Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Можно я побуду счастливой? - Мария Метлицкая на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

А лучшие кремы готовили косметички – разумеется, нелегально. Баночка стоила три или пять рублей и была «собрана» только из натурального – спермацет, масло какао, ланолин, облепиховое масло и что-то еще. Можно было разбить туда пару ампулок витаминов – С, А и В.

Появились косметические наборы красного цвета со смешным названием «Пупа». Гадость жуткая, пластилин, замазка, сплошная химия. Но все о них мечтали.

В центре – ненадолго – открылся магазин «Золотая роза». Народу – не протолкнуться, кошмар. Но косметика там была французская, настоящая. Пудра, помада и тушь – на черном лаке тонкая золотая розочка. Очереди на полдня, и тут же, на улице, прямо у входа – фарца, спекулянты. «Сдают» и помаду, и пудру. Цена – в два раза выше продажной. Помню, подруге моей повезло – при ней «выкинули» английское мыло. И вправду английское – с запахом розы, фиалки и меда. Нежное, как крем. Оно не раскисало и пахло на всю квартиру. Его клали в шкаф, на полку с постельным бельем, и нежный запах окутывал шлейфом. Мне перепало этого счастья аж восемь кусков!

В 80-е появились афганские дубленки – привозили их командированные. Выглядели дубленки неплохо – разноцветные цветочки по подолу, меховая оторочка. Но стоило попасть в них под дождь или снег, как начинала расползаться неминучая вонь, да такая, что все отодвигались подальше от бедной владелицы. А она, краснея и бледнея, выбегала из вагона. Несло от нее козлом, мокрой псиной и вонючим бомжом.

Вообще, иметь пару юбок, две-три блузки и парочку платьев считалось нормальным. Не просто нормальным – естественным.

На Кузнецком – угол с Неглинкой – прямо в туалете, в подвале, была толкучка. Называлась она «Снежинка» – над сортиром располагалась одноименная химчистка. Там можно было купить многое – тряпки, обувь, косметику, духи, сигареты. В моде в то приснопамятное время были батники – рубашки мужского покроя с планкой и пуговицами. Однотонные или в клетку. Ну и хватанули мы с Танькой такие батники – в клеточку, красиво уложенные в пакет. Развернуть и разглядеть было некогда – полутемно, толчея, все боятся милиции – там случались и облавы. Загребут без разбора – докажи потом, что ты не фарца, а честный держатель сэкономленных денег.

Поднялись из подвала на свет божий, развернули. Батники наши модные оказались сшиты из детских ковбоек, купленных в «Детском мире» рубля за два с полтиной, не больше. А денег за них мы отдали немерено. Бросились вниз – девицы той ловкой и след простыл. Фарцовщица, торгующая нижним бельем, подняла нас на смех – лохушки! Раскрывать надо здесь, прям на месте! Так вам и надо, заключила она и смачно затянулась ментоловой сигаретой.

Обувь покупалась надолго, сапоги – лет на пять, туфли так же. Весной сапоги тщательно обрабатывали – мыли, натирали гуталином-вазелином и напихивали газетами. Убирали в коробках на антресоль или в шкаф. Вещи сдавали в химчистку – цены на эту услугу были копеечные. Постельное белье относилось в прачечную – почти повсеместно. Стиральная машина-автомат была очень редко у кого. У тех, кто, например, жил за границей. Да и обычная стиралка была не у всех – куда ее ставить? Кухни и ванные крохотные, а машинки громоздкие. Помню, гуляла с маленьким сыном и узрела свеженькое объявление у магазина – продается стиралка «Малютка», пятьдесят рублей.

Воровато оглядываясь, сорвала это объявление, чтобы не было конкурентов, и буквально полетела домой. Позвонила продавцу, умоляя не продавать, подождать пару часов. У меня, объяснила я, грудной ребенок.

Деньги собрала по соседям, побежала за машинкой, еле дотащила. И вот – стоит моя маленькая, моя красавица! Стирала она, между прочим, отвратно – мотала белье туда-сюда, не полоскала, не отжимала. И воду надо было менять вручную – сливать грязную, заливать чистую. И все равно – было счастье.

Верхние вещи, пальто, пиджаки шили у портных. Почти все имели «свою» портниху. У мамы тоже была такая, работала она в закрытом ателье. Помню, мы ездили в ателье от ВТО, театрального общества. Это был просто секретный объект, с улицы не зайдешь, дверь на замке. Внутри уютно – ковры, телевизор, вазы с цветами. Тишина, словно на кладбище, все говорят полушепотом! Вот почему, интересно? У закройщицы нашей были важные клиентки – актрисы, жены актеров, жены писателей и композиторов. Куда уж там нам.

Помню, как разглядывала Наталью Селезневу, восхищаясь ее роскошной фигуре и длинным ногам. Видели и жену Прокофьева, Лину Ивановну, тогда совсем старуху, а когда-то – красавицу-испанку, оставленную им на старости лет. Ее все боялись – статус большой леди и жены гения, несмотря ни на что, она сохранила.

Был еще случай – ехала я как-то домой, после больничной практики, вошла в метро на «Университете». Вижу – стоит, скромно потупившись, почти вжавшись в стену, женщина, в руках неловко держит белую кофточку. Опытным глазом вижу, что трикотаж, явно «не наша». А по груди, вставкой, идет крупное кружево – загадочно приоткрывает самую волнующую часть женского тела. Сексуальненько так, обольстительно и очень сдержанно при этом. Подхожу – она совсем, бедняжка, робеет и падает духом. Шепчет что-то невразумительное: кофточка оказалась мала, продать на работе не может, стесняется, а деньги приличные, двадцать пять рубчиков, один к одному. Я осторожно потрогала это белое чудо, боясь выдать волнение. А волнение сильное – я-то приехала с юга, загар ого-го! А тут белый цвет, соблазнительный фасончик, ну и вообще – красота! Умоляю ее подождать до завтра – приеду сюда же с деньгами. С огромным, еле сдерживаемым облегчением та пообещала, что не подведет – главное, стоять и торговать в метро ей больше не надо.

Назавтра встретились, незадачливая продавщица не обманула, я была счастлива. А про то, как я доставала деньги, и про бессонную ночь – так разве это так интересно? Дело в другом!

Наши люди поражали фантазией, умением из ничего сделать конфетку. Была у меня очень хозяйственная соседка Леночка, она многому меня научила. Например, в продаже появился виноградный сок в бумажных пакетах по удобоваримой цене – рубля полтора за литр. Пить его было нельзя – кислая гадость. Сообразили делать вино – сливали сок в банки, добавляли сахар и ставили под батарею, надев сверху резиновую перчатку. Перчатка постепенно «вставала» – зрелище было престрашным: растопыренная, раздутая резиновая «ладонь», которая сигнализировала: вино готово к употреблению. Кстати, оно было на удивление приятным.

Апельсиновые корки не выбрасывались – из них мы варили цукаты и даже делали сок.

Гостей приглашали почти на каждые выходные. По крайней мере, так было в моей семье. И при всем дефиците столы накрывались шикарные – просто ломились столы! Пироги, холодцы, салаты, селедка, соленья. Одно время увлекались мясом в горшочке. Горшочки привозили из Суздаля. Быстро, сытно, не хлопотно – мясо, картошка, лук, можно морковь и сухие грибы – если есть. У нас всегда были, родня присылала из Белоруссии.

С юга всегда везли кучу фруктов и овощей – груши, персики, помидоры и баклажаны. И все вставали у плиты – консервировать. Зимой это здорово выручало. В воскресенье открывалась трехлитровая банка маринованных помидоров и такая же банка персикового компота – вот вам и семейный обед.

Да! Были еще и продуктовые наборы – тоже на работе, на производстве, в школах и институтах. Они немного варьировались – в зависимости от серьезности предприятия. Мы получали примерно такие: пачка гречки, банка шпрот или сайры. Лучше – горбуши, из нее можно сделать суп или салат. Батон или полбатона полукопченой колбасы – счастье, если венгерской и финской. Банка зеленого горошка, банка майонеза, сыр «Виола» в баночке, курица замороженная, скорее всего венгерская подданная. Ну, а уж совсем счастье – литровая бутылка испанского оливкового масла и баночка красной икры. Последняя только к празднику. Да! Еще растворимый кофе и чай «Три слона». Возможно, маринованные огурчики, земляки замороженной куриной тушки. И коробка шоколадных ассорти – «Рот-Фронт» или «Красный Октябрь».

Создавались припасы на праздники – складывались, копились. Эдакий стратегический запас – он, кстати, всегда выручал. Хранилось все это, как правило, в комнате, в стенке, внизу или вверху – если в семье был кто-то из ненадежных, то мог съесть до срока. У нас так однажды случилось.

Моя младшая сестра – из сладкоежек, фанатов глюкозы. Припрятана была огромная «гостевая» двухэтажная коробка каких-то редких, роскошных шоколадных конфет. Хранилась как зеница ока, разве что надписи «Не влезай – убьет» не хватало. Мама так тщательно ее спрятала, потому что слабость дочери ей была известна. И вот какой-то большой праздник, возможно и Новый год. Накрываем чай, и мама – весьма загадочно волнующим полушепотом – обещает всех удивить. И тут сестра вдруг объявила, что ей срочно нужно делать уроки. И почему-то – в закрытой ванной. Мама вынесла коробку, в душе непонятное смятение и смутная тревога – коробка подозрительно легкая. Но, может быть, это просто показалось? Увы, чутье маму не обмануло. Коробка оказалась открыта, и над столом повис тяжелый вздох – на дне лежали три конфеты. Три. Три сестры. Или – брата. Занавес. Сестра включила воду.

– Решила помыться! – крикнула она из ванной.

Чистоплотная, значит, очень. Потом объяснила – не могла совладать с собой. Человек она деликатный, воспитанный и ненаглый. Но конфеты – это наркотик. Сестра не просто сластена, она законченный гликоман.

Жизнь ей тогда, естественно, сохранили.

Помню еще гуманитарную помощь, выдаваемую детям в начальной школе. Какие-то огромные банки с колбасным фаршем – одну на двух человек, на две семьи. Мы, родители, эти банки вспарывали, выталкивали оттуда розоватую плотную массу и «пилили» на двоих. Уносили домой счастливые. Можно на хлеб, а можно и с жареной картошкой. Или с яйцом.

Несчастными мы себя по-прежнему не чувствовали и, надо сказать, радовались всему, как дети: кофточке, помаде, сережкам из пластика.

К тому же не хлебом единым. Годы перестройки – это прежде всего мощнейший подъем культурной жизни. Сколько всего интересного было напечатано, какие интересные премьеры в театрах.

Помню, как нас потрясли опубликованные в «толстых» журналах произведения Приставкина, «Доктор Живаго» Пастернака и «Жизнь и судьба» Гроссмана. Каждый номер «Огонька» мы ждали с трепетом и караулили в киосках Союзпечати.

С ребенком тоже было охвачено все – от уголка Дурова до театра Сац, Образцова и, конечно же, МХАТа. Именно там, во МХАТе, он испытал первое потрясение – на спектакле «Синяя птица». Не говоря о загадочности и необычности сюжета, спектакль был роскошен по оформлению. На «Синей птице» мы были раза четыре. Я и сейчас не люблю минималистики в театре – хочется декораций, красивых костюмов. Словом, праздника. Считаю, что трогать классику, переиначивать ее вряд ли стоит – все равно не получится. По крайней мере, я не встречала удачного спектакля из классического репертуара, переделанного на современный лад. Может, мне не везло.

И еще появился «Взгляд». Вот это было событие, потрясение. Ни один выпуск не пропускали – всматривались в экран, ловили каждое слово. Молодые ведущие были неопытны, местами наивны, не совсем профессиональны, но так искренни и честны, наверное, это и привлекало.

Событием для меня, как и для многих, была тонкая, честная, прекрасная программа «После полуночи», которую вел интеллигентный, образованный и обаятельный Владимир Молчанов – таких ведущих у нас еще не было.

В конце 80-х случился и такой «сюрприз» – вечером позвонила взволнованная мама:

– Папаша твой объявился!

Как, что? Последняя встреча – та, давняя, на катке, еще на Соколе. Всё.

Мама объяснила – он в Москве, в гостинице, в командировке. Она, разумеется, дала мой телефон, но сомневается, что он позвонит – очень робеет.

– Ну, тогда позвоню сама! – решительно объявила я.

Набрала номер, на том конце провода тут же взяли трубку.

– Владислав Алексеевич? – осведомилась я. – Ну а я – ваша дочь!

В ответ – молчание, растерянность, удивление. Наконец он справился, откашлялся, мы начали говорить.

Он решительно заявил, что прямо сейчас выезжает ко мне. Приехал часа через полтора, время было позднее, к одиннадцати.

Вошел крупный, импозантный и фактурный мужчина, увешанный свертками и пакетами: взял то, что было в буфете, смущенно объяснил он.

Вижу, как мы с ним похожи, как у нас много общего – абрис скул, рот, разрез глаз. Сели на кухне, смотрим друг на друга, изучаем, молчим. Но – молчим не тягостно, нет. Просто волнуемся.

Я поняла, что ему тяжелее, чем мне, и начала разговор, сразу сказав, что незачем вспоминать то, что было давно. Знаю, что он ни в чем не виноват, ушла от него моя мама. Видеться не запрещала, но предупредила, что отцом я называю другого человека, ее второго мужа. И знать правду мне – до поры – ни к чему. Обид на него я не держу – девочка выросла, так что многое понимает. Он выдохнул, расслабился, и – потек разговор. Весь вечер отец держал меня за руку. Потом приехал еще раз, познакомился с моим сыном, своим единственным внуком, снова привез кучу подарков. Рассказал, что женат, у него дочь, так что все сложилось неплохо.

– А твоя дочь, – уточнила я, – про меня знает?

Тут он очень смутился:

– Нет, решили скрыть. Девочка тонкая, очень чувствительная, страшно ревнивая.

Я удивилась:

– Девочка? Да девочке этой уже двадцать два! Я в двадцать два была матерью и женой!

Ну, да ладно, не мое дело. Уж как есть.

Отец уехал, но мы часто созванивались – я звонила ему на работу. Что-то я присылала ему, что-то он – поздравлял с днем рождения и внука, и меня. Я была счастлива, что мы стали общаться! Мне нравилось произносить слово «отец» – «отец позвонил», «отец написал», «отец поздравил».

Однако примерно через полтора года звонки прекратились. Секретарша его терпеливо объясняла, что Владислав Алексеевич занят, вышел или болеет. Я, ничего не понимая, настойчиво просила ему передать – привет, пожелания поскорее поправиться, просьбу перезвонить. Ничего. Больше он не позвонил мне – ни разу! И я тоже звонить перестала. Почему? Что случилось? Что могло произойти? Недовольство жены? Ревность дочери? Просто решил, что все это – лишние хлопоты? Не понимаю! Не понимаю до сей поры.

Когда случился кошмар в Донбассе, я нашла в соцсетях его дочь, свою, так сказать, сестру, написала ей, объяснила, кто я. Попросила не судить строго отца – у всех своя жизнь и своя история. Написала, для чего я ее нашла – чтобы предложить свою помощь. Мне-то от них ничего не надо! А вот я могу им помочь. У меня большой дом, всем места хватит.

Письмо мое было – мне кажется – трогательным, проникновенным и искренним. И – тишина! Как говорят, ни привета, ни ответа. Удивлению моему не было предела – ладно, помощь моя им не нужна. Может, просто не нужна, а может быть – гордые. Хотя какая тут гордость, когда земля под ногами горит. Можно ведь просто ответить – даже сухо и коротко. Разве плохо иметь еще одного, пусть пока родного только по крови, человека в нашем суровом и неласковом мире? Не знаю. Я бы – ответила и была бы счастлива – наверное, так… Мы с сестрой не встретились и не обнялись. А жаль!

Про семью отца я почти ничего не знаю – с двух лет меня воспитывал отчим, которого я считала и называла отцом, пока одна родственница мне, двенадцатилетней, не сообщила, что отец у меня не родной. Этой стерве было, кстати, всего тринадцать! Да бог с ней – в жизни своей она наделала столько мерзостей, что, думаю, давно не спит спокойно.

Знаю от мамы – семья отца была интеллигентной и дружной. Бабка моя с той стороны была учительницей литературы и русского, а дед – ученый-почвовед, заведовал большой сельскохозяйственной станцией. Жили они в Донецке. У отца были сестры, и я, глядя на их фотографии, вижу в них и свои черты. Отец был горным инженером, очень рано стал начальником шахты, сделал успешную карьеру, но мама моя от него ушла. Ушла, наплевав на достаток, большую зарплату и автомобиль «Газ-21» нежно-голубого цвета.

Брак их не был мезальянсом, но все-таки они были из разных «песочниц» – московская студентка и донецкий трудяга. Замуж мама пошла, особенно не раздумывая, поспешно, без любви – всем назло. Так получилось. Долгий роман с однокурсником окончился ничем. Моя бедная мама – в прямом смысле бедная – из коммуналки, с бабушкой-бухгалтером, да и к тому же с репрессированным отцом, не подошла номенклатурной семейке избранника.

Расстались они с молодым человеком – мать его постаралась. И мама торопливо пошла под венец.

В Донецке ей было плохо – всегда рвалась в Москву, скучала по бабушке. Приезжала очень часто – под разными предлогами и без. Рожать меня тоже приехала в столицу. Ну а потом сбежала окончательно и навсегда, вместе со мной. Отец, конечно, примчался следом. Уговаривал вернуться, предлагал остаться, но не срослось – мама уже страстно влюбилась в другого. Второй ее брак не был счастливым – увы! Но – отчима она любила. Однажды сказала:

– Рано мне встретился твой отец. Что я тогда понимала? Вот если бы позже…

Начало лихих девяностых

В 90-е, когда все разваливалось, закрывались научно-исследовательские институты, учителям и врачам месяцами задерживали зарплату, в Польшу и Турцию рванули поезда с научными работниками, врачами и учителями – торговать, «делать бизнес».

Мы с мамой тоже поехали в Польшу – в основном потусоваться, «словить» впечатлений. Тянули туда польские корни: Варшава – родина семьи маминого отца, моего деда Стефана. На то, что у нас выгорит бизнес, мы не рассчитывали – все про себя понимали. Но тут копеечные, дешевые туры – и заграница. Публика в нашем вагоне собралась наиприличнейшая. Разговаривали о Галиче (соседка по купе защитилась по творчеству Александра Аркадьевича), Цветаевой, Пастернаке, об авангарде 20-х годов. Из всего этого путешествия лучшим была дорога.

Наши новые приятели везли с собой ерунду – бульонные кубики, мясорубки, чесночницы, нитки мулине (наверное, польские домохозяйки любили вышивать гладью), чай, кофе. У опытных и толковых было что-то из техники – например, пила или рубанок. И даже токарный домашний станок.

Выгрузились в Белостоке. Рынок раскинулся совсем близко от здания вокзала. У рыночных ворот про дружбу и симпатию некоторые из попутчиков сразу же забыли и постарались отхватить хлебные места – у входа в рынок, прямо у ворот, в центральном ряду. Но внутрь рынка войти мы не успели – нас перехватили благочестивые белостокские пенсионерки – приятные дамочки в шелковых платочках, плащах и туфлях на «уютном» каблуке. Мы с мамой, не оглядевшись и не присмотревшись, моментально, без обсуждений, распотрошили свой скромный баул и тут же все отдали оптом и сразу – чтобы поскорее закончить. Цена нас не очень интересовала.

Все, мы свободны! Уф! Просто счастье какое-то: теплый октябрь, на улице сухо и солнечно, клены и ясени еще почти зеленые, только совсем немного и ласково тронуты осенним золотом. И мы, радостные и свободные, отправились гулять по городу, зашли в костел, ну и вообще! Из «вообще» мы позволили себе кофе в скромной кофейне и один круассан на двоих.

Усталые, но довольные вернулись в наш «отель», обустроенный в бывшем пионерлагере. На советский лагерь, правда, мало похоже: комнатка на двоих, туалет и душ в коридоре. Все мило и чисто. Польским пионерам повезло куда больше, чем нашим.

Мы заварили бульонный кубик, нарезали колбаски, налили кофе и, завалившись на кровать, с удовольствием принялись делиться впечатлениями. Назавтра мы пробегали мимо «коллег», слегка отвернувшись – стыдно: мы едем гулять в Варшаву, а они – снова торговать на рынок.

До Варшавы мы добрались на проходящем поезде. Прошли по центру, съели на улице багет с расплавленным сыром – самый дешевый, – старательно отворачиваясь от жаровен с аппетитными колбасками и бургерами – на них просто нет денег. Наутро отъезд. В купе все сосредоточенны – видимо, подсчитывают барыши. На нас смотрят косо – мы странные тетки, на рынке замечены не были.

Мы везем с собой бананы – запах прорывается из сумки – и конфеты детям. Чудные мы, честное слово! Везти-то надо совсем другое – то, что можно продать теперь там, в России, на родине. Для смеха подсчитываем – навар тридцать долларов! Искренне удивлены – наверное, это случайность.

Мы заливаемся от смеха, слушая, как люди хвастают барышами.

Может быть, врут?

Потом была еще и Турция. Первым делом мы взяли обзорную экскурсию по Стамбулу. Красота! Вторым делом от души поели мороженого – вафельные рожки с шоколадом и орехами. У нас такого еще не было. Третьим делом купили подарки родным. Четвертым был «бизнес». Зеленая дубленка, мечта всей жизни. Моего, кстати, размера. Расстаться с ней, продать… Горе. Но на нее есть покупатель – моя соседка. Она ее ждет. Я почти плачу – нам с этим зеленым чудом предстоит разлука. И как пережить эту драму? Вот как?

В Москве я достаю дубленку из сумки и со скорбным лицом кладу ее на диван.

– Людке, – сухо говорю мужу и с оскорбленным лицом выкатываюсь на кухню.

Надо ли говорить, что дубленка осталась у меня?

После дубленки тема поездок была закрыта – бизнес-леди из нас не получились. А воспоминания от этих поездок остались. До сих пор есть над чем посмеяться.

Кстати, из той «польской» компании появилась приятельница. Тогда, в Белостоке, она гремела мясорубками и чесночницами, а сегодня – серьезная леди с магазинами на Тверской.

В те нелегкие времена по осени все запасались картошкой – покупали мешками, так было дешевле. Ее продавали вдоль шоссе за городом. Покупали и мы – по дороге с дачи. В одном из мешков оказалась… змея. Спала, милая, там до поры, а потом потревожили. Слава богу, сыночка не было дома, и в коридор, общий с соседями, с ковшиком «по картошку» отправилась я. Слышу – в мешке шевеление, слабое шуршание. Как я заметила? Свет в общеквартирных рекреациях всегда тускловат – что-то толкнуло прямо. Рванула в квартиру – стала звонить мужу. Сначала он не поверил, даже посмеялся – прикалываешься? Но потом понял – я серьезно, какие приколы! Срочно вызвали специалиста по змеям, мужичка ну очень странного вида. Тот попросил литровую банку, я осторожно просунула в дверь. Поймал он змею через пару часов – она успела уже уползти, спрятаться в темных закоулках общего коридора, а там, как всегда, куча хлама, у всех – шкафы, подсобки, все хранят барахло, не могут расстаться.

Вижу в глазок – поймал! Радостный крик вождя индейского племени. Стучит в дверь – просится в квартиру отмыть мерзавку. Я категорически отказала – любитель пресмыкающихся вздохнул, видимо, осудил меня, и, прихватив банку, поехал домой. Дома, наверное, отмыл. Потом доложил: не уж, нет. Среднерусская гадюка, весьма ядовитая цаца. Ну, каково?

Дом наш, как я уже говорила, был молодежным и дружным – можно было запросто подбросить ребенка соседке, разжиться солью и сахаром, попросить денег в долг.

В доме была взаимовыручка – одна соседка достала мороженую треску, другая – курицу, синюю птицу. Третьей вообще повезло – полкило российского сыра. Делили все и всегда. Выживали. Помню, муж приволок поднос сливочного масла. Вечером – очередь из соседей. Я режу масло, взвешиваю на безмене и заворачиваю его в тетрадные листы.

По пятницам вечернее развлечение – у любимых соседей видак, и мы смотрим фильмы. Кто-то печет пирог, кто-то режет бутерброды «с чем придется», кто-то проставляется бутылкой вина.

Была и такая история. Звоню соседке:

– Том, есть лимон? Одолжи!

За лимоном послала сына. Приходит. В руках держит деньги. Пересчитала – миллион. В смысле – лимон. Тогда в ходу были именно такие деньги, с большими нулями, похожие на несерьезные фантики.

Перезваниваю, смеюсь:

– Томка! Я же просила лимон! Торт пеку, понимаешь?

– А-а! – тянет Тома. – А я не въехала! Лимон – он и в Африке лимон. Думала – бабки!

Еще вполне были доступны билеты в театр, правда, пару раз мы сидели там в пальто – не было отопления, но ничего. Жаль только артистов – у них изо рта валил пар, а по пьесе дамы щеголяли в открытых платьях с декольте.

Все бытовые трудности переживались почти легко – мы были молоды, здоровы, дети накормлены – никакой беды нет. Телевизор в те годы работал круглые сутки – мы замирали у экранов, ловя каждое слово. Неужели дожили, господи? Неужели что-то изменится?

Как же мы верили в это тогда, как мы надеялись…

Всегда, во все времена, от отчаянья и разочарований спасал ближний круг – семья и друзья.



Поделиться книгой:

На главную
Назад