Помоги проекту - поделись книгой:
Лаура вспомнила. Капитан упал на колени. Лаура молча ходила по комнате. Капитан не поднимался с колен. Лаура нашла на кухне бутыль отцовского вина. Впервые выпила. Вместе с капитаном. Потом была ночь. Мы были вместе: мама, папа и я. Вновь, девять месяцев спустя. Утром Лаура выскользнула из постели, заварила чайник, расставила тарелки, нарезала сыр, помидоры, хлеб. Приготовила завтрак. Пошла в спальню разбудить капитана, остановилась у кровати, где, скинув одеяло, храпел красивый сильный мужчина. Долго смотрела на него и, сама того не ожидая, вынула из комода отцовский револьвер, набросила на спящую капитанскую голову подушку и выстрелила.
Потом пошла в огород и стала рожать меня среди зеленых кочанов капусты, – закончил Лука.
Фотографии 7, 8, 9, 10
Христофор Колумб открыл Америку. Магеллан совершил кругосветное плавание. Амундсен первым оказался на Северном полюсе (если я не ошибаюсь). Ни с одним из этих великих путешественников я не был знаком. Но зато я знал других великих…
Поль Данилю, муж моей тети Маргуны, был праправнук наполеоновского артиллериста, попавшего в плен под Смоленском. В Анаре Поль Данилю имел прозвище “Дарданел”. Встретить его можно было или в бильярдной, или в театре, где он работал статистом. Он часто захаживал к нам в дом, пил с моим папой чачу и часами молча сидел перед большой картой мира. Вскоре на карте появились острова, очень аккуратно нарисованные в самом центре Тихого океана. Назывались они Дарданельскими. Я вырос с сознанием их реального существования. Помню, даже спрашивал маму: “Почему Дарданельский пролив и Дарданельские острова так далеки друг от друга?”
И вот недавно, живя в Америке, оказавшись у врача “ухо-горло-нос”, сидя в его приемной, я от нечего делать стал разглядывать висящую на стене карту мира и поразился, не обнаружив Дарданельских островов. Спросил в магазине на Милдред-авеню, где торгуют глобусами и картами, почему на них нет группы Дарданельских островов. Меня подняли на смех. Я расстроился: неужели столько лет я был географическим идиотом? Но я же помню, как в моем детстве Дарданел хвастался островами своего имени. Рассказывал мне, что там живут гигантские зайцы, что там есть непрекращающееся эхо! Дарданельцы, со слов Дарданела, говорят и поют шепотом, так как громкие голоса натыкаются на горные изгибы и могут неделями повторяться. Поэтому там люди никогда не ругаются. Дарданел говорил мне: “Представляешь, кто-то крикнет: «Квирикадзе Ираклий, ты – жопа», – и месяц, куда ни пойдешь, ты слышишь с интервалами три-четыре секунды: «Квирикадзе Ираклий, ты…»” Как-то Дарданел, угощаясь чаем с домашним мармеладом (мама была великим кондитером), сообщил мне, что люди покинули острова, не выдержав пыток эхом. Остались лишь гигантские зайцы.
И вот теперь, сорок лет спустя, – полное разочарование. Почему Дарданел дурачил меня? Призвать к ответу его невозможно. Умер он как курица. Объясню, что значит “как курица”.
В театре, где он работал статистом, а я, повзрослев, помощником режиссера, ставили оперу “Демон” Антона Рубинштейна. Сцена представляла собой Кавказские горы из фанеры. Через зрительный зал над головами сидящих в партере был протянут стальной трос. По нему, размахивая марлевыми крыльями, скользил статист, изображавший Демона. Достигнув фанерных гор, он исчезал за ними. На сцену выбегал другой демон – солист с такими же марлевыми крыльями, как у статиста, и начинал петь знаменитую арию Демона.
В тот вечер над залом летел статист Дарданел. У самой сцены Демон вдруг остановился. Что-то испортилось в механике. Какое-то время Дарданел махал крыльями, надеясь, что кольцо, продетое сквозь трос, продолжит скольжение и он долетит до желанных гор. Но увы! Дух изгнанья не двигался… Оркестр уже играл вступление к арии. Демон-солист не знал, что делать: как выйти на сцену, если статист повис, застряв на тросе. Зрители стали смеяться, когда Демон-солист всё же вышел и запел, не обращая внимания на себя, застывшего в воздухе. У Дарданела свалился ботинок, попал кому-то в голову. Зритель вскочил и стал материть обоих Демонов. Зал гоготал. Когда на зрителей упало крыло Демона-статиста, певец прервал пение и закричал Дарданелу: “Перестань дурака валять, сволочь, дай допеть арию!” И тут случилось совсем не смешное. Расслабился ремень, на котором крепился Дарданел. Пронесясь вниз несколько метров, он повис как курица. Партер повскакивал с мест.
Администратор театра закричал: “Быстро лестницу!” Внесли стремянку, не дотянулись, потом внесли пожарную лестницу, долго не могли установить ее среди рядов. Я и двое других помощников взобрались на нее, чтобы снять Дарданела. Он уже не дышал. Так кончил жизнь – смешно и трагично – Поль Данилю, Дарданел. Думаю, его душа поселилась на тех необитаемых островах среди гигантских зайцев и повторяющегося эха…
Второго путешественника, с которым я таки совершил экспедицию на необитаемый остров, звали Дито Гиоргадзе. Должен сказать, что летом анарцы часто отдыхали в городе-курорте Батуми. Мы с мамой прожили там два года. Мама рассорилась с папой, увезла меня к батумским родственникам. Я учился с Дито в десятом классе. Он строил двухместную подводную лодку. Звал меня бежать на ней в Турцию – от Батума до границы было двенадцать километров.
Дито Гиоргадзе строил лодку без единого гвоздя и вообще без металлических деталей (чтобы радары пограничников не обнаружили). Он был гений инженерии. Что-то вроде Леонардо да Винчи. Для проверки лодки он выбрал маршрут три километра по морю к крошечному пустому островку Дидица. Летом там организовывали городской пионерский лагерь. В старом деревянном бараке жили девочки-пионерки, в другом бараке – мальчики.
Не к месту, но расскажу. Будучи пионером, я влюбился в пионерку Тамару С. А у директора лагеря Попандопуло был частный зоопарк. Однажды из клетки сбежал двухметровый удав. Нас, пионеров, заперли в бараках, а взрослые (директор, пионервожатые, администраторы) прочесывали с ружьями территорию лагеря день за днем в поисках странного зверя. Удав прятался. Пионеры изнывали взаперти. Любовь моя к Тамаре С. заставила меня ночью сбежать из запертого барака. Сбежала и она, Тамара. В зарослях папоротника мы целовались в атмосфере Альфреда Хичкока…
Подводная лодка Дито была размером с винную бочку. Ночью мы погрузились в Черное море, крутили педали, которые, в свою очередь, крутили наружные лопасти. Субмарина скользила под водой в метре от поверхности моря. Дышали мы через полые бамбуковые стволы. Проплыв минут сорок в кромешной тьме, бочка ткнулась в пляж пионерлагеря на острове Дидице. Мы вылезли наружу. Дито занялся рабочей корректировкой, я же, в лунную ночь, сквозь кусты, пошел к пустым баракам, вспоминая удава, Тамару… и услышал приглушенные страстные стоны. На острове кто-то был… Приблизившись, я бесстыдно стал следить за любовной парой и узнал в женщине глухонемую мать одного из наших с Дито общих друзей (сегодня нет в живых ни матери, ни сына, поэтому я описываю эту странную сцену). Картина заставила меня расплакаться. В моих слезах был и удав, пристреленный в то лето, и Тамара С., которая ушла от меня, полюбив прыгуна с шестом Араика Мкртычана…
Спустя несколько месяцев Дито влюбился в Марину Абуладзе, а так как лодка была двухместной, дал понять мне, что, несмотря на наше антисоветское единомыслие, в Турцию он поплывет с Мариной.
Через месяц Дито Гиоргадзе и Марина Абуладзе тайно уплыли и навсегда исчезли из моей жизни. Не знаю, где они, что с ними приключилось, засекли ли их радары советских пограничников? Достигли ли они берегов Турции, до которых от нас было километров двенадцать? Где ты, мой школьный друг Леонардо-Дито да Винчи-Гиоргадзе?
Третий герой – человек особенный. Я назову его имя и фамилию: Георгий Филиппович Джугашвили. Не будучи в родстве с Иосифом Виссарионовичем Сталиным-Джугашвили, он был чрезвычайно горд, что господь подарил ему возможность носить эту фамилию.
Шел 1956 год. Классная комната, на стене – карта мира. У карты стоит Георгий Филиппович Джугашвили. На нем зеленый полувоенный китель, который зовется “сталинка”. Усами Георгий смахивает на Иосифа Виссарионовича. Он сообщает классу:
– В западном мире царят разврат и секс! Гангстеры проливают на улицах Нью-Йорка реки крови… В дыму и копоти не видно солнца. В небе умирают птицы, на земле умирают люди! Врагом номер один для всех свободолюбивых людей планеты являются Соединенные Штаты Америки!
Джугашвили берет с учительского стола банку с клеем, сливает клей на чистый лист бумаги. Мы внимательно следим. Я силюсь понять, почему клей, бумага? Учитель кричит:
– Христофор Колумб открыл Америку!
Георгий Филиппович прикладывает белый лист к карте – там, где изображены Соединенные Штаты.
– Я ее закрываю!
Георгий Филиппович оглядывает нас.
– Поаплодируем этому важнейшему событию в нашей жизни (раздались хлопки). Но самое главное…
Учитель пишет на белом пятне: “Соединенных Штатов Америки нет”.
– Сейчас хлопаем!
Класс хлопает. Мы разглядываем на карте Западное полушарие. Есть Канада, есть Мексика, США нет!
На следующем уроке географии Георгий Филиппович Джугашвили заклеил Англию. Истребив главных капиталистических монстров, учитель вроде бы успокоился. Он не потопил Германию, пощадил Францию. Благодаря синим карандашам на месте Англии плескалось море, а Канада превратилась в остров. Между нею и Мексикой образовался широченный пролив.
Много лет спустя, будучи номинированным на “Оскар” за фильм “Тысяча и один рецепт влюбленного кулинара”, я приехал в Америку. В гильдии сценаристов я рассказал историю с моим учителем географии. Рассказал о своем страхе: “Вдруг Америки действительно нет?! Но она есть, понял я, посетив вас. Как замечательно, что не удался фокус Джугашвили”.
Совершая путешествие на Британские острова, я тоже волновался: а вдруг они затонули, как Атлантида, под клеем Джугашвили? И вы знаете, Англия есть! Есть английская королева, есть Шекспир, есть Биг-Бен, есть даже Шотландия. Есть рыжая женщина-модельер Вивьен Вествуд, есть студия, где записывали Битлы свои песни, есть знаменитые английские сады, панки, двухэтажные автобусы, дом Шерлока Холмса. Всё это есть! И это так замечательно!
Фотография 11. 1962 год
Мой папа бредил Пеле. Ожидалось первенство мира по футболу в Чили.
К нам в Анару приехали два представителя Всесоюзной федерации физкультуры и спорта с путевками на футбольный чемпионат. Путевки были проданы семерым счастливчикам, в том числе и моему дяде Павлу Квирикадзе – второму секретарю горкома комсомола. Счастливчикам завидовали все мужчины города. Наступил день торжественных проводов в Москву, где анарцы должны были влиться в три сотни советских футбольных туристов и улететь в Чили.
В Москве случилось ужасное. Федерация футбола СССР отказала анарцам в поездке. Путевки их оказались фальшивыми. На другое утро в Чили улетели три самолета советских туристов. Семеро анарцев, среди них дядя и я (дядя Павел по блату ввел в число счастливчиков меня), остались с сорока литрами чачи, семью биноклями, семью аппаратами ФЭД и множеством коробок сигар “Монтекристо”.
Возвращаться назад в Анару было невозможно: приехать и стать посмешищем в глазах всех горожан – лучше совершить групповое харакири!
Дядина возлюбленная Клава Пугачева предложила поехать в подмосковную деревню Переделкино, к ее тете Алле, у которой большой цветной телевизор. Там можно скрыться от мира на три недели – посмотреть футбольные репортажи, а потом вернуться в Анару будто бы из далекого Чили.
Так и сделали.
О, эти незабываемые дни на даче у Аллы Пугачевой (не путать со знаменитой певицей)! Старуха в чеховском пенсне терпела нас, шумную ораву грузин, которые орали, плакали, молились, матерились, сидя вокруг телевизора, где по экрану носились великие бразильцы, французы, англичане, немцы, аргентинцы. К Алле заглядывали русские поэты, писатели – переделкинские соседи, которые орали вместе с анарцами, пили вместе с ними, уходили, одаренные бутылями чачи.
Случались и скандалы: в пылу спора о Пеле поэт Евтушенко нокаутировал поэта Блюмкина, тот упал в кусты рододендрона. Алла Андреевна случайно обнаружила тело Блюмкина, который, придя в себя, кричал, что у него украли желтые американские ботинки. В этот момент великий Эусебио (по-моему, он) забил долгожданный гол… И крики общего ликования заглушили вопли о ботинках.
Я влюбился во внучку советского романиста, дважды лауреата Ленинской премии (не назову его звучную фамилию), и вместе с ней уехал в Москву на дедушкину городскую квартиру. Когда анарцы обнаружили мое исчезновение, началась паника. “А вдруг этого дебила, этого идиота увидит на улице Горького кто-нибудь из анарцев, приехавших по делам в Москву?..”
Ночью на квартире романиста появились дважды лауреат-дедушка, мой дядя Павел и брат моей возлюбленной. Брат – спортсмен-десятиборец – стал меня бить. Дядя, подлец, разглядывал обложки книг лауреата, переведенных на все языки мира. Брат возлюбленной душил меня, дядя просил автограф у великого писателя. Потом меня вернули в Переделкино.
Алла Андреевна Пугачева лечила избитого Ираклия Квирикадзе травами, настоями. Футбольный чемпионат “пересек экватор”. Я вновь сбежал к своей Дульцинее. Меня сняли с автобуса. На этот раз бил дядя Павел.
Весь мир говорил только о футболе. Литераторы-переделкинцы допивали запасы чачи анарцев.
Близился полуфинал.
Дядя Павел купил у ленинского лауреата мексиканское сомбреро. Все анарцы сфотографировались в нем. Это было доказательство нашего пребывания в Чили. Другие литераторы стали приносить нам (откуда?) мексиканские сомбреро. Кто дарил, кто продавал… Финал первенства мира по футболу в Чили я не смотрел. Мы с Викой (так звали внучку лауреата) сидели одни в темном кинозале. На экране горел лес, носились испуганные, растерянные звери. Показывали диснеевского “Бемби”. Мы с Викой целовались. Мы горели, не выходя из зала, три сеанса подряд.
Спроси меня, кто стал чемпионом мира в Чили, – не помню.
Помню наше победоносное возвращение в Анару. На привокзальной площади – толпа встречающих друзей, недругов. Мы все в сомбреро, на дяде Павле пончо, он вылитый Панчо Вилья. Его сомбреро – всем сомбрерам сомбреро! Раздавая направо и налево
Год спустя я сбежал в Москву к Вике. Два года спустя поступил во ВГИК, потому что там училась Вика.
Еще год спустя, перед следующим первенством мира по футболу, в Анаре (мне рассказал об этом дядя Павел) появились те двое якобы из Федерации физкультуры и спорта и нагло продали двадцать путевок на новый чемпионат мира. При полном молчании местных “чилийцев”.
Фотография 14. 1993 год
Прошли годы, я окончил ВГИК.
С Федерико Феллини я столкнулся в перегруженном лифте гостиницы “Москва” в начале шестидесятых. В то утро я в ресторане “Арагви” ел хаши. Трудно объяснить незнающему, что это такое: густой бульон, в нем – коровьи потроха, в него высыпают много-много чеснока, он очень горяч. Хаши – блюдо для похмелья. Хаши – некий наркотик. Есть люди, которые жить без него не могут. В Тбилиси его начинают есть с семи утра. В крошечные столовые старого города съезжаются хашисты. За одним столом сидят рядом профессора и карманные воры, прокуроры и художники, интеллектуалы и грузчики, секретари райкомов и пьяницы с трясущимися руками. Во время поедания хаши всем всё прощается, этот бульон с чесноком и сто грамм водки – смысл утреннего существования хашиста. Я – хашист. Страдал от того, что в Москве его нигде не готовили, и вот радость – ресторан “Арагви” по воскресеньям стал готовить хаши. Там встречались грузинские и московские хашисты: Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Датуна Мачавариани, Саша Абдулов, Жора Гигинеишвили, братья Шенгелая, братья Ибрагимбековы, Саша Кайдановский, Никита Михалков… Список можно продолжать, но я о том злополучном воскресенье, когда в гостинице “Москва” у меня была назначена встреча с человеком, который привез из Тбилиси пакет каких-то бумаг, я должен был взять их и передать…
Я покинул “Арагви”, побежал по улице Горького, вбежал в двери гостиницы “Москва”, в фойе вижу лифт, заполненный людьми, и в пьяном энтузиазме бегу к нему, втискиваюсь, двери закрываются, но сзади меня втиснулся человек с большим животом. Меня прижало к чьему-то подбородку и щеке. Я посмотрел на хозяина щеки. Узнаю Феллини.
Большой живот сзади вновь прижал мой нос и лоб к феллиниевской щеке и подбородку. Я дышал в ноздри маэстро, которого боготворил за “Ночи Кабирии”, “Дорогу” и показанные на московском фестивале днем раньше “Восемь с половиной”. Хотелось извиниться за дикий чесночный чад. Но я не знал итальянского и находился в визуальном шоке.
Уверен, что в те полминуты, когда лифт возносил нас, Феллини думал обо мне: “Да отверни ты харю!” Он вышел из лифта на шестом этаже гостиницы “Москва” и бросил на меня взгляд, который я не могу забыть вот уже пятьдесят с лишним лет.
Мне кажется, что, если бы я знал итальянский язык, я шепнул бы в ухо Феллини: “Дорогой Федерико, прости за чесночный запах. Я ел хаши, этот божественный бульон требует много-много тертого чеснока… Давай встретимся в буфете третьего этажа гостиницы, хотя нет, лучше в «Арагви», нет, встретимся у меня дома… мама приготовит сациви, купаты…”
Феллини прервал бы меня и уверил, что он очень любит купаты, но врачи (сволочи) запретили есть мясо. “Тогда аджапсандал! Мама делает необыкновенный аджапсандал… И самое главное, Федерико, ты услышишь мамины истории…”
С шестого этажа мы с Федерико бы рванули вниз, взяли такси и вскоре оказались бы на Ракетном бульваре, дом 5, квартира 23.
– Мама, это Феллини! Ты же его любишь!
– Я?
– Мама, это Феллини!!! “Ночи Кабирии”! Ты же плакала…
В прихожую выглянул бы папа в затертой полосатой пижаме, смутился, увидев высокого гостя, но не сдержался бы от своей традиционной шутки:
– У всех свой вкус, своя манера: папа любит арбуз, а мама – офицера!
Никто не смеялся над папиными шутками.
…Разлив нам с Феллини кахетинское красное, папа ушел в свою комнату – он страдал депрессией. Гостя развлекали мама и моя двоюродная сестра Лиза, которая была от рождения слепой, но замечательно играла в бильярд, настолько замечательно, что выиграла две партии у Федерико Феллини. Тот слегка прибалдел и никак не мог поверить, что Лиза слепая.
Сели за стол. Лиза была тамадой, мама рассказала Федерико историю о том, как она в Батуми хотела приготовить чахохбили…
С мамой всегда происходили необычные истории. Тут она решила приготовить чахохбили из курицы. Мама была одна дома. Курица бегала по балкону. Вооружившись острым ножом, мама, словив курицу, спустилась по лестнице во двор. За кустом лимонника она отсекла чернушке голову. Дождавшись, когда безголовая прекратит последний в своей жизни танец, мама начала подниматься вверх по винтовой лестнице.
На маме халат, в одной руке окровавленный нож, в другой – бездыханная птица. Сверху по лестнице спускаются соседи – муж и жена Ахобадзе. Муж Пармен играл в оперном оркестре на флейте пикколо. Жена Тереза страдала приступами легкой шизофрении, и два-три раза в год Пармен возил ее в сумасшедший дом на краткое лечение.
Одетая в шелковое платье, с крупными фальшивыми жемчугами на шее и в шляпке с вуалью, Тереза выглядела респектабельно.
На третьем этаже мама и Ахобадзе встретились. Неожиданно Тереза, схватив маму за рукав халата, крикнула мужу:
– Пармен, не надейся сдать меня в сумасшедший дом, если с нами не поедет Софа!!!
Муж пытался оттянуть жену от маминого халата, но Тереза вцепилась в рукав мертвой хваткой и повторяла: “Нет, нет, нет, только с Софией Миндадзе, иначе нет!”
Внизу ждало вызванное такси и уже сигналило, требуя быстро разрешить проблему. Пармен попросил маму: “Сядем, я довезу ее, в минуту оформлю документы, сдам, привезу тебя назад”.
В халате, с ножом, с обезглавленной курицей мама приехала в сумасшедший дом. По требованию Терезы мама оказалась в приемной больницы.
Муж пошел оформлять документы. Время шло. В приемной появились два санитара и внимательно осмотрели женщин, сидевших на скамье. Одна, элегантная, улыбалась из-под вуали, вторая – в халате, шлепанцах на босую ногу, с курицей и ножом – испуганно смотрела на медбратьев.
Маму взяли под руки.
– Нет, это не я! Я вышла курице голову отрубить… и вот случайно…
Медбратья, повторяя “курице голову отрубить”, тянули маму по коридору сумасшедшего дома.
– Да поймите, я вышла курице голову отрубить… Сумасшедшая не я, а она…
Мама оглянулась. Тереза сидела, молча улыбаясь, играя своим фальшивым жемчугом. Мама отбивалась от двух грузных мужчин.
Маме выворачивали руки, отняли нож, курицу. Затащили в палату – мама продолжала кричать. Из ста слов все сто нецензурные.
Конечно же, Федерико Феллини не бывал в моем доме номер 5 на Ракетном бульваре, в квартире 23. Но это не омрачило наш домашний ужин. Мама в который раз рассказывала историю про сумасшедший дом, про то, как она и Сергей Параджанов торговали крадеными керосиновыми лампами (дефицит в военные годы) на Верийском базаре.
Жаль, что я не знал итальянского и что от меня разило диким чесночным запахом в тот день, когда Федерико Феллини поднимался в лифте гостиницы “Москва”.
Жаль, что я не смог пригласить его на ужин. Жаль, что мама уже не может рассказать еще одну из тысячи своих историй. Может, затеяв эту книгу, я подсознательно продолжаю мамины рассказы? После стакана вина, вывернув свое изумрудное кольцо камнем вниз, она улыбаясь начинала: а вот в Анаре… а вот в Батуми…
Фотография 13. 1955 год
Это она повела меня в секцию бокса. Офелия была возлюбленной чемпиона СССР по боксу в тяжелом весе Алеко Микаэляна, с которым недавно рассталась. Офелия почему-то решила, что ее племянник должен стать боксером. Не просто боксером, а чемпионом СССР, мира и так далее.
В сыром подвале, где висели мешки с песком и стоял ринг, часто не было света. Офелия заливала керосином лампы и смотрела, как взрослые парни били меня.
Поделиться книгой: