохранила свою главную колонию в Азии – Индонезию.

Соперничество держав нередко приводило к тому, что колонии, переходя из рук в руки, приобретали нередко сложный этнокультурный облик. Это особенно относится к островам, среди которых, например, Цейлон с 1517 г. был объектом притязаний португальцев, с 1658 г. – колонией Голландии, с 1796 г. – Англии. Примерно то же было с Маврикием, с начала XVI в. принадлежавшим португальцам, с 1598 г. – голландцам, с 1715 г. – французам, с 1810 г. – англичанам.

Англия, начинавшая свою колониальную политику в борьбе против Испании и Португалии, в союзе, а потом также в борьбе с Голландией, в дальнейшем ожесточенно соперничала с Францией. В результате этой постоянной многовековой борьбы с континентальными державами англичане многому научились и многого добились, используя в том числе противоречия между своими конкурентами по колониальному грабежу. Свою экспансию на Восток англичане начали как союзники голландцев в борьбе с португальцами и испанцами. Самостоятельно они выступали в Америке, где ими еще в 1583 г. был захвачен остров Ньюфаундленд, а в 1607 г. основана первая британская колония Виргиния. Но с 1615 г. начинается рост английских факторий (Сурат, Масулинатам, Пуликат, Мадрас) в Индии, где англичанам удалось получить ряд торговых привилегий в империи Великих Моголов. Долгое время они ограничивались экономическим проникновением в колонии своих ослабевших конкурентов – Португалии и Голландии. Некоторые из них, прежде всего в Америке, захватывались в XVIII в. основным соперником Англии Францией, борьба с которой шла одновременно на севере Америки, в Карибском бассейне и в Индии. Почти повсеместно победа досталась Англии, после 20-летней войны, практически ликвидировавшей позиции Франции в Индии к 1761 г. В 1757–1764 гг. англичане захватили Бенгалию, в 1799 г. сокрушили Майсур, в 1818 г. разгромили маратхов. Захватом Пенджаба в 1846 г. было завершено покорение Индии. Еще раньше, в 1786 г., англичане начали экспансию в Малайе, в 1824 г. – первую войну с Бирмой. Тогда же Голландия признала «законность» захвата Англией в 1819 г. Сингапура.

Несмотря на серьезный кризис британского колониализма в последней четверти XVIII в., когда Англия потеряла 13 колоний в Северной Америке, в дальнейшем образовавших США, в XIX в. колониальная империя Великобритании продолжала расти за счет колонизации Австралии и Новой Зеландии, новых завоеваний в Африке, а также – в Азии, где был в 1839 г. захвачен Аден на юге Йемена, в 1842 г. – Сянган (Гонконг) на юге Китая, ставший одной из баз британской экспансии в Азии. В 1878 г. Англия получила от Османской империи Кипр, а в 1882 г. установила контроль над Египтом, вследствие чего фактически стала хозяйкой Средиземноморья, опираясь на свои базы в Гибралтаре (с 1704 г.), на Мальте (с 1800 г.), Кипре и зоне Суэцкого канала. В 1885 г. было завершено завоевание Бирмы, в 1898 г. под видом «аренды» отобран у Китая порт Вэйхайвэй.

Французский колониализм проявил себя даже раньше голландского и английского: в 1532 г. первые корабли Франции оказались у о. Суматры, а в 1534 г. Жак Картье, по сути дела, открыл Канаду, совершив плаванье по реке св. Лаврентия и объявив ее берега владением Франции. Однако дальнейшим успехам французов помешали религиозные войны во Франции и принадлежность большинства сторонников колониальной экспансии к гугенотам, преследуемым королевской властью. При кардинале Ришелье Франция усилила борьбу с магрибинским пиратством и захватила ряд островов Карибского бассейна (тогда «Вест-Индии»). Несколько позже были осуществлены первые захваты в Африке (в Сенегале), на Мадагаскаре. Министр Людовика XIV Кольбер содействовал образованию многих колониальных компаний. В 1674 г. с приобретением Пондишери началось освоение французами Индии, особенно успешное при генерал-губернаторе Дюпле (1742–1754 гг.), захватившим в 1746 г. Мадрас – центр британских владений в Индии – и создавшим первые отряды сипаев (сипахи) из индийцев на европейской службе. В войну 1756–1763 гг. Франция, захватив поначалу Мальту и Менорку, проводя широкую колонизацию Канады и Луизианы, в итоге потеряла почти все свои владения, за исключением островов Вест-Индии, Гвианы и отдельных пунктов в Африке и Индии.

В период наполеоновских войн Франция всерьез намеревалась лишить Англию ее колониальной империи. Поход Бонапарта в Египет и Палестину в 1798–1801 гг. имел своей дальней целью подорвать господство Англии в Индии. После его провала Бонапарт пытался договориться с российским императором Павлом I о совместном ударе по англичанам в Индии. Вместе с тем он планировал уже в 1808 г. захват Алжира, что было осуществлено позже, уже при Бурбонах, в 1830 г., но растянулось почти на полстолетия, ибо страну пришлось завоевывать по частям, постепенно, а ее экономическое освоение и колонизация (переселенцами из Франции, а также из Испании, Италии, Швейцарии и другими европейцами) встречали ожесточенное сопротивление населения. Исключительный размах колониальная экспансия Франции приобрела при Наполеоне III (1851–1870 гг.), когда удалось в основном подчинить Алжир (объявленный «арабским королевством»), глубоко проникнуть в Тунис, Египет, Сирию и Ливан, подчинив их экономически, а две последние страны – даже временно оккупировать в 1860–1861 гг. В Египте, получив в 1854 г. концессию на строительство (а потом – и владение) Суэцкого канала, французы одновременно установили контроль над финансами и средствами сообщения, многими предприятиями. В Сирии и Ливане они повели тонкую политическую игру, опираясь на местных христиан. Тогда же, в 1856–1867 гг., Франция приняла активное участие в войнах Англии с Китаем и в ограблении последнего, в совместных выступлениях западных держав против Японии, одновременно аннексировав южную часть Вьетнама. К 1867 г. был также установлен протекторат Франции над Камбоджей. Захваченный в 1853 г. остров Новая Каледония стал с 1863 г. местом ссылки заключенных из Франции. С 1857 г. быстро расширялись французские завоевания в Африке, а в 1866 г. Франция сделала неудачную попытку захватить Корею.

Поражение во франко-прусской войне 1870 г. несколько ослабило колониальные позиции Франции, вынудив ее в 1875 г. уступить контрольный пакет акций Суэцкого канала (а с ним – контроль над Египтом) Англии, переселить в Алжир более 220 тыс. семейств, покинувших отошедшие к Германии Эльзас и Лотарингию (что вызвало всплеск антиколониального недовольства в Алжире), мириться с соперничеством в Тунисе набиравшего силы молодого колониализма Италии. Тем не менее Франция возобновила с 1879 г. активную экспансию в Африке и странах Индокитая, использовав рост противоречий своего главного противника – Германии – с Англией и Россией, а также заинтересованность самой Германии в отвлечении внимания Франции от Европы на Восток. В 1881 г. Франция навязала свой протекторат Тунису и к 1888 г. почти замкнула цепь своих владений на западе, в центре и на востоке Африки. Полному ее господству здесь помешала Англия в 1898 г., когда французский отряд капитана Маршана столкнулся у Фашоды в верховьях Нила с английскими войсками лорда Китченера. Тем не менее Франция закрепила за собой сплошной массив африканских территорий от Сенегала на западе до Дарфура (Судан) на востоке и от Конго до Средиземного моря, а также – Сомали и Джибути на побережье Красного моря.

Еще раньше, победив в войне 1884–1885 гг. с Китаем, Франция заняла Тонкин и заставила Китай признать ее протекторат над Аннамом (Вьетнамом). В 1893 г. она навязала неравноправный договор Сиаму и заставила его признать свой протекторат над Лаосом. После войны 1894–1896 гг. французы превратили Мадагаскар в свою колонию.

Колониальный раздел Востока происходил в условиях нараставших противоречий между колониальными державами, которые стремились их решить за счет народов стран Азии и Африки. В частности, французские завоевания в Африке сопровождались (или предварялись) соглашениями с Англией, Португалией, Бельгией и Германией. Последние две страны также осуществили в XIX в. колониальные захваты в Африке. Франция пошла на уступки Англии в Египте, за что получила ее тайное согласие на захват Туниса и подготовку осуществленного позже, в 1905–1911 гг., захвата Марокко. В то же время, иногда державы никак не могли придти к соглашению и тогда (обычно – по инициативе Англии) прибегали к делению той или иной страны Востока на «сферы влияния». Так, Сиам в конце концов был поделен на британскую и французскую, Иран – на британскую и российскую сферы влияния.

Особо сложный узел противоречий держав завязался на Ближнем Востоке, породив многократно обсуждавшийся и постоянно обострявшийся «восточный вопрос». Дело было в постепенном переходе некогда грозной Османской империи, простиравшейся от Балкан до Ирана и от Кавказа до Судана, мировой державы, перед которой трепетала Европа, к статусу зависимой страны. При этом громадные размеры территории, богатые ресурсы, многоэтничный и поликонфессиональный состав населения, многовековые контакты (как и конфликты) с Европой превращали Османскую империю в центр многообразных влияний и нередко полярных тенденций, в объект самых различных притязаний и противоречивых замыслов держав Запада. Эти державы, в основном, обезопасили себя от военной угрозы со стороны османов к началу XVIII в. и с этого времени старались использовать ее при сведении счетов друг с другом. Франция такую политику проводила еще в XVI–XVII вв., играя на османо-испанских противоречиях. Однако с XVIII в. Запад вынужден был учитывать в своих отношениях с Османской империей все возраставшее значение «русского фактора», т. е. переживавшей подъем России. В 1699 г. османы вынуждены были отдать Австрии почти всю Венгрию (находившуюся под их управлением свыше 170 лет), Трансильванию и Славонию, Польше – Подолию и часть Украины, Венеции – Морею (южную Грецию), побережье Далмации и многие острова. Именно тогда Россия, впервые вышедшая на европейскую сцену под руководством Петра I и также принявшая участие в антиосманской коалиции, получила Азов.

К этому времени Османская империя во многом утратила не только военное, но и политическое могущество. Османы, слишком занятые завоевательными походами и против Европы, и против Ирана, просмотрели угрозу, постепенно возникшую с севера. Московское государство, освободившееся в 1480 г. от ордынского господства, находилось в постоянном противостоянии с наследниками Золотой Орды – Казанским ханством (с 1438 г.), Ногайской Ордой (с 1440 г.), Крымским ханством (с 1443 г.), Астраханским ханством (с 1459 г.), Сибирским ханством (с 1495 г.). Управлявшиеся династиями потомков Чингисхана, все они требовали от Москвы покорности, дани и предъявляли претензии на наследование власти Золотой Орды. Время от времени они нападали на Русь, уводя в плен десятки тысяч людей, в основном – для продажи в рабство на рынках Средиземноморья. Османская империя, к концу XV в. установившая контроль почти над всеми этими ханствами, в первую очередь над самым сильным из них – Крымским, поощряла работорговлю, особенно в Крыму и Астрахани.

Стремление Москвы покончить с таким положением (как и наследование царями имперских традиций правителей) привело к завоеванию Казани в 1552 г., Астрахани в 1556 г. и Сибирского ханства в 1595 г., дроблению Ногайской Орды и подчинению ее по частям на протяжении XVI–XVII вв. Борьба с Крымом оказалась более тяжелой и длительной. Крымские ханы при поддержке Стамбула претендовали на русские земли. После падения Казани и Астрахани они пытались не раз «вернуть» их, причем – под свое управление. В 1561 г. армия крымского хана, усиленная турецкими войсками, даже захватила Астрахань, совершив длительный поход через Северный Кавказ, однако вскоре отступила. Второй такой поход в 1569 г. закончился тоже неудачей. В 1571 г. хан Девлет-Гирей со 120-тысячным войском совершил опустошительное нашествие на Русь, разорив и разрушив 36 городов, включая Москву. До 60 тыс. русских погибло, столько же было уведено в плен. В 1572 г. войско Девлет-Гирея потерпело сокрушительное поражение в битве при Молодях, что на два десятилетия остановило набеги крымчаков на Русь. Выстроенные в 1583–1684 гг. четыре линии укреплений от Белгорода до Самары несколько уменьшили масштабы крымских набегов. Однако и в первой половине XVII в. крымцы захватили в плен до 200 тыс. русских. Османы, обычно поддерживавшие своих крымских вассалов, предпочитали воевать с Россией их руками. Но со второй половины XVII в. они уже непосредственно участвовали в этих войнах. Например, в 1676–1681 гг. крымцы были лишь авангардом армии султана, захватившего тогда почти всю Правобережную Украину за исключением Киева. Петр I, потерпев неудачу в войне с османами, вынужден был возвратить им Азов.

Однако в дальнейшем войны с Россией неизменно заканчивались поражением османов. В 1736–1737 гг. русская армия дважды захватывала Крым. Последний набег хана Кырым-Гирея на Украину в 1769 г., когда крымцы убили около 10 тыс. человек и «с многочисленным полоном» возвратились к себе, явился единственной удачей османов и их союзников в войне 1768–1774 гг. Русский флот в Средиземном море не только разгромил османов при Чесме, но и оказал помощь восставшим против султана грекам и арабам. Занятый русской армией Крым был отделен от Османской империи, а в 1783 г. – присоединен к России. Русские получили в империи торговые льготы (капитуляции) наряду с давно уже ими обладавшими купцами Запада. Представление об Османской империи как о «больном человеке» (выражение Николая I) возникло уже тогда, ибо Екатериной II именно в то время были выдвинуты проекты создания государства Дакии (из формально еще находившихся под властью османов Бессарабии, Валахии и Молдавии) и «греческой империи» со столицей в Константинополе и внуком Екатерины II Константином на троне.

В дальнейшем османы старались использовать в борьбе против России мусульман Кавказа, в первую очередь – черкесов, горцев Чечни и Дагестана. На Кавказ были направлены сотни османских агентов, многие были завербованы на местах, в том числе – среди суннитского духовенства, суфийских наставников (муршидов) и их последователей (мюридов). Их деятельность, как и интриги щедро финансировавших ее Англии, Франции и Австрии, стремившихся отвлечь Россию от европейских дел, сыграли свою роль в антироссийских движениях имама Мансура (Ушурмы) в 1785–1791 гг. и имама Шамиля в 1834–1859 гг. Эти движения были для России гораздо более трудными противниками, чем регулярная армия османов, которая, начиная с 1735 г., постоянно терпела поражения и в конечном итоге уступила России не только Кубань и юг Украины (Новороссию) с городом Хаджибей, с 1795 г. переименованным в Одессу, но также Крым и Кавказ. Поражение России в Крымской войне 1853–1856 гг., начавшейся также с неудач армии и флота османов, было результатом действий поспешивших османам на помощь Англии, Франции и Сардинского королевства. В сущности, эти же державы и Германия спасли, на этот раз – политически и дипломатически, Османскую империю после ее разгрома Россией в войне 1877–1878 гг., решающим образом подорвавшей османские позиции на Балканах. Вскоре (в 1881–1885 гг.) османы вынуждены были под давлением держав отдать Греции Фессалию и часть Эпира, а Болгарии – восточную Румелию. В 1897 г. османы точно также принуждены были уступить Греции Крит.

Слабая и зависимая Османская империя тем не менее вплоть до Первой мировой войны оставалась серьезным фактором в мировой политике, ибо ни одна из соперничавших великих держав того времени не могла господствовать на просторах османского государства в одиночку. Пользуясь этим, османы маневрировали, сталкивали, где могли и в чем могли, державных конкурентов лбами, играя на противоречиях между ними и стараясь получать военную, финансовую, техническую и иную помощь. На рубеже XIX – ХХ вв. особенно в этом преуспела Германия: кайзер Вильгельм II дважды (в 1889 г. и 1898 г.) посещал Стамбул, разыгрывая роль «друга и покровителя ислама», османскую армию с 1883 г. реорганизовывал по прусскому образцу полковник фон-дер-Гольц, немецкий Дойче-банк финансировал с 1888 г. строительство Багдадской железной дороги и других дорог, в руках немцев оказались многие концессии, коммунальное хозяйство ряда городов, агроколонии в Палестине. Страну наводнили германские разведчики под видом советников, инженеров, учителей, картографов, туристов. Экономически Германия стала теснить Англию и Францию, доминировавших в торговле и финансовой системе Османской империи, в морских перевозках, производстве и сбыте табака и т. п.

Колониальная система и формы освободительной войны

Создание колониальной системы, основы которой были заложены еще в XVI–XVII вв., с одной стороны, связало весь мир воедино, продолжая тем самым тенденцию эпохи великих географических открытий, а с другой – поделило мир на владычицы-метрополии и порабощенные колонии. Механизмы колониальной системы, способствуя более интенсивному торговому и культурному обмену между странами и континентами, перераспределяли основные денежные и товарные потоки, фиксировали и вводили в эксплуатацию источники сырья, формировали рынки сбыта, что создавало более благоприятные, чем раньше, условия для развития промышленности и промышленного предпринимательства в государствах-метрополиях. В результате в этих государствах, сплошь – европейских, наблюдается в XVIII – XIX вв. быстрое развитие капиталистического производства, совершенствование техники, прогресс науки, рост жизненного уровня и военного потенциала. Центры экономической жизни переместились из бассейна Средиземноморья в регион Атлантики, стали расти новые торгово-финансовые и промышленные города, среди которых главную роль играли Антверпен – в XVI в., Амстердам – в XVII в., Лондон – в XVIII в.

Колониальная система видоизменялась по мере развития капитализма и расширения колониальной экспансии. Прямой грабеж и применение рабского труда, более характерные для военно-феодального колониализма Португалии и Испании, постепенно уступали место методам экономического принуждения в колониях Голландии и Англии, что не исключало и там прямого насилия при захвате источников сырья, борьбе за рынки сбыта, контрактации дешевой рабочей силы. Все это было усвоено и взято на вооружение и прочими державами-колонизаторами, такими как Франция, Бельгия, Италия, Германия, а, в дальнейшем, Япония.

Вопрос о том, была ли политика России в завоеванных ею областях колониальной, является дискуссионным и должен быть рассмотрен особо. С одной стороны, колониальные аспекты в политике царских властей, особенно на Кавказе и в Средней Азии, но также в Крыму и ряде регионов Поволжья и Сибири, безусловно просматриваются, особенно – в методах военного подавления, полицейского произвола, игнорирования обычаев и этнонациональной специфики нерусских народов. До XIX в. остро стоял и вопрос религиозной самоидентификации этих народов, необходимости для их представителей принимать православие, дабы стать полноправным подданным Российской империи. Впрочем, христиане нерусского происхождения были изначально равноправны, а к концу XIX в. полнотой прав (вплоть до получения дворянских званий, высших чинов в армии и на гражданской службе, зачисления в императорскую гвардию) обладала и элита неправославных народов, особенно наиболее многочисленных среди них – мусульман. Сложность положения усугубляется также тем обстоятельством, что именно среди мусульман и других нерусских народов гораздо раньше, еще в XVIII в., начало формироваться предпринимательство капиталистического типа, развиваться просвещение на русском и на национальных языках, а межцивилизационные контакты и взаимодействие русского и нерусских народов, имевшие многовековую историю, стали, именно к концу XIX в., давать плодотворные результаты. Поэтому наряду с сильными тенденциями к национализму среди нерусских народов Российской империи пробивала себе дорогу и другая тенденция – сугубо пророссийская, делавшая жизнь этих народов неотъемлемой частью общероссийской жизни. Это обстоятельство открывало перед всеми народами империи перспективу социокультурного, политического и экономического развития в рамках исторически сформировавшегося, как это было признано позже, в 1994 г., «социума общей судьбы» (выражение французского историка Н. Верта).

В общем и целом, всюду на Востоке трагедия его народов состояла в том, что прогрессивный процесс постепенного объединения мирового хозяйства, взаимодействия мировых культур и разрушения всевозможных барьеров между народами осуществлялся путем насилия, часто – с большими потерями для этих народов как в людях, так и в духовном плане. Это не могло не вызвать повсеместно сопротивления западному колониализму, воспринимавшемуся, при всех привносимых им технических, культурных и прочих новшествах, как абсолютное зло.