Великие любовники

Продав свой дом в Вильпаризи, мадам де Берни поселилась неподалеку от дома, где проживал Бальзак, что позволяло им почти ежедневно видеться и еще больше распаляло ее чувства, о чем свидетельствуют такие записки: «Просыпаться с надеждой увидеть тебя… Ждать тебя… Чувствовать, что наша комната очищается твоим нежным присутствием… Идти за тобой… находить тебя снова…»

Обожания Лоры, однако, не хватало молодому человеку, жадно стремившемуся как к славе, так и к любви. Он был готов на все, чтобы добиться расположения фортуны. Чтобы поскорее достичь своей цели, он решил заняться предпринимательством. И вот он стал издателем. Для этого Лора дала ему девять тысяч франков. Кроме того, она завалила его подарками, иногда совершенно неожиданными, как, например, брюки. За них он благодарил ее не без чувства юмора: «Не смог удержаться от удовольствия надеть эти брюки, которые ты мне подарила. А надев их, смог представить себя денди, каким тебе хотелось бы меня видеть. Но эта иллюзия длилась недолго, потому что очень скоро верх взяла моя натура: я снова стал громоздким и неуклюжим человеком, его ты уже знаешь. Живот снова занял свое обычное положение, бока надулись, и я снова превратился в Бальзака…»

Хотя он и потерял юношеское очарование, его неоспоримый ум, способности приносили ему успех у женского пола, и против этого он не возражал. Так было с одной красивой куртизанкой по имени Олимпия Пелисье: роман оказался коротким, но Бальзак был достаточно горд им, чтобы похвалиться перед Лорой, которая выдержала этот удар. Измученный угрызениями совести, Оноре поклялся ей никогда больше не видеться с красивой соблазнительницей. Но на этом страдания несчастной женщины не закончились: молодой человек очень быстро приобщился к изменам, заявляя, что не придавал им никакого значения. Но от этого Лоре было не легче.

Параллельно с литературной деятельностью Бальзак продолжал считать себя деловым человеком и пошел на новую авантюру: он купил типографию. Лора и на этот раз помогла своему Мине, как она его звала, найти нужную для покупки сумму. Она тем более заслуживала уважения, что Мине уже давно находился в любовной связи, а Лора об этом знала. У своей сестры Бальзак встретил вдову маршала Жюно, герцогиню д’Абрантес, которую по совпадению тоже звали Лорой[141]. В молодости мадам д’Абрантес была подругой юного Наполеона Бонапарта. Позднее, выйдя замуж за одного из маршалов империи, она начала вести полную удовольствий жизнь в своем шикарном особняке на Елисейских Полях. Но смерть Жюно и крушение империи разорили ее, теперь она жила в скромном павильоне в Версале. В сорок один год Лора д’Абрантес ничуть не потеряла своей привлекательности: горящий взгляд, великолепные черные волосы делали ее очень соблазнительной, равно как и умение с блеском говорить. Бальзак сразу же почувствовал влечение к ней как к женщине и как к историческому персонажу. «Эта женщина знала молодого Наполеона, – написал он. – Она для меня как блаженный ангел, севший рядом со мной после того, как он пожил на небесах рядом с Богом». Для Лоры де Берни ее присутствие было серьезной угрозой. Теперь речь уже не шла о мимолетном романе: Бальзак устремился на завоевание сердца своей первой герцогини. Этот титул, пусть и попахивавший свежей краской, производил на него большое впечатление.

Но что ждало другую Лору? Бальзак все еще испытывал к ней глубокую нежность, но это не исключало его заинтересованности в другой партнерше. Со своей стороны, Лора д’Абрантес, как опытная женщина, быстро поняла, куда клонил юноша, и это ее вовсе не оскорбило. У нее бывали и другие мужчины, но она хотела, чтобы ее желали, и поэтому герцогиня начала с того, что предложила Оноре свою дружбу. В ожидании лучшего это понравилось ему. «Явление дружбы я понимаю как физическое сравнение. В некотором роде необходимо, чтобы два человека имели время привязаться друг к другу, случайно соприкасаясь душами… Но есть также некоторые души, которые чувствуют и оценивают друг друга с первого взгляда…» Эти «соприкосновения душ», о которых говорил Бальзак, были элегантным способом сказать, что он надеялся на другие соприкосновения, более материальные. Понимая, что герцогиня не отдастся, как какая-нибудь гризетка, он начал операции под видом литературного флирта: он посоветовал Лоре написать «Воспоминания», которые принесли бы ей нелишние средства, и между прочим выразил свою готовность помочь ей в этом советами.

Несмотря на то что он всеми силами старался скрыть новую измену, Лора де Берни со свойственным влюбленным женщинам инстинктом быстро почувствовала, что у нее появилась соперница. «Если бы ты на мгновение ощутил те страдания, которые я чувствую со вчерашнего дня, – написала она ему, – ты бы не был столь глубоко и бессмысленно жесток…»

Бальзак был слишком чувствительным человеком, чтобы не понимать, какое зло он совершил, но, когда он вступал на тропу любовной войны, ничто не могло его остановить. Продолжая свою осаду, Бальзак начал писать первую книгу, принесшую ему успех, – «Физиологию брака». Он дал прочитать несколько страниц герцогине д’Абран-тес, и та узнала себя, естественно описанной в положительном свете. Как она могла продолжать сопротивляться человеку, который так хорошо знал тайны женской души? Лора решила не продолжать испытания, тем более она сама увлеклась игрой нетерпеливого воздыхателя. А поскольку, когда речь шла о любви, Бальзак никогда не ограничивался полумерами, герцогиня позволила полностью увлечь себя опьянением любви. В течение нескольких недель приключение превратилось в страсть. Довольная тем, что смогла соблазнить юношу моложе себя на пятнадцать лет, мадам д’Абрантес не стала скрывать их отношения. Что же касалось Оноре, то у него сложилось впечатление, что благодаря ей он сумел шагнуть в это великосветское общество, куда всегда поглядывал с большой завистью. Сознание, что он был любовником герцогини, возможность обращаться к ней на «ты» в письмах внушали ему гордость, о чем он с наивной откровенностью рассказал в одном из самых своих знаменитых произведениях, в «Шагреневой коже»: «Ах, да здравствует любовь на шелке, на кашемире… Мне нравится слышать, как шуршат под моей рукой элегантные туалеты, запускать разрушительную руку в элегантные здания напудренной прически…» Это признание было показательным и одновременно ребяческим: его главной целью всегда было найти жену-аристократку. Это он считал идеальным средством для вхождения в высшее общество и решения финансовых проблем. А пока отношения между женщиной с бурным любовным прошлым и пропитанным насквозь честолюбием молодым человеком были безоблачными. Слова, которые употреблял Оноре, чтобы поддерживать пламя любви в душе герцогини, очень напоминали те, которые он говорил Лоре де Берни. Он приспособился к тому, что любил обеих Лор, не хотел терять ни ту, ни другую. Но так не могло продолжаться до бесконечности. До некоторых пор мадам де Берни терпеливо сносила все измены своего Мине и продолжала ссужать деньги на его химерические проекты. Но все кончается: теперь она увязала эту помощь с требованием порвать с другой Лорой. Бальзак был вынужден подчиниться. Но поскольку он не имел желания объясняться с герцогиней, он просто перестал появляться в салоне и спальне этой дамы, за что удостоился от последней нагоняя. Дорогая герцогиня прикрылась покрывалом своего давно потерянного достоинства, но, даже несмотря на скандал, сопровождавший разрыв между любовниками, как мы увидим позже, расставание не стало окончательным.

Впрочем, финансовое положение писателя было близко к катастрофе: горя от нетерпения сколотить состояние, он не стал ждать, когда его литературный талант начнет приносить ему много денег, а предпочел бросаться в торговые операции, каждая из которых затягивала его еще глубже в болото долгов. Чтобы скрыться от кредиторов, он был вынужден снять в квартале Обсерватории под вымышленным именем квартиру, обставив ее шикарной мебелью и украсив дорогими вещами, тем самым еще больше увеличив свои долги. Одновременно с этим он сменил свой гардероб. Тяга ко всему красивому, сколько бы оно ни стоило, было одной из сторон его личности и источником новых финансовых затруднений. Чтобы лучше держать его под контролем, Лора де Берни поселилась в двух шагах. Она могла присматривать за его поведением и давать ему ценные советы. Лора посоветовала ему продолжить писательскую работу, и Бальзак внял этому совету и принялся за написание одного из первых своих великих романов – «Шуаны». Чтобы проникнуться духом произведения, он некоторое время прожил в Фужере, где некогда шла страшная война между республиканцами и роялистами. Его отсутствие еще больше распалило чувства Лоры. Она находилась в состоянии любовной страсти, которая может показаться удивительной для женщины пятидесяти двух лет. Но она и не думала сдерживать свои чувства, что ясно видно из такого письма: «О, ты! Ты, дорогой ангел! Оставаться в экстазе – вот все, что я могу. Как тебе выразить мое счастье? Ты должен знать, чем для меня являешься. Мне бы хотелось неземной любви… Тебе привет, честь и любовь…»

Выход в свет романа «Шуаны» стал для Бальзака первой ступенькой на пути к успеху. А тем временем он возобновил связь с Лорой д’Абрантес. Разумеется, все было сделано тайно: он не хотел, чтобы об этом узнала другая Лора, как, впрочем, и мадам Бальзак, потому что мать Оно-ре к тому времени уже приняла сторону мадам де Берни: ее щедрость кредитора заставила забыть про выходки любовницы. Но та, увы, довольно скоро узнала про неверность любовника, и снова Оноре пришлось выдерживать потоки слез, но они не сделали его умнее. Желание завоевывать женщин никогда его не покидало. В статье, опубликованной в газете La Silhouette в марте 1830 года, он изложил свое кредо: «Мужчина… всегда немного шлюховат. Естество дало нам некое пристрастие к этому. Любовь по природе своей непостоянна. Любая белорозовая плоть, находящаяся в пределах досягаемости мужчины, может его удовлетворить…»

Эту теорию Бальзак воплощал в практику всю жизнь, но погоня за удачей не мешала ему продолжать литературное творчество по мере того, как проходили годы, и известность вытащила его из тени. Чтобы справиться с огромной задачей, которую перед собой поставил, он, бывало, по восемнадцать часов просиживал у письменного стола, откладывая перо в сторону только для того, чтобы выпить микстуру на основе кофе, состав которой придумал он сам. Эта микстура позволяла ему бодрствовать до тех пор, пока она же не убила его.

После «Шуанов» была опубликована «Физиология брака», затем «Тридцатилетняя женщина», что обеспечило писателю уважение, перехлестнувшее узкий круг избранных и завоевавшее сердца широкой публики. Выход в свет на следующий год «Шагреневой кожи» окончательно утвердил его репутацию. Доходы от авторских прав могли обеспечить ему безбедное существование, если бы крах коммерческих начинаний и привычка к роскоши не заставили его расплатиться с долгами. Желание пустить пыль в глаза во время выходов в общество толкало его на безумные расходы: он приобрел кабриолет с парой лошадей и нанял грума, чтобы тот за ними ухаживал. Его квартира на улице Кассини была настоящей бонбоньеркой, а самого его можно было встретить на всех званых ужинах, которые укрепляют репутацию модных людей. Среди его окружения женщины, естественно, занимали привилегированное положение, что не мешало ему продолжать сожительствовать с обеими Лорами. Мадам де Берни перестала предъявлять ему требования и целиком посвятила себя счастью своего Мине. Что же касается герцогини, она была уже выдрессирована и, чтобы не потерять молодого любовника, закрывала глаза на его похождения.

Теории, которые Бальзак высказывал в своих книгах, знание глубин женского сердца стали причиной потока писем читательниц. В октябре 1831 года он получил письмо, содержание которого очень его заинтриговало, тем более что отправительница письма пожелала остаться неизвестной. Но она все-таки указала свой адрес, и Бальзак поспешил ответить ей, выступив в роли защитника женщин. Этот ответ заставил корреспондентку открыться. Ею оказалась маркиза Анриетта де Кастри, принадлежавшая к одному из самых известных семейств старого ре-жима[142], и это сразу же воспламенило воображение Оноре. Такую великосветскую даму он всегда мечтал завоевать. Коль скоро она была очарована его произведениями, будет очарована и их автором, в этом он не сомневался. Он уже принялся строить воздушные замки, может быть, ему удастся получить столь желанное дворянское звание через брак с женщиной высокого происхождения? И одновременно удовлетворить и свое честолюбие, и свои желания? Снова любовь и слава…

Действительно, Анриетта де Кастри принимала его в своем особняке на улице Гренель, и Бальзак часто засиживался там до поздней ночи. Ей нравилось это пылкое красноречие, секрет которого знал только он. Их встречи проходили в будуаре молодой женщины, где они сидели одни рядом друг с другом. Хотя Анриетта и слушала его с восхищением, она смогла возвести между ними непреодолимую преграду. Всякий раз, уходя от нее, Бальзак клялся, что на следующий день он добьется своего, но проходил следующий день, а ничего не происходило. Эта игра, походившая на кошки-мышки – в данном случае роль мышки играл Бальзак, – продолжалась нескольких месяцев. Анриетта ловко оставляла в нем надежду на получение награды, которую она и не собиралась ему вручать. По ее просьбе Бальзак приезжал в Экс-ле-Бэн, ездил с ней в Женеву, но ничего не добился, кроме обещаний. В конце концов он прозрел и решил вернуться к своей милой Лоре де Берни, жившей в то время в Ла Булоньер, в доме неподалеку от Немура. Как бывало всегда, когда реальность разочаровывала его и он чувствовал потребность в нежности, Оноре возвращался к своему доброму ангелу. Какими бы ни были нанесенные им обиды, он знал, что Лора никогда не оттолкнет его.

Самым забавным во всем этом было то, что, находясь в ожидании получения удовольствия от маркизы де Кастри, наш неутомимый Бальзак нашел возможность погнаться за другой целью. Он уже давно решил, что женитьба на какой-нибудь богатой невесте из провинциальных наследниц позволила бы ему не только расплатиться с долгами, но продолжить работу в спокойной обстановке. А у его друзей, семейства Маргон, проживавших в Саш, что в Турени, была соседка, которая по всем статьям удовлетворяла его запросам: баронесса Каролина Дембрук была богатой и красивой вдовушкой. Это была идеальная жена для Оноре. Несмотря на то что они были едва знакомы, он попросил семейство Маргонов сообщить этой курочке, несущей золотые яйца, что Бальзак испытывал к ней самые пламенные чувства. Он даже приехал в Саш, чтобы встретиться с красоткой. Но той не оказалось дома, и Бальзак, уже видевший себя в комфортабельной роли принца-консорта, вынужден был остаться наедине со своими мечтами, к огромному облегчению мадам де Берни, которая больше всего боялась, что писатель женится.

У Оноре вдруг появилось ощущение, что он оказался на развилке дорог: в его сердце любовь к Лоре де Берни превратилась лишь в сладкое воспоминание, не сопровождавшееся ни одним из желаний, которые влекут мужчину к женщине. Да и она сама уже больше не строила иллюзий относительно будущего. Более того, пораженная тяжелой болезнью сердца, Лора осознавала, что дни ее были сочтены. Оноре понимал, что эта восхитительная женщина вскоре уйдет из жизни, и осознание этого только усиливало его растерянность. Он уже не надеялся встретить ту, кто была бы молода, красива и богата. Да, наш Бальзак был слишком требователен: ему нужна идеальная жена, чей внешний облик соответствовал бы ее состоянию. Он слишком сильно любил любовь, чтобы жить с партнершей, которую не смог бы желать. К тому же его избранница должна быть из приличного дворянского рода, чтобы можно было оправдать тот фальшивый предлог, который его папаша некогда поставил перед фамилией Бальзак[143]. Короче говоря, милый Оноре хотел получить все и сразу.

Но пока он горевал, что никогда не сможет встретить объект своих желаний, и не подозревал, что на другом краю Европы судьба уготовила ему самый неожиданный реванш. В то время как он перебирал в уме самые химерические планы, одна молодая женщина заливалась слезами, читая его книги. Поскольку этот писатель-француз так хорошо знал секреты женского сердца, она, очевидно, представляла его в образе сказочного принца. Не имея больше сил сдерживаться, она решилась написать ему, скрыв свое имя, и подписалась «Иностранка». Отправив письмо из Одессы 28 февраля 1832 года, госпожа Ганская тем самым вошла в жизнь Оноре де Бальзака. Одновременно начался самый удивительный любовный роман по переписке.

Почему же из многочисленных писем читательниц Бальзак обратил особое внимание на письмо Иностранки? Может быть, из-за тайны, которая это письмо окружала, а может, оно принесло аромат экзотики. Иностранка не дала никаких зацепок, но постоянно готовое воспламениться воображение Оноре внушило ему желание любой ценой найти ее. На всякий случай он поместил в Gazette de France следующее объявление: «Г-н де Бальзак получил письмо, датированное 28 февраля. Он сожалеет, что не имеет возможности ответить. И если его желания не могут быть напечатаны здесь, он надеется, что его молчание будет правильно расценено».

Можно было бы удивиться тому интересу, который Бальзак внезапно испытал к какой-то незнакомке, если бы мы не знали о его привычке бросаться очертя голову в каждое новое любовное приключение. Можно предположить, что сердце Иностранки было сделано из того же теста, что и его, поскольку 7 ноября она снова прислала письмо. «Вы возводите женщину в тот ранг, который она заслуживает, – написала она ему. – Когда я читаю ваши произведения, я отождествляю себя с вами… Иностранка любит вас и хочет стать вашей подругой. Мне кажется, что я знаю вашу душу со всеми ее небесными чувствами… Никому не дано понять огонь души, который обжигает все мое существо, но вы меня поймете. Вы почувствуете, что я должна полюбить раз и навсегда, а если меня не поймут, буду просто существовать и умру… Вы один можете понять эти биения священной любви, которые заставляют меня полюбить только раз в жизни и жить, чтобы любить. Я уже отдала свое сердце и душу, и я одинока… Одно только ваше слово в La Quotidienne[144] дало бы мне уверенность, что вы получили мое письмо. Напишите там: вниманию И… О. Б.». Такое письмо произвело действие детонатора на разум Бальзака. Не зная женщину, он представил ее великосветской дамой, которая находится в заточении в своем замке под присмотром нелюбимого мужа и зовет его, Бальзака, на помощь. Он незамедлительно ответил через La Quotidienne и с радостью получил новое письмо Иностранки, где та жаловалась на свою судьбу и страдания сердца в одиночестве.

Находясь в таком положении, женщина, несомненно, нуждается в человеке, который смог бы ее утешить, решил Бальзак, готовый взять на себя эту роль. Вскоре пришла новая радость: Иностранка назвала свое имя – полька по происхождению, урожденная графиня Эвелина Ржевульская. В 1819 году она вышла замуж за графа Венцеслава Ганского, он хотя и был на двадцать два года старше ее, но обладал огромным состоянием, что позволило забыть про разницу в возрасте. Чета жила на Украине в замке Верховни и владела двадцатью тысячами гектаров земли, где работали три тысячи крепостных крестьян. Мадам Ганская добавила, что ей было двадцать семь лет. Но на самом деле ей уже исполнилось тридцать три, но это не имело большого значения. Узнав все, Бальзак сделал вывод, что он наконец нашел то, что ждал. И это позволит ему осуществить самые честолюбивые стремления: чувственная патрицианка умна, богата и красива. Ведь такая женщина не могла быть некрасивой. И наш любитель невозможного начал лелеять новую мечту и забыл про все, что отделяло его от Иностранки: расстояние, разные национальности, а также и про мужа этой дамы, который вовсе не думал уступать свое место писателю, пусть и очень знаменитому. Но все это Оноре сжег в огне своего энтузиазма. И самое удивительное состоит в том, что в конце концов его мечта осуществилась…

А пока, стараясь привязаться к Иностранке, жившей за три тысячи километров, у него не было другого средства, кроме силы слова. А в этом-то он, как нам известно, был виртуозом. По его понятиям, госпожа Ганская была идеальной дичью: замурованная в своем далеком замке, «Спящая красавица» ждала, когда ее разбудит волшебный голос. И Бальзак прибегнул к многословным объяснениям, заверениям, а потом и к клятвам. Сначала он описал себя так, чтобы его словесный портрет мог порадовать молодую польку. Портрет вызывал сострадание, но, естественно, его богатый любовный опыт был обойден молчанием. Он советовал при чтении его книг прислушиваться только к биению сердца, поскольку остальное было всего лишь выдумкой писателей. Его заверения в искренности были полны дифирамбами. Вот один из примеров этого: «О, моя незнакомая любовь, не надо меня бояться! Не думайте обо мне ничего плохого! Я всего-навсего ребенок, более фривольный, чем вы думаете, но я чист, как ребенок, и люблю, как ребенок. И я всегда протягивал руки только навстречу иллюзиям».

Но при всем этом, если ум Бальзака был занят пани Ганской, его плоть продолжала требовать не меньше удовольствий. Получал ли он их на улице Кассини с какой-нибудь красавицей или сам их отыскивал на стороне? К тому же дорогая Лора де Берни всегда была на посту, несмотря на то, что Оноре даже и не пытался скрывать от нее свои похождения. Она, в частности, знала о госпоже Ганской. Понимая, какую боль он ей доставлял, писатель пытался неуклюже оправдаться: «Дорогая бедняжка, – успокаивал он ее, – безумства мужчины похожи на извержения вулкана… Сейчас в моем сердце происходит нечто такое волнительное, с чем я ничего не могу поделать… Пусть это, по крайней мере, послужит тебе утешением».

Другая его страсть, герцогиня д’Абрантес, была не в лучшем положении, но и она дорожила этим чертовым Оноре и, чтобы создать иллюзию связи, которая, ей это было прекрасно известно, уже умерла, больше уже не говорила о любви, а только о дружбе: «…когда вы придете ко мне? Мне бы хотелось, чтобы мы целый день посвятили нашей доброй дружбе, вечной и неподвластной времени…»

И одной, и другой своей обожательнице Бальзак отказывал под одним предлогом – много работы. Действительно, под нажимом нетерпеливых кредиторов он имел слишком мало времени на удовольствия. Вскоре появились на свет две его новые книги «История Тринадцати» и «Герцогиня де Ланже». Они были горячо приняты читателями, но не облегчили финансовых затруднений Оноре, напоминавших бочку без дна дочерей Даная[145].

Впрочем, все его мысли были заняты перепиской с Эвелиной Ганской. Тем более что прекрасная полька нашла способ переписываться напрямую и тайно: наставница ее дочери, молодая швейцарка Анриетта Борель, согласилась служить им почтовым ящиком. Но возможность писать более открыто не могла удовлетворить возбуждение молодой женщины, и она уговорила мужа свозить ее в Швейцарию, в город Невшатель, откуда была родом услужливая мадемуазель Борель. Семейство Ганских поселилось в пансионе на берегу озера. Эвелина сразу же пригласила Бальзака приехать к ней. Наш мужчина не заставил себя упрашивать, и 25 сентября он явился туда, в волнении от предстоявшей встречи со своей незнакомкой.

Через посредство все той же Анриетты Борель они договорились о встрече на берегу озера. Ожидая ее, Бальзак увидел молодую женщину, которая приближалась, держа в руке книгу. Его книгу! Это была она! Это было тяжелым испытанием: приходилось сравнивать мечту и реальность. Больше года романтические возлюбленные через страстные письма выдумывали любовную историю, главы которой были написаны в нежно-розовых тонах. Их нетерпение достигло пароксизма, еще сильнее были распалены их чувства, и вот теперь они оказались лицом к лицу. Можно предположить, что в первый момент Эвелина была удивлена внешним видом Оноре: он никак не походил на того сказочного принца, каким она себе его представляла. Но, как написал Андре Моруа, «умное лицо, горящие глаза, добрая улыбка, напор слов быстро заставили ее забыть о первом шоке. Нет в мире, решила она, человека более живого и более остроумного».

Что же касается Бальзака, то он, даже ни разу не видя ее, решил, что она красавица. Впрочем, она и была красива, эта молодая женщина во плоти, чье тело с пышными формами выдавало большую чувственность. Внезапный энтузиазм писателя нашел отклик: они были знакомы всего несколько дней, а уже начали строить планы на общее будущее после смерти славного пана Ганского. А тот, как это часто бывает в подобных случаях, привязался к возлюбленному своей жены и, как написал Бальзак, «отцепился от юбки жены и прилепился к моему жилету». Влюбленные от этого не перестали реже обмениваться поцелуями и обещаниями. В частности, они пообещали друг другу встретиться вскоре в Женеве, где семья Ганских намеревалась провести зиму. А Бальзак пока вернулся в Париж, где его ждала одна из немногих радостных вестей: его издатель предложил ему тридцать тысяч франков за право издания сборника из двенадцати его произведений. Но тут Эвелина Ганская почувствовала ревность. У нее в Париже были друзья, которые донесли до нее слухи о поведении возлюбленного. Тот возмущенно от всего отказался: «Мое любимое божество, не надо больше во мне сомневаться, слышишь? Я люблю только тебя, и не могу любить никого, кроме тебя».

Бальзак напрасно представлялся оскорбленным добродетельным человеком: он продолжал пользоваться любым случаем, чтобы удовлетворить свою тягу к удовольствиям. Последним таким случаем была Мари-Луиза Даминуа, двадцатичетырехлетняя особа, муж которой был слеп и не выставлял никаких условий. «Люби меня год, и я буду любить тебя всю жизнь», – сказала она ему. В благодарность Бальзак посвятил ей книгу «Евгения Гранде»… и подарил ей дочку, которая дожила до девяноста шести лет и умерла только в 1930 году.

Заканчивая «Евгению Гранде», Бальзак задумал проект и вскоре сумел его осуществить – объединить все свои произведения и дать им общее название «Человеческая комедия». Это была гигантская фреска времени, она показывала мир, в котором жил Бальзак.

Наконец наступил момент, когда надо было встретиться в Женеве с любимой женщиной, но ее, увы, повсюду сопровождал старик-муж. Тогда-то и началась эра страстной любви, усеянной жадными поцелуями за спиной пана Ганского. Отдадим ему должное, он довольно часто поворачивался к ним спиной… Но проходили дни, а пани Ганская все еще не решалась сделать последний шаг. Дело было в том, что в ее мозгу зародилось сомнение: а что, если, удовлетворив свое желание, возлюбленный перестанет ее любить? Бальзак гневно отмел такую возможность: «Как объяснить тебе, что я пьянею от слабого твоего запаха? Что даже если бы я овладел тобой тысячу раз, я был бы еще более тобою опьянен. Поскольку не может быть воспоминаний там, где еще жива надежда…»

Как можно было противиться горячности таких речей? 19 января 1834 года Эвелина перестала сопротивляться. Испытание прошло удачно, судя по эйфории Бальзака: «Я чувствую тебя, я тебя сжимаю, целую, ласкаю! О, даже ангелы не чувствуют себя в раю такими счастливыми, каким я был вчера». Они стали еще более активно говорить о женитьбе, надеясь, что господин Ганский не будет столь занудлив, чтобы прожить еще более пяти лет, самое большее – десять. Но что значили десять лет для Оноре, неутомимого в погоне за химерами?

Чтобы отдохнуть от подвигов Геракла, которые он совершил по возвращении в Париж, в начале 1835 года Бальзак уехал в Ла Булоньер к Лоре де Берни. Несчастная очень изменилась, а признаки сердечной болезни заставляли предполагать близкую кончину. Бальзак был потрясен, но это не помешало ему завязать новый любовный роман, о чем он сообщил своей подруге Зюльме Карро: «Вот уже несколько дней, как я нахожусь под влиянием одной очень агрессивной особы и не знаю, как мне от этого избавиться, потому что я похож на несчастных девиц: нету сил бороться с тем, кто мне нравится». Несмотря на свою фамилию, графиня Сара Гидобони-Висконти была англичанкой. Она была очаровательна и часто принимала писателя в своем доме в Версале. Но задерживаться надолго у нее он не мог: чета Ганских была уже в Вене, а Эвелина требовала его приезда с такой настойчивостью, которая объяснялась дошедшими до нее из Парижа слухами, бросавшими тень на поведение воздыхателя. Не имея средств, он занял деньги на дорогу у барона Джеймса Ротшильда и примчался в Вену, где Эвелина приняла его с озадачившей холодностью. Может быть, молодая женщина была под впечатлением скандальных рассказов о его проделках в Париже? Зато венцы приняли Бальзака тепло, и он мог увидеть, что его знали и за пределами Франции. Перед тем как покинуть Вену, он пожаловался на ее поведение, очень его огорчавшее: «Моя обожаемая Ева, не знай я, что мы связаны с тобой навеки, я бы умер от горя… Преграды так распаляют страсть, что я правильно поступаю, поверь, ускоряя свой отъезд…»

В Париже Бальзак пришел в отчаяние, поскольку не получал писем от мадам Ганской. Вернувшись в свое поместье на Украине, молодая женщина хранила молчание. Это молчание не только не охладило страсти писателя, но, напротив, распалило его. Но, возобновив пламенную эпистолярную историю, он продолжил осаду графини Гидобони-Висконти. Крепость вскоре сдалась, к огромному удовольствию обоих партнеров, достигших почти полной физической близости. Прекрасная англичанка даже дала новому любовнику дополнительное доказательство любви, поручив ему поехать в Турин представлять интересы своего мужа в деле о наследстве. Естественно, он должен был получить проценты от суммы, которую ему удалось бы выручить. Этой перспективы оказалось достаточно, чтобы он покинул Париж и, таким образом, скрылся от своих кредиторов.

По возвращении его ждало печальное известие: 27 июля 1836 года Лора де Берни скончалась от болезни сердца. Это сообщение потрясло Бальзака. К его горю примешались угрызения совести, что он был вдали от нее и не смог прийти на помощь своей любимой в последние минуты жизни. Именно тогда Лора звала его к себе, но он в это время трясся по дорогам Италии. Его также не было в Париже и спустя два года, когда умирала Лора д’Абрантес. Женщина, вызывавшая в нем такую страсть и разделившая ее, закончила свою жизнь в полной нищете и абсолютном одиночестве.

Рана от утраты Лоры де Берни еще долго бередила его сердце. Но одновременно с этим он старался любой ценой вернуть доверие польской любовницы. За два года их отношения серьезно пострадали, но на это были веские причины. Через одну из своих теток, которая жила в Париже, Эвелина была в курсе многочисленных любовных похождений своего любовника, и это порождало гнев в сердце ревнивой женщины. На какое будущее она могла надеяться с человеком, который, казалось, получал дьявольское удовольствие от увеличения своих долгов, бросаясь во все более утопические авантюры? Последней из них была попытка выращивания ананасов в саду домика близ Парижа, заняв, естественно, деньги на его покупку. Климат парижского региона, равно как и положение участка, на котором гости с трудом удерживали равновесие, настолько он был наклонным, не смогли развеять его иллюзий. На сей раз он был убежден, что фортуна повернется лицом к его сказочным плодам. Но выпавший крупными хлопьями снег положил конец новым химерам.

Внезапно, перед лицом постоянных неудач, к которым добавилась и смерть Лоры де Берни, он почувствовал усталость. Больше, чем когда-либо, ему захотелось иметь рядом женщину, найти успокоение в любви. Именно в этот момент Эвелина Ганская обвинила Бальзака в легкомысленности и лицемерии. Эти обвинения возмутили Оноре: хотя они и не были безосновательными, но он был настолько наивен, что никогда не видел своих ошибок и считался только с пылкостью чувств.

Досадное совпадение: графиня Гидобони-Висконти, казалось, тоже устала терпеть постоянные неприятности писателя и почти столь же постоянное одалживание у нее денег, поэтому появление новой почитательницы было как нельзя кстати. Та представилась бретонкой, незамужней и графиней, и последнее не могло не порадовать Оноре, равно как и фамилия этой особы – Элен-Мари де Валет. В первых же письмах она напрямую заявила Бальзаку, что страсть, которую она почувствовала при чтении его книг, распространилась и на их автора и что она вышивала коврик, который собиралась ему подарить. Бальзаку ничего больше и не требовалось. Даже не повидав ее, он решил, что влюблен в эту незнакомку, и ответил ей в таком же восторженном тоне.

Наивный Бальзак! Неосторожный Бальзак! Эта девица, одновременно с изготовлением коврика, готовила для него паутину лжи, такую же яркую, как и коврик. Она представилась девушкой, а на деле была вдовой нотариуса по фамилии Гужон, и у нее был ребенок. Она написала в письмах, что была аристократкой, разумно решив: «графиня де Валет» звучит намного представительнее, чем «вдова Гужон». Кроме того, после смерти мужа она вела очень свободный образ жизни, коллекционируя любовников. Единственным достоинством ее было то, что у мужа хватило ума оставить ей в наследство кругленькую сумму. Это позволило Бальзаку занять у нее десять тысяч франков, которые она потом никогда не увидела. Но тут женщина проговорилась, и Оноре открылась вся правда. Лжеграфиня начала путано оправдываться, и Бальзака это удовлетворило. Да и мог ли притворяться оскорбленным человек, который так часто лгал женщинам? В конце концов Элен была красива и доступна, к тому же не заставляла себя долго упрашивать, когда ему нужны были ее тело или деньги. Но когда она набралась наглости потребовать вернуть деньги, Бальзак решил, что дела с ней иметь не стоило!

Продолжая вести бурную любовную жизнь, писатель не забывал о своей литературной деятельности. В 1839 году он стал президентом только что созданного Общества литераторов, но все же главным делом карьеры писателя стало начало написания «Человеческой комедии», обеспечившей ему вечную славу. В этом труде Бальзак решил охватить все вопросы, которые появлялись в жизни мужчин: тема любви изучена с такой тщательностью, что она оправдала анализ, сделанный Андре Моруа: «Бальзак говорит о любви то с точки зрения музыканта, то с точки зрения физиолога». Помимо того что «Человеческая комедия» стала одним из монументальных произведений французской литературы, контракт, который Бальзак подписал с группой издателей, принес ему пятнадцать тысяч франков и дал возможность немного успокоиться. Его кредиторы оставались столь же требовательными, и, чтобы скрыться от них, он снова сменил место жительства. В деревне Пасси на Нижней улице[146] он снял дом, где было два выхода. Теперь, в случае прихода нежданных и нежелательных гостей, человек мог незаметно скрыться. Кроме того, дом был снят не на его имя, а на имя мадам Луизы Брюньоль, нанятой в качестве домоправительницы. Эта мадам Брюньоль, которую Бальзак называл де Брюньоль – все та же мания к аристократическим предлогам, – оказалась впоследствии очень полезной: помимо выполнения своих основных обязанностей, она вела переговоры по его контрактам с издателями и владельцами газет, выставляла поставщиков, не платя им, а главное, обладала даром отделываться от кредиторов. Но поскольку и этого было мало, в периоды, когда у него не было любовниц, писатель находил некоторое удовлетворение с этой тридцатисемилетней девой с аппетитными формами.

Затеяв огромное дело с написанием «Человеческой комедии», 5 января 1842 года Бальзак получил известие, которое его потрясло: граф Ганский несколько недель тому назад скончался. Эвелина теперь была свободна. Его сразу же вновь охватил эпистолярный зуд, свойственный его первым письмам. Влюбленный пыл достиг небывалых высот. Он уже представлял себе, что скоро они поженятся, и попросил польку поскорее приехать к нему. Он горел нетерпением наверстать упущенное за годы ожидания. Ответ Эвелины произвел на него действие холодного душа. Она, казалось, вовсе не спешила выходить за него замуж. Объяснений этому можно найти множество: прежде всего, прошло довольно много времени, и десять долгих лет остудили любовный пыл польки. Сплетни из Парижа от ее тетки Ржевульской вызывали еще большее недоверие к этому французу, непостоянному, как и все его соотечественники. К этому добавилась и причина материального характера: вступление в наследство после смерти мужа натолкнулось на препятствия, которые могли стать еще большими в случае ее брака с иностранцем. Чтобы решить все свои проблемы, Эвелина решила поехать в Санкт-Петербург и попросить помощи у царя Николая I. Бальзак одобрил этот план. Он и сам готов был, если это могло устранить препятствия, принять российское подданство. Почувствовав ее сдержанность, он только сильнее полюбил ее. Но это отнюдь не мешало ему продолжать вести в Париже светскую жизнь, которая лишь отдаленно напоминала ту, что он рисовал в своих письмах обожаемой женщине. Бальзак забросал ее горячими посланиями, понимая, что они были единственным козырем в его игре. Но письма эти, сколь пламенными они ни были, не могли заменить его личного присутствия, и посему он решил встретиться с госпожой Ганской в Санкт-Петербурге.

Чтобы поскорее закончить написание очередной книги – это был роман «Утраченные иллюзии», – гонорар за которую мог бы пойти на оплату поездки, он переехал в Ланьи, поселился в здании типографии, где печаталось его произведение. Так он мог сразу же передавать наборщикам написанные им страницы. В цехе он устроил подвесную кровать, спал только урывками и постоянно требовал бодрящего кофе, что еще больше подорвало его здоровье. Наконец, 17 июля 1843 года он оказался в Санкт-Петербурге рядом с Эвелиной. Они не виделись семь лет!

Чудо новой встречи: очарование Оноре снова произвело изумительное действие. Эвелина была счастлива, годы разлуки были забыты. Кроме того, молодая женщина была польщена тем приемом, который ждал писателя в высшем российском обществе. Популярность Бальзака быстро охватила всю Европу, и теперь Эвелина снова начала подумывать о замужестве. Была еще одна причина сближения любовников: чувственная полька долгое время была лишена плотских удовольствий и теперь снова испытала со своим партнером радости, которые очень ценила. И наконец, ее дочь Анна прониклась к писателю восхищением и любовью.

Поэтому, когда Бальзак покидал Санкт-Петербург, отношения влюбленной парочки снова наладились. Его письма свидетельствовали одновременно и о любви и о желании, которые возродило в нем путешествие в Россию: «Вы – маяк, счастливая звезда, вы – удовольствие… Будьте покойны: моя верность вам остается абсолютной. Что касается “бенгальца”, то он показательно умен. Птички тоже умеют быть признательными… Стоило только начать писать это письмо, как “бенгалец” проснулся, и меня волнуют воспоминания о прошлом…» Даже если «бенгалец» и не был таким умным, как он в этом уверяет, навязчивая мысль о браке все больше и больше преследовала писателя. Со своей стороны, и Эвелина, приведя в некоторый порядок свои финансовые дела, вдруг решила развеяться. Не имея возможности выправить паспорт во Францию, которую русские власти считали «революционной страной», госпожа Ганская с дочерью отправились в Дрезден, где их принял граф Георгий Мнишек, молодой польский дворянин, попросивший руки Анны. Бальзак тоже сгорал от нетерпения снова увидеться с Эвелиной. Хотя ему перевалило уже за сорок пять, он продолжал оставаться все тем же подростком, любящим удовольствия и любовь, каким был в период ухаживаний за Лорой де Берни…

В Дрездене Бальзак узнал, что его только что наградили рыцарским крестом ордена Почетного легиона. С первой же встречи у него установились хорошие отношения с женихом Анны. Между двумя этими парами, родителями и обрученными, царила гармония, по большей своей части благодаря этому красноречивому, веселому и остроумному человеку, у которого всегда была в запасе какая-нибудь веселая история. Эта обстановка благоприятно сказалась на Эвелине, она тоже с головой окунулась в счастье и любовь и не слишком заботилась о соблюдении приличий, проявляя свои чувства к Оноре. Обе парочки совершили продолжительные поездки в Рейнскую область, Баден и Эльзас. Но поскольку дела потребовали присутствия Георгия в Бельгии, Бальзак с обеими женщинами вернулся в Париж. Оноре заранее отправил мадам де Брюньоль письмо с просьбой подыскать недалеко от его дома квартиру для госпожи Ганской и ее дочери. Легко можно представить, с какой неохотой его служанка-любовница выполняла эту просьбу. Со своей стороны, и полька почувствовала, что домоправительница не ограничивалась лишь работой по дому, и Бальзаку пришлось дать слово, что он расстанется с ней, а сделать это оказалось довольно трудно.

В течение 1845 года влюбленные вновь встретились в Германии и Италии. Каждая встреча была для Бальзака источником радости и толчком к возрождению, потому что состояние его здоровья продолжало ухудшаться. Но стоило ему увидеть свою Эвелетту, как он вновь обретал здоровье и веселость, словно по мановению волшебной палочки. Одно было плохо: эти поездки вынуждали его прерывать работу. К счастью, за последние пару лет он заработал достаточно денег и смог рассчитаться со своими наиболее настойчивыми кредиторами, да и как всегда щедрая Эвелина передала ему значительную по тем временам сумму в сто тысяч франков. Эта манна небесная предназначалась для покупки их будущего парижского жилья. Бальзак дал торжественное обещание не прикасаться к тому, что он называл «сокровище обоих Лулу»[147]. Но разве он мог отказаться от своей невинной привычки швырять деньги в окно? Чтобы украсить еще не существовавший дом, он накупил множество вещей, убежденный, что всякий раз при покупке проворачивал выгодное дельце и обвел вокруг пальца наивного продавца. На самом же деле все было с точностью до наоборот. Но какое до этого было дело Оноре! Он был счастлив собирать сокровища для женщины, которую любил. А та, увы, не спешила выходить за него замуж и постоянно отыскивала причины для переноса даты свадьбы. Это всякий раз приводило Оноре в отчаяние, и дело даже дошло то того, что «бенгалец» отказал. О чем писатель сообщил Эвелине в похожей на некролог записке: «Птичка “бенгальца” умерла. Она была перегружена работой, воздержанием, беготней, беспокойством, кофе… Вот так случается с этими зверушками…»

Уж коли «бенгалец» умер, дело было и впрямь плохо, поэтому Бальзаку срочно нужна была та, в чьей власти было оживить драгоценную птичку. Несмотря на обещание ни на что больше не тратить деньги, он купил в квартале Руль особняк, где они с Эвелиной должны были поселиться после свадьбы. Естественно, он провернул удачную сделку… Еще одну! Но тут всю его жизнь перевернула великая новость: Эвелина сказала ему, что ждет ребенка. И Бальзак тут же принялся представлять, каким будет будущее их сына. Увы, этим мечтам суждено было продлиться всего несколько месяцев: мадам Ганская, постоянно путешествовавшая даже при беременности, родила недоношенного ребенка, который прожил всего несколько дней. Это стало еще одним разочарованием для Оноре, и теперь он с еще большей энергией желал поскорее жениться на своей дорогой Эвелетте.

Прошли еще два года, моменты восторга сменялись периодами отчаяния в зависимости от того, говорила ли Эвелина о приближении даты свадьбы или же откладывала ее. На деле Эвелина любила Оноре, несмотря на все его непостоянство, на его расточительство. Она понимала, с каким исключительным человеком имела дело. Приехав к любимой женщине в Верховную весной 1850 года, Бальзак познал, наконец, счастье: 14 марта Эвелина стала «мадам де Бальзак».

Состояние его здоровья за последние месяцы сильно ухудшилось, и он знал, что дни его уже сочтены, но был счастлив и об этом очень патетично рассказал своей подруге Зюльме Карро: «Три дня тому назад я женился на единственной женщине, которую я любил, люблю и буду любить до самой смерти. Этот союз, как мне кажется, – награда Господа за тяжкие испытания, годы труда, пережитые невзгоды. У меня не было ни счастливого детства, ни цветущей весны, но зато у меня будет самое солнечное лето и самая мягкая осень».

Но он не хотел умирать, не увидев снова город, где ему пришлось нести свой крест на пути к славе. Бальзак хотел привезти туда свою жену, как привозят самые дорогие трофеи, и тогда мог считать свой жизненный путь законченным…[148]

После приезда в Париж, в их особняк на улице Фортюне, в конце мая 1850 года Бальзак с великим мужеством переносил ужасные боли, ни разу не пожаловался, находил в себе силы шутить с Эвой, когда замечал на ее лице беспокойство. А своему большому другу Виктору Гюго, пришедшему навестить его, признался, что в голове у него было множество планов, которые должны были дополнить цикл «Человеческой комедии». До самого конца он оставался любителем невозможного…

20 августа этот великий ум угас, его жизнь заканчивалась как один из романов «Человеческой комедии». Он все-таки познал славу и любовь, о чем мечтал в юности. Но когда столь желанная женщина вошла в его жизнь, к нему явилась смерть. Не свою ли судьбу он предчувствовал, когда написал: «Достичь цели и умереть, как античный бегун… Увидеть на пороге двери сразу удачу и смерть… Добиться той, кого любишь, в тот самый момент, когда любовь угасает… Скольких же мужчин ждет такая участь».

X

Людовик XIV,

под солнцем любви

Сделать первый шаг в любовных играх с партнершей, которой дали прозвище Кривая Като по причине ее уродства и отсутствия одного глаза, может показаться парадоксальным, если учесть, что речь идет о том, кого потомки будут считать первым из «великих любовников». Но именно в такой обстановке Людовик XIV «познал, как следовало вести себя с дамами», – так написал Ла Палатин. Но, не дожидаясь приобщения к любовной жизни, молодой король уже доказал свой интерес к прекрасному полу. Не зря он доводился внуком Генриху IV. Хотя его отец, мудрый Людовик XIII, проявлял удивительное безразличие к плотским удовольствиям, Луи унаследовал от Короля-галанта инстинкт охотника, который никогда его не покидал. Едва исполнилось девять лет, как он стал искать общества очень красивой, надо сказать, мадам де Шантильон, что стало причиной появления песенки:

Вы приманку свою, госпожа Шатильон,Для другого приберегите,Отложите попытки до лучших времен:Короля вы навряд соблазните…

В 1651 году тринадцатилетний Людовик не скрывал симпатии к графине де Фронтенак, его кузины. Та решила, что стала предметом королевского поклонения, и, несмотря на то что была старше монарха на тринадцать лет, стала мечтать о французском троне. Анна Австрийская, проницательная, как почти все матери молодых мальчиков, поняла, что желания в сыне возбуждала мадам де Фронтенак, а вовсе не герцогиня Орлеанская. Поскольку графиня имела вполне оправданную репутацию интриганки, королева решила подавить в зародыше этот начинавшийся любовный роман и запретила своему королевскому отпрыску оставаться наедине с этой дамой. У Людовика уже сложился властный характер, который он проявлял всю свою жизнь: он рассердился и воскликнул: «Когда я стану повелителем, буду ходить, куда мне вздумается. И это случится очень скоро!»

Вокруг юного короля было полно воздыхательниц, каждая из них надеялась, что именно ей выпадет честь научить его тому, чего он еще не знал. Надо сказать, что независимо от короны будущий властелин Франции был бесспорно грациозен и соблазнителен. Так, по крайней мере, говорила его мать. «Этот монарх, – написала она, – превосходит других не только рождением, но и красотой. Он высок ростом, строен, смел, горделив и приятен, в лице его есть нечто очень нежное и величественное, у него самые красивые в мире волосы, не только из-за их цвета, но и по причине их волнистости. У него красивые ноги, красивая и правильная осанка. В общем, он – самый прекрасный и самый ладный мужчина своего королевства и, бесспорно, других тоже».

Даже если этот портрет приукрашен, чтобы пожертвовать своей невинностью, у этого человека была только одна проблема – проблема выбора. Надо полагать, что этот выбор был затруднителен, поскольку им занималась лично королева-мать. И всем девицам мира, которые готовы были стать добровольцами, она предпочла свою первую камеристку Екатерину Белье по прозвищу Кривая Като. Эта дама имела большой опыт в любовных делах. Кроме того, поскольку она была очень страшна, не было опасности, что король в нее влюбится. Все произошло ко всеобщему удовольствию. Като и ее муж, Пьер Бовэ, были щедро вознаграждены. Пьер Бовэ, простой продавец лент, получил титул барона и был назначен на должность советника короля. Можно себе представить, какие советы он мог ему дать. А Екатерину Анна Австрийская отблагодарила лично и подарила ей великолепный особняк.

Более серьезным было влечение, которое чуть позже король испытывал к Олимпии Манчини[149], одной из племянниц кардинала Мазарини[150]. Эта честолюбивая девушка очень скоро поняла, что Луи хотел получить от нее лишь мимолетное удовольствие, и предпочла устроиться более уверенно, выйдя замуж за графа де Суассон. А список королевских возлюбленных продолжила дочь фрейлины Анны Австрийской, мадемуазель де Ла Мотт. Эта красивая голубоглазая блондинка так серьезно увлекла короля, что это вызвало озабоченность королевы-матери, и Мазарини счел своим долгом вмешаться. Кардинал решил очернить девушку в глазах короля, оклеветав ее. Анна Австрийская вторила ему, и Людовик, продолжая еще находиться под влиянием матери, решил отказаться от того, что для него уже стало не просто любовным увлечением. Анна и Мазарини облегченно вздохнули, но даже не подозревали, что их ждало новое подобное испытание, но гораздо более опасное.

Чтобы Людовик смог развеяться от своих переживаний, как раз началась война против Испании. Следуя за победоносной армией де Тюррена[151] на разумном удалении от боевых действий и связанных с этим опасностей, король стал свидетелем битвы в Дюнах 15 июня 1568 года и заразился там лихорадкой, которая в течение нескольких недель угрожала его жизни. Когда он поправился, то узнал, что другая племянница Мазарини, семнадцатилетняя Мария Манчини, долго плакала, узнав про его болезнь. Это известие так сильно его взволновало, что он даже прослезился. Как известно, у Людовика XIV глаза всегда были на мокром месте, что, однако, не было признаком чрезмерной чувственности. Как бы там ни было, он стал уважать эту сестру Манчини, которой до того не уделял никакого внимания. Надо сказать, что она не была одарена природой, если верить описанию мадам де Мотвиль: «Она была такой худой, – сообщает нам дама из свиты королевы-матери, – а руки и шея казались такими длинными и костлявыми, что любоваться там было нечем. Она была черноволоса и смугла. В ее больших черных глазах еще не было огонька, и они казались жестокими. Рот был большим и плоским, и если бы не ее великолепные зубы, можно было бы сказать, что она совершенно уродлива».

Но зато Мария была умна, удивительно образованна для девушки того времени, а ее порывистые разговоры развлекали короля. Вскоре тот стал требовать ее присутствия рядом чуть ли не каждый день и получал от этого большое удовольствие. Осенью, когда двор перебрался в Фонтенбло, чего раньше не происходило, разговоры с улыбками начали походить на идиллию. На пикнике в лесу или прогуливаясь рядом верхом, Людовик был очарован ее высказываниями и глубиной знаний, значительно превосходивших его собственные. Нет сомнения, что именно благодаря Марии Манчини король обязан вкусом к живописи и литературе.

С каждым днем молодая «мазаринетка» приобретала все большее влияние на своего воздыхателя. Они уже дошли до обмена клятвами, а когда проект брака между королем Франции и дочерью герцога Савойского провалился, Мария ни на секунду не усомнилась, что это случилось из-за нее. Любовь короля вскружила ей голову и заставила потерять реальный взгляд на вещи: она уже видела себя королевой Франции. Возвращаясь из Лиона вместе с двором, Людовик и Мария стали отыскивать возможности чаще оставаться наедине. «Никогда, – воскликнула потом Мария Манчини, – никто не проводил время более приятно, чем это делали мы…» Действительно, каждый вечер влюбленные танцевали или пели ритурнели[152], которые специально для них сочинял бродячий комедиант по имени Батист, прославившийся впоследствии под фамилией Люлли[153]. Анна Австрийская, до той поры беззаботно считавшая это простым увлечением – надо сказать, что молодость короля проходила, – внезапно сильно встревожилась. А Мазарини вначале надумал мечтать: стать дядей короля Франции по жене, какая великолепная перспектива для сына бывшего слуги! Но очень скоро чувство реальности возобладало над мечтами: он как раз вел переговоры о женитьбе Людовика и инфанты Марии Терезы Испанской, что положило бы конец бесконечной войне между Францией и Испанией. Поэтому и речи быть не могло, чтобы такому грандиозному проекту смогли помешать чувственные причины. И Мазарини принялся урезонивать племянницу, требуя, чтобы та прекратила этот любовный роман. Но Мария, черпая силу в клятвах короля, не подчинилась дяде, не прекратила встречаться с монархом и даже рассказала обо всем тому, кого уже считала женихом. Ей не составило труда убедить его вмешаться. Не он ли повелитель? Людовик, действительно, помчался к королеве, где уже был Мазарини, и заявил, что не станет жениться на испанке, поскольку был намерен взять в жены Марию. И тогда началась редкая по накалу страстей сцена: монарх угрожал, негодовал, но его мать и кардинал были непреклонны, так как переговоры уже зашли слишком далеко и отказ от брака с инфантой означал бы развязывание новой войны между Францией и Испанией. Готов ли был король взять на себя такую ответственность перед историей? Людовик в отчаянии зарыдал и упал к ногам Анны. Но в конечном итоге он подчинился соображениям государственных интересов. Эти соображения стали основным принципом его правления.

Решив ковать железо, пока горячо, Мазарини счел полезным удалить Марию. Вместе со своей сестрой Гортензией она должна была уехать в замок Бруаж, в Пуату. Людовик добился возможности вести с девушкой свободную переписку и увидеться с ней в последний раз на пути в Байонну, где он должен был встретить свою будущую суженую.

22 июня 1659 года монарх проводил Марию до кареты, долго стоял у дверцы, словно стараясь максимально отсрочить роковой момент. Когда карета тронулась, Мария сказала ему: «Сир, вы – король, вы плачете, а я уезжаю!» Спустя несколько часов после разлуки с ней Людовик написал Марии полное страсти письмо, в котором подтвердил свои клятвы. Так продолжалось несколько недель. Мария отвечала ему в таком же страстном тоне. Всем, кто его видел, бросалась в глаза грусть короля, и Мазарини начал опасаться, не собирался ли он устроить скандал, отказавшись от женитьбы.

В конце концов, поддавшись на уговоры окружающих, Людовик согласился и вместе с матерью отправился в Байонну. Как он уже решил, по пути он встретился с Марией в Сен-Жан-д’Анжели. Встреча молодых людей была возвышенно-волнительной. Гортензия Манчини написала об этом следующее: «Ничто не может сравниться со страстью короля и с нежностью, с которой он попросил у Марии прощения за все, что ей пришлось вынести из-за него». Прощаясь, влюбленные лелеяли надежду, что эта женитьба не состоится, если не будет подписан мирный договор между Францией и Испанией. Но они не приняли в расчет ловкость Мазарини и что испанцы уже устали от войны. Худо-бедно, но переговоры успешно продвигались и в конечном счете привели к заключению соглашения. И тогда Мария все ясно осознала: никогда король не рискнет начать новую войну, какой бы сильной ни была его любовь к ней. Гордая, она решила не дожидаться, когда ей дадут отставку, и 3 сентября сообщила возлюбленному, что не будет больше ему писать, и попросила и его не делать этого. В течение нескольких дней Людовик сильно страдал и надеялся, но, когда понял, что решение девушки было окончательным, в нем тоже заговорила гордость, и он распорядился ускорить подготовку к свадьбе. Но было еще не время, и церемония была назначена на весну следующего года. А пока король нашел приятное времяпровождение в лице Олимпии Манчини. Теперь, когда она была замужем и стала называться графиней де Суассон, сестра Марии не видела основания отказывать монарху в удовольствиях.

Эти приятные занятия все же не помогли забыть Марию. Он все еще думал о ней, когда 9 июня 1660 года в церкви Сен-Жан-де-Люз брал в жены Марию Терезу. Про невесту он сказал, «что она не была ему неприятна». Это, разумеется, не означало особого восторга, но тем не менее испытание первой брачной ночи прошло удачно. Мария Тереза даже была горда, что открыла для себя физические удовольствия. Всякий раз, когда король навещал ее ночью, она наутро хлопала в ладоши перед своим окружением, чтобы все знали о ее счастье.

По пути в Париж Людовик остановился в Бруаж. Это чувственное паломничество показало, что он все еще был болен любовью к Марии Манчини, и это очень обеспокоило Анну Австрийскую и Мазарини. Поэтому кардинал стал упорно очернять племянницу, говоря королю, что та полюбила другого. Играя на королевской гордости, Мазарини попал в точку: Людовик забыл про Марию и стал искать другие развлечения. Но их, естественно, не могла ему предоставить его славная супруга, которая ни о чем не знала и чьим главным занятием было посещение мессы по три раза в день. Поэтому король стал осматриваться по сторонам, и взгляд его упал на Генриетту, юную принцессу, совсем недавно вышедшую замуж за его младшего брата Филиппа. Она приехала из Англии и появилась при дворе спустя несколько недель после женитьбы Людовика. Ее веселость, блестящий ум и врожденная кокетливость сразу же произвели впечатление на монарха. Генриетта не была красавицей: ее чахлое, ужасно худое тело и землистый цвет лица уже указывали на болезнь, но у нее был дар нравиться. И она умело воспользовалась им в отношениях с братом мужа. В оправдание надо сказать, что ее муж, Филипп Орлеанский, с его женственными манерами, любовью к ярким драгоценностям, с напудренным лицом больше походил на какую-то нелепую куклу, чем на соблазнительного мужчину.

Очень скоро король оказался очарованным Мадам[154] и не скрывал этого. Прогулки вдвоем в лесу Фонтенбло, танцы, когда они, словно бы случайно, оказывались рядом, случайно брошенные в сторону слова, имевшие больший смысл для тех, кто за этим наблюдал. «Вскоре, – сообщает нам мадам де Лафайет[155], – всем стало понятно, что у них была тяга друг к другу, которая обычно предшествует большим страстям».

Анна Австрийская, едва разделавшись с Марией Манчини, заметила это увлечение сына. Это ее встревожило, и она вскоре сделала замечание обоим. Но никто из них не захотел сдерживать чувства зарождавшейся любви. Весь двор их осуждал, и даже Филипп начал ревновать жену. Назревал скандал… Чтобы успокоить умы, Минетта – так герцогиню Орлеанскую звали близкие ей люди – придумала ловкую уловку: а что, если Людовик сделает вид, что его заинтересовала другая женщина, более низкого происхождения? Оставалось только найти избранницу. Генриетта и Людовик остановили свой выбор на одной из фрейлин принцессы. Семнадцатилетняя Луиза де Лавальер вела достойный образ жизни, хорошо сочетавшийся с ее внешним очарованием. Она, казалось, идеально подходила на роль «держательницы свечи». Но организаторы этой комедии и не подозревали, что, как только девушка увидела короля, она тотчас же в него влюбилась. Это была тайная и безнадежная любовь, но можно себе представить, что девушка почувствовала, когда король вдруг начал оказывать ей знаки внимания. Вначале, получив от монарха первую нежную записку, Луиза не посмела в это поверить, но, поскольку такие записки стали повторяться, она не смогла сдержать волнения. Благодаря одному из тех причудливых поворотов, которые может делать только любовь, в сердце короля игра уступила место подлинному чувству – он влюбился в Луизу! Каждую ночь молодые люди встречались в парке замка, поскольку Луиза отдалась чувству, которого так ждала. Когда Генриетта поняла, что стала жертвой ею же изобретенной хитрости, негодование было безмерным: ей не просто изменили, но изменили с прислужницей! Именно так она относилась к своим фрейлинам. Была еще одна парадоксальная подробность: Филипп тоже почувствовал себя оскорбленным, что любовник его жены бросил ее ради соперницы ниже ее по положению. Со своей стороны, Анна Австрийская была недовольна поведением сына, который, едва успев жениться, завязал новый любовный роман. Но на сей раз Людовик XIV не пожелал никого слушать. Любовь к Луизе внушила ему решимость, которой он до тех пор не знал. В девушке он нашел простоту, искренность, ничуть не походившие на уловки и интриги, к каким прибегали другие женщины, стараясь его соблазнить. И какое ему было дело до его семьи, до того, что придворные осуждали его связь с партнершей не из высшего круга. Людовик любил, он был владыкой и намерен был сделать так, чтобы все слушались его!

Однако эта любовь еще не познала того расцвета, на который так рассчитывал король, и не потому, что Луиза отказывалась выполнить все желания человека, которого она всем сердцем любила. Надо было еще найти удобное место и время. Этикет регламентировал все передвижения короля, подставлял ее под завистливые и недоброжелательные взгляды придворных. К счастью, влюбленные обычно бывают упрямы. И один из летописцев тех времен рассказывает: «Однажды вечером, в конце июля, услужливый Сент-Эньян предоставил в их распоряжение свою комнатку на последнем этаже дворца. Туда взволнованная и трепещущая Луиза пришла на свидание с королем и, наконец, произнеся слова “будьте снисходительны к моей слабости”, она оказала ему ту очаровательную услугу, которую вымаливают мужчины. Никогда еще девушка не прославляла так уходящую невинность».[156]

Несмотря на то что об этой новой страсти короля постепенно стали узнавать все, всемогущий суперинтендант финансов Николя Фуке совершил непонятную оплошность. Он тоже обратил внимание на юную Лавальер и, имея привычку добиваться всех женщин, которых он желал, попытался передать ей через сводницу крупную сумму денег в обмен на благожелательное отношение к нему. Можно себе представить, как на это отреагировала Луиза. Она обо всем рассказала королю. И с некоторых пор, если использовать выражение, не свойственное XVII веку, суперинтендант «попал в перекрестие прицела». Этот неразумный поступок оставил свой след в памяти монарха.

Со своей стороны, Минетта так и не смогла вынести того, что король нашел ей замену, и, чтобы разлучить влюбленных, решила переехать в свой замок Сен-Клу[157], естественно со всей свитой. Поступок подлый, но своей цели достигший: Людовик и Луиза очень огорчились от необходимости расстаться. Но единственное Мадам не приняла в расчет – король был не из тех людей, которым можно было возражать. Спустя несколько дней он верхом преодолел за двадцать четыре часа расстояние между Фонтенбло и Сен-Клу и обратно. И тогда Генриетте осталось только вернуться в королевскую резиденцию вместе со своими фрейлинами. А влюбленные снова увлеклись своим романом.

А тем временем королева Мария Тереза родила сына. Но появление на свет наследника было всего лишь маленькой деталью, которая не смогла отвлечь короля от исполнения его желаний. Было еще одно: Луиза по скромности не сообщила своему любовнику, что ей было известно об отношениях Генриетты с графом де Гишем[158]. Это стало причиной ссоры, первой ссоры между влюбленными. Придя в отчаяние от этой размолвки, Луиза поддалась панике и укрылась в монастыре Благовещения, стоявшем на холме Шайо. Но пожалев, что не сдержал порыв гнева, Людовик забеспокоился по поводу отсутствия девушки. А когда узнал, где она скрылась, тоже помчался в монастырь. На глазах пришедших в ужас монашек он стал обмениваться с любовницей горячими клятвами верности и многочисленными поцелуями. Этот трагикомический случай еще сильнее укрепил связь монарха и его любимой женщины. Постепенно, хотя она сама ничуть этого не хотела, Лавальер стала выходить из тени, где до той поры держалась и вскоре стала официальной любовницей короля, что ничуть не помешало последнему строить глазки очаровательной фрейлине королевы Анне-Люси де Ла Мотт-Уденкур. Эта красотка, решив занять место Луизы, посылала королю многообещающие письма, но, когда он переходил к активным действиям, остужала его пыл. Она обещала уступить королю только тогда, когда тот порвет с Луизой. И тут в дело вмешалась неожиданная союзница мадам де Лавальер – королева-мать. Она в конце концов поняла, что бескорыстие Луизы, отсутствие у нее всяких финансовых интересов и искренность ее любви к сыну не таили никакой опасности для состояния дел в королевстве. И она объяснила Людовику, что Анна-Люси была всего лишь интриганкой. Король вернулся к Луизе еще более влюбленным в нее. Тем более что его стараниями молодая женщина забеременела. Вскоре она тайно родила, поскольку Людовик XIV еще не осмеливался публично признавать своих внебрачных детей, как он начал делать это позже.

Тем не менее любовная связь короля приняла уже официальный статус. И папский легат кардинал Киджи посчитал необходимым довести это до сведения святого отца: «Лицо, которое больше других пользуется благосклонностью короля, зовут мадемуазель де Лавальер. Ее красота сильно превосходит красоту молодой королевы. Мадемуазель де Лавальер никогда не выказывает гордости благосклонностью короля, который ежедневно приходит повидаться с ней. Король ничуть не беспокоится о том, что могут сказать о нем из-за этой привязанности».

Столь же благосклонный отзыв это нашло и у народа: в кои-то веки фаворитка не запускала руку в государственную казну. И народ приветствовал эту связь, свидетельством чему служила такая песенка:

Блондинка красивая, ладная я,Прикован к любовнице взглядВ мире прекраснейшего короляВот уж три года подряд.Невестке и теще даю я пример,По-прежнему любит меня кавалер.Поскольку зовут меня Лавальер…

В начале 1665 года рождение второго ребенка еще больше укрепило связь любовников, переживавших апогей любви, несмотря на то что король время от времени позволял себе некоторые вылазки на сторону. Отныне Луиза уже жила в особняке рядом с Тюильри, участвовала во всех официальных праздниках. Смерть Анны Австрийской, случившаяся в следующем году, освободила короля от материнской опеки, и поэтому на похоронах королевы-матери можно было увидеть необычную сцену: королева Франции стояла рядом с официальной любовницей короля. Эта ситуация не нравилась Луизе, и, в отличие от других королевских фавориток, она никогда не устраивала провокаций и скандалов.

Проходили недели, месяцы, и время совершило свое безжалостное дело: нет такой страсти, которая бы потихоньку не угасла. Тяга к наслаждениям вначале толкала короля в объятия доступных девиц, после чего он любил Луизу еще сильнее. Но потом ему стало надоедать эта безграничная любовь, которая стала давить на него тяжким грузом. К тому же предстоявшая военная кампания потребовала от него сосредоточить на этом все свое внимание. Но не в обычаях монарха было скучать и не найти сразу же лечение от скуки. А кто мог предоставить такое лечение, кроме как женщина? А среди фрейлин Марии Терезы была как раз такая. В свои двадцать шесть лет Франсуаза Атенаис де Рошешуар, маркиза де Монтеспан, была в полном расцвете красоты: золотистого цвета, словно колосья, волосы, огромные небесно-голубые глаза, розовые губы, тело со сладострастными формами дополнялись живым умом, остроумием, доскональным знанием всех придворных сплетен. Очень рано приобретя опыт отношений с мужчинами, она прекрасно умела возбуждать их желание, обещать и ничего не выполнять. Эта сирена очень скоро поймала короля в свои сети. Продолжая возглавлять последние приготовления к войне против Испании, король не скрывая искал общества прекрасной маркизы. Еще не обнаружив новый предмет увлечения любовника, Луиза уже почувствовала охлаждение в их отношениях. Она не сделала ему ни малейшего упрека, но Людовик отдавал себе отчет, что доставлял ей огорчение. Чтобы успокоить свою совесть, он стал осыпать Луизу новыми почестями: сделал Луизу герцогиней и официально признал ее дочь. Но на этом и закончилось человеколюбие отчаянного эгоиста, который не имел ни малейшего желания прекращать связь с мадам де Монтеспан. Более того, если он и попросил королеву приехать к нему на север страны, где его войска бились с испанцами, то только потому, что Атенаис, как фрейлина Марии Терезы, должна была сопровождать свою повелительницу.

Узнав всю правду, Луиза почувствовала словно удар кинжалом в сердце. Эта боль толкнула на поступок, который шел вразрез с ее обычной сдержанностью: она решила присоединиться к кортежу королевы, хотя никто ее не приглашал. Это было чуть ли не оскорблением короля! Когда она приехала, Мария Тереза упала в обморок от негодования, что она умела делать виртуозно. Но Луизе было не до соблюдения этикета: несчастная любовь внушила ей такую отвагу. Усыпив бдительность охранников королевы, получивших от той приказ остановить ее силой, она прибыла в лагерь короля под Авеном, где тот устроил ей холодный прием. Луиза была в отчаянии, и Людовик в очередной раз уступил: он понял, какие причины заставили молодую женщину позабыть о сдержанности, и спустя несколько часов пришел утешить ее. Он пошел еще дальше и на другой день предписал королеве посадить Луизу в свою карету, где уже сидела Атенаис де Монтеспан. Означало ли это для Луизы возвращение королевской любви? На это пришлось надеяться недолго: решив раз и навсегда покончить с соперницей, Атенаис, наконец, дала королю то, чего он ждал несколько недель. Король был на небесах. И если он продолжал проявлять интерес к своей официальной фаворитке, то только для того, чтобы скрыть от супруги новую связь. Это был странный поворот событий, как написал Жан-Кристиан Птифис: «Луиза начала свою карьеру в качестве канделябра для Мадам, а закончит ее в качестве ширмы для Монтеспан».

Луиза понимала, какую роль заставлял ее играть Людовик, но любовь заставляла переносить самые тягостные испытания: присутствовать при любовных играх короля с маркизой. По-прежнему, чтобы отвести подозрения, Луиза принимала участие во всех праздниках, каждый из которых отмечался все большим влиянием Монтеспан на короля. Во всех перемещениях двора она сидела в карете вместе с Марией Терезой и Атенаис. Этих трех женщин так часто видели вместе, что придворные в конце концов стали называть их «тремя королевами».

Эта столь жестокая для Луизы игра продолжалась несколько лет, в течение которых малейшая улыбка бывшего любовника возрождала надежду в сердце герцогини. Но это были пустые надежды: Монтеспан заняла место и не собиралась его покидать. В 1675 году Луиза не выдержала. Раз она потеряла любовь короля, ничто больше не связывало ее с миром. Следуя своему религиозному долгу, она решила уйти замаливать свой грех, который совершила, сожительствуя с женатым мужчиной. Этот грех постоянно давил на сознание. Она выбрала монастырь кармелиток, где монашеский устав был очень суровым. Луиза провела там тридцать шесть лет в тишине и медитации, пока не получила право на вечный покой.

Понимал ли Людовик XIV исключительные душевные качества этой женщины? Несомненно, но сила страсти к Монтеспан была такова, что он принял ее самопожертвование. Что же касается Луизы, перед тем, как покинуть мир, она составила эпитафию на саму себя: «Наконец-то я покидаю этот мир… Без сожаления, но не без труда. Слабость моя долгое время заставляла меня там оставаться… Я ухожу, но только для того, чтобы пойти самой верной дорогой на небеса. Господу угодно, чтобы я пошла по ней, я вынуждена сделать это, чтобы получить прощение за все мои грехи…»

А в течение тех лет, пока Луиза де Лавальер несла свой крест, слава Короля-Солнца распространилась по всей Европе. Победы французских войск принесли ему на блюде Тюренн и Конде, сделали его легендарным и поставили Францию в первый ряд европейских держав. Фландрия, Франш-Контэ, Артуа, Эльзас, Руссильон раздвинули границы государства, монарх торжественно въехал в них после окончания боевых действий.

Словно вторя военным победам, его правление достигло своего апогея и в области развития мысли: Расин, Корнель, Мольер, Лафонтен, Буало, Лабрюйер, Боссюэ[159], Паскаль обеспечили стране славу, которая была оценена потомством.

В личном плане Людовик XIV не стал дожидаться ухода Луизы, чтобы дать выход своей страсти к Атенаис де Монтеспан. Из застенчивого молодого человека, каким он был еще несколько лет тому назад, он превратился в человека, полного надменности, упоенного своим всемогуществом, не признававшего никакого другого закона, кроме своей воли. Начиная с 1668 года ни для кого уже не было секретом, что его официальной фавориткой стала маркиза де Монтеспан. К тому же ее округлившиеся формы доказывали активность деятельности ее королевского любовника. Однако беременность маркизы пришлось хранить в тайне из-за непредсказуемости реакции на это ее мужа. Господин де Монтеспан, в отличие от принятых правил, действительно очень плохо воспринимал, что король сделал его рогоносцем. И вместо того чтобы принимать это за счастье, он постоянно устраивал скандалы. Поэтому маленькая Лиуза Франсуаза родилась почти тайно, она была первой из потомства, которое принесла Людовику XIV его новая любовница. Чтобы незаметно вырастить рожденного в грехе ребенка, подыскали надежного человека – Франсуазу д’Обинье, красивую вдовушку поэта Скаррона[160]. Она была счастлива оказать услугу Монтеспан в обмен на ее покровительство. Спустя два года все повторилось: родился мальчик, ставший потом герцогом Мэнским. И его Франсуаза взяла под свое крыло.

Могущество фаворитки достигло своего апогея. Все более влюбленный, Людовик удовлетворял все ее капризы, шел навстречу всем требованиям. Монарх, который диктовал свою волю Европе, перед которым дрожали министры и придворные, спешил выполнить малейшее желание своей любовницы. Протеже маркизы сумели увеличить свои состояния, а кто имел несчастье не нравиться ей, напротив, подвергались большой опасности. Тем более что в 1672 году появился на свет третий ребенок, будущий граф де Вексен. Он тоже был воспитан услужливой мадам Скаррон. Очень скоро король заметил, что та была не простой кормилицей, ее разговор был довольно ярким, она много знала. Время от времени Его Величество задерживался в домике в деревне Вожирар, где Франсуаза Скаррон воспитывала королевских внебрачных детей. Он конечно же просто справлялся о здоровье отпрысков. По крайней мере, пока…

Эти дети, к которым вскоре прибавился и четвертый отпрыск, были официально признаны отцом, к огромному огорчению Марии Терезы. Впрочем, Людовик не остановил их производство на официальной любовнице: одна из камеристок Атенаис, Клод Дю Вен Дезейе тоже получила от него ребенка. Среди фрейлин королевы многие дамы надеялись, что выбор короля падет на одну из них, и Атенаис, несмотря на свое всемогущество, очень об этом переживала. Ей уже давно перевалило за тридцать, что для женщин того времени считалось зрелым возрастом. А поскольку она знала неуемный сексуальный аппетит своего партнера, в каждой женщине видела потенциальную соперницу, кроме Франсуазы Скаррон, которая на деньги короля купила себе землю, и теперь ее стали звать мадам де Ментенон. Действительно, если у короля возникало желание получить новые удовольствия, у него была только проблема выбора. Именно это желание и начало овладевать им, поскольку Атенаис несколько подрастеряла свое очарование. Многочисленные роды со временем превратили ее аппетитные формы в тучность. Среди всех, кто стал в то время для короля приятным времяпровождением, назовем совсем юную Изабель де Людр и красавицу-баронессу де Субиз. Отметим их, потому что обе добавили голов к племени внебрачных детей короля. Но это все были временные увлечения. Реальную угрозу для Монтеспан представляла Мари Анжелика де Фонтанж. Ее портрет, который набросал Мишель де Декер[161] в своей книге, посвященной любовным похождениям Людовика XIV, был довольно соблазнителен: «Молочно-белая, бархатистая кожа, отличные зубы, похожий на вишню рот, тонкая стройная талия, трепетная грудь, великолепные волосы венецианской блондинки, серые, как Балтийское море, глаза».

Можно понять, что Его Величество не устоял перед такой привлекательностью и что девица начала пожинать плоды в виде шикарных подарков. В свою очередь мадемуазель де Фонтанж подчинилась правилу, распространявшемуся почти на всех красоток, которые слишком близко приближались к королю, – она забеременела. Увы, спустя пять месяцев после констатации этого факта у нее начались преждевременные роды, от которых она не оправилась: после продлившейся несколько недель агонии она умерла. Была ли эта смерть естественной или кто-то приложил к этому руку? Сразу же поползли слухи, что Атенаис повинна в этой преждевременной кончине соперницы, которую она сильно побаивалась. Понадобились годы, чтобы были опровергнуты эти обвинения, основывавшиеся только на сплетнях добрых женщин. Бюсси-Рабютен[162], кузен мадам де Севинье, сомневался в причастности маркизы: «Горе короля было столь очевидным, что он не смог не проявить его внешне, и нет сомнения, что он жестоко отомстил бы мадам де Монтеспан, если бы у него не было веских причин скрывать свое чувство».

Действительно, король искренне скорбел о смерти Анжелики де Фонтанж. Письмо, адресованное герцогу де Ноай, присутствовавшему при последних минутах жизни несчастной женщины, является свидетельством этому: «Несмотря на то что я уже давно ждал известия, которое вы мне доставили, оно меня удивило и огорчило».

Что касается того, что потом назовут «Делом о ядах», следует все расставить по своим местам. Конечно, Атенаис была повинна в ряде выдвинутых против нее обвинений. Вполне вероятно, что начиная с 1666 года она навещала профессиональную отравительницу Вуазен с целью сохранить любовь короля. Действительно, эта «добрая женщина» давала ей «волшебные» порошки, потребление которых должно было сделать короля влюбленным как никогда. Но на самом деле эти порошки делали его больным, расстраивая его организм. Но на этом, очевидно, все и заканчивалось. Если ее и можно назвать наивной, даже глупой за то, что она доверялась зелью этой Вуазен, то это вовсе не повод, чтобы делать ее главной злодейкой. Зато у Вуазен было много клиенток среди дам высшего света, приходивших к ней покупать «порошок наследия»: так он назывался, потому что помогал отделаться от старого мужа или другого богатого родственника, состояние которого можно было унаследовать, но тот упрямо продолжал жить. Среди постоянных клиенток Вуазен была Олимпия де Суассон, чья склонность к интригам с годами ничуть не уменьшилась. Она никак не могла смириться с тем, что ей не удалось стать фавориткой Короля-Солнце. Кстати, когда отравительницу арестовали и начали допрашивать, Олимпия поспешила скрыться во избежание ареста. Это дало монарху возможность заменить ее на посту суперинтендантки Дома королевы маркизой де Монтеспан. Решение короля прекратить расследование, ограничившись наказанием второстепенных лиц, объяснялось высоким положением некоторых особ, прибегавших к «добрым» услугам Вуазен. Обнародование их имен грозило запятнать даже ступени трона, а этого Людовик XIV допустить никак не мог.

Спустя два года после решения короля ограничить ущерб, причиненный «Делом о ядах», в июле 1683 года скончалась Мария Тереза. Она умерла от лекарств, прописанных ее лекарями. К тому времени закончилось строительство Версаля, настоящей витрины королевства. Этот дворец должен был символизировать всемогущество Короля-Солнце… Несмотря на гулявшие сквозняки, между придворными началось соревнование за право поселиться там. Мадам де Ментенон незамедлительно получила покои на том же этаже, где были покои короля, совсем недалеко от них. Этот знак внимания был понят и оценен: многолетняя игра вдовы Скаррон в скором времени могла принести свои плоды. Став в зрелом возрасте ханжой, прикрывшись лицемерной воздержанностью, столь разнившейся с ее поведением в юные годы, Франсуаза де Ментенон относилась к людям и вещам только с точки зрения своей личной выгоды. За такое отношение она удостоилась нелицеприятных прозвищ: Филипп Орлеанский, племянник короля и будущий регент, называл ее «старой свиноматкой», а принцесса Палатинская, вторая жена Филиппа Орлеанского и золовка короля, – «ханжой». Но, не обращая внимания на врагов, Ментенон шла к своей цели.

Какая удивительная судьба была у этой женщины: внучка Агриппы д’Обинье, соратника Генриха IV, родилась в тюрьме, куда ее отец был посажен за долги, воспитана родственницей, которая относилась к ней как к служанке. Чтобы спастись от нищеты, она в семнадцать лет вышла замуж за поэта Скаррона, разбитого параличом и больного золотухой, на двадцать шесть лет старше ее, но все еще любившего некоторые игры, если судить по тому, что он сказал, выбрав в жены юную Франсуазу: «Я не буду заниматься с ней глупостями, но обучу ее им».

В действительности, молодая женщина только и ждала, когда она станет вдовой, чтобы вести веселую жизнь. У нее, в частности, была любовная связь с распутным маркизом де Вилларсо[163], чье внимание она делила со своей подругой, куртизанкой Нинон де Ланкло[164]. Следует сказать, что Франсуаза Скаррон была довольно привлекательна, свидетельством чему служит портрет, набросанный мадемуазель де Скюдери: «У нее был ровный и красивый цвет лица, светло-каштановые, очень приятные волосы, красивый нос, хорошо очерченный рот, благородный вид, самые прекрасные в мире глаза: темные, блестящие, нежные, страстные, полные ума. В них иногда просматривалась нежная меланхолия со всем очарованием, которое всегда было ей свойственно. Также в них проявлялась веселость со всей привлекательностью, которую могла внушить радость. Она не считала себя красивой, хотя была бесконечно хороша…»[165]

Ко всем этим качествам следует добавить обостренное чувство реальности, заставлявшее ее интересоваться лишь тем, что могло принести ей какую-нибудь выгоду. Поэтому, когда она получила задачу воспитания внебрачных детей короля и Монтеспан, она сразу же почувствовала, что ей выпала нежданная удача, если правильно будет себя вести. У самой у нее детей не было, но она притворилась, что считает родными доверенных ей на воспитание детей, и очень быстро добилась их любви. Такое поведение произвело на короля большое впечатление: он сам любил своих отпрысков, а когда увидел, как пеклась о них мадам Скаррон, то, естественно, почувствовал признательность к ней. Постепенно он привык разговаривать с этой необычной гувернанткой и обнаружил, что ее ум был столь же очарователен, как и ее внешний облик. Именно так, медленно, как паук плетет свою паутину, Франсуаза поймала короля в свои сети.

Монтеспан, хотя и далеко не такая хитрая, как ее соперница, все-таки отдавала себе отчет, что та представляла угрозу. Но тут внезапная смерть королевы внесла изменения в привычки короля. Ему было всего сорок пять лет, его чувственный аппетит продолжал оставаться очень большим. «Он должен снова жениться!» – порекомендовала Атенаис де Монтеспан, будучи уверенной, что новый брак не сможет ничего изменить в занимаемом ею привилегированном положении. Очевидно, она не сомневалась в выборе короля. Впрочем, и при дворе никто в этом не сомневался. Главным занятием придворных стало гадание, какая иностранная принцесса вскоре взойдет на французский престол.

Но в мозгу короля уже созрело другое решение: женитьба на юной принцессе обязательно должна была привести к появлению на свет новых детей, что грозило бы запутать и без того сложный вопрос о наследнике. Кроме того, вот уже несколько лет королю приходилось выслушивать упреки, осторожные, естественно, но довольно настойчивые, от своих духовников относительно образа жизни, который он вел до той поры. Страх перед адом был явлением вполне реальным, он преследовал Людовика XIV точно так же, как и его внука и наследника Людовика XV. А если принимать во внимание количество грехов, которые он совершил, то у монарха были все шансы попасть именно в ад. К этой нарисованной ему церковью перспективе добавлялись и поучительные разговоры, какие он уже несколько лет подряд вел с мадам де Ментенон. Чрезмерная набожность, вызывавшая такую иронию у врагов маркизы, Людовику XIV, напротив, казалась драгоценным залогом искупления грехов. Отныне, ведя с ней жизнь согласно церковным заповедям, официально порвав с прошлыми своими заблуждениями, король надеялся, что его тяжелое прошлое забудется. В этом он, по крайней мере, старался себя убедить. А чтобы быть уверенным, что не попадет снова в роковую ловушку греха, он нашел лучшую хранительницу морали – эту набожную женщину.

Оставалась только одна загвоздка – Людовик знал свой любовный темперамент, что воздержание станет для него испытанием, которого он не сможет выдержать. Поэтому присутствие рядом Ментенон было необходимо: он желал эту пятидесятилетнюю, еще довольно привлекательную женщину и понимал, что она ни за что не вступит с ним в связь вопреки церковным правилам. Стать фавориткой? Не могло быть и речи! Но стать женой перед Богом, это было совсем другое дело. И ничто сильнее не возбуждало желание короля, как это препятствие, которое Франсуаза воздвигла перед ним. Это был интересный случай, зная все о любовной жизни Людовика, это желание не было простой вспышкой. Когда им обоим перевалило за семьдесят, ни время, ни привыкание все равно не играли никакой роли. Свидетельством этому стало вот такое признание маркизы: «Трудно предвидеть, до каких пор мужья могут продолжать командовать. С ними приходится делать почти невозможные вещи».

Еще одним свидетельством стало письмо епископа Шартрского, которому бывшая распутница, став средоточием добродетели, вероятно, пожаловалась на домогательства супруга: «Ваша спальня является домашним храмом, где Господь удерживает короля, чтобы поддержать и благословить его, когда он этого не замечает…» Отцы церкви в очередной раз продемонстрировали чувство здравого смысла, свойственное им на протяжении многих веков. Мадам де Ментенон была драгоценной находкой, удерживая короля в подчинении моральным принципам. Посему в этих условиях не могло быть и речи, чтобы она «ломалась», как сказал ей ее исповедник, конечно, в более достойных выражениях: «Как благородно делать из чистой добродетели то, что другие женщины делают бесчестно и по страсти».

Если Франсуаза де Ментенон получила благословение всех исповедников перед тем, как принести высшую жертву, то это произошло, естественно, потому, что она сделала это в качестве законной супруги. Теперь загадка тайного брака разрешена: нам точно известно – монарх женился на воспитательнице своих детей. Касательно даты совершения этого таинства, можно с определенной долей уверенности сказать, что это случилось в 1683 году: перемена в поведении Ментенон, высокомерие, которое она с той поры на себя напустила, позволяют это утверждать. Постепенно, по мере того как укреплялось ее влияние на супруга, Франсуаза начала показывать свой подлинный характер, проявляя беспощадную строгость под прикрытием морали и милосердия, позволявших ловко скрывать ее подлинные чувства ради достижения задуманного. Ей удалось отдалить от матери детей, которые появились у Людовика XIV и Атенаис де Монтеспан и которых он официально признал. Это еще более усилило ее позицию в ущерб бывшей фаворитке. Несмотря на то что ее брак с королем был морганатическим и Франсуаза не получила права называться французской королевой, она вела себя как подлинная монархиня, беспощадно убирала всех, кто ей не льстил, и тем самым нажила множество врагов, прекрасно разгадавших ее игру. В первых рядах тех, кто осуждал ее лицемерие, была золовка короля принцесса Палатинская, обвинявшая ее во всех смертных грехах и называвшая ее «старым дерьмом великого мужчины». Как мы уже говорили, регент Филипп Орлеанский, которого она всеми силами старалась убрать, чтобы поставить на его место герцога Мэнского, также очень недолюбливал ее, но эти чувства ничуть не трогали эту даму. Она была уверена в своей власти над королем и делала вид, что все нападки принимала со стоицизмом святой, привыкшей к несправедливости. «И все это, – как написал Филипп Эрланже[166], – со скромностью верующей женщины». Что же касается ее личных чувств, то распутать этот клубок довольно трудно, поскольку их выражению предшествовал тщательный расчет. Любила ли она короля, которому была обязана своим невероятным возвышением? Это никто не может сказать с уверенностью. Но в этом можно усомниться, если поверить в одно вырвавшееся у нее признание, когда сразу после брака с Людовиком она написала одной из своих подруг: «Надеюсь, что мне удастся пожать плоды моей боли».

В некоторую заслугу ей можно отнести то, что она, выдерживая выбранную линию поведения, вынуждена была отказаться от роскоши, замков, драгоценностей и, следовательно, в отличие от других королевских фавориток, не опустошала королевскую казну. Но как написал все тот же Филипп Эрланже, «если она и сохранила до самого конца достоинство полубога, то атмосфера нетерпимости, лицемерия и набожности, в которой она заставляла его жить, нанесла Людовику XIV такой же вред, какой нанесли потом Людовику XV “Олений парк” и Дюбарри».

Неужели король по любви разрешил своей старой подруге держать себя на коротком поводке? Нет никакого сомнения, что он был глубоко к ней привязан, хотя при этом не чувствовал ударов сердца, которыми сопровождались его чувства к Марии Манчини или Луизе де Лавальер. Но Ментенон была для него одним из способов замаливания многочисленных грехов. В его представлении она в некотором роде давала ему пропуск в безоблачную вечность. Он на самом деле понимал, что Господу придется проявить большое снисхождение, чтобы допустить его в круг своих избранников. При написании своих «Мемуаров» Людовик XIV, возвращаясь к своим любовным похождениям, был очень самокритичен, хотя и утверждал, что никогда не давал своим удовольствиям возобладать над государственными делами. Допуская, что он подавал плохой пример, король заявил, что, «поскольку принц всегда должен быть образцом добродетели, ему следовало не поддаваться слабостям, присущим остальным людям, тем более что они в любом случае станут известны всем… Время, которое мы отводим на нашу любовь, не должно изыматься из времени, которое нужно посвящать нашим делам… Еще одно соображение, самое деликатное и самое сложное в осуществлении, заключается в том, что, отдавая наше сердце, мы должны оставаться хозяевами нашего ума, мы должны отделять нашу любовную нежность от решительности монарха, чтобы красота, составляющая наши удовольствия, никогда не могла говорить с нами о наших делах, равно как и о людях, которые нам служат…»

Видимо, король не строил иллюзий относительно моральных устоев многочисленных своих любовниц и поэтому заявил, что «у них всегда были наготове советы относительно их возвышения и сохранения… Приходилось противостоять различным опасностям, которые они представляли. Очень печально, что в нашей истории мы видим столько плачевных примеров, домов с погасшими очагами, свергнутых тронов, разоренных провинций, распавшихся империй».