Помоги проекту - поделись книгой:
Статья Добролюбова появилась в тот исторический момент, когда в России складывалась революционная ситуация, развивалось русское революционно-демократическое движение. Роман «Обломов» был использован Добролюбовым как острое оружие в обличении прогнившего крепостнического строя, в борьбе за интересы народа. Великий критик, указав на «необыкновенное богатство содержания романа», глубоко раскрыл его социально-политический смысл, увидев в обломовщине порождение крепостнического строя, и расценил роман как протест против крепостничества. В романе, писал Добролюбов, «сказалось новое слово нашего общественного развития, произнесенное ясно и твердо, без отчаяния и без ребяческих надежд, но с полным сознанием истины. Слово это –
В своей статье Добролюбов установил социально-психологическое родство Обломова с «лишними людьми». Черты обломовщины великий критик отмечает и в Онегине, и в Печорине, и в Рудине, и в Бельтове. Добролюбов раскрывает историческую связь между ними и Обломовым, поскольку все они являются выходцами из дворянской среды и воспитаны на почве крепостного строя. Конечно, между «лишними людьми», отличавшимися даровитостью, высоким интеллектуальным уровнем, идейными исканиями и неудовлетворенностью жизнью в обстановке крепостного строя, с одной стороны, и Обломовым – с другой, была большая разница. Однако Добролюбов был прав, устанавливая, что такие черты в героях произведений Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Герцена, как праздность или «кипенье в действии пустом», неспособность к труду, нерешительность в критические моменты жизни, были не чем иным, как проявлением обломовщины.
Вместе с тем Добролюбов отметил, что обломовцы в общественной жизни являются злейшими врагами рождающегося нового. К обломовцам он, в частности, причислял либеральствующих фразеров, идущих на поводу у правящих кругов. В иносказательной форме Добролюбов указывал, какая опасность таится в подобного рода обломовцах для народного дела, выражал уверенность, что народ сметет с пути этих бездействующих болтунов в тот момент, когда осознает «необходимость настоящего дела», то есть революции.
В тот момент, когда появился роман Гончарова, передовая молодежь уже нашла своих руководителей в лице Чернышевского и Добролюбова, звавших к революционной борьбе против обломовщины, феодально-крепостнического порядка, ее взрастившего, против «темного царства».
Самому Гончарову революционно-демократические идеи были чужды, но своим романом он содействовал борьбе с обломовщиной, как страшным социальным злом, сковывавшим творческую жизнь народа, препятствовавшим его общественному, духовному и нравственному развитию.
В. И. Ленин не раз обращался, к образу Обломова, к понятию обломовщины для разоблачения пережитков прошлого – всего гнилого, барского, бюрократического, для борьбы с элементами, враждебными народу, делу пролетарской революции. Ленин обличал «…гнилые, барски-обломовские иллюзии» либеральных народников, надеявшихся на реформы и боявшихся революции. В своей работе «Шаг вперед – два шага назад» В. И. Ленин заклеймил обломовщиной вредные попытки меньшевиков ослабить партийную дисциплину. «Людям, привыкшим к свободному халату и туфлям семейно-кружковой обломовщины, – указывал Ленин, – формальный устав кажется и узким, и тесным, и обременительным, и низменным, и бюрократическим, и крепостническим, и стеснительным для свободного „процесса“ идейной борьбы»[3]. После революции Ленин рассматривал проявление обломовщины как вредный пережиток буржуазно-помещичьей психологии. Ленин указывал, что обломовщина не изжита до конца, и призывал к беспощадной борьбе с такими ее проявлениями, как боязнь всего нового и передового, нерадивое отношение к труду, к своим обязанностям, расхлябанность и беспечность. «…
В развитии социалистической жизни, в активности трудящихся Ленин видел условия полного уничтожения обломовщины. В своей речи «О международном и внутреннем положении советской республики» 6 марта 1922 года Ленин, со всей энергией призывая к борьбе с бюрократизмом, говорил:
Враги народа злобно клеветали на русский народ как на нацию обломовых. Товарищ Сталин разоблачил эту клевету. В беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом он указывал: «В Европе многие представляют себе людей в СССР по-старинке, думая, что в России живут люди, во-первых, покорные, во-вторых, ленивые. Это устарелое и в корне неправильное представление. Оно создалось в Европе с тех времен, когда стали наезжать в Париж русские помещики, транжирили там награбленные деньги и бездельничали. Это были действительно безвольные и никчёмные люди. Отсюда делались выводы о „русской лени“. Но это ни в какой мере не может касаться русских рабочих и крестьян, которые добывали и добывают средства к жизни своим собственным трудом. Довольно странно считать покорными и ленивыми русских крестьян и рабочих, проделавших в короткий срок три революции, разгромивших царизм и буржуазию и победоносно строящих ныне социализм»[7].
Обломовщина произрастает не только на почве крепостного общества. В новых формах она проявляется и в условиях буржуазно-капиталистического строя, которому также присущи паразитизм, эгоизм, цинично-индивидуалистическое отношение к жизни. Обломовщина, как типическое явление собственнического, эксплоататорского общества, представляет собою явление мирового значения. Еще при жизни Гончарова один из датских литераторов Ганзен, ознакомившись с романами Гончарова, в письме к нему признался: «Не только в Адуеве и Райском, но даже в Обломове я нашел столько знакомого и старого, столько родного! Да, нечего скрывать, и в нашей милой Дании есть много обломовщины…» Боязнь за свои привычные доходы, смертельная вражда ко всему новому характеризует современных буржуазных обломовых. Ленин пользовался понятием обломовщины при характеристике буржуазии и указывал: «…никогда… без последней необходимости буржуазия не заменит спокойного, привычного, доходного (обломовски-доходного) 10-тичасового рабочего дня 8-мичасовым»[8]. Превосходные образы обломовых-рантье, обломовцев-буржуа запечатлены в произведениях Мопассана, в «Саге о Форсайтах» Голсуорси. В широком смысле борьба с обломовщиной есть борьба с собственническим строем, так же как и обломовщина исторически обреченным на гибель.
Роман «Обломов» сыграл большую роль в развитии критического реализма в русской литературе. Гончаров раскрывает обломовщину, как определенное явление действительности, вскрывая ее социально-исторические, морально-психологические истоки, рассматривая ее во всех чертах и особенностях, прослеживая ее жизненное развитие и перспективы. В романе проявилось мастерское умение писателя связать все детали и мелочи быта и переживаний в единую целостную картину огромного обобщающего значения.
«Огромная идея автора во всем величии своей простоты улеглась в соответствующую ей рамку, – справедливо замечает Писарев. – По этой идее построен весь план романа, построен так обдуманно, что в нем нет ни одной случайности, ни одного вводного лица, ни одной лишней подробности… В романе г. Гончарова внутренняя жизнь действующих лиц открыта пред глазами читателя; нет путаницы внешних событий, нет придуманных и рассчитанных эффектов, и потому анализ автора ни на минуту не теряет своей отчетливости и спокойной проницательности. Идея не дробится в сплетении разнообразных происшествий: она стройно и просто развивается сама из себя, проводится до конца и до конца поддерживает собою весь интерес без помощи посторонних, побочных вводных обстоятельств… Редкий роман обнаруживал в своем авторе такую силу анализа…»
«Обломов» Гончарова был новым выдающимся достижением русского реалистического романа.
Роман «Обломов» появился накануне падения крепостного права. С громадной силой давал себя чувствовать всеобщий и глубокий кризис феодально-крепостнического строя. Россия встала на путь капиталистического развития, требовавшего уничтожения крепостничества. «Помещики-крепостники не могли помешать росту товарного обмена России с Европой, не могли удержать старых, рушившихся форм хозяйства, – пишет об этом времени В. И. Ленин. – Крымская война показала гнилость и бессилие крепостной России. Крестьянские „бунты“, возрастая с каждым десятилетием перед освобождением, заставили первого помещика, Александра II, признать, что лучше освободить
Крестьянская реформа 1861 года была проведена руками помещиков-крепостников. Самодержавие и помещики ограбили крестьян, сохранив за собою большую и лучшую часть земли, а за оставленную у крестьян землю вынудив их платить втридорога. Вслед за крестьянской реформой последовал ряд реформ в области суда, управления, печати и т. д., знаменовавших собою первые шаги самодержавия на пути к буржуазной монархии.
Вокруг вопросов, связанных с ликвидацией крепостного права, в русском обществе конца 50-х – начала 60-х годов развернулась ожесточенная идейная борьба, отразившая борьбу классов в России за пути ее дальнейшего исторического развития. Произошло резкое размежевание политических лагерей в русском обществе. В сторону сближения с самодержавием повернули дворянско-буржуазные либералы, на все лады прославлявшие «великие реформы», несмотря на их полукрепостнический характер, и больше всего боявшиеся крестьянской революции, крестьянского топора, от которого они искали защиты у самодержавия. Пошедшие на сделку с царизмом либералы вроде Кавелина поддерживали и одобряли расправу царского правительства с передовыми демократическими деятелями 60-х годов и освободительным движением в стране.
В защиту ограбленного царем и помещиками народа выступила революционно-демократическая интеллигенция во главе с Чернышевским и Добролюбовым. Вожди революционно-демократического движения стремились поднять крестьянское восстание, призывали крестьянство и передовую молодежь к революционной борьбе с самодержавием и помещичьим государством во имя социалистического преобразования России.
Характеризуя политическую обстановку конца 50-х – начала 60-х годов, В. И. Ленин пишет:
«Оживление демократического движения в Европе, польское брожение, недовольство в Финляндии, требование политических реформ всей печатью и всем дворянством, распространение по всей России „Колокола“, могучая проповедь Чернышевского, умевшего и подцензурными статьями воспитывать настоящих
Однако революционная ситуация не переросла в революцию: «…народ, сотни лет бывший в рабстве у помещиков, не в состоянии был подняться на широкую, открытую, сознательную борьбу за свободу»[11]. Крестьянские и студенческие волнения были подавлены. С ареста Чернышевского в 1862 году началась беспощадная расправа царского правительства с демократическим движением, приобретавшим, однако, все большее влияние на молодое поколение.
Классовая борьба в стране нашла свое отражение в русской литературе 60-х годов. Все передовое в русском обществе объединилось вокруг революционно-демократического «Современника». Журнал привлек к себе новые писательские силы, отразившие бурный рост демократических идей и настроений в среде молодежи – Н. Успенского, Помяловского, Решетникова и др. В то же время либерально настроенные писатели – Тургенев, Григорович и др. – порвали с «Современником». Эти писатели стали на путь прославления «великих реформ». По характеристике Ленина, Тургенева в конце 50-х годов «тянуло к умеренной монархической и дворянской конституции», ему «претил мужицкий демократизм Добролюбова и Чернышевского»[12]. Некоторые писатели – Лесков, Достоевский – оказались в 60-е годы в лагере реакции.
Обострение классовой борьбы и идейно-политическое размежевание русского общества и литературы не могло не отразиться и на деятельности Гончарова в эти годы. Как и другие литераторы дворянско-буржуазного либерального лагеря, Гончаров страшился крестьянской революции и заявлял: «Россия переживает теперь великую эпоху реформ». Он не сочувствовал деятельности герценовского «Колокола». К революционно-демократическому движению, к идеям социализма Гончаров отнесся отрицательно, считая их беспочвенными, «крайними». Дальнейшее развитие России писатель представлял себе в буржуазно-реформистском духе.
Еще в 1856 году, по возвращении из путешествия, Гончаров, вынужденный поступить на службу, становится цензором. В эту пору, еще до отмены крепостного права, Гончаров как цензор нередко проявлял сочувственное отношение к прогрессивным явлениям литературы. Так он способствовал новому изданию запрещенных в течение нескольких лет «Записок охотника» Тургенева, сборника стихотворений Некрасова, разрешил к печати роман Писемского «Тысяча душ». Благодарный Писемский писал Гончарову: «…Вы были для меня спаситель и хранитель цензурный: вы пропустили 4-ю часть „Тысячи Душ“ и получили за то выговор. Вы „Горькой судьбине“ дали увидеть свет божий в том виде, в каком она написана. Все это я буду до конца моих дней помнить».
Однако в 60-е годы цензорская деятельность Гончарова принимает реакционный характер. В 1862 году он назначается редактором официальной газеты «Северная почта», а потом членом Совета па делам печати. В этой должности Гончаров давал заключения о политическом направлении органов печати, отдельных произведений, журнальных статей и т. д. Царская цензура жестоко преследовала демократическую журналистику и печать. В деятельности Гончарова резко проявились антидемократические тенденции. Они сказались в его отрицательной оценке романа «Что делать?» Чернышевского, в преследовании им журнала «Русское слово» Писарева и статей критика-демократа, в которых Гончаров усматривал отрицание религии, «жалкие и несостоятельные доктрины социализма и коммунизма».
В 1867 году Гончаров уходит в отставку, осознав, повидимому, что цензорская деятельность не к лицу русскому писателю.
В 1869 году в либеральном журнале «Вестник Европы» появился третий и последний роман писателя – «Обрыв». Гончаров работал над ним двадцать лет. Замысел «Обрыва» возник почти одновременно с замыслом «Обломова». Рассказывая о своем посещении Симбирска в 1849 году, Гончаров пишет: «Тут толпой хлынули ко мне старые, знакомые лица, я увидел еще не отживший патриархальный быт, и вместе новые побеги, смесь молодого со старым. Сады, Волга, обрывы Поволжья, родной воздух, воспоминания детства – все это залегло мне в голову».
При первоначальном замысле в романе должна была быть широко разработана тема «лишнего человека», традиционная для литературы дворянского периода русского освободительного движения. В то же время уже тогда, Гончаров почувствовал появление в русской действительности людей нового склада и новых стремлений. «В первоначальном плане романа, – указывал писатель, – на месте Волохова у меня предполагалась другая личность – также сильная, почти дерзкая волей, не ужившаяся, по своим новым и либеральным идеям, в службе и в петербургском обществе, и посланная на жительство в провинцию, но более сдержанная и воспитанная, нежели Волохов. Вера также, вопреки воле бабушки и целого общества, увлеклась страстью к нему и потом, вышедши за него замуж, уехала с ним в Сибирь, куда послали его на житье за его политические убеждения». Сложившееся в 60-е годы враждебное отношение Гончарова к революционно-демократической интеллигенции изменило этот первоначальный замысел романа в сторону обличения «нигилизма». «Тогда под пером моим прежний, частью забытый, герой преобразился в современное лицо…» – свидетельствует сам Гончаров в статье «Намерения, задачи и идеи романа „Обрыв“», опубликованной лишь после смерти писателя.
В первой части романа, рисуя столичную светскую среду, Гончаров подвергает острой критике бездушный и холодный аристократизм, ханжество и высокомерие высших дворянско-бюрократических кругов, представленных в романе в образах старого светского жуира Пахотина, эпикурейца-бюрократа Аянова, «великолепной куклы» Беловодовой и др. Гончаров считал, что «большой свет» давно порвал с русскими нравами, русским языком, пропитан эгоизмом и космополитическими настроениями. Жизнь высшего светского общества рассматривается Гончаровым в связи с ненавистной ему обломовщиной. Так Аянов – тот же обломовец, для которого цель жизни – чин тайного советника, спокойная служба с высоким окладом в каком-нибудь ненужном комитете, «а там, волнуйся себе человеческий океан, меняйся век, лети в пучину судьба народов, царства – все пролетит мимо его…» В образе Беловодовой, по словам писателя, представлена «стена великосветской замкнутости, замуровавшейся в фамильных преданиях рода, в приличиях тона, словом в аристократическо-обломовской неподвижности».
Первоначально роман Гончарова назывался «Художник». По признанию самого писателя, главное его внимание было уделено образам Райского, бабушки, Веры. В Райском сам Гончаров видел «сына Обломова», но действующего в другую, переходную эпоху. Именно в этом смысле устанавливал писатель внутреннюю связь между романами «Обрыв» и «Обломов».
Райский – «натура артистическая». Подобно Рудину, «он умом и совестью принял новые животворные семена, – но остатки еще не вымершей обломовщины мешают ему обратить усвоенные понятия в дело…» Райский мечтает о великом искусстве, но «труд упорный ему был тошен». Гончаров прямо связывает последнее обстоятельство с «праздной жизнью почти целого общества», с «обеспеченным существованием» дворянской интеллигенции.
В глубокой мысли писателя о том, что в бесплодии и дилетантизме Райского виновата обломовщина, которая «как гири на ногах тянет назад», нельзя не усмотреть влияния добролюбовской критики лишних людей с их барски-маниловским отношением к труду, к искусству.
Райский оказался в искусстве и науке одним из тех неудачников, которые «верили в талант без труда и хотели отделываться от последнего, увлекаясь только успехами и наслаждениями искусства». Но «серьезное искусство, как и всякое серьезное дело, требует всей жизни», – замечает Гончаров, воспитавшийся на критических заветах Белинского.
Гончаров сам указывал на исторически типическое значение Райского, как представителя дворянско-либеральной интеллигенции 40-х годов. «Я ставил неоднократно в кожу Райского своих приятелей из кружков 40–50 и 60-х гг., – пишет Гончаров. – Как многие подходили к этому типу». Эстетство, понимание искусства, присущие Райскому, характерны для таких литераторов дворянско-либерального лагеря, как Боткин, Анненков, Дружинин, которых превосходно знал Гончаров.
По своим общественным взглядам Райский противник крепостного права, либерал. Он непрочь бросить «в горячем споре бомбу в лагерь неуступчивой старины, в деспотизм своеволия, жадность плантаторов», как тогда называли помещиков-крепостников. Ему как будто претит владение крепостными крестьянами; он просит бабушку, наблюдающую за его имением, отпустить крестьян на волю, но ему лень, недосуг провести в жизнь свои либеральные взгляды, и, как Обломов, он привык пользоваться подневольным, даровым трудом. «Новые идеи кипят в нем, – пишет Гончаров, – он предчувствует грядущие реформы, сознает правду нового и порывается ратовать за все те большие и малые свободы, приближение которых чуялось в воздухе. Но только порывается… он, если не спит по-обломовски, то едва лишь
Гончаров сочувствует Райскому, его неудачам и исканиям, писателю нравится его живой ум, впечатлительность, подвижность, страстное отношение к жизни, восхищение красотой. Однако вечные колебания и сомнения Райского, его пустое красноречие, его страсти, вспыхивающие и гаснущие, подобно фейерверку, – все это вызывает ироническую улыбку Гончарова, критически относившегося к своему герою.
Образ Райского оттеняют такие второстепенные, но глубокие по замыслу персонажи романа, как художник Кириллов и учитель Козлов. Это труженики искусства и науки. Гончарова, однако, не удовлетворял тип Кириллова – художника-аскета, ушедшего от жизни и превратившего искусство в своего рода божество; подобная «крайность» не может служить примером, как бы говорит этим образом писатель.
В трагическом плане изображен Гончаровым неудачник Козлов. В статье «Лучше поздно, чем никогда», поясняя смысл «Обрыва» и отдельных его образов, Гончаров пишет:
«В учителе Козлове мелькнуло мне лицо русского ученого-труженика, с намеком на участь русской науки в обломовском обществе». Гончаров стремился подчеркнуть, что Козлов жил в среде, совершенно равнодушной к науке. «В нем теплится искра любви к знанию, но как в степи – нет ей пищи, ни посева, ни полива, некуда бросить семян – и они глохнут в нем самом…»
Во многом иронически относясь к идеалистам 40-х годов, Гончаров проявил враждебное отношение в своем романе и к новым людям, к демократической молодежи 60-х годов. Облик этой молодежи представлялся ему в лице Марка Волохова. Создавая этот образ, писатель имел в виду молодежь, увлекавшуюся идеями демократического движения. Политический смысл образа Марка Волохова сам Гончаров поясняет так: «Волохов не социалист, не доктринер, не демократ. Он радикал и кандидат в демагоги: он с почвы праздной теории безусловного отрицания готов перейти к действию – и перешел бы, если бы у нас… была возможна широкая пропаганда коммунизма, интернациональная подземная работа и т. п.». Однако в романе не раскрыты политические связи Волохова, не сформулирована сколько-нибудь полно и определенно его политическая программа, и вся его пропагандистская деятельность рисуется в ироническом плане: единственным человеком, распропагандированным Волоховым, оказывается четырнадцатилетний мальчуган. Гончаров хотел подчеркнуть этим никчемность и беспочвенность Волоховых и их «крайних воззрений».
Более обстоятельно охарактеризованы моральные принципы и нравственные черты Марка Волохова. В изображении писателя Волохов крайний нигилист, человек безнравственный, себялюбивый, он проповедует теорию «свободной любви» и т. п. Люди типа Волохова встречались в русской действительности 60-х годов, но они представляли собою не типичное явление, как стремился изобразить Гончаров, и никак не характеризовали собой облик передовой молодежи того времени.
Писатель отмечает в Волохове характер, настойчивость, искренность. Но в изображении Гончарова все способности и намерения Волохова направлены на разрушение жизни, ее моральных устоев. Понятно, что демократический лагерь увидел в образе Волохова клевету на передовую молодежь, извращение идей Чернышевского и Добролюбова, под знаменем которых она шла. Демократическая критика в лице Н. В. Шелгунова и М. Е. Салтыкова-Щедрина резко отозвалась о романе за образ Марка Волохова, причислила «Обрыв» к антинигилистическим романам 60-х годов. Действительно, фигура Волохова была использована реакционной печатью в борьбе против демократического движения.
Таким образом, в романе «Обрыв» Гончаров, с одной стороны, подверг критике либерально-дворянскую интеллигенцию 40-х годов, справедливо обнаружив в ней черты обломовщины, а с другой, не принял новой правды демократической молодежи 60-х годов. Свой общественный и моральный идеал Гончаров увидел в тех, кто идет «уже открытым путем разумного развития и упорядочения новых форм русской жизни». В этих словах Гончарова содержалась явная полемика с революционной демократией, с Чернышевским и Добролюбовым, призывавшим не к буржуазно-либеральным реформам, а к революционной борьбе с самодержавием и помещиками, к крестьянской революции.
Выразителем гончаровской идеи «разумного развития» русской жизни, русского общества является в романе Тушин. Тушин напоминает Костанжогло из второй части «Мертвых душ». Это образованный предприниматель, действующий в провинциальной глуши. Отступая от жизненной правды, Гончаров идеализирует Тушина в еще большей степени, чем Штольца. В противоположность вечным колебаниям и сомнениям Райского, цинизму Марка Волохова Гончаров подчеркивает жизненную устойчивость и уверенность Тушина, которому присущи «мысли верные, сердце твердое – и есть характер». Именно Тушину приписывает Гончаров трезвое и правильное понимание жизни, видя в нем «представителя настоящей
Революционно-демократической пропаганде Гончаров хотел противопоставить в романе определенную общественную программу, предусматривающую решение и экономических вопросов, остро стоявших в русской пореформенной действительности. В этих целях Тушин рисуется Гончаровым «заволжским Робертом Овеном», который якобы вел свое предпринимательское дело таким образом, что и доход шел, и работники были довольны. Гончаров явно неправдоподобно рисует отношения предпринимателя и работников: артель, которая работает у Тушина, «смотрела какой-то дружиной. Мужики походили сами на хозяев, как будто занимались своим хозяйством». Гончаров считал «основой жизни – необходимость труда», высокой цели для людей, которые «всецело посвящают себя общественному служению». В романе общественное служение оказалось предпринимательско-помешичьей деятельностью, что, конечно, никак не могло привлечь симпатий передовой части общества. Вот почему читатель того времени остался глубоко неудовлетворенным намеком на то, что Вера после «обрыва» должна была соединить свою судьбу с жизнью Тушина – благоразумного и благополучного помещика, посредственного и ограниченного человека.
Своим романом Гончаров явно боролся за молодое поколение, пытаясь по-своему ответить на вопрос «что делать?», поставленный Чернышевским. Роман «Обрыв», по замыслу Гончарова, должен был выразить идею пробуждения и показать перспективы развития России. В «Обрыве» показано, что «старая правда» бабушки, олицетворяющая, по словам писателя, «консервативную Русь», потерпела крушение.
Образу бабушки Гончаров придавал большое значение. Защитница старых патриархальных обычаев, родовитая дворянка и властная помещица, управлявшая имением «деспотически и на феодальных началах», бабушка, однако, очень далека от того типа жестокой и тупой помещицы-крепостницы, который был обрисован в ряде произведений русской литературы 40-70-х годов. Нравственные и психологические черты бабушки во многом противоречат ее социальному облику. Деспотичность совмещалась в ней с мягким, любящим сердцем; она полна заботы о других и всегда готова сделать добро людям. Она без колебаний выгоняет крупного и влиятельного губернского чиновника именно за его высокомерие и грубо-крепостнические замашки. Бабушка во всем руководствуется разумным началом и тем огромным житейским опытом, которым она обладала. Несомненно, что образ бабушки, в которой Гончарову «рисовался идеал женщины вообще, сложившийся при известных условиях русской жизни», несколько идеализирован. Но в нем много и жизненной правды; Татьяна Марковна Бережкова напоминает Марфу Тимофеевну из «Дворянского гнезда» Тургенева, Марью Дмитриевну Абросимову в романе «Война и мир» Толстого.
В своей молодости бабушка пережила драму, подобную драме Веры. Стоически твердо перенеся ее, она осталась верна старым патриархальным принципам жизни, глубоко веря в их незыблемость и строя на них счастье дорогих ей людей. Но сложившаяся в крепостнических условиях житейская мудрость бабушки, ее деспотические принципы терпят крушение в столкновении с мыслящей, критически настроенной, свободолюбивой Верой. Отсюда трагические переживания бабушки, понявшей, что старые устои рушатся, что ее правда давно стала ложью и что жизнь опередила ее.
Но, по мысли Гончарова, «обрыв» означал также поражение и демократических позиций. Гончаров пытается утвердить в романе какие-то вечные и незыблемые нравственные нормы и правила и с этой позиции воюет против революционно-демократических идей 60-х годов, которые, по мнению писателя, ведут к ошибкам в жизни. Эта мысль воплощена в романе в истории драмы Веры.
Как и образ Ольги Ильинской, образ Веры в «Обрыве» принадлежит к самым замечательным художественным достижениям Гончарова. Вера – чудесная русская девушка, обладающая страстным сердцем, волей и упорством, проницательным умом и глубоким нравственным чувством. Веру не удовлетворяет «старая правда» бабушки, ветхозаветная, патриархальная, полуобломовская жизнь, которая беспечно и бездумно принята ее сестрой, веселой и счастливой Марфинькой, «простой, как сама природа». Вера – человек, ищущий новой дороги в жизни, стремящийся познать ее тайны. Она много и упорно читает и Вольтера, и «Фейербаха с братией», и Прудона, то есть ту социально-политическую литературу, которая пользовалась популярностью у молодежи 60-х годов. Она верит только тому, в чем убеждается сама, ее мысль независима, ее отталкивают любые деспотические попытки навязать ей чужую волю. Райский потерпел комическое фиаско, пытаясь руководить своей кузиной, ее умом и сердцем. Бессильна над нею власть и любимой бабушки. Вера усвоила мысль о свободной и самостоятельной жизни. В этом отношении Гончаров в ее образе запечатлел новый тип русской девушки, выросшей в переломную эпоху.
В своей среде Вера одинока. Встретившись с Волоховым, она столкнулась с явлением, ей незнакомым, с человеком, тронувшим ее сердце неудачами своей жизни, своей смелостью, стремлением к новому, лучшему. Но крайний нигилизм Марка Волохова, его теория «любви на срок» отталкивают Веру. Она считает, что женщина «создана для семьи прежде всего», и верит в счастье с любимым на всю жизнь. Гончаров хочет показать, что страстное чувство Веры не могло примириться с безнравственными, как это подчеркивает писатель, принципами «разбойника Маркушки».
Любовь Веры терпит крушение, оставляя тяжелый след в ее душе. Либеральная критика причитала по поводу того, что Вера «пала». Гончаров решительно протестовал против подобного ханжества, не видя в «падении» Веры ничего, что могло бы бросить тень на ее высокую и безупречную нравственность, рассматривая «обрыв» как отражение драмы самой жизни. В статье «Лучше поздно, чем никогда» Гончаров раскрывает общественный смысл драмы Веры: «Пала не Вера, не личность, пала русская девушка, русская женщина – жертвой в борьбе старой жизни с новой: она не хотела жить слепо, по указке старших. Она сама знала, что́ отжило в старой, и давно тосковала, искала свежей, осмысленной жизни, хотела сознательно найти и принять новую
Непонимание революционно-демократического движения, ошибочные идейные позиции писателя в 60-е годы нанесли большой ущерб последнему крупному художественному творению Гончарова.
В последней части романа образ Веры, тоскующей и вместе с тем «выздоравливающей» от своего «безумия», тянущейся к Тушину, становится тенденциозным, утрачивает свои реалистические черты. Подчиняясь своим консервативным настроениям, Гончаров отступает от жизненной правды.
Однако во многом роман «Обрыв» до сих пор сохраняет большую познавательную и художественную ценность. В нем правдиво запечатлены картины жизни русской дореформенной провинции. Главный интерес «Обрыва» не в теме Волохова. Это произведение исполнено серьезной критики дореформенного барского быта, бесплодного либерализма, теории «искусства для искусства».
В молодом поколении, изображенном в романе, центральным является не образ Марка Волохова, а образ Веры, воплотивший гуманные стремления, нравственную чистоту и силу передовой русской молодежи.
«Этот роман – была моя жизнь, – писал Гончаров об „Обрыве“. – Я вложил в него часть самого себя, близких мне лиц, родину, Волгу, родные места, всю, можно сказать, свою и близкую мне жизнь. Пересказывая этот роман Тургеневу, я заметил, что, кончив „Обломова“ и этот роман… я кончу все, что мне на роду написано, и больше ничего писать не буду».
В последние два десятилетия жизни Гончаровым нередко овладевали тяжелые душевные настроения. Он вел все более замкнутый образ жизни в Петербурге в небольшой квартире на Моховой. Среди его немногих знакомых были А. В. Никитенко, поэт А. Н. Майков, известный судебный деятель А. Ф. Кони, М. М. Стасюлевич, редактор «Вестника Европы».
После «Обрыва» Гончаров почти не возвращался к художественному творчеству. Как свидетельствует сам писатель, это в значительной степени объяснялось тем, что многое в русской жизни 70-80-х годов ему было неясным. Из немногочисленных и небольших художественных произведений Гончарова этих лет следует отметить очерк «Слуги старого века» и рассказ «Литературный вечер». В первом Гончаров обращается к прошлому, художественно варьируя образы Евсея из «Обыкновенной истории», Захара из «Обломова». «Слуги старого века» – зарисовки старинного домашнего быта, связанные с воспоминаниями писателя. Демократическая критика справедливо отметила, что очерки проникнуты тенденцией к идеализации тех патриархальных отношений в старой поместной провинции, которые писатель в свое время обличал в «Обломове». В «Литературном вечере» Гончаров, иронически освещая реакционные эстетические позиции и вкусы участников одного из великосветских литературных салонов столицы в 70-е годы, вместе с тем, рисуя «нигилиста» Крякова, резко и необоснованно нападает на демократическую эстетику и критику.
Особый цикл произведений Гончарова, написанных им в последний период жизни, составили воспоминания писателя, посвященные детским («На родине») и юношеским («В университете») годам. Консервативные настроения, владевшие Гончаровым в конце его жизни, отразились в этих воспоминаниях идеализацией далекой старины.
Однако в 70-е годы, в период нового общественного подъема в России, Гончаров, обращаясь к прошлому, видел в нем и то, что составляло славу и гордость национальной культуры и сыграло плодотворную роль в духовном развитии и литературной деятельности самого писателя.
Как бы в противовес враждебному выпаду Достоевского против Белинского на страницах реакционного «Гражданина» в 1873 году, Гончаров в 1874 году пишет свои «Заметки о личности Белинского».
До конца своей жизни Гончаров с глубоким уважением относился к Белинскому. Его заметки с большой теплотой и сочувствием рисуют облик великого критика, человека исключительной скромности, прямоты, честности и принципиальности во взглядах. Гончарова всегда поражали в Белинском необыкновенная страстность и самоотверженность в творческом труде, в отстаивании своих взглядов «в борьбе со всем враждебным». «Без непрерывной работы, без этого кипения и брожения вопросов и мнений, вне литературной лихорадки – я не умею представить себе его», – замечает Гончаров.
В оценке общественного значения и идейного содержания деятельности Белинского Гончаров допускает ошибки, обусловленные взглядами самого писателя в эти годы. Гончаров наделяет Белинского чуждыми ему реформистскими настроениями, ставя его и Герцена в один ряд с либералом Грановским, объясняет преждевременную смерть великого революционного демократа особенностями его страстной, «горевшей» натуры, забывая о страшной атмосфере николаевского режима, убившей Белинского. Но Гончаров правильно видит в Белинском неустанного борца за новое, вся сила ударов которого «была направлена не на то, чтобы отстоять прошлое и существующее, а чтобы завоевать новое, не охранить, а разрушить, чтобы добыть какую-нибудь новую или расширить уже существующую свободу». Гончаров отмечает у Белинского постоянное его влечение к идеалам свободы, правды, добра, человечности и видит в нем не только критика, литератора, а трибуна. «С какой умственной и. нравственной тьмой надо было бороться, в каком застое покоилась масса, перед которой он проповедывал, – пишет Гончаров о значении Белинского как публициста. – Крепостное право лежало не на одних крестьянах – и ему приходилось еще оспаривать право начальников – распоряжаться по своему произволу участью своих подчиненных, родителей – считать детей своей вещественной собственностью и т. д. – и тут же рядом объяснять тонкости и прелесть пушкинской и лермонтовской поэзии». В этом сочетании острой литературной критики с борьбой против крепостнической морали и нравов Гончаров справедливо видел одну из главных особенностей деятельности Белинского. Бесспорной заслугой Гончарова является то, что он в своих заметках жестоко высмеял и обличил, как вздорное и клеветническое, утверждение о якобы «необразованности» Белинского.
Заметки Гончарова являются драгоценным документом для ознакомления с личностью Белинского.
В 70-е годы Гончаров пробует свои силы как критик, обнаружив незаурядное дарование в этой области. Он подготавливает статью об А. Н. Островском, творчество которого высоко ценил за глубокий реализм, пишет критический очерк о «Гамлете» Шекспира.
Классическим произведением русской литературной критики является статья Гончарова «Мильон терзаний» о «Горе от ума», опубликованная в 1872 году.
В статье дан глубокий анализ драмы Чацкого. В образе Чацкого Гончаров видел новатора, смелого протестанта против старого, косного, эгоистического мира Фамусовых и Скалозубов, выразителя передовых идей, упоминая, правда, очень глухо, в этой связи о декабристах. С большой тонкостью и проницательностью Гончаров прослеживает и объясняет переживания Чацкого. Статья Гончарова явилась значительной вехой в толковании бессмертной комедии Грибоедова.
В 1879 году Гончаров написал статью «Лучше поздно, чем никогда», в которой попытался защитить от нападок свой роман «Обрыв», объяснить его замысел и идеи. Статья имеет большое значение для понимания романа и его связей с первыми двумя романами писателя, для выяснения общественных позиций Гончарова в 60-е годы, для характеристики особенностей его творческой работы. В этой статье Гончаров высказывает ряд важных и верных положений по вопросу о реализме в искусстве, выступает против натуралистических тенденций, проявившихся в французской литературе второй половины XIX века.
В творчестве и в своих эстетических суждениях Гончаров был писателем-реалистом. «Реализм, – заявлял он, – есть одна из капитальных основ искусства». Великие писатели «стремились к правде, находили ее в природе, в жизни и вносили в свои произведения». Как и Белинский, Гончаров был решительным противником реакционно-романтического толкования искусства. Тезис «искусство для искусства» был для Гончарова «бессмысленной фразой». Задачи искусства и литературы он видел в служении жизни, в воспитании общества. «…В наше время, – писал Гончаров, – когда человеческое общество выходит из детства и заметно зреет, когда наука, ремесла, промышленность делают серьезные шаги, искусство отставать от них не может. Оно имеет тоже серьезную задачу – это довершать воспитание и совершенствовать человека. Оно так же, как наука, учит чему-нибудь, остерегает, убеждает, изображает
В полном соответствии с одной из главных идей Белинского Гончаров указывал, что «художник – тот же мыслитель, но он мыслит не посредственно, а образами. Верная сцена или удачный портрет действуют сильнее всякой морали, изложенной в сентенции».
Вслед за Белинским Гончаров выступал в своих критических статьях и заметках против всякой идеализации жизни в искусстве и литературе. По его мнению, искусство должно стремиться «осветить все глубины жизни, объяснить ее скрытые основы…» Гончаров отвергал натуралистическое копирование действительности. Он писал Достоевскому: «Значение творчества именно тем и выражается, что ему приходится выделять из натуры те или другие черты и признаки, чтобы создавать правдоподобие, т. е. добиваться своей художественной истины».
Одним из главных признаков реализма было для Гончарова типическое изображение жизни, отображение в литературе существенных сторон действительности. «Если образы типичны, – писал он в статье „Лучше поздно, чем никогда“, – они непременно отражают на себе – крупнее или мельче – и эпоху, в которой живут, оттого они и типичны. То есть на них отразятся, как в зеркале, и явления общественной жизни, и нравы, и быт». Гончаров всегда указывал, что невозможна художественная правда без глубокого понимания действительности. На упреки в том, что в своих произведениях, рисуя жизнь различных слоев русского общества, он никогда не изображает крестьян, Гончаров отвечал: «Я не знаю быта, нравов крестьян, не знаю сельской жизни, сельского хозяйства, подробностей и условий крестьянского существования… Описывать или изображать крестьян было бы с моей стороны претензией, которая сразу обнаружила бы мою несостоятельность». Общественная роль искусства Гончаровым всегда связывалась с тем, насколько оно показывает правду действительности. «Имея за себя „правду“, истинный художник всегда служит целям жизни более близко или отдаленно».
Наряду с этими правильными взглядами Гончарова на важные проблемы искусства и литературы его эстетике присущи серьезные ошибки и недостатки, во многом связанные с его умеренно-либеральными общественными позициями в 60-70-е годы. Гончаров выступал против тенденциозности в искусстве. Он придавал слишком большое значение элементам бессознательности, стихийности в художественном творчестве. Он не раз указывал на то, что и свои образы создавал якобы «не ведая, что творил». Неправильно утверждение Гончарова и о том, что писатель может изображать только устоявшуюся, отложившуюся, так сказать, жизнь, что новые явления действительности плохо поддаются реалистическому изображению их в искусстве, что писателю следует отображать уже совершившееся и завершенное, а не современность, не злобу дня. «Искусство, серьезное и строгое, не может изображать хаоса, разложения», жизнь, «кишащую заботами нынешнего дня», – писал он. Справедливо выступая против натуралистических тенденций в литературе, Гончаров неправомерно упрекал в натурализме демократических писателей 60-70-х годов, обвинял их в отступлении от «вечных прав и законов искусства». Несомненно, во всех этих положениях Гончарова отразилось враждебное отношение писателя к революционно-демократической программе преобразования России, боязнь сближения искусства и революции. Но сквозь эти ошибочные положения в суждениях Гончарова всегда пробивалась центральная идея его эстетики – идея реализма, правдивого изображения жизни. Этой идее он стремился следовать и в своей творческой практике.
Замечательным критиком Гончаров выступает и в своей разносторонней по содержанию переписке. Он переписывался со многими деятелями русской литературы – И. С. Тургеневым, Л. Н. Толстым, М. Е. Салтыковым-Щедриным, Ф. М. Достоевским, А. Ф. Писемским, Я. П. Полонским и другими. Письма Гончарова – ценнейший материал, заключающий в себе высказывания писателя о своих произведениях, его эстетические размышления, тонкие и верные суждения о произведениях современной ему русской и мировой литературы.
Большой интерес представляет письмо Гончарова к С. А. Толстой от 11 ноября 1870 года, в котором писатель подвергает резкой критике пренебрежительное отношение русского барства и дворянской интеллигенции к родному языку. Сам Гончаров видит в нем «…
Следует указать здесь и на язвительные замечания Гончарова в адрес дворянских либералов-космополитов. «Космополиты говорят или думают так: „Мы не признаем узких начал национальности, патриотизма, мы признаем человечество и работаем во имя блага, а не той или другой нации!“» – пишет Гончаров в автобиографическом очерке «Необыкновенная история» и замечает: «Если бы все народы и слились когда-нибудь в общую массу человечества, с уничтожением наций, языков, правлений и т. д., так это, конечно, после того, когда каждый из них сделает весь свой вклад в общую массу человечества: вклад своих совокупных национальных сил – ума, творчества, духа и воли!.. Чем глубже этот след, тем более народ исполнил свой долг перед человечеством! Поэтому всякий отщепенец от своего народа и своей почвы, своего дела у себя, от своей земли и сограждан – есть преступник».
Критические статьи и письма Гончарова сосредоточены вокруг основной проблемы русской литературы 40-70-х годов прошлого столетия – проблемы реализма, как художественного метода, как основного пути развития искусства. Отстаивая принципы реализма, «внесение жизни в искусство», Гончаров, несмотря на ряд ошибочных суждений, продолжал традиции Белинского в русской критической мысли.
Последние годы жизни Гончаров провел почти в полном уединении, больной, одинокий. Но до глубокой старости он тянулся к творческой работе. Незадолго до смерти он продиктовал очерк «Май месяц в Петербурге» и др.
27 сентября 1891 года Гончаров умер. В Некрологе «Вестника Европы», посвященном писателю, было, справедливо сказано:
«В лице Гончарова… сошел со сцены последний из крупных людей сороковых годов. Подобно Тургеневу, Герцену, Островскому, Салтыкову-Щедрину Гончаров всегда будет занимать одно из самых видных мест в нашей литературе».
Буржуазно-дворянская критика пыталась в свое время объявить Гончарова аполитичным, не связанным с общественной борьбой своего времени писателем. Советское литературоведение отбросило это глубоко ошибочное толкование творчества художника. Нельзя считать аполитичным и равнодушным к общественным вопросам писателя, с такой огромной силой обличившего обломовщину, как порождение крепостного строя.
В своем другом романе «Обрыв» Гончаров также пытался – правда неудачно – повлиять на взгляды молодого поколения той эпохи. Как и в произведениях Тургенева, в романах Гончарова видишь их автора, как внимательного и опытного наблюдателя, человека, горячо заинтересованного в важных вопросах жизни, глубоко размышляющего над ее проблемами. И нельзя изучать русскую действительность 40-60-х годов без тщательного изучения романов Гончарова.
Как уже отмечалось, замыслы трех важнейших произведений Гончарова относятся к 40-м годам, к периоду наибольшей близости писателя, к демократическим идеям, отражавшим протест народных масс против феодально-крепостнического строя. Крепостничество было ненавистно Гончарову. В письме к Языковым в 1852 году он отмечает, что, его тяготит «недостаток разумной деятельности, сознание бесполезно гниющих сил и способностей», подавленных в русской жизни крепостным строем. Это сознание мешало ему «свободно дышать», и оно нашло свое выражение в критике обломовщины.
Подобно другим представителям русского буржуазного просветительства, охарактеризованного В. И. Лениным, Гончаров выступал против крепостничества во всех его видах, за развитие просвещения и культуры.
В решении важнейшего вопроса о путях преобразования крепостной России Гончаров оказался в плену либеральных взглядов и настроений. Однако великий русский романист никогда не был апологетом современной ему буржуазно-капиталистической действительности. До конца жизни Гончарова не покидала надежда, что придет «новая, светлая, очищенная жизнь, где будет… больше правды и порядка, чем было в старой…» Гончаров верил в могучие творческие силы русского народа, в светлое будущее своей любимой родины, в то, что новым поколениям, как он говорил, «выпадет на долю достраивать здание русской жизни по какому-нибудь еще теперь невиданному плану…»
Главным критерием в искусстве для Гончарова была правда жизни. И когда в его творчестве глубокое знание действительности соединялось с прогрессивными взглядами, им создавались такие гениальные произведения русской литературы, как «Обломов». Следуя правде жизни, выступая критиком недостатков современного ему общества, Гончаров поддерживает и развивает великие традиции гоголевского направления в русской литературе, являясь сам одним из замечательных его представителей.
Вместе с тем, когда он пытался решить возникшие перед русской жизнью социально-политические проблемы в тот момент, когда в ней «все переворотилось», Гончарову нехватило знания и понимания действительности и глубины мировоззрения.
Но и в тех немногих случаях, когда под влиянием ошибочных взглядов, в силу ограниченности своего мировоззрения Гончаров отступал от жизненной правды, он переживал трагедию большого и честного художника, глубоко верившего в правильность своих идей и представлений, которые, однако, не находили сочувствия в передовом читателе. Вот почему в ответ на критику своего последнего романа он так страстно, так настойчиво пытался доказать правильность своего понимания путей прогрессивного, как ему представлялось, развития русской жизни. И даже те произведения писателя, которые содержали ошибочные идеи, проникнуты глубоким и чистым нравственным чувством, высокими моральными требованиями к обществу и человеку. Таковы очерки «Фрегат „Паллада“», в которых, несмотря на симпатии Гончарова к буржуазному «прогрессу», так много искреннего и глубокого отвращения к его конкретным проявлениям в жизни. Таков роман «Обрыв» с его прославлением серьезного отношения к искусству, к творческому труду, с разлитой в нем поэзией любви, с отразившимся в его картинах восхищением перед родной природой, с горячей любовью к матери-родине, имя которой – Россия. И демократическая критика, всегда прямо и резко указывавшая Гончарову на его ошибки, на объективный их вред, никогда не относила Гончарова в стан защитников и слуг реакции.
Гончаров считал себя учеником великих основоположников новой русской литературы – Пушкина и Гоголя. «От Пушкина и Гоголя в русской литературе теперь еще пока никуда не уйдете, – писал он в конце 70-х годов. – Школа пушкино-гоголевская продолжается доселе, и все мы, беллетристы, только разрабатываем завещанный ими материал».
Новейшие исследования творчества Гончарова отмечают многосложные и разнообразные связи писателя с Пушкиным и Гоголем. В Гончарове, справедливо замечает А. Г. Цейтлин, «пленяют такие отличительные черты Пушкина, как величайшая гармония частей, глубокое соответствие формы и содержания. Пушкин для Гончарова – классик, обладающий величайшим чувством меры, труднейшим искусством вкладывать глубокое значение в предельно простую и сжатую форму». В близких сердцу Гончарова образах Веры и Марфиньки ощутимо влияние женских образов «Евгения Онегина» Пушкина. На связь Адуева-племянника с пушкинским Ленским указал Белинский. Гончаров воспринял у Пушкина метод всесторонней и глубокой психологической характеристики героев.
Влияние критического реализма Гоголя особенно сказалось на «Обломове». Гончаров доводит до совершенства воспринятое у Гоголя умение раскрыть связи человека с окружающим его бытом и материальной обстановкой, с общественной средой.
Среди писателей-современников Гончаров как художник занял своеобразное место.
Особенности реалистического искусства Гончарова заключаются прежде всего в том, что он стремится к всестороннему изображению жизни, к обрисовке действительности во всей полноте и всех ее связях, к раскрытию и социальных, и культурных, и морально-психологических ее сторон и отношений. Добролюбов справедливо указывал, что Гончаров «не поражается одной стороной предмета, одним моментом события, а вертит предмет со всех сторон, выжидает свершения всех моментов явления и тогда уже приступает к их художественной обработке…» Жизнь раскрывается Гончаровым в ее развитии, в конфликтах нового со старым. По словам самого писателя, его всегда интересовало «состояние брожения, борьба старого с новым в русском обществе»; он следил «за отражением этой борьбы на знакомом ему уголке, на знакомых лицах». Для художественного метода Гончарова характерно воспринятое им несомненно у Гоголя и развитое дальше умение сочетать большую обобщающую картину жизни с детальным анализом ее явлений. Сам писатель указывал, что творческая разработка избранной им темы всегда начиналась с общего представления о ней, с охвата творческим сознанием и фантазией всего явления в целом. «Я писал медленно, потому что у меня никогда не являлось в фантазии одно лицо, одно действие, а вдруг открывался перед глазами, точно с горы, целый край, с городами, селами, лесами и с толпой лиц, словом, большая область какой-то полной, цельной жизни. Тяжело и медленно было спускаться с этой горы, входить в частности, смотреть отдельно все явления и связывать их между собой».
Подвергая анализу психологические переживания своих героев, описывая быт, предметы, Гончаров все время имеет в виду необходимость обобщения,
Характеризуя Гончарова, как автора «Обыкновенной истории», Белинский пишет: «Он поэт, художник – и больше ничего. У него нет ни любви, ни вражды к создаваемым им лицам, они его не веселят, не сердят, он не дает никаких нравственных уроков ни им, ни читателю, он как будто думает: кто в беде, тот и в ответе, а мое дело сторона».
Нередко приведенную оценку Белинского трактуют как якобы доказательство бесстрастия и равнодушия Гончарова как писателя к общественным вопросам, к нуждам жизни. Это неправильное понимание слов великого критика. Белинский, как известно, первый указал на большое общественное содержание и значение романа Гончарова «Обыкновенная история». Белинский характеризует здесь особенность творческого метода писателя, стремившегося к максимальной объективности изображения, мыслившего только образами. Однако несомненно, что по сравнению, например, с Герценом Белинский правильно отмечает недостаток «субъективного элемента», непосредственного проявления отношения писателя к изображаемому в творчестве Гончарова. Этот субъективный элемент, столь важный в художнике и особенно присущий писателям критического направления в русской литературе, усиливается в «Обломове», проявляясь в лиризме и в том тонком юморе, который принадлежит к числу особенностей Гончарова как художника. Автору «Обломова» в высшей степени была свойственна крыловская лукавая насмешка, двумя-тремя штрихами подчеркивающая отрицательные стороны и эпизоды жизни. При этом к юмору Гончарова нередко примешивалась и гоголевская горечь, свидетельствовавшая о неудовлетворенности писателя окружающей его действительностью.
Поделиться книгой: