Помоги проекту - поделись книгой:
Французский химик Пьер Байен (1725–1797) по образованию был фармацевтом и работал в Париже. Во время Семилетней войны был инспектором полевых аптек французской армии, а после войны целиком посвятил себя научным исследованиям. Особенно много Байен сделал для изучения состава минеральных вод Франции.
В 1774 г. Байен опубликовал статью о причинах увеличения веса металлов при их кальцинации. В этой статье Байен высказал точку зрения, что причиной увеличения веса металла в данном случае является присоединение к металлу особого вида «воздуха». Он получил этот «воздух» нагреванием различных сортов «ртутной извести» и назвал его «упругим флюидом». Он установил, что «упругий флюид» тяжелее обычного воздуха. При действии же «флюида» на ртуть последняя превращается в красную окись. Однако никаких опытов с горением и дыханием в этом «упругом флюиде» Байен не описал. И все же он — один из химиков, открывших одновременно с Пристлеем и Шееле кислород. Очевидно, что это открытие к 1774 г. было настолько подготовлено всем ходом развития химии, что буквально «носилось в воздухе» и было почти одновременно сделано различными химиками в разных странах.
Коллега и сотрудник Шееле Иоганн Готлиб Ган (1745–1828) был видным шведским минералогом и химиком. Он учился в Упсальском университете и в дальнейшем работал под руководством Бергмана. Гану принадлежат многочисленные исследования по минералогии (описания и химические анализы при помощи паяльной трубки) многих минералов Швеции. Кроме того, известны работы Гана по металлургии меди. В дальнейшем он был членом Бергколлегии в Стокгольме.
Помимо совместных с Шееле исследований фосфора и фосфорной кислоты Ган вместе с Шееле и Бергманом провели исследование двуокиси марганца, определив ее как землю нового металлического тела. Ган принимал также близкое участие во многих пневматических исследованиях Шееле.
Упомянем в связи с развитием пневматической химии и об открытии адсорбции газов. По-видимому, это открытие принадлежит итальянскому ученому Дж. Ф. Феличе Фонтана (1730–1805) — профессору рациональной философии в Пизе и директору Музея естественных наук во Флоренции. В 1777 г. Фонтана провел следующий опыт: в эвдиометр, содержащий какой-либо газ над ртутью, он вводил кусочек древесного угля. При этом он наблюдал постепенное уменьшение объема газа в трубке и поднятие ртути. Почти одновременно с ним Шееле наблюдал подобное же действие угля по отношению к атмосферному воздуху. Действие угля было объяснено обоими учеными его объемной поглощающей способностью по отношению к газам и названо «абсорбцией» (только в XX в. в практику было введено более правильное название явления «адсорбция»). Опыты Фонтана повторяли Пристлей и де Морво.
Плодотворная деятельность химиков-аналитиков и, особенно, химиков-пневматиков оказала большое влияние на дальнейшее развитие химии. В результате открытий и исследований Блэка, Кавендиша, Пристлея и других ученых рассмотренного периода, широко раздвинулись рамки химических знаний. Богатейший новый экспериментальный материал, добытый химиками, послужил прочной основой не только для рационального объяснения химических явлений, но и для важных научных обобщений. Все это привело теорию флогистона вначале ккризису, а затем и к падению. Вместе с тем в результате успехов химико-аналитических исследований химия, наконец, прочно встала на научную почву и отказалась от догматических учений и верований, оставшихся в наследие от прошлых времен.
Рассматривая эпоху кризиса и падения теории флогистона, некоторые историки науки изображали происходившие тогда события и исторические процессы лишь как следствие особо плодотворной деятельности отдельных выдающихся ученых и, прежде всего, как мы увидим, Лавуазье. Одновременно они почти целиком игнорировали сдвиги в развитии химии, которые происходили в эту эпоху. Такое освещение событий не соответствует действительности.
В период распространения теории флогистона химия располагала весьма ограниченным фактическим материалом, который в основном удовлетворительно объяснялся с точки зрения флогистических представлений. Лишь там, где теория и факты противоречили друг другу, приходилось прибегать к компромиссным решениям. При этом либо флогистону приписывались некоторые особые свойства (невесомого флюида, вещества с отрицательным весом и т. д.) в зависимости от потребностей в объяснениях, либо фактические экспериментальные данные объявлялись неточными или несущественными. Конечно, успеху теории флогистона весьма способствовали и традиционные представления и верования, оставшиеся в наследство от алхимического и иатрохимического периодов.
При крайней ограниченности фактического экспериментального материала попытки теоретически объяснить различные химические явления, в частности явления горения, кальцинации металлов, химического сродства, свойств сложных веществ в связи с их составом и другие, естественно, сводились лишь к бесплодному обсуждению вопроса о роли элементов-качеств Аристотеля или трех принципов алхимиков. В конце XVII и первой половине XVIII в. эволюция учения об элементах шла не по пути развития представлений, высказанных Бойлем, а сводилась к возникновению многочисленных «теорий» о существовании в природе органического числа (4 или 5) начал. Во всех подобных «теориях» эклектически комбинировались либо просто объединялись и стихии Аристотеля и начала алхимиков.
По существу, то же самое имело место и в теоретических построениях основоположников теории флогистона. Так, «жирная земля» Бехера, а в дальнейшем и флогистон Шталя представляли собой в первоначальном понимании не что иное, как перевоплощения аристотелевского огня и одновременно серы алхимиков.
Ограниченность экспериментального материала в химии приводила также и к тому, что отдельные теоретические экспериментальные исследования передовых ученых — физиков и химиков, их гениальные догадки и развитые ими новые представления, как, например, исследования о горении и дыхании Дж. Майова, новое учение об элементах Р. Бойля, «корпускулярная философия» М. В. Ломоносова и другие, остались не просто незамеченными и непризнанными современниками, но даже и не доступными для восприятия. Слишком узок был круг фактов, на которые опирались высказывавшиеся передовые идеи; в то же время традиции, освещенные авторитетом ученых прошлого, оказались весьма живучими, а средневековые метафизические учения и объяснения казались еще само собой разумеющимися.
Нельзя, однако, сказать, что химики XVII в. совершенно игнорировали эксперимент и вообще опытные лабораторные исследования. Бехер в предисловии к своей «Подземной физике» писал о химиках, как о странной категории людей, «которые по какому-то, почти бессмысленному побуждению ищут для себя удовольствия в дыму и парах, в копоти и пламени, в ядах и бедности». «Но среди этих неприятных вещей, — продолжает Бехер, — я живу так приятно, что я скорее согласился бы умереть, чем поменяться местом с персидским шахом» (100).
Однако нужно иметь в виду, что Бехер говорит здесь собственно не об экспериментальных исследованиях в современном понимании этого слова, а скорее об алхимических занятиях — поисках философского камня и трансмутации металлов.
Большим тормозом в развитии химии до середины XVIII в. следует считать почти полное отсутствие связи теоретической и экспериментальной химии с производством. В XVII и первой половине XVIII в. еще не существовало химической промышленности. Большинство химикалий производилось ремесленниками по-старинке, в небольших кустарных мастерских-лабораториях. Другие же отрасли промышленности, кроме химической, не давали достаточно пищи для возбуждения новых идей и возникновения новых задач у химиков. Да и сами химики, в основном врачи и аптекари, считавшие химию лишь придатком медицины, почти не интересовались производством и его нуждами. Фестер следующим образом характеризует взаимоотношения химии и производства в эту эпоху: «Рассматривая отношение между химической наукой и химической техникой, легко заметить, что эпоха от первых десятилетий XVII в. до середины XVIII в. сильно отстает от XVI в. по обилию в последнем технологической литературы и практических начинаний, особенно в технике приготовления препаратов, благодаря тому, что крупные ученые занимались вопросами прикладной химии…
Несмотря на то, что (в XVII и начале XVIII в. — Н. Ф.) отдельные выдающиеся химики занимались техническими вопросами, все же во время так называемого научного периода химии[31] приходится констатировать разрыв между наукой и техникой. Это согласуется с тем, что начинает господствовать положение — «искусство для искусства» (l'art pour l'art) — принцип освобождения химии от всех, не служащих чистому познанию побочных целей» (101). Таким образом, начавшийся со времени Ван-Гельмонта и Бойля процесс накопления экспериментального материала в химии происходил в течение ряда десятилетий весьма медленно, не отражаясь сколько-нибудь заметно на расширении круга фактических сведений, которыми оперировали химики. Вплоть до середины XVIII в. сведения о веществах, их составе, реакционной способности и т. д., которыми располагали химики, оставались по существу теми же, что и в эпоху Ван-Гельмонта и Бойля.
Положение коренным образом изменилось в эпоху господства теории флогистона (начиная с середины XVIII в.). Прежде всего, как мы уже видели, в эту эпоху у химиков возник особый интерес к проблемам горения вообще и к кальцинации металлов — в особенности. Выше уже говорилось об истоках этого интереса. Отвечая на потребности и запросы развивающейся капиталистической промышленности и, прежде всего, металлургической, химики приняли непосредственное участие в исследованиях состава и способов переработки разнообразных ископаемых, а также животных и растительных продуктов, главным образом руд, минералов, новых видов топлива и др. В связи с этим химики оказались вовлеченными в экспедиционную деятельность по обследованию природных сырьевых ресурсов, развернувшуюся в восемнадцатом столетии во всех главных странах Европы.
Прямым следствием участия химиков в решении практических задач, выдвигавшихся на очередь производством, в частности в экспедиционной деятельности, и явилось возникновение химико-аналитического направления. Особенно быстрое развитие это направление получило, начиная со второй половины XVIII в. Анализы минералов, солей, руд, животных и растительных продуктов и материалов скоро сделались повседневным занятием большинства химиков главных стран Европы. Результатом этих исследований было не только открытие новых методов качественного и количественного химических анализов, но и быстрое расширение сведений о составе и химических свойствах солей, минералов и других веществ. Словом, в период господства теории флогистона началось интенсивное и притом постоянно убыстряющееся накопление нового экспериментального материала в химии.
Развитие пневматической химии во второй половине XVIII в., несмотря на специальный характер исследований в этой области, представляло собой по существу одно из важнейших направлений химико-аналитического исследования. Действительно, газы, с точки зрения химического анализа, представляют собой продукты разложения многих сложных веществ. Однако подробное исследование свойств газов привело, независимо от выяснения их роли в качестве составных частей сложных веществ, к значительному расширению фактического материала химии и оказало огромное влияние на дальнейшее развитие исследований как экспериментальных, так и теоретических. Прямым следствием этого была полная реформа химии в конце XVIII в.
Новый фактический материал, накопленный в течение флогистического периода, оказался чрезвычайно важным для дальнейшего развития химии. Он продолжал быстро пополняться и совершенствоваться и после падения теории флогистона и вскоре послужил основой для крупных обобщений и для открытия законов природы в начале девятнадцатого столетия. Флогистические концепции, с точки зрения которых химики-флогистики пытались объяснить вновь открываемые факты, планировать новые опыты и выполнять их, нисколько не повлияли на ценность добывавшихся в этот период новых экспериментальных данных. Ф. Энгельс, оценивая значение эпохи теории флогистона, отметил это интересное для истории науки явление: «…Флогистона теория своей вековой экспериментальной работой впервые доставила тот материал, с помощью которого Лавуазье смог открыть в полученном Пристли кислороде реальный антипод фантастического флогистона и тем самым ниспровергнуть всю флогистонную теорию. Но это отнюдь не означало устранения опытных результатов флогистики. Наоборот, они продолжали существовать; только их формулировка была перевернута, переведена с языка флогистонной теории на современный химический язык, и постольку они сохранили свое значение» (102).
Переворот в теоретических взглядах химиков, который произошел в конце XVIII в. в результате быстрого накопления экспериментального фактического материала химии в условиях господства теории флогистона (хотя и независимо от нее), обычно называют «химической революцией».
VI. КИСЛОРОДНАЯ ТЕОРИЯ И АНТИФЛОГИСТИЧЕСКАЯ ХИМИЯ
НАУКА В ЭПОХУ ФРАНЦУЗСКОЙ БУРЖУАЗНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
В марте 1789 г. вышло в свет известное руководство по химии А. Л. Лавуазье. В приложении к этой книге напечатаны отзывы о ней, полученные от научных учреждений Франции. В отзыве, написанном Фуркруа и Кадё де Во от имени Общества агрикультуры, говорится: «…Одним из тех, кто наиболее содействовал счастливой революции, которая произошла в пневматической химии в наши дни, без сомнения, следует считать г-на Лавуазье» (1). С тех пор название «химическая революция», которое сам Лавуазье, как мы увидим, применял и ранее, вошло в обиход историков химии для обозначения событий в области химии, происходивших во Франции, а затем и в других странах в конце восемнадцатого столетия.
Переворот в химии, связанный с ниспровержением теории флогистона, по времени почти совпал с Французской буржуазной революцией. Такое совпадение отнюдь нельзя считать случайным. Химическая революция явилась в известной степени следствием происходивших во Франции глубоких социально-экономических перемен и связанных с ними сдвигов в умственной жизни в период, непосредственно предшествовавший революции.
Характерной чертой деятельности французских философов-материалистов и ученых-энциклопедистов XVIII в., ставших идеологами революционной буржуазии, была острая критика старых политических и социальных порядков, отрицание религиозной идеологии феодального общества и тесно связанных с ней реакционных основ науки. Ф. Энгельс в следующих словах характеризует происходившие в то время процессы: «Великие люди, которые во Франции просвещали головы для приближавшейся революции, сами выступали крайне революционно. Никаких внешних авторитетов какого бы то ни было рода они не признавали. Религия, понимание природы, общество, государственный строй — все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него. Мыслящий рассудок стал единственным мерилом всего существующего. Это было время, когда, по выражению Гегеля, мир был поставлен на голову, сначала в том смысле, что человеческая голова и те положения, которые она открыла посредством своего мышления, выступили с требованием, чтобы их признали основой всех человеческих действий и общественных отношений, а затем и в том более широком смысле, что действительность, противоречившая этим положениям, была фактически перевернута сверху донизу. Все прежние формы общества и государства, все традиционные представления были признаны неразумными и отброшены как старый хлам; мир до сих пор руководился одними предрассудками, и все прошлое достойно лишь сожаления и презрения» (2).
Ссылаясь далее на Гегеля, Энгельс приводит его высказывание по поводу предреволюционных явлений во Франции; ограничимся здесь лишь одной гегелевской фразой: «Все мыслящие люди радостно приветствовали наступление новой эпохи».
Поколение французских естествоиспытателей — современников французской революции — было воспитано на произведениях просветителей, философов-материалистов и ученых-энциклопедистов. И если отдельные представители этого поколения не вполне сочувствовали новым идеям в политической и социальной областях, то все они целиком поддерживали идеи господства разума и считали, в частности, переворот в науке необходимым и неизбежным.
«Счастливая революция в пневматической химии» была лишь частью тех глубоких преобразований, которые имели место в различных областях науки в течение последних десятилетий XVIII в. Как уже было сказано, быстрый прогресс в этот период наблюдался в биологии, физике и других науках. Однако этот всеобщий научный прогресс нельзя рассматривать лишь как следствие идеологических факторов, т. е. влияния новой философии французской буржуазии. Следует иметь в виду, что расцвет науки в конце XVIII в. совпал не только с бурными политическими событиями французской буржуазной революции, но и с началом промышленной революции в Англии, когда произошла замена ручного труда в капиталистических мануфактурах машинным производством. Промышленная революция оказалась возможной благодаря непосредственному участию науки в усовершенствовании производства. Можно сказать, что с конца XVIII в. наука превратилась в своего рода рычаг для подъема и развития производительных сил общества.
Наличие такой объективно весьма благоприятной обстановки для развития науки в эпоху французской буржуазной революции целиком опровергает легенды о «разрушительной стихии» революции, будто бы сказавшейся на отношении революции к науке и ее представителям. История Французской буржуазной революции свидетельствует о том, что все правительства Франции эпохи революции проявляли неизменное внимание к науке, заботились о создании благоприятных условий для ее развития, о сохранности различных ценностей, имевших научное и культурное значение.
Многие представители передовой науки во Франции приняли непосредственное участие в политической деятельности в эпоху революции, были активными членами и деятелями различных революционных учреждений и комитетов. Так, крупнейший математик, геометр Г. Монж (1746–1818) занял в 1792–1793 гг. пост морского министра, а затем заведовал пороховыми и пушечными заводами страны. Другой французский математик — Лазарь Николя Карно (1753–1823) состоял членом Законодательного собрания, затем Конвента, а в 1793 г. стал членом Комитета общественного спасения. Карно был организатором республиканской армии и принимал самое активное участие в дальнейших событиях революции. Химик А. Ф. Фуркруа состоял членом Якобинского клуба и занимал административные должности в органах революционных правительств, работая, в частности, как организатор народного образования. Многие другие ученые, хотя и не принимали участия в революционной администрации, работали весьма активно в области науки, выполняя правительственные задания. К числу таких ученых принадлежат П. С. Лаплас (1749–1827) и А. Л. Лавуазье.
Одним из важнейших мероприятий Конвента была реформа мер и весов. Эта реформа диктовалась жизненными потребностями промышленности и торговли. В монархической Франции в применении мер и весов царил полный хаос; в разных провинциях употреблялись совершенно различные меры длины и веса, даже в одних и тех же городах равноправными были самые разнообразные меры.
По поручению Конвента Парижская академия наук образовала специальную комиссию по подготовке реформы. В нее вошли: математик, философ и экономист М. Ж. А. Кондорсе (1743–1794), математик и моряк Ш. Борда (1733–1799), математик Ж. Л. Лагранж (1736–1813), Г. Монж, А. Лавуазье, П. Лаплас и другие крупные ученые. Комиссия предложила в качестве единицы меры длины принять одну десятимиллионную часть четверти дуги Парижского меридиана. На основе этой единицы были разработаны затем единицы объема и веса. Реформа была завершена в 1799 г.
Особо следует отметить активную деятельность ученых в оборонных мероприятиях революционной Франции, в частности в научных исследованиях, связанных с производствами пороха и взрывчатых веществ, оружия и т. д., а также и в организации самих этих производств. Лавуазье задолго до революции (1775 г.) занял должность управляющего селитряными и пороховыми заводами и оставался на этой должности в первые годы революции. В исследованиях по взрывчатым веществам вначале в качестве сотрудника Лавуазье, а затем и самостоятельно участвовал и Бертолле.
Весьма активное участие в эпоху революции приняли французские ученые и в реформе народного образования. В дореволюционной Франции существовало 25 университетов. Их деятельность совершенно не соответствовала запросам времени. Они безраздельно находились под влиянием католического духовенства, и преподавание в них велось на устаревших и реакционных идейных основах. Связи университетов с промышленностью фактически не существовало. Кроме университетов в дореволюционной Франции имелись три академии: Французская академия, Академия надписей и Академия наук. Первые две академии занимались исключительно вопросами истории и филологии и также не были связаны с жизнью.
Революция уничтожила всю эту систему организации образования и науки. Парижская академия наук была упразднена в последнюю очередь, осенью 1792 г. Некоторые историки науки, повторяя старые роялистские измышления, связывают закрытие Академии наук с тем, что она игнорировала претензии Марата (который будучи врачом по образованию, стал видным физиком-экспериментатором), желавшего войти в число членов Академии. Ученые и некоторые политические деятели (Талейран и др.) разработали несколько проектов организации новой системы народного образования. Во всех этих проектах особое внимание уделялось специальному образованию и улучшению системы начального образования (3).
В результате длительного обсуждения проектов в Конвенте в конце 1793 г. была одобрена новая структура сети учебных и научных учреждений.
Осенью 1794 г. в Париже возникла «Нормальная школа» для обучения «искусству преподавания», т. е. для подготовки педагогов. К преподаванию в этой школе были привлечены весьма видные ученые. Одновременно с этим были приняты меры для обеспечения школьной сети новыми учебниками.
В конце 1794 г. открылась «Политехническая школа» для подготовки гражданских и военных инженеров. Здесь преподавание также было поручено самым крупным ученым. Далее, вместо медицинских факультетов упраздненных университетов в Париже, Монпелье и Страссбурге были учреждены «Школы здоровья». Кроме этого, была открыта «Торговая школа», а также школы мореплавания, военные школы и т. д. Сеть начальных и общеобразовательных школ была расширена.
В 1793 г. Королевский ботанический сад был преобразован в «Музей естественной истории» — исследовательское и учебное учреждение для разработки вопросов естествознания и для наглядного изучения ботаники и зоологии. В это же время основана «Национальная консерватория (хранилище) искусств и ремесел» и другие учреждения.
Новая система высшего и среднего образования, разработанная и реализованная в годы революции, обеспечивала тесные связи школы с жизнью и с производством. Новые учебные заведения и научные учреждения, кроме того, стали центрами исследований как в области физики и математики, так и в области естествознания и техники.
Нельзя не отметить большого влияния, которое оказала проведенная во Франции реформа науки и образования на другие страны Европы. Несомненно, что по примеру Франции в Англии в 1799 г., по инициативе физика и политического деятеля Бенджамина Томпсона (графа Румфорда) (1753–1814) был учрежден Королевский институт (Royal Institution) — научное учреждение, сыгравшее в дальнейшем важную роль в развитии науки. Институт был основан для «распространения познания и облегчения широкого введения полезных механических изобретений и усовершенствований и обучения посредством курсов философских лекций и экспериментов приложению науки к общим целям жизни» (4).
Реформа образования и науки во Франции в период буржуазной революции конца XVIII в. эхом отозвалась даже в далекой России, где в 1804 г. были учреждены Главный педагогический институт, Казанский и Харьковский университеты, а позднее и другие высшие учебные заведения. Следует подчеркнуть еще раз, что в годы французской буржуазной революции были достигнуты крупные успехи в различных областях научного исследования. В частности, здесь можно упомянуть об открытиях и исследованиях крупных математиков, механиков и астрономов: Ж. Л. Лагранжа, Г. Монжа, Л. Карно, П. Лапласа и многих других, выступивших с новыми идеями в области математики и астрономии. Среди биологов Франции в этот период особенно выдвинулся своими исследованиями Ж. Б. Ламарк (1744–1829) — основатель теории эволюционного развития живой природы.
Выдающиеся открытия и исследования французских естествоиспытателей эпохи буржуазной революции оказали значительное влияние на развитие естественных наук. Авторитет французских ученых этой эпохи настолько возрос, что их теоретические положения и обобщения на некоторое время сделались основой, на которой происходило дальнейшее развитие науки в начале XIX в. Однако при этом и некоторые ошибочные положения, высказанные, в частности, Лавуазье и его соратниками, вследствие «увлечения модой» были приняты большинством европейских ученых, что в ряде случаев затормозило быстрый процесс развития некоторых областей химии и других естественных наук.
АНТУАН ЛОРАН ЛАВУАЗЬЕ(5)
Наиболее видным ученым среди французских естествоиспытателей эпохи французской буржуазной революции, без сомнения, следует считать реформатора химии Антуана Лорана Лавуазье. Личность этого ученого крайне противоречива. Его напряженные и плодотворные научные занятия странным образом сочетались с деятельностью, типичной для крупного буржуа, финансиста и помещика. Общественно-политические взгляды Лавуазье нельзя не признать отсталыми; во всяком случае, они не сочетались с его новаторством в области науки.
Научная деятельность Лавуазье отразила основные черты развития науки в эпоху Французской революции. Будучи последователем французских просветителей и энциклопедистов, Лавуазье, как и другие ученые Франции того времени, критически относился к идейному наследию прошлого времени, вполне примыкая в этом отношении к своим современникам — деятелям революции, отрицавшим прежние взгляды на идеологию общественного строя, религию и. т. д.
С другой стороны, успехи Лавуазье в области науки обусловлены новизной его научного метода. Лавуазье с большим эффектом воспользовался всеми достижениями физики и химии, отдавая, однако, предпочтение физическим методам исследования. Будучи представителем одного из наиболее передовых и перспективных научных направлений того времени — пневматической химии, Лавуазье обобщил в своих трудах добытые его предшественниками и современниками результаты физического и химического исследований газов, а в процессе формирования своей антифлогистической системы он привлекал и достижения химиков-аналитиков.
Ант у а н Лоран Лавуазье родился в Париже 26 августа 1743 г. Его отец был адвокатом и занимал должность прокурора парламента. В пятилетнем возрасте Лавуазье потерял мать и воспитывался ее сестрой. По семейной традиции Лавуазье получил юридическое образование. Он обучался в колледже Мазарини, а затем в университете и в 1763 г. получил звание бакалавра, а в следующем году — степень лиценциата прав. Занимаясь юридическими науками, Лавуазье не оставлял без внимания и другие отрасли знаний. Он слушал лекции по философии, математике, физике, астрономии, ботанике, анатомии, геологии, минералогии и т. д. Он интересовался метеорологией и другими практическими науками и вместе с тем занимался литературой и искусством и даже пытался писать драму. Но более всего его увлекала химия. Курс химии он слушал в Ботаническом саду у профессора К. Л. Бурделена (1696–1777), на лекциях которого демонстратором был Г.Ф.Руэль.
Лекции Бурделена, излагавшего теоретические основы химии того времени с явно устаревших позиций, находились в противоречии с опытами, которые блестяще готовил и демонстрировал Руэль, и это не могло ускользнуть от любознательного Лавуазье.
Закончив университет, Лавуазье отказался от должности адвоката парламента, открывавшей перспективы блестящей юридической карьеры. Вместо этого он немедленно переключился на занятия естественными науками. Начиная с 1763 г. он вместе со своим учителем, минералогом Геттером[32] и самостоятельно стал совершать минералогические экскурсии, намереваясь составить минералогическую карту Франции. В ходе этих экскурсий Лавуазье заинтересовался, в частности, химическим составом гипсов различных месторождений и опубликовал два мемуара по этому вопросу.
Одновременно он принялся за глубокое изучение химии и физики, посвящая этим занятиям все свободное время. Лавуазье вел замкнутую жизнь, избегая встреч со знакомыми. Будучи весьма честолюбивым, он поставил перед собой цель — сделаться видным ученым.
В 1764 г. Парижская академия наук объявила конкурс «на лучший способ освещения улиц больших городов». Лавуазье принял участие в этом конкурсе и получил за представленное исследование золотую медаль (1766 г.) Об его упорстве в достижении поставленной цели свидетельствует следующее: убедившись, что его глаза не могут с достаточной точностью различить яркость света от различных источников, он заперся на шесть недель в темную комнату, чтобы сделать свои глаза более чувствительными.
В 1766 г. вместе с Геттаром Лавуазье отправился в большую экспедицию в Вогезы для изучения рудных богатств и промышленности. Из этой экспедиции он систематически посылал в Академию наук заметки и сообщения, обратив тем самым на себя внимание академиков. В мае 1768 г. Лавуазье был избран адъюнктом Парижской академии наук по химии. За два месяца до этого, желая стать независимым в материальном отношении, Лавуазье вступил пайщиком в откуп налогов, внеся при этом значительную сумму. Откуп налогов — учреждение королевской Франции, получившее от правительства право на сбор налогов с населения, за что откупщики вносили в королевскую казну определенную сумму[33]. Получая огромные доходы, откупщики, естественно, были окружены всеобщей народной ненавистью. Участие Лавуазье, стремившегося к научной деятельности, в такого рода предприятии трудно понять и оправдать.
Но, помимо этого, желая упрочить общественное положение своего сына, достигшего уже некоторой известности в ученом мире, отец Лавуазье купил ему фиктивную должность советника-секретаря коллекций, дома, финансов и короны Франции, дававшую потомственное дворянство, освобождавшее, между прочим, от налогов. В 1771 г. дворянин, буржуа-финансист и ученый Лавуазье женился на 14-летней дочери генерального откупщика Жака Польза, директора Индийской компании, — Марии Анне Пьеретте Польз (1758–1836). Брак этот, заключенный по расчету, оказался, однако, счастливым, хотя и бездетным. Мария Лавуазье немало помогала мужу в научных занятиях. Вступив в этот брак, Лавуазье окончательно связал себя с компанией откупщиков и с их темными финансовыми делами.
Поделиться книгой: