Помоги проекту - поделись книгой:
– Не твое дело, скобарь! Мой палец – что хочу, то и делаю!
Это было оскорбление. Колькин папа, дядя Ваня, был родом с Псковщины. Поэтому Кольку мальчишки частенько дразнили: «Скобарь скобской, набит треской. Треска трещит, скобарь пищит».
Колька сжал кулаки, пошел на Райку:
– Сейчас я врежу тебе – будешь знать!
– Ой, испугал! Только тронь, попробуй! – храбрилась Райка. – Вот папе скажу, а у него наган!
Это правда. Теперь нет войны, у Райки появилась защита. Ее папы с наганом мы тогда боялись.
– Ну, погоди! – грозно прошипел Колька и пошел домой.
Я и Райка тоже пошли домой.
В комнате папа брился перед зеркалом опасной бритвой. Он держал бритву тремя пальцами, как щепотку соли. При этом мизинец стоял вертикально, словно часовой на посту. Обычно я любил смотреть, как папа бреется, ловко снимает мыльную пену со щек, а щетина трещит под бритвой. Но в этот раз я сердито бросил шапку на кровать. Не снимая пальто, лег спиной на сундук, руки заложил под голову.
Папа видел, что я не в духе. Но спокойно закончил бриться, умылся под рукомойником, убрал бритву и помазок. Потом присел на край сундука и сказал:
– Ну, выкладывай, какие кошки тебя грызут? Кто тебе насолил?
От неожиданности я сел на сундуке и выпалил:
– А чего она задирается?!
– Кто задирается?
– Да Райка эта! Меня дурнем назвала и пальцем у виска покрутила, а Кольку скобарем обозвала!
– Может, сначала вы обидели девочку?
– Что ты, папа! Я просто спросил, трудно ли на войне было ее папе. А она закричала: «Не положено! Рассказывать не положено!» – и давай обзываться.
Папа помолчал немного. Обнял меня за плечи, вздохнул и сказал:
– Нервная девочка. Не любит расспросов. Ее папа и мама тоже не любят расспросов, потому и не общаются с людьми. Видимо, на то есть причина. И дочку учат поменьше общаться. Вот и становится она диковатой и нервной. Ее скорее пожалеть надо, посочувствовать. Ведь ей так одиноко без друзей и подруг!
– А я знаю причину, – похвастал я, почесав затылок.
Папа удивленно уставился на меня:
– Чего-чего ты знаешь? Откуда?! Уж не бабка ли Фима тебе нагадала?
– И совсем не бабушка, а Колька мне рассказал. Еще летом он слышал, как дядя Ваня шептал тете Нюре: «Кажется, с его братом что-то случилось. Вот он и боится расспросов».
– Мало ли что кому кажется. А точно никто не знает. И знать нам незачем.
Папа помолчал полминутки, потом тихо спросил:
– Вы с Колей кому-нибудь говорили об этом?
– А кому говорить-то? Кто ерунду будет слушать? Было бы что-то важное, интересное!
– И правильно, – одобрил папа. – Пословица есть: «Молчание – золото, разговор – серебро». Лучше держать язык за зубами.
Он встал, потянулся, разминая косточки, и шутливо погрозил мне пальцем:
– А подслушивать нехорошо, так и скажи своему Кольке.
Я хотел возразить, но он быстро ушел на кухню.
При первом удобном случае я побежал к дому Эрика. На сердце было тревожно. «Как-то он встретит меня? – думал я. – Что с его папой? Есть ли письма от него? Сидит ли щенок в новой будке?» Дом Эрика я сразу нашел. Но что это? Окна были закрыты ставнями и заколочены досками крест-накрест. На дверях висел огромный замок. Под навесом стояла пустая будка. Мимо дома шла женщина с ведром.
– Тетенька, не знаете, куда переехали Эрик и его бабушка Акка? – спросил я.
– Не знаю, милок, не знаю. Они как-то быстро и тихо уехали.
Может быть, в соседних домах что-нибудь знают?
Я пошел к дому справа – там до хрипоты залаяла собака. Страшно даже к забору подойти. Пошел к дому слева. Там было совсем тихо. С дороги к калитке в заборе и от калитки к дому не было тропинки, не было следов. Похоже, что зимой там никто не жил, а только летом жили. Мне стало не по себе. Страх засосал под ложечкой. «Может быть, здесь виноват тот самый непонятный мне грех, которого так боялись мой папа и мама Эрика? И от которого мне велели держаться подальше?» – подумал я и торопливо зашагал домой. Папе и маме не доложил. Рассказал только бабушке.
– Свят, свят, свят! – перекрестилась бабушка. – Спаси, Господи, и помилуй их души! Отведи от них лихо!
Так и осталось для меня загадкой, что же случилось с семьей Эрика. Я поскучнел, стал задумываться. Видимо, повзрослел немножко.
В апреле к нам приехала моя крестная – папина сестра Полина Федоровна. Еще зимой я случайно услышал, как папа сказал моей маме: «Полька-то рехнулась! Меня не послушалась. Сама полезла в это пекло!» Какое такое пекло имел он в виду? И кто такая Полька? Я тогда не понял. Но очень удивился, что кто-то может не послушаться моего папу. И вот теперь она, непослушная, приехала к нам. В военной гимнастерке и в юбке защитного цвета, с широким хрустящим ремнем на поясе. Молодая, красивая и веселая моя крестная! Мы с Тоней облепили ее и не хотели из рук выпускать. Она принесла нам праздник весны, праздник мира и радости. Она единственная из моих близких родственников, кто был на финской войне. Медсестрой была. Раненым помогала. Как говорится, понюхала пороху.
Она подарила мне настоящую буденовку (шлем со звездой), детскую саблю и пистолет с коробкой пистонов. А Тоне – новую куклу с «закрывалишными», как называла сестренка, глазами. Еще привезла нам конфеты, мармелад и мандарины. Ну как же нам не любить ее?!
После той войны крестная стала работать в поселке Кикерино в детском саду (тогда он назывался «Очаг»). Она рассказывала папе и маме, как хорошо и полезно для развития ребенка посещать такой очаг. Но мама ответила:
– Нам это не надо. У нас бабушка пока еще в силах присматривать за детьми.
Сразу после обеда крестная стала учить нас плясать русского с бодрым припевом: «Мы в лесу дрова рубили, рукавицы позабыли, топор, рукавицы, рукавицы и топор». Потом – барыню, под припев «Во поле береза стояла». Потом – лезгинку, под припев «Ойся да ойся, ты меня не бойся. Я тебя не трону, ты не беспокойся». Тоня схватывала все на лету, быстрые ножки ее так и выделывали кренделя. А я был неуклюжим в танцах, ноги не слушались.
Крестная поковырялась в черной тарелке репродуктора, чтото там поправила – и радио заговорило! Мы не отпускали ее от себя, не давали даже поговорить со взрослыми. Только когда нас уложили спать, они наговорились вволю на кухне. Ночью я встал в туалет и услышал, как крестная сказала папе: «Все это была репетиция. Настоящая схватка еще впереди. И, может быть, скоро». – «Я тоже так думаю», – ответил папа. Я не знал, что такое репетиция, и не придал значения их словам.
Крестная спала на полу. Мы с сестрой, как только проснулись, сразу перебрались к ней под одеяло. По радио стали слушать рассказ о том, как собака помогала пожарным спасать людей. Она бросилась в горящий дом, нашла годовалую девочку и вынесла ее, держа зубами за платье. Потом снова бросилась в жаркое пекло и вынесла большую куклу. Вот какие бывают собаки! Мы с Тоней были в восторге. А после завтрака мы с крестной сели за стол и написали письмо в Радиокомитет о том, что мне и сестре понравилась храбрая, умная собака.
К вечеру я, Тоня и мама пошли провожать крестную до самой станции. По дороге она еще научила нас очень красивой песне:
Счастье переполняло меня. Все тревоги зимних месяцев улетучились как дым.
Через месяц почтальон расспрашивал бабушку Фиму, не здесь ли живет Виктор Николаевич Васильев. И бабушка никак не могла взять в толк, что это мне лично пришло письмо из Радиокомитета! Меня и Тоню благодарили за наше письмо и за то, что мы любим рассказы и сказки. Я гордился, хвастался мальчишкам на улице!
После разговора с папой я стал лучше относиться к соседке. Стал называть ее Раей. Однажды я даже встал на ее сторону, когда она о чем-то поспорила с Люсей. В ответ Рая наградила меня благодарным взглядом. Колька тоже перестал к ней придираться.
Как-то в мае я сидел на бревне за дорогой и мастерил рогатку. Ко мне подошла Рая с тонкой книжечкой для детей.
– Витя, – обратилась она ко мне, – ты умеешь читать. Прочитай мне, пожалуйста, эту книжечку. Я запомню и расскажу маме, как будто я прочитала. Она давно ждет, что я сама научусь читать, как ты. А у меня не получается.
В книжке был коротенький рассказ про мальчика с вредной привычкой лизать предметы из металла. Однажды в морозный день он лизнул дверную скобу на крыльце и приморозил язык. Ревел он страшно. Пришлось дворнику поливать из горячего чайника на скобу, чтобы оттаял язык. Книжечку я прочитал, Рая была довольна.
В тот же день она вывела свой самокат и сказала мне:
– Катайся сколько хочешь. И Коле можно кататься.
ГЛАВА 2.
ЕСЛИ ЗАВТРА ВОЙНА
ЗАПОМИНАЙ, СЫНОК!
Две новые песни особенно часто пели летом 1940 года. Это«Катюша» и «Если завтра война». Девчонки любили петь ласковую «Катюшу», а мы, мальчишки, – военную песню. Под нее хорошо было маршировать босиком по пыльной дороге и орать во весь голос, распугивая воображаемых врагов.
Как-то я предложил папе:
– Давай вместе споем? Громко-громко!
Папа посмотрел внимательно, посадил меня на одно колено, как маленького, и тихо сказал:
– Я не люблю крикливых песен о войне. Там люди убивают друг друга. Война – страшное зло, много страданий и горя.
– Это врагам будет плохо, – возразил я. – Что же, мне бояться их надо?
– Ну, нет! Бояться не надо. Просто живи и радуйся мирным дням. И старайся запомнить все хорошее, что видишь вокруг.
Я слез с папиной коленки и пошел на улицу. Не поверил ему тогда. Ведь крестная веселая и довольная приехала к нам с финской войны. Значит, хорошо врага побеждать! А радоваться мирной жизни я умею, в этом я с папой согласен. Тем более что вокруг было так много интересного!
Мама пошла к Красновым за длинными спицами для вязания больших оренбургских платков. Взяла с собой и меня с Тоней. У Красновых была большая комната с двумя окнами, своя отдельная кухня с широкой плитой. Когда мы вошли, тетя Вера, Люсина мама, строчила на швейной машинке. Люся подметала веником пол, а ее сестренка Аня стояла на скамеечке у раковины и мыла посуду. Все были при деле.
– Вот, посмотрите, – сказала моя мама, – как надо помогать родителям.
– А мне бабушка не дает, – ответила Тоня.
Красновы бросили свои дела и подошли к нам.
– Ой, смотрите, кто пришел! – присела тетя Вера около Тони. – Тосики-курносики, задавать вопросики! Да как подросла-то, скоро брата догонишь! Вот, познакомься: это моя Анечка. Она на полгода младше тебя. Анечка, – обратилась она к младшей дочери, – покажи Тосе свои игрушки.
Аня смело взяла Тоню за руку, повела показывать свое богатство.
– Сейчас я чай разогрею, – сказала тетя Вера моей маме.
– Не суетись, не надо чаю. Давай сразу о делах, – ответила мама. – Расскажи, как ты стираешь и сушишь большие платки. И спицы прошу одолжить, если сможешь.
Обе мамы удалились в комнату, а мы с Люсей пошли на улицу. Возле сарая мы увидели трех девочек и одного мальчика нашего возраста. Они играли в прятки. Люся познакомила меня с ними: Зина, Нина, Полина и Боря. Мальчик был худощавый, выше меня, остроносый, рыжий, весь усыпан веснушками. Водить должна была шустрая, бойкая Зина. Она встала у березы, закрыла глаза ладошками, начала считать. Все побежали прятаться. Люся потянула меня за рукав к двум железным бочкам с водой. Через щель между бочками хорошо наблюдать за водящим, чтобы вовремя выскочить, добежать до березы и отстукаться. Я был как охотник в засаде. Нетерпение и азарт волновали меня. А когда нечаянно коснулся рукой Люсиного плеча под ситцевым платьем, меня словно током ударило. Я отдернул руку, сердце забилось чаще, и жар подступил к лицу. Но через несколько секунд рука сама потянулась к ее плечу. А Люся своей ладошкой охватила мое плечо. И так мы оказались лицом к лицу, держа друг друга за плечи. Мы часто дышали, и руки наши дрожали. Лица наши сближались. И вот Люся коснулась губами моей щеки, а я поцеловал ее щеку. (В губы мы не могли целоваться – носы нам мешали.) Дальше мы не знали, что делать, даже начали успокаиваться. Но вдруг раздался истошный, радостный Зинкин крик:
– А-а-а! Вот они!!! Тили-тили-тесто, жених и невеста! Тили-тили-тили, мы их уличили!
Радость ее была безгранична. Она приплясывала! Сбежались и другие участники игры, и все радостно вопили про жениха и невесту. Люся бросилась с кулаками на Зинку. Та – бежать, Люся – за ней. Я погнался за Борькой. Ноги у него длиннее – догнать его трудно. Он умудрялся оглядываться на бегу и дразниться! Это-то и помогло мне почти догнать Борьку. Но он успел вскочить на крыльцо и скрыться за дверью. Я подергал дверь – заперто. Спустился с крыльца, глянул на окна. В одном открылась форточка, а в ней – бесчисленные веснушки да озорные зеленоватые глаза. Казалось, что сами глаза кричали веселую дразнилку: «Тили-тили-тесто, жених и невеста! Тесто засохло, невеста оглохла!»
Мне уже расхотелось сердиться. Я улыбнулся, погрозил Борьке кулаком и пошел восвояси.
«Ничего, – думал я. – Узнаю тебя из тысячи».
Летом мама работала в доме отдыха через день, но зато в две смены. Приходила домой очень поздно. Бабушка не понимала, отчего так получается.
– Это потому, – объяснял папа бабушке, – что с июня 1940 года вся страна перешла на восьмичасовой рабочий день (вместо семичасового). Еще отменили шестидневку и ввели семидневную рабочую неделю с одним выходным – в воскресенье.
– Слава тебе, Господи! – крестилась бабушка. – Хушь неделю божью воротили. Ишь удумали было антихристы взамен понедельника – первый день шестидневки. Взамен вторника – второй день шестидневки. Выходной – шестой день шестидневки. А воскресенье Христово и вовсе убрали, – ворчала бабушка себе под нос.
Как-то в свой выходной мама сказала мне:
– Ты любишь путешествовать?
– Конечно, люблю. А куда? И с кем?
– Завтра пойдешь один ко мне в дом отдыха. Я тебе как-то показывала дорогу.
– Ура! – закричал я.
– Я тоже хочу! – захныкала Тоня.
Мама посмотрела на меня, усмехнулась:
– Как, сынок, возьмешь сестренку?
– Возьму, если реветь не будет.
– Сам сперва не зареви, – обиделась Тоня.
Я очень удивился:
– Ну-ка, ну-ка скажи: роза, рыба, радуга.
– Рроза, ррыба, ррадуга!!! – обрадовалась Тоня.
Поделиться книгой: