Земля дождей

— Так ты хочешь понять, как попал сюда, или нет? Если да, то было бы неплохо, чтобы ты поведал о себе хоть что-нибудь. А там, глядишь, и всё остальное прояснится.

— Всё же для начала мне бы хотелось узнать, как зовут тебя. Что это вообще за место такое. И что ты здесь делае…

— Должна тебя предупредить, — прервала она меня. Да таким голосом, будто зачитывала смертный приговор. От недавнего смеха ни осталось и следа. — Как только ты задашь три волнующие тебя вопроса, на которые получишь от меня ответы, я уйду и больше никогда не появлюсь. Поэтому будь избирателен и внимателен в том, что хочешь спросить.

— М-м… — озадаченно протянул я. — Странные капризы странной девушки?

Она не ответила, продолжая усердно выгребать землю. Совсем не боясь замарать свой красивый сарафан.

— Ладно, — сказал я. — Раз так, поберегу вопросы и придумаю тебе имя сам. Если ты, конечно, не против.

— Не против. Как бы ты хотел меня называть? — добродушно улыбнувшись, спросила она.

Странно. И куда теперь делась вся её серьёзность? Куда она её так ловко запрятала? Да, какая-то уж совсем непредсказуемая…

Её появление вынуждало меня снова начать рассуждать. Расслабленность мыслей стала постепенно улетучиваться. Приходилось опять напрягать извилины и заводить этот ужасный двигатель…

— Хороший вопрос, — ответил я. — Учитывая тот факт, что я умер, мне хочется верить, что это место всё-таки хоть немного да ближе к раю, чем наоборот. А если представить наш островок этаким Эдемским садом, хоть и без дерева, то… почему бы тебе не стать Евой?

Она весело ухмыльнулась.

— А ты потянешь на роль Адама?

— Ну-у… грешить я умею.

Она рассмеялась. Громко, искренне, возбуждающе.

— В таком случае, по рукам. Я — Ева. А мне тебя называть Адамом?

— Нет. Я Роман. Просто Роман.

— Хорошо. Что тебя сюда привело, Роман?

Я замолчал, не зная, что и ответить.

— Какая-то страшная тайна? — девушка скорчила ужасную гримасу, направив на меня измазанные землёй руки. — Ну ка, доставай своего скелета из шкафа! Или, может, у тебя нет тайн?

— У каждого есть свои тайны, — ответил я вполголоса. — Но мои даже не назвать «скелетом в шкафу». Скорее уж, целое кладбище… Да-а. Похоже, именно мои ужасные тайны и привели меня сюда.

— Не слишком ли славное место для прокажённых грешников? — огляделась кругом она и провела ладонью по верхушкам ромашек. Тоненькие стебельки чуть дрогнули, подогнули свои головки под её прикосновениями, а затем снова встрепенулись и величественно вытянулись. На ромашках не осталось никакой черноты от её руки. Такие же белые и невинные.

— Ты права, что-то здесь не ладится, — произнёс я задумчиво.

Тут новоиспечённая Ева спрыгнула в яму. Села напротив меня, до сих пор ошалевшего, и продолжила рыть.

— Давай будем выкапывать твою могилу, а ты в это время что-нибудь рассказывай.

— Тебе не обязательно… не обязательно копать вместе со мной, — сказал я, снова почувствовав себя крайне неуклюже.

— Ну что ты. Мне совсем не тяжело. К тому же я хочу тебе помочь. И было бы неплохо сразу подружиться, да и впредь помогать друг другу. Верно говорю? Ведь мы совершенно одни на этом острове.

Я, задумавшись, снова промолчал.

— Послушай, Роман, — посмотрела она на меня, — ты можешь быть со мной открыт и рассказывать всё, что захочешь. Отныне мы с тобой всегда будем вместе.

— Всегда?.. — вымолвил я.

— Надеюсь, ты не против? — подмигнула она, растянув уголки губ.

— Я бы провёл здесь целую вечность, если можно.

— Ну, тогда всё в порядке! — одобрительно кивнула она.

Неужели я, и правда, буду до скончания времен здесь, на этом острове, вместе с ней?..

— Но ответив на три моих вопроса, ты исчезнешь, верно?

— Верно.

— Значит, моё любопытство может стать угрозой нашей дружбы?

— Именно. Любопытство — вообще зверь недостреленный. Зачем оно здесь, это любопытство? Оно только всё портит. Но при всём при том если захочешь что-то спросить — не стесняйся.

Я почесал голову, пытаясь осмыслить сказанное.

— Но разве тебе самой не любопытно узнать обо мне? — спросил я, выждав некоторое время. — Ведь ты хочешь, чтобы я рассказал о своей жизни. Разве не так?

— Это в твоих же интересах, понимаешь? Для тебя самого. Чтобы ты сам в себе разобрался. А я просто составлю тебе в этом деле компанию. Побуду рядом, выслушаю.

— Хм…

— Ну что, Роман, — игриво потирая ладони, произнесла Ева. — Ты мне, наконец, расскажешь, как оказался здесь? Или и дальше будешь со скепсисом глядеть на меня и на то, как я уже минут пять выгребаю эту землю из твоей могилы!

Стоит ли рассказывать ей что-либо? И не странно ли это? Впрочем, не странно ли всё происходящее? Если бы она не появилась, то ничего не пришлось бы вспоминать. Я бы и дальше продолжал оставаться наедине с собой. Растворяться в безмолвии и спокойствии. А теперь… теперь мне и самому захотелось разложить этот противоестественный и пока что непонятный для меня пазл. Но… зачем? Ведь мне и без этого хорошо!

— Ну? — всё вопрошала Ева, пропиливая меня нетерпеливым взглядом. — Ты, в конце концов, начнёшь уже?

Впрочем, если бы даже и не хотелось, то всё равно пришлось бы вспоминать… Девица крайне настойчивая. И громкоголосая.

— Не знаю, с чего начать, — сказал я. И тоже принялся рыть землю, выбрасывая её из ямы. — Совсем не помню последних событий. Полная темнота в сознании.

— Как можно совсем не помнить? Напрягись хорошенько!

Я ещё раз задумался.

— Увы.

— Что ж, — вздохнула Ева, запястьем убирая со лба прилипшие от пота волосы. — Тогда начни с самого начала. С того, что помнишь.

— С самого детства?

— Если считаешь нужным, то почему бы и нет. Начни с детства.

— Пожалуй, ты права… Но прежде, чем я начну, я хотел бы задать свой первый вопрос.

— Слушаю, — внимательно посмотрела она мне в глаза.

— Почему солнце не движется?

Ева выпрямила осанку и, чуть прищурившись, взглянула на небо.

— Если бы оно двигалось, — сказала она, — то тебя бы здесь не было. Застыло оно — застыло и время — застыл и ты.

Она выговорила это с такой обыденной интонацией, как будто дважды два посчитала. Затем снова нагнулась, сложила обе ладошки лопаткой и погрузила их во влажную почву.

— То есть мы сейчас находимся в неком… режиме паузы? — уточнил я. — Но ведь мы движемся, говорим.

— Это твой второй вопрос?

— Нет, не отвечай! — резко замотал я головой. — Я должен обдумать это сам. Иначе растрачу все вопросы впустую.

— Хорошее решение, — улыбнулась она.

Я некоторое время сидел молча, прокручивая в голове ответ на первый вопрос. Но вскоре поймал на себе тяжёлый взгляд Евы: ждёт не дождётся, когда я начну свой рассказ.

Я откашлялся. Смочил языком губы. И сделал глубокий-глубокий вдох.

— Итак… — начал я.

[3]

Моя жизнь не задалась с самого рождения.

Меня, двухнедельного малыша, обнаружили на крыльце детского дома. Мелодраматично, но именно так я и оказался в приютских стенах. Сколько потом не спрашивал у других детей, никто не попадал сюда таким образом. Только я — подброшенный прямо к дверям.

Когда подрос, воспитатели мне рассказали, что тогда стояла ранняя весна. Меня сразу же доставили в больницу на обследование. Там, в шали, в которую я был укутан, обнаружили листок бумаги. На нём было написано одно слово. Моё имя. А поскольку шёл тогда 1991 год, тот самый, когда распался СССР, то после всех этих событий мне в память о былой эпохе, недолго думая, решили дать фамилию Советский.

До трёх лет я пробыл в доме ребёнка. Оттуда меня перевели в тот самый детдом, на крыльце которого я и был найден. В итоге, всё моё сознательное детство прошло бок о бок с другими «отказниками» и сиротами. Но, если всё же сравнивать меня с ними, имелась во мне одна ярко отличительная черта. Точнее, две.

Первая: это отстранённость от людей. Не знаю, почему, но мне всегда было лучше одному, чем с компанией. Поэтому за мной прочно закрепился ярлык отшельника и вечного молчуна.

А что касается второй отличительной черты… то здесь всё немного сложнее. Проявляться она начала, когда я учился в пятом классе. И назвать её можно способностью к многослойному прогнозированию. Полагаю, на этом месте нужно остановиться поподробнее.

В нашем детдоме имелся, говоря простым языком, жуткий урод. Он всегда всех высмеивал и обсыпал оскорблениями. Часто на роль жертвы выбирал меня: тихого, слабенького. Большинство ребят боялись ему перечить — он был самый старший и сильный среди нас. Потому и, подхалимничая, смеялись над его проделками. Только бы самим не получить по шее. Если он принимался над кем-то издеваться, они тут же начинали ему поддакивать и глумиться над его жертвой вместе с ним.

Я же всегда смотрел на этого ублюдка с ненавистью. И старался обходить стороной. Но нередко случалось так, что он добирался до меня основательно. До рукоприкладства доходило редко. Но даже в этом случае никто не смел жаловаться воспитателям. Стукачи у нас сразу же выдвигались в ряды мучеников до конца своего пребывания в детдоме.

В основном всё ограничивалось словесной игрой. В одни ворота. Мои. Я не мог сказать ему ни слова. Просто не знал, что противопоставлять этому гаду. Тогда в моей маленькой голове ещё не было грязи, чтобы поливать ею остальных. Но благодаря ему она начала появляться.

Обычно он оскорблял меня прилюдным заявлением о том, что меня настолько не любили, что выбросили умирать на крыльцо. Я, когда уже всё было кончено, злобно проговаривал в голове ответные фразы. Фразы, которые мог бы ему сказать, но не сказал в силу подскочившего адреналина. Мысль, невероятно нужная в этот напряжённый момент, всегда предательски отсутствует.

А ведь он сам, как и я, — «отказник». Тоже брошенный. Но именно меня он выставлял ущербнее всех. Постоянно вваливался к нам в спальню, шарил в полках на предмет чего-нибудь съестного, и никто ему не мог ничего сказать. Потом он шёл ко мне и заводил свою скверную пружину.

И это постоянно приводило к тому, что я оказывался осмеянным и безвозмездно оскорблённым. Без возможности вставить хоть какое-нибудь защитное слово.

Что и говорить. Мир в детстве так и норовит уйти из-под ног. Будь то первое тяжелое оскорбление, брошенное в тебя со всего размаха. Или, что ещё хуже, первый сносящий с ног кулак. Когда маленький, ты не знаешь, как на всё это реагировать. В такие моменты опоры просто нет. Не за что ухватиться. Так рождается отчаяние. А отчаяние рождает инстинктивный рефлекс защиты. Твёрдое понимание, что нужно обезопасить себя от будущих нападений.

И после очередного контакта с этим уродом, я решил, что хватит. Что больше этого не допущу. И стал заранее припасать в голове десяток-другой хороших задиристых фраз. Я даже записывал их в специальную тетрадку. Вскоре у меня уже имелись готовые варианты того, как я поступлю в той или иной конфликтной ситуации. Я просчитывал в голове вероятные повороты в горячих спорах — так, чтобы не попасть впросак и выйти из них с наилучшим исходом.

Со временем я смог дать словесный отпор тому козлу. Он несколько раз снова пытался ко мне пристать. Но видя, что я прочно стою под натиском атаки и не включаюсь в его игру, удалялся к кому-нибудь другому. Да, он стал понимать: ему не получить от меня того, чего он хочет. Я не показывал ему страх. И не раболепствовал перед ним. Я твёрдо и уверенно держал ответ — так, что даже не за что было зацепиться.

«Чё-то ты какой-то стрёмный. Скучно с тобой. Ладно-о-о, живи, собака! Успею ещё до тебя добраться!», — ударил он однажды мне в плечо и отправился донимать кого-то другого.

Это был успех.

Но на этом я не остановился. Меня начала увлекать моя способность. Я стал всё больше обращать внимание на то, как общаются люди. В школе, транспорте, детдоме. Я пытался понять, почему они разговаривают именно так и никак иначе. Чем руководствуются при выборе ответа. Я стремился глядеть глубже слов. Вникнуть в суть человека. Так я постепенно стал подмечать для себя очень интересные детали.

Дело в том, что нередко в обыденной беседе с человеком можно без труда предсказать, что он скажет. Чаще всего люди неоригинальны, и сделать это не составляет никакого труда. Что уже является половиной успеха, если ты хочешь выйти из спора победителем. Ну или хотя бы — не проигравшим. Необходимо лишь научиться регулировать появляющиеся мысли твоего собеседника.

Моя способность продолжала развиваться.

Не трудно догадаться, что если человек в разговоре на мгновение замолкает, то он размышляет над своим ответом. Ищет, что сказать. А мне замолкать в спорах уже необходимости не возникало. Мысли в моей голове каждую секунду размножались, переплетались, образуя массу новых соединений. И даже если мой собеседник ничего ещё не сказал, но вот-вот собирался это сделать, я заранее просчитывал возможные варианты его ответа. И сам же мысленно их отбивал своими. И тянул эту ментальную цепочку дальше, и дальше.

Так что, когда собеседник-оппонент наконец извлекал из своего речевого аппарата колкую фразу с целью задеть меня за живое, я уже имел на неё ещё более изощренную. Ту, которая полностью покрывала, точно козырем, его словесную карту. Да и вместе с ней его самого. Такая скорость часто приводила в замешательство собеседника. Он начинал теряться и путаться в словах. А это означало только одно. Мою победу.

Как ни странно, но всё это я действительно делал только для того, чтобы сократить до минимума число людей, вторгающихся в моё личное пространство. Ведь порой хватает лишь грамотно отшить человека, чтобы он к тебе уже больше никогда не сунулся. Нанести ему один ожог, чтобы он тебя, как огня, сторонился.

Люди — существа крайне пугливые. Но только пугать нужно уметь. И делать это грамотно. Бить по самому больному — самолюбию. Знать ключевые точки, на которые можно давить. Те, кто в «верхах» — умеют. И делают это в огромных масштабах. Я это понял позже, когда чуть подрос. Но к ним я, конечно же, не стремился.

Я стремился вообще куда-то вкось. Куда-то в сторону от всех. Мне хотелось куда-нибудь туда, где ещё не ступала ни одна человеческая нога. И никогда не ступит. Интересно, существует такое магическое пространство на Земле? Вряд ли…

Ещё я очень любил читать. Это тоже стало поводом для многочисленных издевательств и моей клички «инфузория». Почему именно инфузория — не знаю, но книги действительно были моей единственной в жизни страстью. Именно они, как мне кажется, больше всего помогли в развитии моей способности.

В нашем детдоме имелась своя библиотека. И читал я до рези в глазах. По существу, мне больше и нечего было делать. Волейбол с баскетболом в спортзале или массовый просмотр вечерних сериалов в общей гостиной никогда не привлекали меня. Потому всё своё время я уделял литературе.

Со временем я стал замечать, как во мне говорят персонажи художественных произведений. Я буквально слышал, как они беседуют внутри меня. Что-то доказывают. Объясняют. Спорят.

Да. Прочитанная информация никуда не исчезала. Не стиралась. Не забывалась. А застревала в голове в форме постоянно движущихся мыслей. Мой мозг стал походить на безостановочный двигатель, постоянно генерируя и создавая всё новые мысленные комбинации.

Хорошо помню, как однажды в нашу скромную библиотеку завезли гору новых книг. Это был один из самых запоминающихся дней в моей жизни. Некоторое время туда никого не впускали — разгружали набитый книгами грузовик. Они были адресованы детьми из благополучных семей. Наши воспитатели расставляли книги по полкам, вносили их в реестр, присваивали номера, приклеивали карточки.

Лишь спустя три дня двери обновлённой библиотеки были снова открыты. Я с затаённым дыханием спустился по лестнице в полуподвальное помещение. И оказался в обновлённом царстве книг. Обегал все ряды. С трепетом щупал новые корешки. Скосив набок голову, вчитывался в названия. И так — пока не заболела голова.