Оружие победы и НКВД. Конструкторы в тисках репрессий

Улучшилась и технологичность орудия, увеличилась толщина щита. Всего за 1943—1945 годы было выпущено 10 843 пушек М-42. «Сорокапятки» снова стали мощным и эффективным орудием.

Однако уже в 1943-м появились «Тигры» и «Фердинанды». Пришлось думать о том, как снова повысить мощность орудий, поскольку М-42 была способна лишь повредить у новых машин гусеницы. На Курской дуге артиллеристы выработали особую тактику использования «сорокапяток». Они повреждали одну гусеницу, чтобы, развернувшись на месте, танк подставил борт, где его броня была тоньше. Это было уже довольно сложное искусство, потери артиллерийских расчетов были очень велики, пока на смену 45-мм орудиям не начали выпускать грабинские ЗИС-2 образца 1943 года.

Но свою роль «сорокапятки» в начале и середине войны, несомненно, сыграли.

Но это — о хорошей роли пушки Беринга. Была у пушки еще одна роль, плохая, хотя и по независящим от конструкторов обстоятельствам. Руководство ВМФ решило сделать пушку универсальным орудием для нужд флота. Слово «универсальное» означает способность стрелять как по наземным целям, так и по воздушным. Альтернативы практически не было — завод № 8 никак не мог освоить в производстве зенитные автоматы. Технические кадры были слишком слабы. Было сорвано не только производство 37-мм зенитных автоматов обр. 1928 г., но и 20-мм зенитных автоматов 2-К и 37-мм 4-К, документация на изготовление и опытные образцы которых была передана в 1930 году германской фирмой «Рейнметалл». Немцы же свои автоматы запустили в маcсовое производство и весьма успешно применяли как в сухопутных силах, так и в ВМФ.

В итоге армия и флот до 1940 г. оставались без скорострельных зенитных орудий. Вместо автоматов было решено вооружить корабли и подводные лодки 45-мм пушкой К-21, созданной на основе все той же «сорокапятки» Беринга. Заводу № 8 удалось отладить 21-К только при помощи «Спецбюро ЭКУ ОГПУ» (арестованных инженеров, заключенных в Подлипках). Какая бы у Красной Армии была бы отличная зенитная артиллерия, если бы инженеры занимались своим делом, а не сидели бы в тюрьмах и не занимались откровенно плохим проектом! Скорострельность «сорокапятки» была небольшой (25 выстрелов в минуту), поражение самолета было возможно только при прямом попадании снаряда (не было дистанционного взрывателя). За неимением других зенитных пушек 21-К устанавливались на все классы кораблей — от сторожевых катеров и подводных лодок до крейсеров и линкоров. В 1944 г. вместо 21-К в производство была запущена ее модификация 21-КМ. Работы по модернизации 21-К осуществлялись тоже в «шарашке» — в ОКБ-172, в 1942 г. Проект получил индекс ВМ-42. Головная серия в количестве 25 штук успешно прошла испытания в сентябре 1943 г., по окончании которых установки поставили на валовое производство под индексом В-21-КМ (позже их стали называть просто 21-КМ).

В ходе войны универсальные сорокапятимиллиметровые зенитные орудия стали понемногу заменять на 37-мм автоматы 70-К, а также на 20-мм «Эрликоны» и 40-мм «Бофорсы».

СОЗДАТЕЛЬ ПОЛКОВОГО ОРУДИЯ

В 1927 году на вооружение РККА были приняты новые полковые пушки. Они, по сути, были первенцами советской артиллерии. К сожалению, первое творение получилось неудачным, но в то время было не до создания шедевров, поскольку с 1922 г. в Красной Армии была на вооружении полковая пушка 1902 года. Тяжелая и немобильная — в бою артиллерийский расчет перекатывать ее не был способен, и транспортировалась она только шестеркой лошадей. Тогда вспомнили о так называемой «короткой пушке образца 1913 г.» и решили ее модернизировать. Так появилась «полковая пушка образца 1927 года», которая имела важное преимущество — мобильность.

Но... пушка была словно продолжение орудий XIX века, которые сметали картечью наступающего врага прямой наводкой — она имела маленький угол вертикального наведения.

Не учитывался в пушке и новый элемент — появление скоростных целей. Танк или бронемашина двигались быстро, и их требовалось отследить, да к тому же прицелиться точно, но у пушки был мал угол горизонтального наведения.

Тем не менее важным было само появление этого орудия, поскольку многим теоретикам того времени полковая пушка казалась не нужной.

Полковая пушка пошла на вооружение Красной Армии и получила большое распространение. С увеличением числа бронетехники в ее функции, кроме поддержки пехоты, стало входить уничтожение танков.

Но вдруг...

В.И. Демидов писал: «Специальную противотанковую артиллерию (...) намеревались перевооружить новыми 107-мм пушками. Производство же 45-мм и 76-мм полковых орудий прекратили» (Демидов В.И. Снаряды для фронта. Л.: Лениздат, 1985, С. 33).

Инициатором снятия с производства полковой пушки — как и всех 45-мм и 76-мм орудий — был маршал Кулик. Самое страшное, что еще раньше полковой, с самого начала 1941-го, была снята с производства и дивизионная 76-мм пушка. Грабин писал: «Недолго пушка УСВ шла в производстве — только один 1940 год. В 1941 году заказчик — Главное артиллерийское управление — не заключил договор с заводом о продолжении поставок УСВ. (...) Нам ответили, что мобилизационный план выполнен полностью». (Грабин В.Г. Оружие победы. М.: Издательство политической литературы, 1989, С. 331).

Куликом были сняты с производства даже противотанковые ружья Рукавишникова. И это при том, что в 1940 году во Франции немцы блестяще показали всю мощь танковых соединений. Следует заметить, что предшественник Кулика на посту заместителя наркома по вооружению Тухачевский подобные противотанковые средства стремился в Красной Армии внедрить. Правительственное постановление о разработке противотанковых ружей вышло 13 марта 1936 года. На протяжении 1936—1938 годов было испытано 15 образцов— хотя, к сожалению, требуемым условиям не отвечал ни один из них. В августе 1938 г. на Научно-исследовательском полигоне стрелкового вооружения прошли испытания восемь новых систем противотанкового оружия — но и их испытания окончились неудачей. Однако к этому времени был доработан мощный 14,5-мм патрон с бронебойно-зажигательной пулей Б-32 с каленым стальным сердечником и зажигательным пиротехническим составом. Под этот патрон Н.В. Рукавишниковым было создано довольно удачное самозарядное ружье со скорострельностью 15 выстрелов в минуту. В августе 1939 года оно успешно выдержало испытания и в октябре было принято на вооружение под обозначением ПТР-39. Но весной 1940 года Начальником ГАУ маршалом Г. И. Куликом был поднят вопрос о неэффективности существующих противотанковых средств против «новейших германских танков». В июле 1940 года постановка ПТР-39 на производство на Ковровском заводе была остановлена.

А 22 июня 1941 года разразилась катастрофа. При том, что выпущенные до снятия с производства ружья Рукавишникова успешно использовались в частях Западного фронта при обороне Москвы, после потери 45-мм орудий в первые дни войны многие пехотные соединения оказались просто беззащитны перед немецкими танками. Любопытно, что у немцев, при наличии большого числа противотанковой артиллерии, было и много противотанковых ружей, которые специальной пулей пробивали даже бортовую броню Т-34.

Прежде чем снова запустить ружья в массовое производство, Сталин поручил разработать противотанковые ружья В.А. Дегтяреву и С. Г. Симонову. Эти две системы были сочтены лучше ружья Рукавишникова (позднее у них обнаружились недостатки из-за спешки в конструировании) и были запущены в производство. Серийные ружья поступили в войска в октябре 1941 года, когда немцы были уже у ворот Москвы. Первыми ружья получили в 16-й армии Рокоссовского. Самым известным во время обороны Москвы стал бой у разъезда Дубосеково 16 ноября 1941 года группы истребителей танков 2-го батальона 1075-го полка 316-й стрелковой дивизии Панфилова. Из 30 немецких танков, участвовавших в атаках, было подбито 18, но из всей роты, на фронте которой происходила атака, в живых осталось меньше чем пятая часть.

Этот бой показал не только эффективность ружей в руках «истребителей танков», но и необходимость прикрытия их стрелками и поддержки хотя бы легкой полковой артиллерией. А полковой артиллерии было крайне мало — она тоже была потеряна у границы. Полковые пушки самолетами доставляли к Москве даже из блокадного Ленинграда. Во время Московской битвы в осажденном Ленинграде было изготовлено 452 полковые пушки образца 1927 года и доставлено в Москву. Тем не менее число и противотанковых ружей, и полковых пушек было мизерным.

Бои октября и ноября 1941 года — это страшные и кровавые бои с гранатами и зажигательными бутылками против танков. Сотрудник ленинградского АртНИИ В.И. Демидов вспоминал:

«На дистанции 1000—2000 метров танки полагалось уничтожать артиллерии. Если бы она была (...) С 15 метров вступали в борьбу метатели связок ручных гранат. И лишь потом, когда танк подходил вплотную (три-пять метров), наступала очередь бутылок.

Как правило, броски «в лоб» бывают недостаточно эффективными, предупреждал автор одной из инструкций, поэтому надо продублировать их бросками в корму уже прошедшего над бойцом танка» (Демидов В.И. Снаряды для фронта. Л.: Лениздат, 1985, С. 41).

Это легко читать — но каково в бою пропускать танк над собой, да еще когда танк сопровождают автоматчики! До войны военный химик И.И. Заикин и инженер Г.М. Стронгин отработали зажигательную смесь КС — но поначалу о ней знали немногие, в Белоруссии с танками боролись бутылками с керосином, позднее в основном использовалась смесь из бензина, керосина и смолы. Этот «коктейль Молотова» поражал танк только попадая внутрь через щель водителя, соединение башни с танком или жалюзи мотора. Когда мотор загорался, огонь перекидывался на боеукладку, и танк рано или поздно взрывался. Но попробуй попади в эти жалюзи! Немецкие танки так просто не проезжали линию окопов, танки замуровывали солдат, вращаясь на месте (этим они, правда, подставлял корму другим метателям бутылок).

И потому перед немецкой атакой бойцы противотанкового отряда расстилали по земле портянки, чтобы указать спасателям место, куда их замурует танк. На откапывание были считанные минуты. Кое-кого откапывали живыми...

Начиная войну, немцы имели на вооружении 867 тяжелых пехотных орудий калибра 150 мм и 4176 легких пехотных орудий калибра 75 мм. У Красной Армии имелось 4708 полковых пушек образца 1927 года; калибр почти всех полковых орудий был 76 мм, что, несомненно, было ошибкой. Калибр 76 мм — это «картечный» калибр, осколков снаряд такого калибра дает немного. Калибр 150 мм — это в два раза больше, но вспомните геометрию: при линейном увеличении радиуса площадь увеличивается в квадрате — то есть при той же длине снаряда увеличение радиуса вдвое увеличивает массу снаряда в четыре раза. Создавая свое полковое орудие, немцы хорошо усвоили итоги Первой мировой. Важным преимуществом немецких артсистем была способность вести навесной огонь.

Надо сказать, советской полковой пушкой иногда вооружали артиллерийские противотанковые дивизионы — бронебойный снаряд этой пушки весом 6,3 кг с начальной скоростью 370 м/с при угле встречи 60° на дальности 500 м пробивал броню толщиной 25 мм. Естественно, при появлении у немцев танков с лобовой броней до 70 мм такие пушки стали бесполезными. Отказываясь от 76-мм полковых орудий, формально Кулик был прав. Перед войной была разработана и пошла в серию новая 107-мм полковая пушка М-60, которая могла успешно бороться с немецкими танками. Да вот только производство пушки поручили новому заводу, № 352 в Новочеркасске. В 1940 году завод сумел выпустить только опытную серию из 24 пушек, а за весь 1941 год — 103 пушки. Это ничтожная цифра. Когда Новочеркасск оккупировали немцы, выпуск прекратился. Я думаю, трагедия Кулика — это, скорее, трагедия Сталина. Если бы Сталин привел в боеспособность армию перед нападением Гитлера, не было бы страшных прорывов, не сгинули бы 45-мм и 76-мм орудия в окружении, и можно было бы продолжать выпуск орудий крупного калибра. Тогда после войны все мемуаристы подряд не кляли бы Кулика за прекращение производства 45-мм и 76-мм орудий, которых так страшно не хватало на фронте в 1941-м.

Однако прорывы были, орудия сгинули, и пришлось им на смену снова восстанавливать производство хорошо отработанных орудий. Уже с первыми боями стало ясно, что пушка образца 1927 года явно недостаточна. И потому в 1942 году была предпринята попытка модернизировать орудие на Кировском заводе, но она завершилась неудачей. В 1943 году была предпринята новая попытка. За разработку новой пушки взялись ОКБ-172, где трудились арестованные инженеры, и Центральное артиллерийское конструкторское бюро. Новая пушка должна была иметь раздвижные станины, чтобы получить больший угол горизонтального наведения. В целях большего удобства при передвижении предусматривались уменьшение веса и подрессоривание. В конце концов была принята на вооружение пушка ОКБ-172, разработанная под руководством М.Ю. Цирульникова.

Михаил Юрьевич Цирульников родился 19 сентября 1907 года в городе Корсунь-Шевченков Киевской области. В 1922 году он стал рабочим и, выучившись на токаря, в 1924—1928 годах работал в трамвайных мастерских Харькова. В 1928 году Михаил поступил в Харьковский технологический институт; после третьего курса по мобилизации его перевели в Военно-техническую академию Красной Армии, которую окончил в 1932 году. М.Ю. Цирульникова оставили при академии адъюнктом по кафедре проектирования материальной части артиллерии. В 1936 году он становится военным представителем Главного артиллерийского управления Красной Армии на заводе № 8 в Подмосковье. Несмотря на свою должность, Цирульников занимался и конструированием. В 1938 году им была представлена 25-мм самозарядная пушка МЦ (43-К системы Михно и Цирульникова), которая предполагалась для борьбы с танками. В конце 1930-х М.Ю. Цирульников участвовал в создании 122-мм гаубицы М-30, принятой на вооружение в 1939 году и выпускавшейся во время войны одним из заводов. К 22 июня 1941 г. РККА имела до 2000 новых 122-мм гаубиц, а за годы Великой Отечественной войны было выпушено еще 13 600 таких гаубиц. Они сыграли большую роль во время войны.

Но в июле 1938 года этого конструктора арестовали как брата врага народа. Особое Совещание дало М.Ю. Цирульникову 8 лет исправительно-трудовых лагерей...

Приход Берии к власти в НКВД привел к новым веяниям, и конструктора направили в Особое Техническое Бюро при НКВД руководителем проекта, а затем главным конструктором специального конструкторского бюро. И вот здесь-то, в тюремном КБ, Цирульников и создал полковое орудие образца 1943 года, с которым Красная Армия наступала до самого Берлина.

В 76,2-мм полковой пушке образца 1943 г. новый 76,2-мм ствол был соединен с модернизированным лафетом 45-мм противотанковой пушки образца 1942 г. Пушка имела раздвижные станины, что позволило увеличить угол горизонтального обстрела с 6 ° до 60°. Секторные механизмы наводки обеспечивают стрельбу с наибольшим углом возвышения до 25 °С и с углом склонения до — 8°.

Новая пушка оказалась легкой и маневренной. Это оказалось очень важно, поскольку на поле боя ее перекатывали вручную. Важным ее отличием было увеличение угла горизонтального обстрела, что наконец дало возможность бороться с легкобронированными танками. Также несомненным достоинством явилась большая скорострельность. Были и недостатки — угол возвышения остался небольшим. После Победы производство этой пушки продолжали лишь до 1946 года. Всего было выпущено более 5 тысяч орудий, что для полкового орудия является цифрой небольшой.

Арестованные конструкторы спешили — у них были конкуренты, Центральное артиллерийское конструкторское бюро, которое создавало аналогичную пушку. Сделанная наспех, первые испытания пушка ОКБ-172 не выдержала. Кучность оказалась неудовлетворительной, противооткатные устройства работали плохо (длина отката достигала 0,8 м, а накат проходил со стуком), боевая ось прогибалась. Тем не менее в конце июля 1943 года были начаты войсковые испытания четырех опытных образцов полковой пушки, на которых были усилены боевые оси. Эти испытания закончились 12 августа 1943 года. Постановлением ГКО от 4 сентября 1943 года пушка под названием ОБ-25 была принята на вооружение, а это означало свободу ее создателям. В 1943 году «за заслуги в создании новой артиллерийской техники» Цирульников был досрочно освобожден. Конечно же, в ОКБ-172 прекрасно знали недостатки пушки, и позднее были предприняты попытки ее доработать. В 1944 году появился проект БЛ-11 («Берия Лаврентий-11»). Был изготовлен опытный образец, но ГАУ отказалось брать пушку на вооружение. К слову, подавляющее большинство пушек ОКБ-172 в серию не пошло. Труд арестованных инженеров — очень большой труд — в основном был растрачен зря.

После войны М.Ю. Цирульников участвовал в работах по созданию первых мощных отечественных энергетических установок на твердом топливе для ракетно-космических систем. Это очень большая и интересная тема, которая, к сожалению, не относится к теме нашей книги.

СОЗДАТЕЛЬ ДАЛЬНОБОЙНЫХ ОРУДИЙ

19 июня 1943 года, когда вышло постановление об амнистировании со снятием судимости ряда специалистов, вместе с М.Ю. Цирульниковым в этом постановлении упоминалось и имя Е.А. Беркалова.

Это имя тоже было вычеркнуто из истории и хорошо забыто — а оно принадлежало одному из самых выдающихся конструкторов в области вооружений. Вот что вспоминал о Е.А. Беркалове патриарх российского и советского кораблестроения академик А.Н. Крылов: «Мировая война послужила поводом к развитию и возникновению целого ряда технических вопросов. Для примера я ограничусь одним из них — стрельбой на дальние расстояния (100 верст). Известно, что немцы обстреливали Париж[8] с подобной дистанции снарядами 9-дюймового калибра, причем была получена изумительная меткость; так, например, пять или шесть снарядов легло подряд около Gare Montparnasse на площади около 100 саженей радиусом. Большого вреда этот обстрел такому городу, как Париж, не приносил, но можно вообразить ряд случаев, где нравственное влияние такой стрельбы было бы весьма сильно. Ясно, что и нам необходимо добиться такой же дальности, чтобы не быть отсталыми в этом деле. Начальник Морского полигона Е.А. Беркалов, по-видимому, разгадал способ стрельбы, примененной немцами. Он показал прямыми опытами, каким образом из существующих орудий можно сообщить снаряду начальную скорость, соответствующую дистанции в 100 верст и более. Начальник сухопутного полигона В.М. Трофимов показал расчетами, как, увеличив длину орудия, можно достигнуть той же начальной скорости.

Понятно, что для целей морской артиллерии решение Беркалова предпочтительное, ибо на море стрельба на 100 верст будет применяться только в исключительных случаях обстрела портов, крепостей и т.п., а не для боя между судами, и, значит, выгоднее иметь обычного типа орудия большого калибра и к ним специальный боевой запас для дальней стрельбы, нежели специальные длинные пушки малого калибра.

Для изучения этих артиллерийских вопросов и производства опытов образованы специальные комиссии».

Статья академика А.Н. Крылова называлась «О некоторых современных научно-технических вопросах». Статья крайне интересна, поскольку, думаю, в ней А.Н. Крылов точно определяет основу германской мощи в Первую мировую войну. Академик писал:

«...В чем состоит истинное понимание всякого дела и чем оно достигается? На этот вопрос еще триста лет тому назад дал ответ великий философ и математик Декарт. Вот четыре его правила.

1) Ничего не признавать за истинное и не класть в основу суждений, как только то, что ясно признано разумом за таковое, опасаясь всякой торопливости и предвзятости мнений.

2) Всякий вопрос расчленять на столько частей, чтобы решение тем, по возможности, облегчалось.

3) Начинать всегда с простейшего, легко доступного и постепенно восходить к сложнейшему, чтобы даже и в тех случаях, где нет естественной последовательности, устанавливать определенный порядок.

4) Всюду делать настолько полные перечни и общие обзоры, чтобы быть уверенным, что ничего не упущено из виду.

В точности следовать этим правилам — и значит придать делу научную постановку. Германия и поставила у себя военное дело на истинно научную почву и заблаговременно озаботилась гармоническою подготовкою всего, что нужно для войны».

Вспомним знаменитую немецкую пунктуальность. Откуда она? Не является же она биологической особенностью «арийской» нации? Конечно, нет. Расчленение дела на части, и тщательное выполнение каждой из частей — это из философии француза Декарта, перенятой немецкими учителями и внедренной немецкими педагогами в дух и плоть нации.

Академик Крылов продолжал:

«Научно обсуждая всякий вопрос, Германия увидала, что в таком обсуждении не место прилагательным: слова «большой», «малый», «много», «мало» ничего не выражают, а единственный точный вопрос есть «сколько» и точный на него ответ — «столько-то». Недаром в Писании сказано: «Вся числом и мерою сотворил еси». Мера и число и должны лежать в основе всякого дела».

А.Н. Крылов продолжал:

«Обсуждая все на числах, а не на словах, Германия ясно оценила то количество всякого рода предметов боевого снаряжения и снабжения, которое потребно для обеспечения миллионов призываемых, она ясно сознала, что всего заблаговременно заготовить нельзя, что потребуется самая напряженная работа во время войны для пополнения расходуемого. Это пополнение могла доставить только сильно развитая промышленность во всех ее видах, и Германия тщательно озаботилась о всемерном развитии своей промышленности в мирное время. Развитие промышленности она видела не в искусственном ее поддержании при помощи покровительственных тарифов и пошлин, а в правильной и широкой ее постановке. Эта же постановка достигалась созданием новых отраслей производства, массовым использованием того, что, казалось, не имеет никакой ценности — установлением усовершенствованных способов производства. Здесь она увидала, что необходимо развивать творчество, а истинное творчество требует не столько знания мелочной технической рутины, сколько широкой научной подготовки, дающей возможность сопоставлять факты и извлекать заключения из самых разнообразных областей. Германия, «начиная с простейшего» и «расчленяя вопрос», поняла, что основою техники является так называемая чистая или отвлеченная наука, что техника есть потребитель научного творчества и поэтому надо обеспечивать самое творчество, самое производство научных методов, открытий, исследований и изобретений.

Вот эта-то своевременно осознанная истина и привела к развитию университетов, к созданию таких государственных лабораторий, как Reichsanstalt, и таких школ, как Политехникум в Берлине. В самых университетах приучение к самостоятельному творчеству ставится во главу угла».

Действительно, приучения к самостоятельному творчеству у нас не было. Было прямо противоположное — догма, догма и догма.

«Сознание, что творческая деятельность не выносит принуждения, а требует полной свободы, облекается в принцип Lehrund Lernfreiheit. Этот же принцип влечет за собою создание недосягаемо высоких при иных условиях курсов — privatissima, которым наука действительно двигается вперед, хотя они и доступны единицам. Бухгалтерски эти privatissima представляются недопустимою роскошью, но принцип Lehr- und Lernfreiheit подавляет бухгалтерские подсчеты контрольных установлений и расчеты вроде того, во сколько обходится государству каждое слово Кронекера или Вейерштрасса, проникшее в ухо слушателя. Прививается сознание, что этими словами создаются Дизели и Рентгены, а тогда эти слова нельзя даже и оценивать на вес золота. Крупные промышленные предприятия идут по стопам государства, они основывают свои лаборатории, свои исследовательские станции, привлекают к свободной творческой работе научно-образованных деятелей и быстро видят, что затраты окупаются сторицею. Так вырастают «Zeiss», «Krupp», «Blohm und Voss», «A.E.G.», «Badener Soda und Anilini» и пр., им же несть числа.

В войне эта промышленность в единении с наукою и проявилась в той мощи, сокрушение которой потребовало четырехлетнего напряжения от полумира».

Увы, слова Крылова остались гласом вопиющего в пустыне. Если в немецких университетах еще в начале XX века преподавался курс научного мышления, то в СССР не преподавался даже Декарт. Вспомним «марксистско-ленинскую философию», как ее подавали лекторы. Единственный вопрос, что всерьез рассматривался: что первично — материя или сознание. Лекторы убеждали, что идея вторична, первична материя; в этом был политический подтекст: интеллигенция, созидающие идеи, вторична; первичен производитель материальных благ — рабочий класс и возглавляющий ее «авангард» — коммунистическая партия. Вот, в общем, и вся философия советского времени. По сути, она была примитивной агиткой; истинной «философии» (то есть «любви к мудрости») в ней не было ни на грамм. Сейчас мне кажется даже странным, что будущих инженеров, конструкторов, ученых не учили думать. Режим подрывал корни своего же господства.

Но вернемся к Е.А. Беркалову. До революции он был генералом, профессором Морской академии. Именно Беркалов являлся создателем тяжелой артиллерии русского флота. По характеру он был, можно сказать, классический представитель русского офицерства — с великолепными знаниями, культурой, внутренней дисциплиной и чувством долга.

Была же эпоха — людей чести и долга, эпоха романсов в салонах и духовых военных оркестров в Летнем саду; эпоха «Веры, Царя и Отечества»; эпоха стихов

«Королева играла в старом замке Шопена,

Королеве внимая, полюбил ее паж».

Эпоха великих русских ученых, писателей, художников, музыкантов, которые поражали своими творениями весь мир.

К выдающимся русским ученым принадлежал и Беркалов, создавший «формулу Беркалова», по которой во всем мире рассчитывались орудия.

После революции генерал стал служить новой власти. Сам В.И. Ленин выписал ему охранный документ и выделил солидное жалованье. Оставили генералу и его квартиру в Петрограде. Поскольку наступила разруха, то Комиссия особых артиллерийских опытов, в которую входили видные конструкторы артиллерийского вооружения, вынуждена была заняться чистой наукой, без применения ее на практике. Сами того не ожидая, конструкторы довольно быстро создали новую теорию, заложившую базу для конструирования артиллерийских систем, приборов и боеприпасов. В.М. Трофимовым, В.И. Рдултовским и Е.А. Беркаловым были разработаны снаряды наиболее выгодной в баллистическом отношении формы. Когда разруха была преодолена и возникла возможность проверить свои находки на практике, то выяснилось, что вычисленные «по новой науке» снаряды имеют дальность стрельбы на 25—30 процентов больше без изменения конструкции орудий. Если же произвести полную модернизацию боеприпасов (плотность, вес и качество зарядов), то дальность у отдельных систем возрастала до 50 процентов у пушек и до 30 процентов у гаубиц.

В конце 1920-х конструктор участвовал в работах по восстановлению и достройке кораблей. Разработанные проекты были достаточно хорошими — тем не менее корабли были пущены на слом[9], поскольку положение страны было в то время тяжелым. Орудия, однако, были использованы для укреплений черноморских бастионов и позднее сыграли свою роль в обороне Севастополя.

В 1937 году Е.А. Беркалов был арестован. Его жена Тамара пыталась защитить мужа, заявив, что не отпустит его одного, на что услышала ответ: «Не волнуйся, у нас есть ордер и на твой арест, так что собирайся и ты!»

Обвинения в шпионаже Е.А. Беркалов отверг: «Делайте со мной что хотите, но этот бред я не подпишу». Тем не менее он был осужден. Только в 1939 году ему предложили работать по специальности в тюремной «шарашке». У виднейшего специалиста в области корабельных вооружений было потеряно два года. Предвоенные два года, те два года, в которые Германия производила интенсивное качественное перевооружение.

На предложение работать по специальности Е.А. Беркалов ответил ультиматумом: он потребовал освободить жену. И властям пришлось уступить. Беркалов попал в артиллерийскую «шарашку», ОКБ-172, которой предстояло сделать очень много артиллерийских систем самого различного назначения.

Подробное описание ОКБ можно встретить в воспоминаниях одного из работников «шараги», Владимира Померанцева.

По прибытии Померанцева прежде всего поразило, как тонко работает охрана, чтобы разделить заключенных. Кормили заключенных по разным категориям, в зависимости от угодливости и усердия. Это разобщало, делало одних привилегированными, других изгоями, так что разбивало возможное сопротивление. Естественно, особый «стол» был выделен для «стукачей» и «подсадок».

После нападения фашистской Германии началась эвакуация — но были эвакуированы только лица с высокой квалификацией и самый необходимый персонал, остальных же отправили обратно в лагеря.

Померанцев вспоминал: «По установившимся порядкам в спец-бюро для соблюдения секретности никто из заключенных не интересовался нашими разработками, как и мы не проявляли любопытства к чертежам на досках с чертежными машинами. Но когда у нас возникала необходимость в консультации, то нам ее охотно давали. Два человека были полностью осведомлены о наших предложениях: профессор Бурсиан, руководивший всеми расчетными работами в бюро, и генерал (бывший, конечно, генерал) Беркалов, руководивший разработкой аван-проектов» (...)

Беркалов — небольшого роста, худощавый, но не худой, с отличной военной выправкой старик. «Самый молодой генерал царской армии» — так обычно его начинали рекомендовать новым «сокабешникам». Беркалов был крупным специалистом и изобретателем по сверхдальнобойной стрельбе. В разговоре он,

слегка улыбаясь, бесцеремонно разглядывал своего собеседника. Казалось, он говорил:

— Ну, ладно, ладно, знаем мы все эти штучки-дрючки, а ты по существу расскажи о себе, что ты за человек. Что? Уже ссучился? Или нет еще?

Когда мы с Иллиминским приходили к нему за консультацией, он, прежде всего, угощал хорошими папиросами, потом расспрашивал о наших дотюремных специальностях и только уж после трехкратной попытки изложить ему наши предложения, он, доброжелательно посмеиваясь, говорил:

— Ну, ну, что это вы предлагаете? Дальномер? Очень хорошо. Даже если он ничего не будет мерить, то все равно будет все очень хорошо. Главное — не вещь, а идея, стремление, живой огонек в душе, а все остальное приложится, так, кажется, Толстой говорил. Нет? Ну, все равно, я так говорю.

Через месяц мы закончили наш проект-схему. Побеседовали о проекте с Бурсианом и с Беркаловым. Первый написал неопределенно положительную рецензию, второй кратко изложил свое мнение о желательности продолжать разработку идей авторов».

В книге Александра Солженицына «В круге первом» есть упоминание о Беркалове. Один заключенный «шарашки» поучает другого:

«— Штопка только тогда эффективна, когда она добросовестна. Боже вас упаси от формального отношения. Не торопитесь, кладите к стежку стежок и каждое место проходите крест накрест дважды. Потом распространенной ошибкой является использование гнилых петель у края рваной дыры. Не дешевитесь, не гонитесь за лишними ячейками, обрежьте дыру вокруг. Вы фамилию такую — Беркалов, слышали? — Что? Беркалов? Нет. — Ну, как же! Беркалов — старый артиллерийский инженер, изобретатель этих, знаете, пушек БС-3, замечательные пушки, у них начальная скорость сумасшедшая. Так вот Беркалов так же в воскресенье, так же на шарашке сидел и штопал носки. А включено радио. «Беркалову, генерал-лейтенанту, сталинскую премию первой степени». А он до ареста всего генерал-майор был. Да. Ну, что ж, носки заштопал, стал на электроплитке оладьи жарить. Вошел надзиратель, накрыл, плитку незаконную отнял, на трое суток карцера составил рапорт начальнику тюрьмы. А начальник тюрьмы сам бежит как мальчик: «Беркалов! С вещами! В Кремль! Калинин вызывает!»... Такие вот русские судьбы...»

В 1943 году конструктора освободили. Конечно, не из-за того, что восторжествовала справедливость — просто на фронте в массовом числе появились «Тигры» и «Пантеры». В связи с новой ситуацией на Совете обороны обсуждались проблемы артиллерии, которые требовали срочного решения. Требовался человек, который хорошо бы знал мощные орудия. И тут Сталин произнес: «А вот генерал Беркалов — очень толковый человек, он подходит для этой работы».

Заключенного «шараги» срочно доставили в Москву, на Лубянку, в кабинет Берии, который сообщил, что Беркалову присвоено звание генерал-лейтенанта.

И за день до этого генерал-лейтенант, величайший оружейник Советского Союза в области дальнобойных систем, штопал носки...

СОЗДАТЕЛЬ МИНОМЕТОВ

Финская война преподнесла Сталину множество неприятных сюрпризов. Одним из них была удивительная эффективность финских минометов. Когда после советского артиллерийского удара солдаты поднимались в атаку, между наступающими цепями начинали вспыхивать бурые разрывы финских мин. Артобстрел финны отсиживались за валунами; и из-за валунов они вели огонь из минометов. Один из участников финской вспоминал:

«На нашем участке фронта наступление стрелковых частей было остановлено более чем на месяц. Во время февральского наступления 90-я дивизия также не смогла прорвать оборону противника. Было три попытки, но ничего не вышло. Пехота несла потери, танки на том участке были даже не танки, а танкетки, и толку от них было мало. (...) Мы, разведчики, все время вели тщательную разведку огневых точек противника. Дальнейший ход боевых действий показал, что в полосе наступления 90-й дивизии действительно не было бетонных ДОТ, были только сильно укрепленные ДЗОТ, окопы полного профиля, с оборудованными невидимыми площадками для пулеметов, которые всякий раз оживали, когда начиналось наступление наших частей. Многократные попытки наших частей прорвать оборону ни к чему не привели, несмотря на сильнейшую артподготовку перед началом наступления. Всякий раз наступающие подразделения отходили на исходные рубежи, оставляя на поле боя много раненых и убитых. Так было вплоть до 11 февраля, когда 123-я сд слева от нас прорвала «линию Маннергейма», началось медленное продвижение вперед к Выборгу.

Противник все время вел прицельный минометный обстрел по нашим наблюдательным пунктам (...), расположенным вблизи переднего края обороны противника. Потери пехоты от таких обстрелов были велики, и в основном из-за того, что наша пехота плохо окапывалась, не углублялась в грунт. Укрытия пехоты были такие: из бревен делался сруб высотой примерно метр, сверху накат из бревен десять сантиметров толщиной. И как только начинался обстрел, пехота туда набивалась как селедки в бочку. Вот один раз так и случилось — начался обстрел, все кто куда. Я категорически запрещал своим разведчикам в эти срубы лезть, мы все попрятались по воронкам. А пехота все в срубы лезет. В один такой сруб набилось человек 20. У финнов служба артразведки и наблюдения была поставлена хорошо, они все видели, где и что у нас происходит. И мина прямо в середину этого сруба. И все. Все укрытие было разбито, все погибли. Короче говоря, было мясо. Так что пехота 90-й сд сама виновата, что такие потери были».

Увы, виновата не пехота — виноваты те, кто не обеспечил пехоту в нужном числе уже разработанными и испытанными минометами.

Стремительное наступление 13-й армии под командованием комкора В.Д. Грендаля захлебнулось в немалой степени благодаря умелому использованию финнами минометов.

Можно было бы самих финнов выкурить из-за валунов минометным огнем — но вот проблема: на весь Карельский перешеек к началу войны их было всего около двухсот. Четверть из них составляли пятидесятимиллиметровые, три четверти — калибра 82 мм. Минометов крупного калибра поначалу не было вообще — их подбросили позднее, когда атаки захлебнулись, и финны подтянули силы к «линии Маннергейма». Как же так получилось?

Позднее те, кто пытал на допросах создателя советских минометов, Доровлева, были расстреляны. Но это будет много позже — а тогда эти «профессионалы» своего дела демонстрировали все свое, наработанное долгим опытом над беззащитными людьми, искусство. Невероятно, но этот в общем не очень физически сильный человек смог выдержать пытки и никого не оговорил.

**

Через четыре года, после обращения Шавырина к Жукову специальная комиссия исследовала материалы дела, и конструктор был выпущен на свободу, был реабилитирован и получил награды. Но о том, что именно он являлся отцом советского минометного оружия, конечно, будут говорить очень неохотно.

Николай Александрович Доровлев происходил из семьи русских интеллигентов. В 1915 году он окончил в Петрограде Технологический институт, после чего попал в армию и стал офицером русской армии. В 1918-м Николай Александрович поступил на службу в Красную Армию, где командовал артиллерийским дивизионом. Командовал хорошо — он был награжден почетным оружием и боевыми орденами. Позднее Н.А. Доровлев поступил на работу в Артиллерийский научно-исследовательский институт. Именно Н.А. Доровлеву довелось возглавить группу по конструированию минометного вооружения.