Уходящие в вечность

Во время наступления немецких войск на Ленинград незамедлительно были эвакуированы наиболее важные предприятия военной промышленности за исключением тех, кто непосредственно работал на оборону. Непрерывным потоком шла отправка по железной дороге или автотранспортом оборудования предприятий. Одновременно осуществлялся перевод оставшихся в городе предприятий для оказания помощи частям, защищавшим Ленинград. Цеха Кировского завода, занимавшиеся изготовлением вагонов, приступили к ремонту танков. В городе действовала лишь одна электростанция. В начале блокады работали также и предприятия пищевой промышленности, но вскоре их пришлось закрыть из-за отсутствия сырья. Все мелкие предприятия, универмаги и магазины были закрыты.

4 . Снабжение.

Снабжение населения было сокращено до минимума. Практически функционировала лишь система общественного питания. Из продуктов оставался один только хлеб. Рабочие и служащие получали ежедневно по 250 граммов, дети и иждивенцы – по 120 граммов.

Сегодня понимаешь, что Гиммлер, рассылая этот документ, имел в виду предстоявшую в скором времени оборону Берлина. Ее он надеялся вести так же успешно, как делали до этого защитники Ленинграда. Что из этого вышло, теперь знают все.

Месяц на диораме «Прорыв блокады Ленинграда»

Так получилось, что сентябрь 2006 года я провел, работая экскурсоводом в музее-диораме «Прорыв блокады Ленинграда» под Кировском на левом берегу Невы. Меня попросили подменить сотрудника, ушедшего в отпуск. Вообще-то, экскурсии на диораме я проводил и раньше, но исключительно для немецкоязычной аудитории, пользуясь как советскими документами, так и теми, что получал в дар с немецкой стороны.

В процессе общения с немецкими ветеранами войны меня все больше интересовала тема облика врага, находившегося по другую сторону блокадного кольца. Волновала также мысль о том, кем был немец, стремившийся захватить Ленинград, где всю блокаду голодала моя мать? Раньше это был такой абстрактный собирательный образ фашиста. Теперь же я стал все больше задумываться над тем, что и немецким солдатам были присущи человеческие черты и поступки. Немецкий солдат стал теперь все больше представляться мне человеком, надевшим военную форму в силу обстоятельств, в основном по приказу. Но одновременно появился новый вопрос: а кто же тогда творил бесчинства на оккупированной территории? Эта тема все больше завлекала меня и не отпускает по сей день, хотя главный вывод для себя я уже сделал. Он заключается в том, что вина – понятие индивидуальное. Обвинение не может быть голословным, оно обязательно должно быть доказанным. Нельзя переносить вину за конкретные совершенные преступления на целые народы, живущие в эпоху тоталитарных режимов, и на армии, в составе которых воют представители этих самых народов.

Несколько лет до этого сопровождал я на диораму немецкого генерального консула Дитера Бодена, человека, не только великолепно знающего русский язык, но и одного из крупнейших исследователей творчества Пушкина в Германии. Помню, как Боден был поражен масштабностью картины, изображающей семь дней (с 12 по 18 января 1943 года) операции по прорыву блокады Ленинграда. Огромное полотно длиною 40 метров с изображением левого берега Невы, показывающее наиболее эпохальные эпизоды преодоления Шлиссельбургско-Синявинского выступа, произвело на него впечатление. Внимательно слушал он и рассказ женщины-экскурсовода, которая при этом многократно употребляла слово «фашисты» применительно к немецким войскам. Бросив взгляд на Бодена, я заметил, как начало мрачнеть его лицо, хотя и не мог понять причину этого. В конце концов немецкий консул не выдержал. Вежливо, но решительно перебив экскурсовода, он заметил, что «фашисты были в Берлине, а здесь находились немцы». Возникла неловкая пауза: все силились понять смысл замечания немецкого дипломата. Получалось, что он как бы оправдывал действия немецких войск, заставлявших умирать от голода окруженных ленинградцев. Видимо, по выражению наших лиц, осознал это и Боден. И тогда мы услышали удивительный монолог человека, чей отец принимал участие в войне. Боден впервые для многих из нас изложил тезис индивидуальности вины и рассказал, как в Германии у послевоенного поколения воспитывалось и продолжает воспитываться чувство коллективной ответственности за преступления, которые исходили с немецкой земли. Это чувство ответственности не сродни осознанию конкретной вины, оно олицетворяет коллективное покаяние. Поэтому в Германии всенародно ежегодно в ноябре отмечается День народной скорби по погибшим в войнах вне зависимости от их национальной принадлежности. Каждый немецкий школьник обязательно в период учебы посещает многочисленные в Германии музеи-концлагеря и там узнает о преступлениях национал-социализма. Обязательным после такого посещения является написание сочинения. Такое всенародное воспитание чувства покаяния является залогом того, что в ближайшее время со стороны Германии не будет исходить угроза войны. Эту спонтанную лекцию немецкого дипломата я помню и по сей день. На многое открыла она мне глаза, и я благодарен тому, что это произошло именно на фоне картины «Прорыв блокады Ленинграда», усилившей своей наглядностью впечатление от услышанного.

В сентябре 2006 года диорама продолжала работать ежедневно с 11 до 18 часов за исключением понедельника. Я старался приезжать из Петербурга с запасом времени, боясь опоздать изза возможных пробок. Первые два дежурства меня как стажера прикрепляли к опытным экскурсоводам. Казалось бы, зачем это нужно было делать: ведь я могу часами рассказывать по теме, которой посвятил уже многие годы, черпая уникальную информацию из иностранных источников, никогда не публиковавшихся у нас. Тем не менее такая практика стала для меня очень полезной. Самым трудным было усвоить методику подачи материала, сделать рассказ логично построенным с учетом аудитории, находящейся в данный момент перед экспозицией. Несколько раз с большим вниманием слушал я объяснения опытного экскурсовода Виктории Самуиловны Орловой. Меня поразило, как она буквально с первых же минут овладевала аудиторией. При этом у нее был свой подход и к молодежи, и к ветеранам, которым она рассказывала как раз то, что интереснее всего им было узнать. Она подходила даже к одиночным посетителям и очень доброжелательно предлагала провести экскурсию.

Получив право на самостоятельное проведение экскурсий, я стал действовать подобным же способом. После каждого дежурства старался делать небольшие записи, которые позже перечитывал и дополнял новыми подробностями. Вот что из этого получилось.

2 сентября, суббота.

Сегодня было мое первое дежурство на диораме «Прорыв блокады Ленинграда». Проводила экскурсии Виктория Самуиловна, я же выступал в роли подмастерья, чтобы лучше войти в тему. После третьего прослушивания ее рассказа посетителям я решился сам провести экскурсию. Видимо, все-таки волновался. Получалось довольно сбивчиво, и я это сам ощущал. Перескакивал с одного эпизода на другой, размахивая электронной указкой по всему 40-метровому полотну. Но тем не менее увидел, что люди слушают с интересом, прощая мои огрехи, видимо, находя их не столь уж значительными. Виктория Самуиловна деликатно дала несколько полезных советов и даже на листочке набросала тезисы типового экскурсионного выступления. И действительно, второй раз говорить было уже легче. Затем последовало третье мое выступление. К шестому разу я вдруг понял, что наговорился вдоволь и хочу отдохнуть. Может быть, тогда я впервые задумался над тем, что профессия экскурсовода не такая уже легкая, как это представляется со стороны.

6 сентября, среда.

По делам был в Кировском районе и заехал на диораму. Дежурила Татьяна Ивановна Коптелова. Мы с ней знакомы уже много лет, вместе открывали выставку фотографий Георга Гундлаха «Волховская битва. Ужасы войны». Оба мы филологи, специализирующиеся на иностранных языках. Она владеет английским, я – немецким. Как раз в этот день подтвердилось, насколько знание языков бывает подчас необходимо в профессии экскурсовода. Я увидел, как Татьяна Ивановна проводила экскурсию на английском языке для какого-то бородача среднего возраста. Заметив меня, тут же подозвала. Оказалось, что это племянник погибшего немецкого солдата, специально приехавший на кировскую землю в поисках Синявинского озера и Келколово, где в августе 1943 года погиб, а затем был захоронен его дядя. Так что экскурсия продолжилась и на немецком языке. Петер Шмидт, так зовут племянника, с большим интересом осмотрел на диораме нашу книжную выставку, которая официально должна была открыться 8 сентября, переписал названия выставленных там немецких книг и пообещал вновь приехать, чтобы продолжить розыски. Оказывается, до сих пор жива сестра погибшего немецкого солдата, то есть тетя Петера. Она по-прежнему не оставляет надежды прояснить до конца судьбу своего погибшего брата. Я же получил удовлетворение, рассказав Петеру, как проходили бои в районе Синявино в августе 1943 года. Таким образом, он как бы проследил последний путь своего родственника по русской земле. Мы обменялись электронными адресами, и вскоре я получил от него первую весточку.

8 сентября, пятница.

В этот день 65 лет назад началась блокада Ленинграда. Хотя это было не мое дежурство, тем не менее я вновь приехал на диораму, где дел нашлось достаточно много. В этот день на диораме открылась книжная выставка «По обе стороны блокадного кольца». На ней были представлены также и иностранные книги из моей коллекции. Их подарили мне немецкие ветераны, историки и родственники погибших немецких солдат. Отрадно, что выставка вызвала общественный интерес. Открывал ее глава администрации Кировского района Сергей Алексеевич Баранов, затем несколько слов довелось сказать и мне, а также дать интервью Ленинградскому областному телевидению. Выставка будет работать три месяца, до декабря.

12 сентября, вторник.

На диораму приезжал генеральный директор фирмы «Потенциал» Сергей Михайлов. Молодой человек, который баллотируется в депутаты Кировского района. Оказалось, что его родственники провели войну в этих местах под немцами. Он приобрел мою книгу «По обе стороны блокадного кольца» и попросил подписать ее. Я это сделал с радостью, тем более что увидел у него подлинный интерес к теме боев на кировской земле.

15 сентября, пятница.

По просьбе 330-й гимназии из Санкт-Петербурга сопровождал школьников 3-го «Б» класса по местам боев на кировской земле. Делаю это с удовольствием уже второй раз, видя, как ребята с неподдельным интересом слушают рассказ. В этот раз после диорамы мы все поехали на Невский пятачок и спустились к самой Неве. Видимо, недавно был отлив, и вода вынесла на отмель предметы войны. Ребята начали приносить и показывать мне ржавые патроны и гильзы, остатки противогазов и даже ручные гранаты. Я в шутку предложил им создать «Музей памяти о войне 3-го «Б» класса». Однако они восприняли предложение всерьез и натаскали в автобус целую гору железа. Я вдруг подумал: а почему бы и не быть такому музею в 330-й гимназии? Это ведь тоже способ сохранения памяти о войне. Конечно, солидный музей не должен опускаться до ржавых атрибутов войны, но на уровне школы музей с такими экспонатами не самый худший вариант. Правда, я все-таки посоветовал ребятам почистить будущие экспонаты, пусть они будут выглядеть по возможности так, как это было во время войны. Тогда за ржавое оружие боец строго наказывался. Да и сейчас в любой армии ржавчина на оружии – это предмет самого серьезного разбирательства и последующего строгого наказания.

19 сентября, вторник.

В этот день на Невский пятачок прибыл вице-премьер российского правительства и министр обороны Сергей Борисович Иванов. Как все это происходило, я узнал позднее из рассказов наших экскурсоводов. Олег Алексеевич Суходымцев, первоклассный историк, которого я называю ходячей энциклопедией, удостоился чести провести экскурсию для самого министра. Впрочем, может быть, сам министр удостоился чести выслушать рассказ Суходымцева? Я, например, слушаю Олега, всегда разинув рот, настолько интересны и необычны его рассказы. Неожиданно и мне была оказана честь стать заочным участником этого мероприятия. Газета «Ладога» опубликовала в двух номерах мою статью «Невский пятачок – взгляд с обеих сторон». Не знаю, довели ли ее до министра, но люди звонили мне и поздравляли с интересной оценкой тех событий и новыми данными, полученными из иностранных источников.

20 сентября, среда.

Сегодня был в гостях у Даниила Гранина на его даче в Комарово. Писатель интересовался моей работой на диораме, правда, огорчил меня, сказав, что я напрасно растрачиваю время на проведение экскурсий. По его словам, я должен сейчас сконцентрироваться на переводах немецкой военно-исторической литературы, которые у меня начали получаться. Но я хочу все-таки попытаться доказать ему, что работа экскурсовода для меня – это своего рода функция проповедника. Я пытаюсь доносить до экскурсантов видение войны не только как подвига, а также как трагедии для всех ее участников. Рассказываю, что простой немецкий солдат, несмотря на агрессию со стороны Германии, тоже являлся жертвой войны. Мне хочется таким образом пробудить вопрос о необходимости создания на кировской земле общероссийского военно-мемориального заповедника «Приладожье». Его составной частью могли бы быть не только музей-диорама «Прорыв блокады Ленинграда», но и Невский пятачок, а также сюда относились бы Синявинский мемориал и немецкое солдатское кладбище в Сологубовке. Рядом с немецким захоронением находится Парк мира и православная церковь Успения Божией Матери, в подвале которой расположен Зал памяти с именами всех немецких солдат, погибших на территории современной России. Все это символизировало бы трагедию Второй мировой войны, подобно Вердену, являющемуся символом войны 1914–1918 годов.

21 сентября, четверг.

Рассказывал посетителям, как несколько лет назад на диораму приехал немец, сидевший в окопах у Невы при прорыве блокады Ленинграда. По его словам, немецкие солдаты догадывались о предстоящем наступлении наших войск, слыша шум танковых двигателей и автомобильных моторов на противоположном берегу. Но им было непонятно, зачем русские всю неделю до начала наступления пилили лес. И лишь когда бывший немецкий солдат увидел в центре диорамы деревянно-ледовую переправу для наших танков, тогда ему стало все ясно. Оказывается, эта мысль занимала его долгие шестьдесят лет после войны. Чувствуется, что посетителям интересно слушать такие рассказы. Они прочно оседают в памяти и дополняют увиденное на полотне.

23 сентября, суббота.

Сегодня на диораму прибыла большая группа петербургских ветеранов войны. До этого они побывали в селении Лисино-Корпус Тосненского района. Некоторых я знаю, поскольку вместе с ветеранами 124-й Мгинско-Хинганской дивизии, освобождавшей в январе 1944 года эти бывшие царские охотничьи угодья от немецких оккупантов, встречался с ними в одну из памятных годовщин. С удовольствием рассказывал им историю создания диорамы, поделился новым эпизодом боев при прорыве блокады, который узнал из полученной из Голландии книги «От Ленинграда до Берлина. Голландские добровольцы на службе германских Ваффен-СС в 1941–1945 годах». Там описывается, как один из голландских солдат подбил 14 наших танков недалеко от Синявинских высот, после чего стал первым иностранным добровольцем, удостоенным высшей гитлеровской награды. До конца войны его везде показывали и восхваляли, писали его портреты… А после проигранной немцами войны он стал в Голландии одним из самых главных преступников. Долгие годы просидел в тюрьме за свой «синявинский подвиг», не мог найти достойную работу и в конце концов покончил жизнь самоубийством. Я рассказал это как факт, свидетельствующий о том, что в преступных войнах не бывает героев. И наоборот, в войнах в защиту своего Отечества героизм становится важной частью последующего военно-патриотического воспитания. Видимо, этот эпизод произвел на наших ветеранов впечатление, и они оставили проникновенную запись в книге посетителей.

26 сентября, вторник.

Сегодня последнее мое дежурство на диораме. Удивительно, но в этот день было совсем мало посетителей. Тем не менее выступал четыре раза, один из которых перед одиночным экскурсантом. Все равно получил удовольствие, тем более что этот человек оказался так же, как и я, бывшим офицером. Он имеет в Кировском районе дачу, в лесу часто находит атрибуты войны, но главное, что он интересуется хроникой боев в этом районе. Может быть, поэтому я с особой радостью подписал ему свою книжку «По обе стороны блокадного кольца». Кстати, оказалось, что всего лишь за два месяца с небольшим на диораме были проданы 120 экземпляров этой книги. Когда заканчивалось последнее мое дежурство, то на прилавке оставалась лишь одна книжка.

Вот и завершилась моя работа на диораме «Прорыв блокады Ленинграда». В октябре мое место займут постоянные сотрудники, вышедшие из отпуска. Им я оставил свою новую брошюру про Невский пятачок. Планирую к зиме подготовить новый материал с рассказом о прорыве блокады Ленинграда, где будет анализ действий наших войск и противника. Хочется, чтобы получилась более полная картина боев. Тогда станет понятнее, какого сильного противника удалось одолеть после 16 месяцев кровопролитных боев в Приладожье.

Живые свидетели прорыва блокады

Во время экскурсий на диораму «Прорыв блокады Ленинграда» я рассказываю не только о танках, поднятых из Невы и являющихся по праву гордостью дирекции музея-заповедника. Есть и другие безмолвные очевидцы военных событий. Они из живого мира. Я рассказываю экскурсантам историю, связанную с деревьями, которые оказались в эпицентре боев по прорыву блокады Ленинграда и чудом пережили войну. На диораме их раньше было четыре, два не дожили до наших дней. Одно из оставшихся деревьев все еще борется с незаживающей раной у основания ствола. В январе 1943 года в него попал осколок крупнокалиберного снаряда. Так оно сегодня и стоит, являясь немым свидетелем боев за освобождение Ленинграда. Рассказ об этом производит разное впечатление на русских и немцев. Наша аудитория овеяна подвигом народа и потому в первую очередь обращает внимание на танки. Немцы, как правило, после завершения рассказа подходят к дереву, фотографируют его, задают дополнительные вопросы.

Однажды кто-то из немецких ребят даже спросил, а не следует ли оградить это памятное место, может быть, даже закрыть зияющую рану дерева металлическим листом, чтобы предотвратить дальнейшее разрушение, и сделать табличку с разъяснением на двух языках об этом дереве как о живом свидетеле боев.

Такого рода вопросы, откровенно говоря, радуют. Надеюсь, что это действительно произойдет. Тогда картина ужаса боев на кировской земле Ленинградской области станет еще более наглядной. Сегодня особенно важно для понимания, что дерево является символом жертвы войны. Танк – это символ подвига бойцов, сражавшихся за Ленинград, а дерево в данном случае отражает страдания и горечь потерь во время этих боев. Тем самым создается более полный образ событий 70-летней давности.

Памятные камни Спиндлера

Ушел из жизни еще один ветеран войны. Их становится все меньше и меньше, потому что они вступили в критическую возрастную стадию жизни.

Владимиру Михайловичу Спиндлеру несказанно повезло: он пережил многих из своих однополчан. Величайшим его счастьем было то, что он, начальник разведки пехотного полка, воевавший на Ленинградском фронте, вообще уцелел. В пехоте это было крайней редкостью. Как Спиндлер однажды признался, возлагая цветы на Синявинских высотах к памятному знаку своим однополчанам, он всякий раз при этом благодарит судьбу за долгие годы жизни. Но одновременно испытывает чувство вины перед сослуживцами, лежащими в синявинской земле, за то, что он уберегся от гибели, а они – нет.

Теперь не стало и его самого. Никогда уже не будет поездок по местам боев, совместных акций примирения с теми, против кого он дрался в Приладожье: на Невском пятачке, Синявинских высотах, у Рабочих поселков № 5 и 6.

В центре «Примирение», членом которого он являлся в течение десяти лет, всегда будут помнить совместную поездку под Мгу в Тортолово к памятнику матросам 73-й десантной бригады, и страстную речь Владимира Михайловича в защиту этого монумента от разрушения. Мы не раз бывали с ним и в Вороново на берегу реки Назия у другого памятного знака, где однажды Владимир Михайлович произнес настолько проникновенные слова, что многие из присутствовавших не смогли сдержать слез. А его автобусные поездки во славу 124-й Мгинско-Хинганской дивизии, которые он устраивал как для своих сослуживцев, так и для молодежи, передавая ей таким образом эстафету поколений! Это тоже не забудется. Вместе со Спиндлером мы побывали и в Новолисино под Тосно. Его славная дивизия освобождала этот район от немцев в конце января 1944 года.

В его рассказах очень редко слышалось «я». Он всегда говорил о других, а если и вспоминал себя, то чаще всего применительно к смешным эпизодам. Скромность была его отличительной чертой. Но далеко не всегда она служила синонимом слова «стеснительность». Спиндлер умел отстаивать правду, боролся за нее, не считаясь со здоровьем. Если было нужно, открывал двери самых высоких кабинетов. Не для себя, а ради сохранения памяти о войне, чтобы не забывались трагические и героические страницы боев за Ленинград.

Владимир Михайлович одним из первых протянул руку бывшим немецким солдатам, приехавшим с акцией примирения в Санкт-Петербург в середине 1990-х годов. И то, как он сделал это, заслуживает отдельной оценки. У него не было величественности или превосходства в отношениях между победителями и побежденными. Как он не раз говорил, этого и не требовалось, ведь встречались солдаты, которые по разные стороны фронта вели одну и ту же окопную жизнь, страдали от лишений, голода, холода и сырости Синявинских болот. Немецкие ветераны это сразу же оценили по достоинству и всякий раз, приезжая в Ленинград, интересовались здоровьем «маленького русского ветерана».

К сожалению, теперь Владимир Михайлович Спиндлер присоединился к ушедшему поколению. Но забыть этого человека будет невозможно. После себя он оставил два памятных камня: на Синявинских высотах и у немецкого кладбища в Сологубовке. На обоих выбита одинаковая надпись: «Здесь будет сооружен памятник солдатам Ленинградского и Волховского фронтов».

Памятный камень Спиндлера в Сологубовке

«Воспоминания о войне» Николая Никулина

Книг с таким или подобным названием написано множество. Многие войны прогремели с давних времен, ведутся они и по сей день. И у каждого очевидца – свои воспоминания о его личной войне.

В этом Николай Никулин, бывший сержант Волховского фронта, не одинок. Он тоже рассказал о своей войне. Но то, как он это сделал, заставляет после прочтения его воспоминаний задуматься, ощутив особый взгляд неординарного человека на эпизоды, случающиеся в каждой войне. Более полувека Николай Николаевич проработал в Эрмитаже хранителем нидерландской и немецкой живописи. Он автор свыше 200 книг и статей, заведовал кафедрой зарубежного искусства в Институте имени Репина, являлся профессором и членом-корреспондентом Академии художеств.

Когда закончилась Вторая мировая война, чудом оставшийся в живых сержант Никулин (за четыре года ему довелось побывать связистом, снайпером, санинструктором, артиллеристом, разведчиком и простым пехотинцем) попал в новые для себя условия. Предстояло приспосабливаться к мирной жизни, устраивать собственный быт. О войне вспоминать не хотелось, мысли о ней были неприятны. Учеба и непрерывная работа помогли на время уйти от тяжких военных переживаний. Но постепенно годы смягчили пережитое, и война вернулась воспоминаниями. Они нахлынули на него поздней ненастной осенью 1975 года, когда он проводил отпуск в одиночестве в Прибалтике на берегу моря. За неделю родилась рукопись книги, которую Никулин оценивает как «спонтанное, хаотическое изложение обуревавших меня мыслей». Для него она стала «попыткой освободиться от прошлого, чтобы выскрести из закоулков памяти глубоко осевшую там мерзость, муть и свинство». Описания боев и подвигов в ней сведены к минимуму. Это восприятие войны тех, кто расплачивается за все, гибнет под пулями; кто, в отличие от генералов, победоносных мемуаров не пишет.

Никулин, ставший после войны искусствоведом, образно дает описание первого этапа войны между Советским Союзом и Германией: «В начале войны немецкие армии вошли на нашу территорию как раскаленный нож в масло. Чтобы затормозить их движение, не нашлось другого средства, как залить кровью лезвие этого ножа. Постепенно он начал ржаветь и тупеть и двигался все медленнее. А кровь лилась и лилась. Так сгорело ленинградское ополчение. Двести тысяч лучших, цвет города. Но вот нож остановился. Был он, однако, еще прочен, назад его подвинуть почти не удавалось. И весь 1942 год лилась и лилась кровь, все же помаленьку подтачивая это страшное лезвие. Так ковалась наша будущая победа».

Почему же русские люди веками в массовом порядке идут на смерть? «Потому что НАДО», – отвечает Никулин. Над этим феноменом, присущем русскому солдату, с древних времен задумывался еще летописец «Истории Фридриха» Франц Куглер, описывая битву пруссаков с русскими под Цорндорфом в 1758 году: «И хотя первые шеренги русских уже были уничтожены, на их место решительно вставали следующие. Их также сметали, но за счет подхода других сил ряды их смыкались. Они создавали неприступный вал для противника, который мог быть преодолен не иначе как после уничтожения всех оставшихся русских солдат». Принцип «всех не перебьешь» оставался незыблемым и в Великую Отечественную войну.

Но страх перед смертью нередко все же брал верх, и, по свидетельству Никулина, «находились ловкачи, стремившиеся устроиться на тепленькие местечки: при кухне, тыловым писарем, кладовщиком, ординарцем начальника. Многие сдавались в плен, были самострелы, которые ранили себя с целью избежать боя и возможной смерти. Стрелялись через буханку хлеба, чтобы копоть от близкого выстрела не изобличала членовредительства. Стрелялись через мертвецов, чтобы ввести в заблуждение врачей. Стреляли друг другу в руки и ноги, предварительно сговорившись».

Во время войны сержант Никулин вел личный дневник, где описывал окопную жизнь. Читая его записи, ощущаешь весь ужас обстановки, в которой оказались солдаты: «Хочется пить и болит живот: ночью два раза пробирался за водой к недалекой воронке. С наслаждением пил густую, коричневую, как кофе, пахнущую толом и еще чем-то воду. Когда же утром решил напиться, увидел черную скрюченную руку, торчащую из воронки».

Есть в книге и трагикомические эпизоды. Иначе и быть не могло, ведь война – это продолжение повседневной жизни, только в особых условиях. В ней бывает все. Николай Николаевич с юмором рассказывает о том, как совершенно случайно захватил в плен немецкого солдата, который испугался при этом не меньше его. Но реакция у советского бойца оказалась лучше. К тому же немцу мешал термос с едой за его плечами. «После того как я доставил пленного, мы разлили по котелкам вкуснейший немецкий гороховый суп с салом, – рассказывает Никулин, – поделили галеты и принялись за еду. Какое блаженство!.. Я все же настоял, чтобы моему бедному приятелю, жалкому и вшивому, дали полный котелок горячего супа, и это самое приятное, что осталось в моей памяти от всего трагикомического эпизода».

Солдат из окопа подчас лучше, чем кто-либо находящийся при штабе, видит и оценивает своих командиров. И здесь наблюдательность Никулина вызывает уважение: «Мой командир пехотного полка, как поговаривали, выдвинулся на свою должность из начальника банно-прачечного отряда. Он оказался очень способным гнать свой полк вперед без рассуждений. Гробил его множество раз, а в промежутках пил водку и плясал цыганочку. Командир же немецкого полка, противостоявшего нам под Вороново, командовал еще в 1914–1918 годах батальоном, был профессионалом, знал все тонкости военного дела и, конечно, умел беречь своих людей».

Вывод отсюда напрашивается сам собой, и автор «Воспоминаний о войне» делает его жестко, безжалостно, но удивительно точно: «Война всегда была подлостью, а армия, инструмент убийства, – орудием зла. Нет и не было войн справедливых, все они, как бы их ни оправдывали, – античеловечны».

Наверное, некоторым ветеранам оценки из «Воспоминаний о войне» покажутся чрезмерно резкими, но их автор заслужил на это право своими ранениями, физическими лишениями и психологическими потрясениями. «Те, кто на передовой, – по словам Никулина, – не жильцы. Они обречены. Спасение им – лишь ранение. Те, кто в тылу, останутся живы, вернутся домой и со временем составят основу организаций ветеранов. Они представят войну, о которой сами мало что знают, в романтическом ореоле. И то, что война – это ужас, смерть, голод, подлость, подлость и подлость, отойдет на второй план».

О чем мечтали на войне фронтовики? По мнению Никулина, о ранении как об отпуске. «Ранение – только не тяжелое, не в живот и не в голову, что равносильно смерти, – это очень хорошо. Вот если бы оторвало кисть левой руки или стопу!» Для солдат-фронтовиков – это не только возможность на время перейти в мирную жизнь, но, если повезет, то и поехать в отпуск, чтобы повидаться с родными. А некоторым везло еще больше, и они по инвалидности вообще заканчивали войну для себя.

После войны Николай Николаевич не раз бывал на местах боев под Ленинградом. С болью наблюдал, как запахивались кладбища его однополчан, пытался бороться с этим. Мучился мыслью: «Почему же такой глупой и бездарной была организация наших атак? В лоб на пулеметы». Ему не давало покоя равнодушие к памяти отцов у нынешнего поколения. Вывод, к которому он пришел, заслуживает того, чтобы к нему прислушались: «Это результат общего озверения нации. Политические аресты многих лет, лагеря, коллективизация, голод уничтожили не только миллионы людей, но и убили веру в добро, справедливость и милосердие».

По словам Никулина, трескучая фраза «Никто не забыт, ничто не забыто» выглядит издевательством. А официальные памятники и мемориалы созданы совсем не для памяти погибших, а для увековечения наших лозунгов: «Мы самые лучшие!», «Мы непобедимы!». Каменные, а чаще бетонные флаги, стандартные матери-родины, застывшие в картинной скорби, в которую не веришь, – это овеществленная в бетоне концепция непобедимости нашего строя.

Свою любимую фотографию, висевшую у него в комнате дома и увеличенную до размеров картины, он называл «Поколение уходит в вечность».

Не знаю, чем уж я заслужил благосклонность Николая Николаевича, но мы не только регулярно перезванивались, но и периодически встречались. Я с радостью отзывался на его приглашения посидеть у него дома и отведать в очередной раз кофе, сваренный его очаровательной супругой Ириной Сергеевной. Забегал к нему всегда с новыми идеями и рукописями статей по теме примирения. Помню, как был окрылен, когда получил от Никулина похвалу за переведенную мною книгу Хассо Стахова «Трагедия на Неве». Мне был очень важен взгляд ленинградца-фронтовика на эту немецкую книгу, тем более что написана она была таким же окопным солдатом, находившимся, правда, с другой стороны фронта.

Позже я понял, что своими «Воспоминаниями о войне» он прощался с нами, оставив наказ делать все возможное для предотвращения новых вооруженных конфликтов. Как он признавался, «это попытка ответить самому себе на вопросы, которые неотвязно мучают меня и не дают покоя, хотя война давно уже кончилась, да, по сути, кончается и моя жизнь, у истоков которой была эта война». Он имел полное право так говорить, отдав войне четыре лучших года своей юности. Мало кто из мальчишек 1923 года рождения уцелел. Николаю Никулину несказанно повезло. По его словам, у него был ангел-хранитель. Однако, даже несмотря на это, девять месяцев из своих четырех военных лет он провел в медсанбатах и госпиталях после нескольких ранений и контузий.

Иногда я чувствую, как мне его не хватает. Так чаще всего и бывает, когда находишься рядом с мудрым человеком, привыкаешь к этому, и кажется, что так всегда и будет. Потерю ощущаешь лишь после того, как навечно с ним расстаешься. Он умер по странному стечению обстоятельств в марте 2009 года, как раз в мой день рождения. Теперь эта дата стала для меня двойной.

Но со мною останутся два его фотоснимка, помещенные в «Воспоминаниях о войне». Он был действительно красивым человеком. На панихиде в храме, что находится в Институте имени Репина, где преподавал долгие годы профессор Никулин, собралось очень много народа: молодежь из числа студентов, люди среднего возраста и коллеги-искусствоведы. А вот ветераны были в основном представлены фотографиями в траурных рамках на институтском стенде под названием «Участники Великой Отечественной войны». Теперь там появился и снимок Николая Николаевича Никулина – благороднейшего человека, ушедшего в вечность к своему боевому поколению.

Крест примирения

Для ветеранов 124-й стрелковой дивизии 21 января – особая дата. В этот день в 1944 году ее бойцами была освобождена Мга, за что дивизия и получила наименование Мгинской. По сложившейся традиции администрация Санкт-Петербурга выделяет ветеранам дивизии автобус, на котором они отправляются в поездку по местам боев и воинских захоронений, возлагают венки, вспоминают погибших товарищей.

В 2004 году поездка получилась необычной. Практически она превратилась в своеобразный маршрут памяти и примирения над солдатскими могилами, хотя вначале предусматривалось возложение венков только к советским обелискам на Невском пятачке и Синявинских высотах. Неожиданно в автобусе возник спор об открытом в сентябре 2000 года немецком солдатском кладбище у деревни Сологубовка под Мгой. Некоторые участники поездки были настроены решительно враждебно по отношению к нему. Накалившаяся атмосфера несколько разрядилась на Синявинском мемориале, когда у обелиска погибшим советским воинам мы увидели припорошенный снегом одинокий венок. Когда его очистили, обнаружилась лента с надписью на немецком языке. Венок возложил генеральный консул Германии в Санкт-Петербурге еще в ноябре в национальный германский день траура. Поездка на Синявинский мемориал сотрудников немецкого Генконсульства в этот день стала уже традицией: таким образом, свыше десяти лет они чтят память своих противников по прошлой войне. Второй венок они каждый год кладут к центральному кресту на своем воинском захоронении в Сологубовке.

Узнав об этом, мало кто уже возражал против предложения посмотреть, как же немцы ухаживают за могилами соотечественников. Ехать пришлось недолго. Уже издали, из деревни Сологубовка, на вершине холма можно было различить здание православной церкви, расположенной рядом с немецким захоронением.

Автобус остановился на площадке перед входом на кладбище, откуда открылась панорама этого сооружения. Несмотря на внушительные размеры (пять гектаров), выглядело оно достаточно просто и скромно. В центре выделялся большой черный крест. Такие же кресты, только значительно меньшего размера, группами по три в ряд были вкопаны на всем пространстве кладбища. Под ними находятся останки немецких солдат. Каждый из них увековечен на больших плитах в алфавитном порядке. Воинских званий здесь нет. Перед смертью все равны.

То, что каждый из погибших немцев был поименно назван, заставило многих ветеранов Мгинской дивизии задуматься и провести параллель с увековечением памяти наших солдат. Постепенно споры стали смолкать, хотя самые рьяные противники все еще настаивали на своем, протестуя против подобного немецкого присутствия на ленинградской земле. И вдруг случилось то, что навсегда останется загадкой. На помощь, подобно высшему разуму, пришла природа. Внезапно один из ветеранов воскликнул: «Смотрите!» В центре кладбища поднималась стена густого тумана. В лучах январского солнца черный крест неожиданно стал менять свою окраску. Он начал как бы светиться изнутри и вдруг вспыхнул золотом. Некоторые из ветеранов стали креститься. Послышалось: «Это знак свыше. С нами говорят души погибших немцев, призывая простить их за все прегрешения».

Заместитель председателя совета ветеранов 124-й Мгинской дивизии Владимир Михайлович Спиндлер предложил: «Надо откликнуться. Давайте прикрепим нашу ленту к памятнику Скорбящей матери у входа на кладбище. Она оплакивает всех солдат Второй мировой войны. Мы таким образом почтим память и наших однополчан, погибших и пропавших без вести при освобождении этой Сологубовки».

Когда мы покидали немецкое кладбище, туман все еще нависал над немецкими могилами. Все так же золотился крест. У подножия немецкого памятника лежали цветы российских ветеранов войны. Фигуру Скорбящей матери опоясывала красная лента с надписью «Однополчанам, павшим в боях за Ленинград». Было чувство, что не удивительное природное явление, а высшая благодать снизошла на сологубовскую землю и прекратила споры о немецком кладбище.

«Ромовые бабы» голодного Ленинграда

Когда в 2005 году я переводил книгу Хассо Стахова «Трагедия на Неве», то обратил внимание на следующую фразу: «Лишь сегодня стали доступными фотографии из советских архивов, показывающие нам производство пирожных и конфет на ленинградских кондитерских фабриках для партийной элиты в Смольном. Датированы они декабрем 1941 года, когда ежедневно от голода уже умирали сотни людей».

Признаюсь честно, не поверил я тогда немецкому писателю. Но в силу своей военной профессии, как бывший офицер информационно-аналитических служб, заинтересовался источником, которым воспользовался Стахов. Им оказалась немецкая книга «Blockade Leningrad 1941–1944», где и помещены эти фотографии. Авторы ссылались на то, что найденные ими снимки принадлежат Центральному государственному архиву кинематографии и фотодокументов в Санкт-Петербурге.

Раздобыв немецкую книгу, я посетил архив, где и показал помещенные в ней фотографии. Рядом положил на стол недавно изданный фотоальбом «Ленинград в годы Великой Отечественной войны» с пояснительным текстом доктора исторических наук Валентина Ковальчука. В нем на странице 78 была представлена как раз одна из немецких фотографий.

Подпись в отечественном фотоальбоме гласила: «12.12.1941 года 2-я кондитерская фабрика. Начальник цеха А. Н. Павлов, мастер-кондитер С. А. Краснобаев и подручная Е. Ф. Захарова за осмотром готовых батонов».

Ковальчук был твердо уверен, что речь шла исключительно о блокадном хлебе.

Немецкий вариант подписи был аналогичным за исключением последних слов. Они звучали там, как «осмотр готовой продукции». То есть смысл у этой фразы был более широким.

С нетерпением ждал я, когда принесут оригинал фотографии, чтобы выяснить, были ли это кусочки блокадного хлеба или какие-то другие изделия, больше всего по виду похожие на плитки шоколада или пряники?

Когда работники архива положили данный снимок на стол, то стало ясно, что речь шла о кондитерских изделиях, которые на недостаточно качественных копиях действительно могли восприниматься как дольки блокадного хлеба. Выяснилось, что снимок сделан был 12 декабря 1941 года журналистом Александром Михайловым, известным фотокорреспондентом ТАСС, который фотографировал по официальному заказу, что немаловажно для дальнейшего понимания ситуации. В 2014 году эта фотография была выложена в Интернете и вызвала широкий отклик. Один из исследователей увеличил ее и пришел к выводу, что это пряники по типу тульских, которые изготавливались на этой фабрике. Я с этим согласился.

Не исключено, что Михайлов действительно получил официальный заказ с целью успокоить советских людей, проживающих на Большой земле. Нужно было показать советскому народу, что в Ленинграде положение не такое уж бедственное. Поэтому взята была в качестве объекта одна из кондитерских фабрик, которая, как выяснилось, действительно продолжала в голодном городе изготавливать сладкую продукцию для избранных, по так называемому литерному пайку. Им пользовались члены-корреспонденты Академии наук, известные писатели, например Всеволод Вишневский, военные и партийные деятели высокого ранга, ответственные работники Смольного. Как оказалось, их было не так уж и мало, скорее всего, несколько десятков тысяч человек, если учесть, что на выработку литерной продукции работал по меньшей мере целый цех кондитерской фабрики. Два миллиона голодных ленинградцев о подобной сладкой продукции ничего не знали, а если и догадывались, то молчали из-за страха репрессий.

Что было написано под фотографией сразу же после ее изготовления, неизвестно. Архивная карточка на фотоснимок составлена была 3 октября 1974 года, и именно тогда была сделана запись об осмотре «готовых батонов». Видимо, составитель карточки из-за контрастности снимка не разглядел характера продукции, а обратил внимание исключительно на изможденные лица ее производителей. А может быть, и не захотел этого видеть. Символично, что фотокарточка получила подобную подпись именно в 1970-е годы. В это время на волне культа личности Брежнева и руководства КПСС повсеместно пропагандировалась мысль, что голод блокады охватил всех без исключения, ну и конечно, партийный аппарат, как «неотъемлемую часть народа». Тогда активно внедрялся лозунг «Народ и партия едины». Ни у кого даже и мыслей не должно быть о том, что на кондитерской фабрике в блокадную зиму 1941 года бесперебойно продолжалось изготовление сладкой продукции.

В этом же архиве мне удалось обнаружить еще два интересных снимка.

Под первым из них, где крупным планом изображен человек на фоне разложенных по всему столу пирожных, имеется такая подпись:

«Лучший сменный мастер «энской» кондитерской фабрики» В. А. Абакумов. Коллектив под его руководством регулярно перевыполняет норму. На снимке: товарищ Абакумов проверяет качество выпечки «венских пирожных». 12.12.1941 г. Фото: А. Михайлов. ТАСС».

Другая фотография изображает процесс производства пирожных. Подпись гласит: «12.12.1941 года. Изготовление «ромовых баб» на 2-й кондитерской фабрике. А. Михайлов. ТАСС».

Как видно из этих подписей, здесь не делалось никакой тайны о характере продукции. Здесь даже назван номер этой «энской» кондитерской фабрики.

В 2012 году издательство «Новое литературное обозрение» в Москве выпустило двухтомный «Дневник» Любови Шапориной. В годы войны она, известный театральный критик, находилась в блокадном Ленинграде. В ее записи за 10 декабря 1941 года я обнаружил еще одно упоминание о «ромовых бабах». Вот что дословно было написано о посещении Шапориной Александринского театра: «В буфете продавались ромовые бабы по карточкам. За три бабы вырезали 200 гр. кондитерских изделий».