Последний день матриархата

Теперь мама услышала то, что хотела, но сомнения не оставляют ее.

– Но он все-таки бледноват…

– Весна, – легкомысленно ответил папа.

Мы пообедали и перешли в большую комнату. Мама вновь принялась за чтение газет и журналов, а мы с папой последовали ее примеру – взяли в руки книги.

Я сегодня был сам не свой, и мне совершенно не читалось, а поэтому я поглядывал на родителей.

Мама просматривала одну газету за другой, но по лицу ее нельзя было догадаться, нраится ей то, что написано, или нет.

Я не знал, какую книгу читал папа, но лицо его, словно голубой экран, рассказывало обо всем. Вот папа опечалился – наверное, герой попал в переделку. А вот папа просиял – значит, герой выпутался из чертовски затруднительного положения. А вот папа беззвучно захохотал, слезы потекли из его глаз – судя по всему, герой отмочил ужасно смешную шутку. Сомнений быть не может, папа читает «Трех мушкетеров».

Но когда папа поднял книгу повыше, я, наконец, узрел, что его так веселит и печалит – это была «Книга о вкусной и здоровой пище».

Мама отложила в сторону последнюю газету и спросила у папы:

А что, спектакль и вправду так плох, как ты о нем пишешь?

Папа радостно пунсовеет – мама заметила в ворохе газет его рецензию и даже прочла ее.

– В одном акте пересолили, в другом недосолили, а всему спектаклю не хватает остроты, перца, – объяснил папа, а я совершенно не мог понять, о чем он говорил – то ли про обед, который нам приготовил, то ли про спектакль, на который он написал рецензию.

– В общем, – заключил папа, – испортили хорошие продукты, то есть хорошую пьесу.

– Все это очень интересно, – согласилась мама, – но, по-моему, ты не рационально используешь свои способности.

Папа виновато улыбнулся.

– Вместо того, чтобы писать свои…

Мама сделала паузу. Папа не сводил глаз с мамы – как она обзовет его творения?

– …статейки, – мама наконец нашла обидное слово, и папа застонал, как от зубной боли.

– Если бы ты бросил писать свои рецензии, – на ходу исправилась мама, – а также прекратил легкомысленные выступления по телевидению, ты бы давно мог сделать диссертацию. Была бы польза и людям и тебе.

– Ма-а-мо-о-чка! – капризно надув губы, протянул папа. – Ты делаешь уже вторую диссертацию. Неужели не хватит двух диссертаций на одну семью?

Моя мама очень хочет, чтобы мой папа занялся серьезным делом. Хотя бы таким, каким занимается она.

– Ну хорошо, не хочешь диссертацию, напиши книгу. Книга – это солидно, – не отставала мама.

Папа съежился в кресле, он хотел, чтобы его вовсе не было видно.

Моя мама очень любит папу, но так глубоко прячет свои чувства, что папа, наверное, о них и не догадывается.

– Мама, – прервал я проходящую в дружеской обстановке беседу родителей, – можно я попечатаю на твоей машинке?

– Нельзя, – покачала головой мама, – я еще немного отдохну и сама сяду за машинку.

– Бери мою, – охотно предложил папа, благодарный, что я вовремя пришел к нему на выручку.

– А что ты собираешься печатать? – спросила мама.

– Сочинение, – неопределенно ответил я.

– По-моему, сочинение пишут ручкой, – высказала сомнение мама.

– Когда это было? При царе Горохе! – папа встал за меня горой. – Сейчас домашние сочинения печатают только на машинке.

Мама пожала плечами, но спорить больше не стала, а раскрыла журнал.

В нашем доме было две машинки – папина и мамина, и каждая имела свой характер.

Мамина машинка стучала ровно, без пауз, делая остановки лишь для того, чтобы мама могла поменять лист бумаги.

Папина машинка начинала робко, неуверенно, а потом замолкала, и я знал, что папа или меряет шагами комнату, или лежит на тахте, глядя в потолок. И вдруг машинка оживала, начинала лихорадочно, взахлеб стучать. Значит, папу посетило вдохновение. В такие минуты к нему не рекомендовалось совать нос, а то папа мог бы его откусить.

А потом у папиной машинки пропадал голос, и она замолкала на день, два, а то и больше. Вероятно, вдохновение перепутало адрес и не могло найти папу. Но это длилось недолго. Вдохновение вновь посещало папу, и тогда машинка стучала азартно и весело.

Я пошел в папин кабинет и сел за машинку. Конечно, я и не думал печатать сочинение. Я хотел напечатать письмо Наташе.

Мне почему-то казалось, если я напишу ей от руки, она меня тут же разгадает. Хотя Наташа совершенно не знала моего почерка. Она и меня, если говорить откровенно, не замечала.

Характер папиной машинки передался и мне. Я стал колебаться.

Вообще, со мной сегодня творилось что-то неладное. Да разве только сегодня? Все семь дней, как в нашем доме появилась Наташа. Я говорил одно, а делал другое.

Еще минуту назад я не собирался печатать Наташе письмо. С какой некстати? Она на меня ноль внимания, а я ей письмо. Но внутренний голос твердил мне: «Напиши ей, вспомни, как тяжело ей было сегодня».

И я, повинуясь своему внутреннему голосу, застучал на машинке. И вот что у меня вышло.

«Ты мне понравилась в ту же минуту, как я тебя увидел. И с тех пор (уже целых семь дней!) я только о тебе и думаю. Ты ко мне являешься даже во сне. Значит, я вижу тебя и днем и ночью. Поэтому я самый счастливый человек.

Тебе было сегодня нелегко. Но ты держалась мужественно. Я восхищался тобой. Знай, у тебя есть верный друг. В трудную минуту ты можешь на него, то есть на меня, опереться».

Я перечитал свое послание, исправил ошибки и запечатал конверт. Потом спустился вниз и бросил письмо в Наташин почтовый ящик.

А вскоре разразилась гроза – пришел Наташин отец.

Перехваченное письмо

Я неточно выразился. Наташин отец не пришел, а ворвался в нашу квартиру, сметая все на своем пути.

Собственно, на его пути был один мой папа.

Папа вертелся у зеркала, примеряя новый галстук-бабочку. Хотя папа чуть ли не ежевечерне отправлялся в театр, все равно каждый поход в храм искусства был для него праздником, и потому папа облачался соответственно этому торжественному событию.

Папа посмотрел на себя в зеркало и остался собой доволен. Потому что вполголоса замурлыкал легкомысленную песенку Герцога из оперы «Риголетто»: «Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая…»

Поскольку мой папа был влюблен в мою маму, я понял, он надеется, что мама к нему переменится, и у нас снова все будет хорошо. А вполголоса папа мурлыкал потому, что не хотел мешать маме, которая сидела за своей машинкой.

А я сидел за уроками. Правда, сегодня ничего не лезло мне в голову. Я представлял, как Наташа распечатывает конверт. Письмо приводит ее в восторг. Ей ужасно хочется узнать, кто его написал, но послание не подписано. Наташа теряется в догадках. Ей ни за что не докопаться, что я написал письмо. А тогда зачем было огород городить, то есть отправлять ей послание. Ведь я хотел, чтобы она узнала обо мне.

И в это время раздался нетерпеливый звонок. Чувствовалось, что тот, кто стоит за дверью, вовсе не намерен ждать, пока папа причешет остатки своих некогда пышных кудрей.

А я сразу похолодел. Вероятно, седьмой, неизвестный еще науке орган чувств подсказал мне: «Это по твою душу».

– А где Ромео? – раздался знакомый голос.

Я выглянул из комнаты. Это был действительно Наташин отец. Он потрясал перед носом моего папы распечатанным письмом. Я узнал конверт – это было мое письмо. Но каким образом оно оказалось в руках Наташиного отца? Неужели Наташа сама отдала? Нет, ни за что не поверю.

– Добрый вечер, может, вы объясните причину вашего визита, – с изысканной вежливостью произнес мой папа, и только тот, кто его хорошо, вроде меня, знал, мог догадаться, что папа едва сдерживает гнев.

– Добрый вечер, – вынужден был поздороваться Наташин отец, и глаза его зажглись – он увидел меня. – А, вот и Ромео. Между прочим, я вычислил, что это твоя работа.

– Простите, – мой папа был недоволен, что его бесцеремонно оттерли в собственной квартире, но законы гостеприимства были для него превыше всего, – простите, я не понял, кто вам нужен?

– Автор этого душещипательного романса, этого стихотворения в прозе, – Наташин отец поднял вверх разорванный в спешке конверт. – То есть ваш сын. Вот тут черным по белому напечатано, кто автор и где он живет.

Ну и растяпа я! Нарочно печатал на машинке, чтобы Наташа не узнала меня, а сам взял и на конверте, там, где ставится адрес отправителя, напечатал всю правду – и как меня зовут, и где я живу. Теперь понятно, почему Наташин отец так быстро меня разыскал. Но зачем Наташа отдала ему письмо? Неужели она ни во что меня не ставит, неужели я для нее нуль без палочки?

Между тем мой папа взял письмо, пробежал его глазами.

– Кир, это ты писал?

Я молча кивнул.

– Какой слог! – восхитился папа, перечитывая письмо. – Кир, твоей рукой водило вдохновение!

Наташин отец выхватил у моего папы письмо и потряс им уже перед моим носом.

– Я запрещаю тебе писать моей дочери и забивать ей голову всякой сентиментальной ерундой.

Я бросился, чтобы вырвать у него письмо. Но он был начеку и поднял руку с разорванным конвертом вверх, так, что я не мог достать.

– Вы не можете мне запретить писать вашей дочери, – с удивлением услыхал я свой дрожащий от волнения голос. – Хочу и буду.

– Как у вас оказалось письмо, адресованное вашей дочери?

На поле боя появилась моя мама.

– Проще простого, – невозмутимо ответил Наташин отец. – Я увидел в почтовом ящике письмо, распечатал его, и вот я здесь.

– Значит, ваша дочь письма не видела и даже не знает, что оно ей отправлено? – моя мама любила точность, хотя и я и она уже догадались, что до Наташи письмо не дошло.

Затаив дыхание, мы с папой следили за их перепалкой.

– Не хватало еще, чтобы она его увидела, – ухмыльнулся в бороду Наташин отец.

Мама протянула руку, недвусмысленно требуя, чтобы Наташин отец отдал письмо. Наташин отец покорно вернул распечатанный конверт. А мама отдала письмо мне и тем самым восстановила справедливость. Ведь если письмо не попадает тому, кому оно написано, значит, оно должно оставаться у того, кто его написал.

– А сейчас потрудитесь оставить дом, куда вы явились незваным гостем, – мама глядела прямо в глаза Наташиному отцу.

Мой папа подбежал к двери и картинно распахнул ее.

– Ну смотри, Ромео, еще одно письмо увижу, руки-ноги оторву и спички вставлю.

Наташин отец повернулся и пошел к выходу.

– Ну и наградил управдом соседом – питекантроп, пещерный житель.

Папа захлопнул за Наташиным отцом дверь, подлетел к маме и бухнулся перед ней на колени.

– Ма-а-ть! Ты была великолепна! Как Ермолова в роли Марии Стюарт!

– Ну что ты, встань! – мама зарделась, как девчонка. – Значит, это наш новый сосед? Но у него, по-моему, мальчик. Я видела его в джинсах, с боксерскими перчатками.

– У него девочка, – папа в одно мгновение очутился на ногах. – Угловатая, похожая на мальчишку. Очаровательное существо.

– У него и мальчик и девочка, – подал я голос.

Папа повернулся ко мне. В его глазах появился странный блеск, и папу неудержимо понесло:

– Страшный людоед заточил в замке красавицу, держит ее взаперти, на хлебе и воде, но отважный рыцарь, – папа положил мне на плечо руку, словно благословляя на подвиг, – преодолел все преграды и вырвал красавицу из лап людоеда… Кир, – встрепенулся папа, – доверь мне свое письмо, клянусь тебе, я доставлю его ей, что бы это мне ни стоило.

– Кирюша сам решит, что ему делать, – прервала мама папин монолог.

– Была бы честь предложена, – папа обиженно пожал плечами.

– По-моему, ты опаздываешь в театр, – уже мягче напомнила мама.

– Как сказал Шекспир, жизнь – театр, и все люди – актеры. Нутром чувствую, тут заваривается нечто настоящее.

Папа надел плащ, взял берет, поцеловал маму и пошел в театр.

– Ты вырос, а я и не заметила.

Мама виновато улыбнулась и пошла к своей машинке. А меня неудержимо потянуло на улицу.

– Мама, я пойду погуляю, – крикнул я и, схватив куртку, выскочил во двор.

Едва я очутился на улице, как сразу отыскал на седьмом этаже Наташино окно. Хотя в нем не горел свет, я почувствовал, как забилось у меня сердце. Я прикоснулся рукой – под моими пальцами зашуршала бумага. Я вынул письмо, которое так и не увидела сегодня Наташа. И когда она его увидит?

Под чьими-то ногами захрустел ледок. Я поспешно спрятал письмо в карман куртки.