Человек, который хотел стать королем

С неприятельской стороны раздались три или четыре выстрела, и один из них случайно попал Даниелю в икру ноги. Это привело его в чувство. Он посмотрел через снеговое пространство на армию и заметил ружья, которые мы принесли с собой в страну.

— Мы пригодились им, — сказал он. — Этот народ — англичане, а моя проклятая глупость погубила вас. Ступай назад, Билли Фиш, и возьми своих людей; ты сделал все, что мог. Карнеган, пожми мою руку и иди с Билли. Может быть они не станут убивать тебя. Я пойду на встречу им один. Я сделаю это. Я — король.

— Ступай, — говорю я. — Ступай хоть в ад, Дан, я с тобой. Уходи, Билли Фиш, мы вдвоем встретим их!

— Я — вождь, — почти спокойно отвечал Билли, — и остаюсь с вами. Мои люди могут идти! — Башкайцы не ждут вторичного позволения и бегут, а Дан, я и Билли идем туда, где бьют барабаны и трубят рога. Было холодно — страшно холодно. Я еще и теперь чувствую этот холод в затылке моей головы. Вот здесь, в этом месте…

Кули ушли спать. В конторе едва мерцали две керосиновые лампы; пот обдавал мое лицо и брызгал, когда я наклонялся, через счетную книгу. Карнеган дрожал, как лист, и имел такой вид, что я боялся за его рассудок. Я вытер свое лицо, еще раз пожал его изувеченную руку и сказал:

— Что же случилось после этого?

— Они взяли их, не производя ни малейшего звука. Не раздалось ни топота по снегу, ни тогда, когда король свалил первого, наложившего на него руку, ни тогда, когда Пи́ши выпустил свой последний патрон в лоб одного из них. Ни единого звука не издали эти свиньи! Они только плотнее сомкнулись друг с другом. Был там человек, называемый Билли Фиш, добрый друг для всех нас, и они перерезали ему шею здесь и там, как свинье, а король взбрасывает ногой окровавленный снег и говорит: «Хороший оборот дали мы нашим деньгам».

Что случилось потом? Но Пи́ши, Пи́ши Тальяферо (скажу вам это, сэр, под секретом, как другу) — он потерял голову, сэр. Нет, не то, — король потерял свою голову на одном из этих проклятых веревочных мостов. Целую милю шли мы по снегу к веревочному мосту через овраг, на дне которого была река, — вы, наверное, видали такие… Они пронзили Дана насквозь, как быка.

«Будьте вы прокляты! — воскликнул король, — вы думаете я не с умею умереть, как джентльмэн? — Он повертывается к Пи́ши, который рыдает, как ребенок: — Я довел тебя до этого, Пи́ши, — говорит он, — отнял тебя от счастливой жизни затем, чтобы тебя убили в Кафиристане, где ты был главнокомандующим королевской армии. Простишь ли ты меня, Пи́ши?»

«Прощаю, — говорит Пи́ши. — Вполне и от всего сердца прощаю тебя, Дан».

«Пожми же мою руку, Пи́ши, — сказал он. — Теперь — я иду». — И он пошел, не оглядываясь ни вправо, ни влево, и, поставив отвесно ногу на одну из этих головокружительных скал, воскликнул: «Разите, прощелыги!» Они нанесли ему удар, и старый Дан падал, все повертываясь вокруг, вокруг и вокруг на протяжении многих миль, потому что ему надо было кружиться целых полчаса, пока он не долетел до воды, и я увидал, что его тело зацепилось за скалу, а золотая корона блестела около него.

Но вы не знаете, что они сделали с Пи́ши между двух сосен? Они распяли его, сэр, как покажет вам рука Пи́ши. Они вбили деревянные гвозди в его ноги и руки; но он не умер. Он висел там и кричал; на следующий день они его сняли и дивились, что он жив. Они сняли его, бедного, старого Пи́ши, который не сделал им никакого вреда — не сделал никакого…

Он закачался взад и вперед и горько заплакал, вытирая слезы остатком своей изуродованной руки, и в течение десяти минут рыдал, как ребенок.

— Потом они спустили его на снег и велели идти домой, и Пи́ши шел домой около года, прося по дорогам милостыню, и дошел почти невредимо, потому что Даниель Драво шел впереди и говорил: «Иди, Пи́ши. Мы сделали великое дело». Горы плясали по ночам и хотели упасть на голову Пи́ши, но Даниель протягивает руку и — Пи́ши идет, согнутый пополам. Он никогда не выпускает руку Дана, никогда не оставляет голову Дана. Они дали ее ему в дар, для напоминания о том, чтобы он не возвращался опять и, хотя корона была из чистого золота, а Пи́ши умирал с голода, Пи́ши никогда не подумал о том, чтобы ее продать. Знаете вы Драво, сэр? Знаете вы достойного уважения брата Драво? Посмотрите теперь на него!

Он начал шарить в лохмотьях около своей согнутой поясницы, вынул черный волосяной мешок, вышитый серебряными нитками, и вытряс оттуда на мой стол — высохшую, сморщенную голову Даниеля Драво! Утреннее солнце, заставившее потускнеть лампы, ударило в тяжелый золотой обруч, украшенный необделанной бирюзой, который Карнеган нежно придвинул к выдающимся височным костям.

— Теперь вы видите короля в его облачении — владыку Кафиристана с короной на голове. Бедного старого Даниеля, который некогда был монархом!

По телу моему пробежала дрожь, потому что, несмотря на ужасное обезображение, я узнал голову человека, которого встретил на Марварском скрещении поездов.

Карнеган поднялся уходить. Я пробовал удержать его, потому что он не был в состоянии идти.

— Позвольте мне захватить с собой пищи и дайте немного денег, — произнес он, еле переводя дыхание. — Я был некогда королем. Я пойду к уполномоченному депутату и попрошу его поместить меня в дом призрения бедных, пока я не выздоровею. Нет, благодарю вас, я не могу ждать, пока вы пошлете за повозкой для меня. У меня спешные частные дела — на юге, в Марваре…

Он потащился из конторы, волоча ноги, и побрел по направлению к дому уполномоченного депутата.

* * *

В полдень этого дня мне пришлось отправиться в судебные места, и я снова увидел скрюченного человека, который шел по белой, пыльной дороге со шляпой в руке и жалобно причитал дрожащим слабым голосом, на манер лондонских уличных певцов. Кругом не было ни души, и он находился очень далеко от какого бы то ни было строения, откуда его можно было слышать. А он тянул в нос, покачивая головой справа налево:

— Сын человека идет на войну Добыть золотую корону; Его кроваво-красное знамя развевается далеко — Кто хочет присоединиться к ополчению?

Я не стал дальше слушать, взял несчастного калеку в свой экипаж и довез его до ближайшего миссионерства для возможно скорейшей отправки в приют. Дня через два я осведомился о нем у смотрителя приюта.

— У него определили солнечный удар. Он умер вчера рано утром, — отвечал смотритель. — Правда ли, что он в полдень оставался целые полчаса на солнце с непокрытой головой?

— Да, — отвечал я, — но не известно ли вам — был кто-нибудь случайно около него, когда он умирал?

— Не знаю, — сказал смотритель.

На этом история кончается.

ПЕРЕВОДЪ СЪ ИНДѢЙСКАГО Л. Р.