Уходящие в вечность

Povilas BUKAWIANY

18.2.1918 – 20.4.1945

– Рихард, здесь, наверное, опечатка, – поделился я своим недоумением с Бартельсом. Несколько минут немец бегал от одной могилы к другой, не веря своим глазам. У него не укладывалось в голове, что на немецком кладбище мог быть непорядок, пусть даже если при этом речь шла об иностранных воинских захоронениях. Когда он все же убедился, что один и тот же советский солдат оказался похороненным дважды, то весь как-то сжался и всю обратную дорогу пытался найти какие-то оправдания, рассуждая вслух, почему могла произойти подобная нелепость.

Возвратившись в Петербург и уйдя в текущие дела, я уже не вспоминал об этом случае. А Бартельс, оказывается, ночами не спал, мучился. Для него этот вопрос канцелярской ошибки стал принципиальным. Ему теперь казалось, что если ее не исправить, то нельзя будет идти дальше в вопросах примирения с бывшими противниками. В конце концов немецкий ветеран направил письмо в сенат Гамбурга, где обстоятельно описал всю ситуацию и попросил дать разъяснение этому факту. Ответ немецких властей стоит привести как достойный пример исправления чиновничьей ошибки.

Глубокоуважаемый господин Бартельс!

Администрация кладбища произвела проверку картотеки и установила:

В могиле 11, ряд 15 захоронен литовец Повилас Букавяны, рожд. 18.2.1918 г.

Умер 20.4.1945 года.

В могиле 13, ряд 15 захоронен украинец Иван Шамбаров. Умер 13.4. 1945 года.

Неправильная надпись на плите № 13 возникла из-за ошибки, сделанной 30 лет назад, когда были произведены перезахоронения тысяч жертв войны и насилия на городском кладбище Ольсдорф.

Городское управление по благоустройству и кладбищенскому хозяйству благодарит Вас за проявление такого знака внимания. Администрации кладбища дано указание в кратчайший срок заменить могильную плиту, установив памятную табличку с правильно указанным именем советского гражданина.

С выражением глубочайшего уважения

ДомресНачальник управления

Это письмо Рихард Бартельс незамедлительно переправил мне в Петербург и пригласил при первой же возможности вновь съездить с ним в Ольсдорф. Но мне долгое время не удавалось побывать в Гамбурге. Потом Бартельс тяжело заболел, и вскоре его не стало. А меня по-прежнему не оставляла мысль увидеть плиту с именем возникшего из небытия советского солдата Ивана Шамбарова.

В августе 2011 года мы с Ларисой, моей женой, и нашим гамбургским другом, тоже ветераном войны, Гюнтером Цигельски, побывали в Ольсдорфе. От посещения советских могил осталось двойственное чувство. С одной стороны, вновь я с благодарностью вспомнил Бартельса, увидев рядом могилы Повиласа Букавяны и Ивана Шамбарова. Однако неприятно поразило, что на этот раз лишь на некоторых из захоронений можно было прочитать имена и фамилии. Остальные заросли мхом, в том числе надгробия литовца и украинца.

Мы стояли обескураженные, не зная, что делать. И тут Гюнтер предложил нам самим привести могилы в порядок. На другой день, вооружившись щетками, мы стали счищать зеленый мох, и вскоре можно было прочитать надписи на плитах. Радости нам добавил Гюнтер. Он пообещал заходить к этим могилам всякий раз, когда будет класть цветы к надгробию своей жены, тоже покоящейся в Ольсдорфе.

Ну, и мы с женой, если вновь будем в Гамбурге, непременно отдадим дань памяти солдатам Второй мировой войны. Двое из них стали для нас не то что родственниками, но точно уж не чужими людьми.

По мере того, как отдаляются друг от друга страны бывшего Советского Союза, становится все более очевидным смысл поступка немецкого ветерана. Ведь благодаря ему из небытия воскрес Иван Шамбаров. Кто-то из великих сказал, что человек умирает, когда исчезает память о нем. Этот советский солдат Иван Шамбаров теперь останется в памяти и украинского народа. В прежние времена не так уж было важно, какой национальности был тот или иной солдат. Он являлся, как справедливо отмечено в письме немецких чиновников, советским гражданином. А сегодня он уже, в первую очередь, украинец, так же как и Повилас Букавяны – литовец. Это стало принципиально важным, и видимо, тоже правильно. Это не национализм, а вопрос уважения к нации.

Хочется надеяться, что, несмотря на непростые отношения между Россией, Литвой и Украиной, дипломаты этих трех стран приходят в памятные даты к этому уголку прошедшей войны. Нельзя забывать о людях, подаривших Европе долгожданный мир.

Бессмысленный и преступный приказ

Война все больше отдаляется, но раскрывает свои новые тайны. Причем зачастую такие открытия случаются совершенно неожиданно. Как, например, произошло это при встрече с доктором Гансом Мерле, которого я посетил в Германии. В этом благополучном интеллигенте, известном юристе из Штутгарта, никак нельзя было признать худого, изможденного постоянным недосыпанием немецкого офицера, отступавшего от Пушкина в январе 1944 года. Так он выглядел на одной из своих последних военных фотографий.

– А мне ведь чуть было не пришлось подрывать церковь в Екатерининском дворце в Пушкине. – Мерле произнес это както по-особому, будто выдавил слова из себя. – Но я отказался выполнить бессмысленный приказ. Сегодня понимаю, что он был к тому же и преступным.

– Как так? – удивился я. – Какое отношение вы имеете к этому пригороду Ленинграда?

– Вы полистайте на ночь вот эту книгу, а утром мы обменяемся мнениями.

Так я начал знакомиться с фотоальбомом немецкой 215-й пехотной дивизии, которая занимала в Пушкине позиции накануне освобождения Ленинграда от вражеской блокады. В нем имелась глава, которая так и называлась «Ожесточенные бои за Пушкин». Одна из фотографий имела подпись «Екатерининский дворец с церковью зимой 1944 года».

Снимок был сделан с большого расстояния, и потому здание внешне казалось вполне сохранившимся. Фото одного из внутренних помещений дворца тоже не свидетельствовало о больших разрушениях.

Утренней нашей беседы я ждал с нетерпением, вооружившись блокнотом. Вот что записал после: «Мерле, будучи обер-лейтенантом и начальником штаба батальона, 23 января 1944 года с остатками подразделения отходил от Пушкина. Имел приказ подорвать авиабомбу, подложенную под церковь Екатерининского дворца. Но не сделал этого, так как получил одновременно другой приказ: бесшумно под покровом ночи оставить Пушкин. Выполнил второй из них. Так была спасена Дворцовая церковь. Мы привыкли в каждом военном эпизоде искать нечто экстраординарное, а все бывает значительно проще. Взорвал бы он эту церковь или нет, если бы ситуация развивалась по-другому, неизвестно. Теперь от этого осталось лишь сослагательное наклонение».

Запись эта, наверное, долго, пролежала бы без движения, если бы вскоре я случайно не оказался с тыльной стороны Екатерининского дворца, как раз там, где в войну были отрыты немецкие траншеи и откуда был сделан снимок военных лет. Сразу же вспомнился рассказ немецкого ветерана. Возникло то же самое чувство, что и в Штутгарте, когда я ночью листал фотоальбом и с нетерпением ждал утра, чтобы расспросить Мерле. Я понял, что должен узнать эту историю до конца.

После нового разговора с бывшим немецким офицером, который в этот раз состоялся по телефону, многое стало ясным. Получилось своеобразное интервью в форме коротких вопросов и ответов:

– Доктор Мерле, когда вы получили приказ взорвать Дворцовую церковь?

– В середине ночи 23 января 1944 года. Вместе с другим приказом, разрешающим отход.

– То есть один из приказов вы не выполнили?

– Мы сказали себе: так дело не пойдет. Мы не будем взрывать.

– Но ведь приказ есть приказ?

– Такого рода приказ в критической обстановке был бессмысленным. Всерьез мы его не восприняли.

– А от кого вы его получили?

– От командования моей 215-й пехотной дивизии. Получилось так, что эти два приказа противоречили друг другу. Один был нелепым, второй являлся долгожданным. В случае исполнения первого приказа из-за взрыва неминуемо возник бы переполох, противник тотчас же перешел бы к активным действиям. Другой приказ был для нас более чем своевременным. Цель его заключалась в том, чтобы бесшумно и незаметно покинуть свою позицию и скрытно оторваться от врага. К тому же мы эту авиабомбу вообще не видели, в подвал церкви не спускались. До нас все подготовили саперы. Но мы сразу же сказали, что не будем устраивать шума. Речь шла о выживании в критической ситуации, так как мы уже были окружены русскими войсками с трех сторон. В общем-то, мы ощущали себя обреченными на смерть, так как перед этим от Гитлера последовало строжайшее указание ни при каких обстоятельствах не сдавать Пушкин. На свой страх и риск командующий группой армий «Север» фельдмаршал фон Кюхлер в последний момент его нарушил, позволив тем самым выровнять линию фронта, иначе в окружение попала бы крупная немецкая группировка, истекавшая кровью на участке от Пушкина до Любани. За это он в итоге поплатился отставкой.

– Доводилось ли вам тогда бывать в самом Екатерининском дворце?

– Несколько раз. Состояние его было плачевным: разбитые окна, сильные разрушения, продырявленная снарядами крыша, из-за чего при таянии снега все заливалось водой.

– Можно ли утверждать, что к разграблению дворца приложили руку и испанцы «Голубой дивизии», занимавшие эту позицию до вас?

– К сожалению, это действительно так. Но я не хочу все перекладывать на испанцев. Немцы тоже оказались причастными к этому.

– Разрешено ли было входить во дворец солдатам вашей дивизии?

– Да, мы могли свободно передвигаться по нему. Но дворец действительно был в плачевном состоянии. Кроме того, рядом проходила линия фронта, поэтому охотников гулять по нему было совсем немного.

– А почему ваши позиции находились рядом с дворцом, а не в нем самом, где можно было бы укрыться?

– Это только на первый взгляд кажется, что стены всегда защищают. На самом деле русские концентрированно вели артиллерийский огонь, в том числе и по дворцу, когда видели в нем наших солдат. Поэтому гораздо спокойнее мы чувствовали себя в отрытых траншеях и блиндажах на территории парка, примыкавшего к дворцу.

– Вы знали о том, что из дворца немцами была вывезена Янтарная комната?

– О самой Янтарной комнате, разумеется, я слышал, но не применительно к Екатерининскому дворцу. О вывозе сокровищ мне стало известно только после войны.

– А каким было восприятие вами Екатерининского дворца? Отдавали ли вы себе отчет, что это – чудо архитектуры и сокровищница искусства?

– Для меня Александровский и Екатерининский дворцы были в первую очередь царскими резиденциями. Именно так я их и воспринимал. Не забуду, как в середине декабря 1943 года, в лунную ночь ехал на санях по служебным делам в соседнюю дивизию как раз мимо этих дворцов. Была поразительная тишина, фронт, казалось, тоже спал. И вдруг мне привиделось в лунном свете, будто в Екатерининском дворце в самом разгаре бал. Слуги стоят, держа факелы в руках, а по парку гуляют дамы в длинных роскошных платьях. Это был незабываемый мираж, и образ, который тогда возник, остается со мною до сих пор.

– Довелось ли вам побывать в Пушкине после войны?

– Да, это случилось в 1993 году, когда мы совершали круиз по Балтике с заходом в Санкт-Петербург. Повезли нас и в Пушкин, где мы осмотрели Екатерининский дворец. Я попросил симпатичную девушку-экскурсовода проводить меня к бывшему нашему командному пункту, который в войну располагался в Караульном помещении у входа в парк. Тогда мы называли его «Домом садовника», так как в нем хранилась утварь по уходу за парком. К сожалению, добраться до него не удалось.

В самом дворце я обратил внимание на большую фотографию, изображавшую штурм дворца советскими солдатами с автоматами наперевес. Я сказал тогда экскурсоводу, что этого быть не могло. Дворец мы покинули ночью скрытно, никакого боя и автоматной стрельбы в помине не было. Интересно, висит ли эта фотография там до сих пор?

Этим вопросом доктор Мерле завершил наш разговор. А мне вдруг самому стало интересно, как могла выглядеть фотография штурма? Я вновь поехал в Пушкин к сотрудникам Екатерининского дворца и выяснил, что фотография эта больше не висит на прежнем месте, сохранилась она лишь в альбоме. Зато вместо нее в коридоре, где собираются экскурсанты перед осмотром экспозиции, появился снимок авиабомбы, приготовленной для подрыва Дворцовой церкви. Мне сообщили, что для уничтожения дворца по периметру были размещены одиннадцать бомб. Их затем обезвредили советские саперы. Поскольку Ганс Мерле из-за преклонного возраста и слабого здоровья был не в состоянии вновь приехать в Санкт-Петербург, то я решил выслать ему снимок авиабомбы как подтверждение достоверности его рассказа.

К сожалению, вскоре Ганс Мерле скончался после внезапного сердечного приступа. Но фотографию авиабомбы он все же увидеть успел. Немецкий ветеран, позвонивший мне по этому поводу, сказал, что Мерле обрадовался, получив наглядное свидетельство того, что бомба так и не взорвалась.

Пусть никогда не будет войн

И вновь он приехал в Санкт-Петербург. Последний из дееспособных ветеранов 215-й немецкой пехотной дивизии, к оторые год из года с начала 1990-х посещали места своих боев под Ленинградом. Йозефу Вайденленеру, баварцу и страховому агенту из деревушки Биберах, 85 лет. В отличие от большинства своих сверстников, он все еще сохраняет подвижность, не дает седеть своим волосам, поскольку красит их в черный цвет, не обходит он вниманием и прекрасный пол.

В 215-й дивизии, воевавшей под Ленинградом, где Вайденленер был связистом при штабе 380-го пехотного полка, его считали счастливчиком. За всю войну он был лишь два раза контужен и легко ранен в руку. Избежал он и плена, в отличие от многих своих однополчан, которые долгие годы провели в русских лагерях. В ветеранском союзе дивизии он выполнял функцию своеобразного разведчика: ездил с начала 1990-х годов, после того как рухнул железный занавес, в пробные поездки по местам боев под Санкт-Петербургом.

Из всех немецких соединений, блокировавших Ленинград, 215-я пехотная дивизия, где служил Йозеф Вайденленер, пожалуй, ближе всего подошла к городу. По существу она находилась в его южном предместье. Название этой местности уже исчезло с современных карт, а на земле зарубцевались все раны войны. Тогда эту территорию называли Урицком, в честь известного сподвижника Ленина. Сегодня – это район железнодорожной станции Лигово. Немцы ориентировались на советские карты того периода, поэтому и данный район тоже именовали Урицком. На этот раз Вайденленер попросил привезти его к тому месту в бывшем Урицке, где летом 1942 года размещалась позиция роты, к которой он был приписан. Глядя на современные высотные здания и оживленный транспортный и людской поток, трудно было представить себе, что здесь 70 лет назад шли бои. Однако это подтверждала привезенная Вайденленером «История 215-й пехотной дивизии». В ней были представлены также карты и схемы. Поэтому привязку к сегодняшнему времени сделать было не так уж и сложно, так как ориентиром по-прежнему служила железнодорожная линия и здание вокзала с надписью «Лигово». Вайденленер уверенно повел меня к туннелю под железной дорогой, через который одна за другой следовали автомашины.

«Здесь летом и осенью 1942 года был оборудован командный пункт нашего 380-го гренадерского полка, – рассказывал Йозеф. – Я там дневал и ночевал, хотя иногда меня заставляли выдвигаться передовым наблюдателем к русским позициям».

Вайденленер подтвердил это затем записью, сделанной в музее, который оборудован в храме святых мучеников Адриана и Наталии. Он находится в Старопаново, близлежащем населенном пункте, который примыкает к Лигово. В войну здесь проходила линия фронта. Тогда остатки стен церкви служили укрытием немецким солдатам. Возможно, именно поэтому союз ветеранов 215-й дивизии, внес значительную сумму на возрождение церкви Адриана и Наталии. Впрочем, правильнее было бы говорить о строительстве нового здания, так как старинная церковь была уничтожена войной. Сейчас здание уже полностью выстроено на народные пожертвования. Его золотой купол виден издалека, когда следуешь по кольцевой автодороге по направлению к Таллинскому шоссе.

Вайденленер написал несколько слов в Книгу памяти, выставленную в музее при церкви, и попросил, чтобы рядом был представлен русский перевод. Вот эта надпись: «Я, Йозеф Вайденленер, солдат 13-й роты 380-го полка 215-й пехотной дивизии воевал здесь. Хотел бы выразить глубокую скорбь по своим погибшим боевым товарищам. Я скорблю также и по погибшим русским солдатам. Пусть никогда больше не будет войн».

Йозеф Вайденленер скончался в 2012 году.

Два букета гвоздик

Первый букет Рольф Дорндорф сразу же понес к советскому воинскому мемориалу. Нагнувшись, я стал читать фамилии похороненных здесь бойцов. Среди погибших солдат был известный поэт Великой Отечественной войны Георгий Суворов, освобождавший Сланцы в 1944 году.

Второй букет Дорндорф хотел положить отцу, который лежал на бывшем кладбище немецких военнопленных. Но мы пока не знали, где находится это место. В 1945 году бывшие солдаты вермахта восстанавливали разрушенный войной поселок Сланцы. Часть из них, в том числе 42-летний Адольф Дорндорф, остались здесь навечно. Через шестьдесят с лишним лет сын, почти вдвое уже переживший отца, нашел в России город, где тот был похоронен. Искать по-настоящему он начал десять лет назад, выйдя на пенсию. Обратился с запросом в российский Красный Крест. Получил ответ, что Адольф Дорндорф скончался в декабре 1945 года от заражения крови в лазарете лагеря в Сланцах. После чего младший Дорндорф окончательно утвердился в желании отправиться в неведомую ему Россию. Он пообещал это матери перед ее смертью. Она умерла в 92-летнем возрасте, до последнего вздоха надеясь получить хоть какую-то информацию о своем муже.

А дальше поиски пошли по линии «народной дипломатии», где везение и случай сопутствуют друг другу. Мужская половина деревушки Замс, где проживает Дорндорф, традиционно по воскресеньям встречается на посиделках в местном трактире. Там они дают себе небольшую разрядку после напряженного крестьянского труда. За разговорами выяснилось, что не так давно один из жителей побывал в Санкт-Петербурге. Он изъявил желание помочь Дорндорфу, сообщив, что петербуржец, который его сопровождал в поездке по местам боев в Приладожье, достаточно успешно помогает немцам в розыске солдатских могил. Так установился мой первый контакт с Дорндорфом.

Признаюсь, что вначале я был озадачен просьбой немца, поскольку никакими данными не располагал. Но вспомнил, что в Петербурге живет удивительный человек – Венедикт Бем. С начала 1990-х годов он плодотворно ведет поиски захоронений немецких военнопленных. Мы уже давно помогаем друг другу, обмениваемся информацией, участвуем в акциях по примирению между организациями и отдельными гражданами России и Германии. Бем действительно оказался незаменимым помощником в этой истории, передав мне ксерокопию сведений из Особого архива Главархива СССР, касающихся лагеря в Сланцах. В Москве ему удалось даже получить доступ к плану этого немецкого захоронения, который он затем и перерисовал.

Когда Рольф Дорндорф прилетел в Петербург, я сразу же познакомил его с этими документами. Сидя в одном из питерских кафе, мы обсуждали план нашей предстоящей поездки в Сланцы. Для немца в России многое было в диковинку. Больше всего его, как деревенского жителя, потрясли не сокровища Эрмитажа, а наше питерское метро, вернее, «его глубина и огромный поток людей, беспрерывно снующих в различном направлении».

Несколько раз он повторил эту фразу уже в автомобиле, когда на следующий день мы отправились в Сланцы. По дороге Рольф все считал коров и лошадей и огорчался, что их так мало на огромных полях под Петербургом. Мы сошлись во мнении, что сегодня сельское хозяйство представляет головную боль для многих стран. Выяснилось, что сам Рольф несколько лет назад отдал свои пахотные земли в аренду, поняв, что ему не выдержать конкуренции с более крупными фермерскими хозяйствами. За разговорами мы не заметили, как въехали в бывший шахтерский поселок Сланцы, который сегодня стал городом с населением 45 тысяч человек и районным центром. На въезде нас встретил огромный рекламный щит с надписью: Heidelbergzement, то есть «Цемент из Гейдельберга». Рольф как-то сразу оживился, видимо, осознав, что здесь, в Сланцах, работают его соотечественники.

Мы сразу же направились в местный краеведческий музей. Оказалось, мы не первые, кто интересуется немецким лагерем военнопленных в Сланцах. В 1991 году один из бывших заключенных посетил места своей военной молодости. Вернер Шютце, как написано в сланцевской газете «Знамя труда», «с теплотой вспоминал не только бывшего коменданта лагеря, подполковника, который относился к пленным немцам по-человечески, но и простых русских людей, с которыми вместе восстанавливал разрушенное войной».

Работники музея любезно провели нас к бывшему немецкому кладбищу. Сегодня это просто пустырь на кочковатой местности. Здесь Дорндорф и положил свой второй букет в память об отце.

Оказалось, что находится бывшее немецкое захоронение совсем рядом с краеведческим музеем у строящейся церкви в память о Серафиме Саровском. Мы выслушали волнующий рассказ о создании в 1960-е годы неподалеку отсюда советского воинского мемориала. С раннего утра и до темноты на грузовиках с открытым верхом через весь город нескончаемой колонной везли тогда гробы с останками восьми с половиной тысяч наших солдат. Стар и млад плакали, не стыдясь своих слез, глядя на это. Рассказали нам также и о немецком кладбище, где было не меньше трехсот деревянных крестов. Размещались немецкие военнопленные в двух каменных домах, единственных из тех, что уцелели после освобождения города советскими войсками. Мы обратили внимание, что слева от бывшего немецкого захоронения возвышался большой камень с памятной табличкой. Это памятный знак жителям Сланцевского района, погибшим в Афганскую и Чеченскую войны.

Как-то незаметно наш разговор перерос в дискуссию о перспективе дальнейшего обустройства этого участка местности. Подумалось, что здесь мог бы возникнуть уникальный комплекс, объединяющий памятью о войнах три объекта: советский воинский мемориал, захоронение немецких военнопленных и памятный знак сланцевским парням, ушедшим из жизни в Афганистане и Чечне. Их всех, как жертв военных конфликтов, могла бы сблизить строящаяся поблизости церковь святого Серафима Саровского. По окончании строительства она стала бы осенять их своим крестом. Люди посещали бы ее, идя мимо военных могил, задумываясь о трагических последствиях войн.

Зандбостель – памятник советским военнопленным

Чем примечательна маленькая деревушка Зандбостель, находящаяся в 60 километрах западнее Гамбурга? В Германии о ней знают многие, у нас – единицы. На первый взгляд, все в ней мирно и очень мило: старинные дома, высокие деревья и аккуратно подстриженный кустарник. И только тот, кто пристальнее всмотрится в этот мирный уголок, заметит, что на окраине деревушки, между красивыми деревьями-великанами, нашли свое упокоение десятки тысяч людей.

«На унылой болотистой пустоши, над которой круглый год льют дожди, висят туманы или свистят морские ветры, в 1939 году был организован лагерь для военнопленных» – так описывается это место в книге «Шталаг-ХВ Зандбостель», вышедшей третьим изданием в Германии в 2003 году. Его первыми узниками стали захваченные в плен поляки. По мере вторжения нацистов в новые страны расширялся и национальный состав заключенных: около миллиона человек 40 национальностей прошли за годы войны через страшные застенки лагеря. Одной из самых многочисленных групп пленных были красноармейцы.

Спустя годы бывший французский военнопленный Орест Бари вспоминал, как осенью 1941 года в лагере появились пленные красноармейцы: «Русские шли колоннами по пять человек в ряд и поддерживали друг друга, потому что никто из них не в состоянии был двигаться самостоятельно. Единственным подходящим названием им было – ходячие скелеты. Один заключенный вовсе не мог двигаться, его толкали вперед автоматом; затем конвоир ударил его штыком в спину, потом тело бросили в кузов грузовика».

В «Шталаге-ХВ Зандбостель» одновременно находились до 50 тысяч человек. После регистрации их направляли в так называемые рабочие команды для принудительных работ или перемещали в другие лагеря. Русских отправляли на самые тяжелые и грязные работы. Отношение к советским людям подтверждала особая иерархия, определявшая обращение с заключенными. На верхней ступени находились американцы и англичане, за ними следовали французы и бельгийцы, затем шли греки и сербы, на нижней ступени были поляки и последними в этой табели о рангах стояли русские.

«Шталаг-ХВ Зандбостель» был освобожден англичанами 29 апреля 1945 года. Последние военнопленные покинули его в начале июня, бараки по гигиеническим соображениям сожгли. В нескольких километрах от лагеря располагалось кладбище, на котором были погребены свыше 50 тысяч военнопленных. Сегодня на этом месте создано памятное захоронение в виде братских могил, где указаны страны, чьи граждане нашли здесь мученическую смерть.

В конце апреля 2005 года на мероприятие по случаю 50-летия со дня освобождения Зандбостеля прибыли официальные представители из Великобритании, Франции, Италии, Белоруссии, США, Италии и других стран. Но вот работников российского генерального консульства из Гамбурга, находящегося всего в нескольких десятках километров от Зандбостеля, там не оказалось, хотя именно русские военнопленные составляли наибольшее количество жертв этого лагеря. Их там покоится около 40 тысяч.

Я узнал об этом, потому что в этот момент находился в Зандбостеле у своих друзей, с которыми десять лет назад мы организовали акцию «Юные спортсмены за мир». С тех пор дружеские контакты центра «Примирение» с администрацией Зандбостеля постоянно поддерживались и укреплялись.

По возвращении в Санкт-Петербург я написал заметку, которую опубликовала газета «Аргументы и факты». В ней выражалась надежда на то, что в следующий раз, 22 июня 2006 года, в День памяти и скорби, наши дипломаты все-таки положат цветы соотечественникам, оставшимся навечно на чужбине. Несмотря на то что редакция постаралась усилить тон заметки, снабдив ее заголовком «Зажрались» в адрес наших заграничных чиновников, эффект оказался нулевым. Сообщение, полученное от бургомистра Зандбостеля, также оказалось безрадостным. С немецкой педантичностью он проинформировал, что «в 18 часов 40 минут 22 июня побывал на кладбище военнопленных. Венков и цветов у русских могил не было».

С тех пор я долгое время не мог избавиться от горького чувства, поскольку Министерство иностранных дел России, куда был переправлен ответ из Зандбостеля вместе с заметкой из газеты «Аргументы и факты», даже не удосужилось на него прореагировать. Прошло больше года. Казалось, что на этой истории поставлен крест, как вдруг из Германии мне прислали письмо бывшего солдата Герберта Бальцера, опубликованное в одном из немецких ветеранских журналов. Вот что сообщал он в нем: «По случаю Дня народной скорби (отмечается ежегодно в Германии во второе воскресенье ноября. – Ю. Л.) мы вновь возложили венок от нашей ветеранской организации на кладбище военнопленных в Зандбостеле. Сняв головные уборы, молча стояли мы у могил жертв войны. Молодые люди из Гамбурга, сопровождавшие нас, захотели осмотреть кладбище полностью. Они были приятно изумлены его ухоженностью. Одновременно не скрывали своего удивления: почему это вдруг немецкие ветераны чтят память своих бывших противников?»

Эти строчки немецкого солдата, когда-то воевавшего под Ленинградом, меня сильно обрадовали. Бальцера я знаю уже более десяти лет с тех пор, как он впервые с группой бывших немецких солдат из Гамбурга посетил петербургский Совет ветеранов. Бальцер воевал под Ленинградом в составе 290-й пехотной дивизии и ежегодно в 1990-х годах приезжал сначала с группами, а затем и в одиночку в Санкт-Петербург, чтобы проехать по местам боев и захоронений своих однополчан. Посещал он и места захоронений бывших противников. Помню, я поразился тому, как Бальцер и другие пожилые немцы, стараясь держать солдатскую выправку, застыли в минуте молчания на Пискаревском кладбище. В интервью после этого Бальцер впервые для многих петербуржцев озвучил идею немецкого покаяния за войну, развязанную гитлеровской Германией.

Акция немецких ветеранов в Зандбостеле подтолкнула меня к тому, чтобы попытаться вновь достучаться до российских государственных властей и привлечь их внимание к зандбостельскому захоронению. Требовался мудрый совет. Когда я поведал эту историю российского чиновничьего бездушия и германского покаяния писателю-фронтовику Даниилу Гранину, он порекомендовал написать письмо президенту России Владимиру Путину. Я начал было отнекиваться, мотивируя, что ему и так все пишут со всех концов России. И какое ему дело до маленького немецкого Зандбостеля?

Но Гранин настойчиво советовал все-таки направить письмо, сказав, что знает помощников президента как толковых людей.

Письмо я послал без особой надежды на успех. Какого же было мое удивление, когда в начале лета 2007 года почтальон принес мне прямо на квартиру письмо с уведомлением от представительства МИД России в Санкт-Петербурге. В нем было сообщение от генерального консула РФ в Гамбурге на мое имя, как председателя центра «Примирение», о возложении российскими дипломатами венка к памятнику советским военнопленным на территории бывшего лагеря смерти в Зандбостеле. И действительно, в российский День памяти и скорби мои зандбостельские друзья радостно сообщили, что два русских дипломата возложили цветы к памятнику советским военнопленным. Самой важной в письме российского консула оказалась следующая фраза: «Посещение захоронения в Зандбостеле включено в план контрольных поездок сотрудников по российским воинским захоронениям консульского округа. Предусмотрено дальнейшее регулярное участие в планируемых на территории лагеря в Зандбостеле возложениях венков и других памятных мероприятиях».

Вот так закончилась история, которую можно было бы назвать маленькой победой народной дипломатии.

Дитя войны из России

Иногда самые невероятные истории могут оказаться правдоподобными. Мы стоим перед добротным немецким домом в Зульцбахе, который расположен в земле Баден-Вюртемберг, и разговариваем. Мой собеседник – человек, изъясняющийся на безупречном швабском диалекте. Выглядит он очень молодо, и я не могу поверить, что ему уже 80 лет, что в двенадцатилетнем возрасте он был лихим деревенским русским парнем и не знал ни одного немецкого слова. Сейчас он с трудом подбирает русские выражения, когда я прошу его поговорить со мною на языке моих соотечественников. Он утверждает, что до недавнего времени вообще не говорил по-русски и ему пришлось для этого брать платные уроки. Я не могу поверить, что он русский. Когда прошу его подтвердить мне это, то мой собеседник задумывается и вдруг говорит, что он давно уже ощущает себя немцем. Подтверждением этому служит и немецкий язык, ставший для него родным, и швабский менталитет, который он принял безоговорочно. Более того, у него добропорядочная немецкая семья: работящая жена, трое взрослых детей, семеро внуков и уже трое правнуков. О какой принадлежности к России может теперь идти речь?

И все-таки он русский. И не только потому, что в Зульцбахе так все считают. В первую очередь это связано с тем, что он сохранил свою фамилию. В немецкой деревне его все величают «герр Васильев». Так зафиксировано и в немецком паспорте, и так написано в рекламных объявлениях его небольшой фирмы, поставляющей сантехническое оборудование и производящей ремонт теплосетей в домах.

Сегодня Алекс Васильев к тому же еще и писатель. Именно это обстоятельство и привело меня к нему. Захотелось познакомиться с человеком, который рассказал во всеуслышание свою невероятную жизненную историю, озаглавив книгу «Дитя войны из России». Книга была издана в Германии в 2009 году на его собственные средства. В ней он описывает, как двенадцатилетним мальчишкой оказался в гитлеровской оккупации под Новгородом. Жил со своим отцом и мачехой в деревне Старый Брод под Демянском. Тогда это была Ленинградская область. Отношения с отцом были сложными, тот отличался строгим характером, к тому же всецело уделял внимание своей новой семье. Алеша, так называли тогда мальчика, оказался по существу брошенным на произвол судьбы. В поисках еды он околачивался у немецкой полевой кухни, выполняя иногда мелкие поручения за кусок хлеба или тарелку похлебки. Видимо, был услужливым, потому что немецкие солдаты его заприметили и однажды предложили ему поселиться с ними, чтобы он и дальше помогал им. Так постепенно русский мальчишка превратился в сына немецкого полка. Ему справили теплую одежду из куска добротной материи, а затем было принято решение официально взять его на довольствие. Он получил не только военное обмундирование, но и стал полноправным солдатом вермахта. Ему положили жалованье около 30 рейхсмарок в месяц, оформили солдатскую книжку и выдали опознавательный жетон. У него был даже пневматический пистолетик. Но мальчик не забывал и свою русскую семью. Он договорился с немецким начальством, чтобы отца тоже взяли на работу при кухне, приносил он домой и остатки пищи из солдатского котла. Все это время немецкая 123-я пехотная дивизия, в состав которой входила медико-санитарная рота, приютившая Алекса, воевала в так называемом Демянском котле, не оставляя попыток выйти из окружения советских войск и прорваться в сторону Старой Руссы. Это удалось осуществить зимой 1943 года, и через Рамушевский коридор потянулись немецкие части. Вместе с ними отправился в путь и русский мальчишка в немецкой форме. За годы войны побывал он на Украине, съездил в отпуск в Германию с одним из немецких санитаров, затем оказался в Дании, где к тому времени расположилась медико-санитарная рота – единственное, что осталось от разбитой немецкой дивизии. Конец войны застал четырнадцатилетнего Алекса в юго-западной части Германии, где рота со всем личным составом сдалась в плен американцам. К тому времени он уже свободно говорил по-немецки, и однополчане предложили ему выбрать себе немецкое имя, чтобы таким образом стать полноценным германцем и не осложнять себе будущее. В суматохе первых послевоенных дней сделать это было не так уж и сложно, тем более что американские оккупационные власти верили под честное слово, если не было документов. Но Алекс Васильев решил сохранить русскую фамилию.

Когда я спросил его, не жалеет ли он об этом и не было ли у него в последующем осложнений, то он, улыбнувшись, сказал, что об этом тоже написано в книге. Действительно, там есть эпизод, когда Алекс уже девятнадцатилетним парнем решил освоить профессию шофера-дальнобойщика и начал перегонять грузы из земли Баден-Вюртенберг в Западный Берлин через советскую оккупационную зону. Обычно он оставался на пограничном пункте в своем грузовике, передавал документы напарнику и дожидался, когда будут улажены все необходимые формальности. Но однажды его попросили выйти из машины и препроводили в комнату, где сидели советские офицеры. Пришлось изображать из себя немца, делать вид, что он ни слова не понимает по-русски и утверждать, что фамилия Васильев досталась ему по наследству от родителей, которые еще до революции оказались в Германии. Продержали его под перекрестным допросом несколько часов и отпустили. Но напоследок один из офицеров посоветовал больше не ездить этим маршрутом, так как другие советские представители могут ему и не поверить. Так Алекс обосновался на постоянное жительство в Зульцбахе, переквалифицировался в сантехника, прошел курс обучения и стал мастером своего дела. Затем женился на немке, пошли дети, и постепенно Россия и все, что с ней связано, забылось. Вернулся он к российской теме, а затем и посетил места своего детства после того, как в 1990-х годах вышел на заслуженный отдых и, как все немцы, начал путешествовать. Но вместо Канарских островов решил отправиться в Санкт-Петербург, а оттуда, взяв такси, поехал в Старый Брод под Демянском. В первый свой приезд никого из родных и близких не нашел. Да и самого Старого Брода уже не было: деревня умерла после военного лихолетья. Но природная напористость в конце концов привела к успеху. В третий свой приезд Алекс Васильев уже обнимал своих родных сестер и сводных братьев. Несколько последующих лет он оказывал им и материальную помощь. Это продолжалось, как он пишет в своей книге, до 2008 года, до тех пор, пока была жива его последняя сестра. Сейчас он остался один, и на вопрос, связывает ли его и теперь что-нибудь с Россией, грустно качает головой.

Правда, младший его сын вдруг изъявил желание учить русский язык и решил в скором времени посетить Санкт-Петербург. Алекс надеется, что это не мимолетная прихоть сына, а серьезное намерение. И тогда контакты с Россией не только возобновятся, но и наполнятся новым содержанием. И кто знает, может быть, внуки онемеченного Алеши Васильева прикипят сердцем к родине своего деда и подарят России добропорядочных наследников.

Еще один солдатский дневник

Ежегодно к 22 июня публикуются новые, порой действительно сенсационные, материалы на военную тему. Это не удивительно: ведь именно в этот воскресный солнечный день в 1941 году гитлеровская Германия напала на Советский Союз. Особый интерес при этом представляют документы с той стороны. Таким стал недавно опубликованный в немецком ветеранском журнале «Камераден» дневник погибшего солдата вермахта. Автор дневника обер-ефрейтор Макс Шибель вел его в течение года с 12 мая 1941 года по 14 мая 1942 года. Записи по-военному короткие и бесхитростные. Был он солдатом группы армий «Север», той, что наступала на Ленинград. В 36-й моторизованной дивизии, входившей в состав 4-й танковой группы, обслуживал радиостанцию одного из артиллерийских подразделений. Вот что он педантично, хотя и с перерывами, фиксировал накануне войны и в период военных действий, когда ему позволяла обстановка.

25.6. Перешли границу. Таурогген (сегодня Таураге в Литве. – Ю. Л.) лежит в развалинах. Великолепная погода. В 19 часов следуем в первом эшелоне вместе с танками. Противник перешел в контратаку, используя танки. В ответ – применение орудий крупного калибра. До двух часов дежурил на рации, стрельба продолжалась всю ночь. Спал всего лишь час. В 09.00 смена позиции. Уже четверо суток мы атакуем русских. Почти неделю выкраиваю лишь один или два часа на сон, безвылазно нахожусь на командном пункте.

28.6. Ждем команды начать выдвижение. В 08.00 трогаемся. Мы уже на 95 километров углубились на вражескую территорию. Идем по земле, где только что разыгралось танковое сражение. Ночью прибыли к месту нового расположения. В этой прибалтийской деревне рядом с немецким флагом, украшенным свастикой, вывешен национальный стяг Литвы. Местные жители угощают нас молоком и одаривают цветами.

29.6. Начало марша в 04.00. Прибытие на новое место в 21.00. Пройдено 200 километров. Наша огневая позиция находится у города Якобштадт (сегодня Екабпилс в Латвии. – Ю. Л.).

5.7. В 00.00 начало выдвижения, в 1 час ночи пройдена граница между Прибалтикой и Россией. Два раза нас атаковали самолеты противника, сбросив бомбы на дорогу. До 05.00 мы находились на исходной позиции. В 06.00 начали марш в восточном направлении, по пути два раза подвергались атакам с воздуха, самолеты бросали бомбы. Наши потери: четверо убитых и столько же раненых. В час ночи вышли к Острову. Город горит. Реку Великую перешли по мосту, его длина составляет 400 метров. В ночь на воскресенье дежурил на рации в штабе, поспать не удалось.

9.7. Наконец после продолжительного времени выкроил на сон девять часов. Пришло письмо из дома. Отправлено оно было 30.6. В 04.00 начали выдвижение, которое было приостановлено из-за сильного артиллерийского обстрела. Захвачен русский аэродром, там я дежурил на рации до 01.00. Затем мы прибыли в Псков.