Рассказы конструктора

Это меня так обрадовало, что я решил сам полетать и проверить скорость.

На другой день я с Пионтковским полетел. Я просил его дать машине самую большую скорость, какую только можно. Самолёт набрал необходимую высоту. Наконец, Пионтковский мне крикнул:

— Ну, теперь следите!

Я взглянул на показатель скорости. Вижу, как стрелка прибора со ста восьмидесяти — ста девяносто переползает на двести, двести сорок, двести пятьдесят, двести семьдесят, двести девяносто, триста… Не спуская глаз, я смотрел на прибор и ждал, когда же стрелка остановится. А она шла всё дальше и дальше. Триста пятнадцать, триста двадцать, триста тридцать — и стрелка остановилась. Я вздохнул с облегчением и большой радостью. Моя машина показала скорость триста тридцать километров!

Только после того, как стрелка остановилась, я стал наблюдать, как ведут себя отдельные части самолёта при такой небывалой по тому времени скорости. Всё было в порядке — никакой вибрации, никаких подозрительных тресков и шумов. Только мощно и чётко ревел мотор. Я подумал: значит, мои расчёты и предположения вполне оправдались, моноплан показывает разительные преимущества по сравнению с бипланом. В это время Пионтковский повернулся ко мне, и я увидел его улыбающееся чудесное лицо.

Я готов был прямо в самолёте танцовать от радости.

Мы благополучно сели и с гордостью вышли на аэродромное поле, чувствуя себя чемпионами скорости.

Первые полёты машины произвели большое впечатление в кругах работников нашей авиации. И вот командование Военно-воздушных сил назначило демонстрацию этого самолёта.

В назначенный день с утра стояла плохая погода, моросил дождик, и, когда приехало начальство, мы долго совещались, стоит ли машину выпускать в полёт. Наконец, решили выпустить.

Пионтковский и пассажир сели в самолёт. Запустили мотор, Самолёт прекрасно оторвался от земли, набрал высоту сто пятьдесят — двести метров, зашёл над Петровским парком, развернулся и на полной скорости низко промчался над присутствующими.

Я был в страшном напряжении, хотя пока всё шло хорошо.

Вдруг, когда самолёт находился над концом аэродрома, от него оторвалась какая-то блестящая полоска. Самолёт, не уменьшая скорости, плавно пошёл на снижение и скрылся за деревьями. Отвалившаяся часть, крутясь в воздухе, медленно падала на землю.

Эта внезапная картина потрясла меня. Самолёт должен был сделать ещё два-три круга и сесть, а он вдруг скрылся за деревьями — и ни слуху, ни духу. Ко мне стали обращаться с вопросами, что случилось, но я не мог вымолвить ни слова, Стоял и ждал, что машина вот-вот вынырнет из-за деревьев, «Может быть, — думал я, — это шутка лётчика?» Но самолёта не было…

Тогда все бросились к машинам и по шоссе поехали в том направлении, где скрылся самолёт. По дороге нам сказали, что он приземлился где-то за Ваганьковским кладбищем, в районе товарной станции.

Я весь дрожал. Мне было мучительно тяжело, страшно за лётчика и пассажира. Но когда мы приехали на место аварии, вздохнул с облегчением: люди целы и машина цела.

На территории товарной станции, заваленной мусором и дровами, на совсем маленькой площадке стоял самолёт. Ни лётчика, ни пассажира уже не было — они уехали, а у машины дежурил милиционер.

Что же случилось?

Я подошёл к самолёту и увидел, что на правом крыле вырван элерон и размочаленная обшивка крыла повисла лохмотьями. Элерон оторвался в воздухе, и мы его с аэродрома видели как маленькую блестящую полоску, падающую на землю.

Не кончилось всё это страшной катастрофой только потому, что лётчик справился с машиной, почти потерявшей управление, и сумел блестяще, виртуозно посадить её на такую крохотную площадку.

Машину разобрали и перевезли на завод, где мы тщательно обследовали поломку. Тут я увидел, что авария произошла из-за ошибки, допущенной мною в конструировании. Машина эта по сравнению с предыдущими дала большой скачок вперёд по скорости. При такой скорости нужно было особенно внимательно сделать расчёт детали крепления элерона к крылу.

Для расследования аварии назначили комиссию. Со мной даже не поговорили, и я лишь потом познакомился с выводами комиссии. Там было сказано примерно так: «Запретить Яковлеву заниматься конструкторской работой и поставить в известность правительство, что Яковлев недостоин награждения орденом» (я к тому времени за свою работу был представлен к награждению). Я заслуживал наказания, но это было слишком жестоко и несправедливо.

Комиссия не дала оценки самолёту, не оценила его как шаг вперёд, как большое новшество в советской авиации.

Я чувствовал скрытое злорадство и удовлетворение некоторых людей. Они, как потом оказалось, не были заинтересованы в том, чтобы наша Родина имела хорошие самолёты и чтобы росли молодые советские конструкторы.

Не только на меня, но даже на тех, которые со мной работали, на конструкторов и рабочих, начали смотреть искоса, подозрительно.

Скоро нам предложили немедленно убираться с завода. Пришлось переселиться из цеха в деревянный сарай. Мы привели сарай в порядок и начали там работать. Но нас продолжали преследовать. Дело дошло до того, что однажды к нам пришёл комендант и заявил:

— Вот что: приказано вас вышвырнуть с территории завода и отобрать у всех ваших людей пропуска.

Я спросил:

— Куда же приказано вышвырнуть?

— А это нас не касается! Директор приказал, вот и всё. Вы уже сами ищите место для себя.

Но на другой день меня вызвали в правительство, куда я написал жалобу. Там подробно поговорили со мной, узнали, в чём дело, тут же по телефону позвонили в Главное управление авиационной промышленности и сказали:

— Что вы делаете! Молодой конструктор много работает, выпустил ряд самолётов. Да, он допустил ошибку, получилась авария. Но вы создайте такие условия, при которых ошибка не повторится. Ведь у него не было производственной базы, и работа велась кустарно. Надо помочь человеку, а вы хотите его лишить возможности работать, губите человека и его коллектив!

После такого указания стало ясно, что со мной не удастся легко разделаться. Указание надо было выполнить.

Самолёт, на котором произошла авария, мы потом восстановили, и он успешно летал.

Кроватная мастерская

Меня вызвали к одному начальнику в Управление авиационной промышленности. Это было вскоре после того, как правительство дало указание о моей работе.

Долго я прождал в приёмной. Наконец, меня пригласили в кабинет. Войдя, я увидел сидевшего за столом в мягком кресле человека с недружелюбно-презрительным взглядом. Он предложил в качестве пристанища для конструкторского бюро… кустарную кроватную мастерскую.

Мне стало ясно, что меня и весь коллектив инженеров и рабочих хотят поставить в такие условия, при которых невозможно будет заниматься любимым делом.

В этом я окончательно убедился, когда увидел кроватную мастерскую.

Мастерская помещалась в небольшом кирпичном одноэтажном сарае. Сарай был не оштукатурен, пол земляной. Помещение походило на свалку: столько там было грязи, паутины и мусора. Вероятно, его не чистили много лет. Территория, принадлежавшая мастерской, была большая, но там стояли какие-то деревянные сарайчики, конюшни, и везде мусор, грязь.

На другой день я посоветовался с товарищами.

Что нам делать? Помещение крохотное и негодное. В мастерской делались лишь грубые железные кровати. Рабочие мастерской — очень низкой квалификации.

Но мы все были молодые, здоровые и страстно любили авиацию, другого выхода не было, поэтому решили согласиться на переход в кроватную мастерскую. Мы были уверены, что в конце концов победа будет за нами.

Конечно, тогда мы и не мечтали, что эта мастерская через несколько лет превратится в большой культурный авиационный завод и что наш маленький коллектив явится основателем этого завода. В ту пору мы думали только о том, чтобы получить хоть какую-нибудь возможность для работы.

Я отыскал начальника мастерской. Это был юркий молодой человек. Как только я назвал себя, он быстро заговорил:

— А! Слышал, слышал! Как же! Очень приятно познакомиться! Мне о вас уже говорили. Надеюсь, сработаемся. Вы понимаете, дело у нас хоть и маленькое, но с большим будущим. Мы должны выпускать в год десять тысяч кроватей.

— Знаете, кровати — это дело простое, — возразил я. — Нам придётся больше заниматься самолётами. Вот мы задумали новый учебный самолёт…

Но он перебил меня:

— О самолёте тоже можно подумать. Но ведь это дело невыгодное, а кровати дадут нам за год несколько десятков тысяч чистой прибыли. Вы человек деловой, конечно, поймёте меня.

Я считал себя деловым человеком, но понял, что никогда с ним не договорюсь, и решил просто от слов перейти к делу.

Мой коллектив в двадцать пять человек перебрался с завода в кроватную мастерскую. Перевезено было и наше незамысловатое имущество: дали нам с завода чертёжные принадлежности, несколько верстаков и тиски. Мы заняли половину мастерской, а в другой половине делались кровати.

В своём помещении мы прежде всего начали наводить порядок: оштукатурили стены, побелили их, сделали деревянный пол и вымыли всё, потом расставили инструменты и начали работать.

Денег нам отпускали очень мало, жалованье постоянно задерживали на пять-десять дней. Но всё бы ничего, если бы условия работы были сносные.

Требовалось вытачивать из металла тонкие и сложные детали самолёта, а у нас не было станка. Пришлось, да и то с боем, взять из кроватной мастерской станок для навивки пружин. Станок этот был старый, весь разбитый. Но у нас работал молодой токарь Максимов, замечательный мастер, виртуоз своего дела. Он привёл в порядок станок и на нём делал детали, которые с честью служили на самолёте.

Верстаки были старые, допотопные. Сколько трудов вложили столяр Хромов и его помощники в каждую деталь самолёта!

Наше крохотное помещение разделяла лёгкая фанерная перегородка. В небольшой «комнате» работали конструкторы и чертежники, которым надлежало делать сложнейшие чертежи и вычисления, думать над очень серьёзными вещами, в то время как за перегородкой стоял ужасный шум: жестянщики колотили, столяры стучали, пел станок. И всё-таки мои молодые товарищи с утра до поздней ночи трудились над конструкцией самолёта.

Но кто-то упорно продолжал нас преследовать, и мы чуть не лишились даже кроватной мастерской.

Однажды я уехал в командировку в Ленинград. Когда вернулся, мне сообщили, что нас куда-то хотят перевести, а в кроватной мастерской расширяют производство кроватей. Я понял, что нас хотят оставить совсем без помещения. Тогда я пошёл в редакцию газеты «Правда» и рассказал про все наши беды.

— Директор мастерской не интересуется самолётами, — говорил я, — ему нужна только прибыль с кроватей. Помогите нам! Помогите мне стать директором, я буду заниматься и самолётами и кроватями.

С помощью «Правды» нас оставили в мастерской, а меня назначили директором.

Некоторые смеялись:

— Тоже фабрикант: в год десять тысяч кроватей и один самолёт.

После того как меня назначили директором мастерской, жить стало легче. Кроватей мы, правда, выпускали мало, зато над самолётами работали больше. Лучших рабочих-кроватчиков я переквалифицировал на самолётостроителей. Наш коллектив увеличился. А скоро мы приобрели и настоящий станок.

Как-то я познакомился с начальником одного крупного московского строительства и рассказал ему о трудностях своей работы. Он решил помочь нам и подарил прекрасный токарный станок.

Но когда мы этот станок получили, то оказалось, что в дверь нашего «механического цеха» он не проходит. Пришлось разломать часть стены у окна и таким образом втащить его.

Когда у нас появился станок, мы стали свою мастерскую называть заводом.

Станок мы получили, когда уже была готова наша первая учебная машина УТ-2.

В то время учебными машинами были бипланы У-2, тихоходные, с грубым управлением. А боевые машины — истребители и бомбардировщики — были подвижными, быстроходными, с управлением более точным. И выходило так, что полёты на учебном биплане не давали молодому лётчику должной подготовки, когда он переходил на скоростные боевые самолёты монопланного типа.

Поэтому с самого начала работы над машиной я поставил себе задачей сделать учебный самолёт таким, чтобы он по своим лётным качествам близко стоял к современным боевым самолётам. Весь наш коллектив с энтузиазмом работал над выполнением этой задачи. Построенная нами машина УТ-2 была монопланом, довольно быстроходным, позволяющим делать фигуры высшего пилотажа.

В 1936 году наш самолёт принимал участие во всесоюзном спортивном перелёте. В соревновании участвовало около тридцати самолётов. Перелёт происходил на пять тысяч километров: Москва — Горький — Казань — Сталинград — Севастополь — Одесса — Киев — Москва. Первенство досталось нашей машине.

На Тушинском аэродроме

Летом 1936 года на Тушинском аэродроме для членов правительства был устроен показ спортивных самолётов, планёров, парашютных прыжков — словом, всего того, из чего состоит воздушный спорт.

На этот раз руководители партии и правительства во главе с товарищем Сталиным наблюдали за полётами не с трибуны аэроклуба, как обычно в день авиационных праздников, а на самом поле. Их окружали парашютисты, лётчики, конструкторы.

Организаторы смотра решили показать наши новые спортивные и учебные самолёты не каждый в отдельности, а сравнительно с другими. Машины должны были построиться в полёте в одну линию и устроить гонки.

Так и сделали. Самолёты взлетели один за другим и пошли в сторону деревни Павшино. Над Павшином на высоте ста метров они выстроились в одну линию. В этой линии находился и наш УТ-2.

Самолёты подошли к границе аэродрома, и тут летчики сразу дали полный газ.

Машины стали обгонять одна другую, резко прибавляя скорость. Раньше всех отстала учебная «старушка» У-2. Потом начали отставать другие. УТ-2 вырвалась вперёд и первой промчалась над центром аэродрома.

Товарищ Сталин спросил, чья это машина. Ему сказали, что машина конструктора Яковлева. И тут я в первый раз был лично представлен товарищу Сталину как конструктор самолёта.

Самолёт, после того как сел, подрулил к тому месту, где стоял товарищ Сталин, и мы с лётчиком Пионтковским, взволнованные и радостные, начали рассказывать о самолёте и его особенностях.

Товарищ Сталин одобрил нашу работу. Потом он поинтересовался, какой мощности мотор, нельзя ли увеличить скорость самолёта и что для этого нужно сделать. Товарищ Сталин заметил, что учебные машины должны быть такими, чтобы ими без труда могла овладевать масса лётчиков.

Разговор шёл так просто, что я решился сам обратить внимание на хорошую отделку и качество производственного выполнения самолёта.

После разговора с Иосифом Виссарионовичем Сталиным нам создали такие условия, при которых маленькая кроватная мастерская за короткое время превратилась в культурный авиационный завод.

Одобрение и поддержка товарища Сталина удесятерили силы нашего коллектива. Прошло немного времени после встречи на Тушинском аэродроме, и мы выпустили учебную машину УТ-1. Это тренировочный самолёт. Над ним я много работал для того, чтобы сделать его действительно таким, каким должен быть самолёт для тренировки и подготовки лётчиков-истребителей. Машины УТ-1 и УТ-2 пошли в большую серию, и много тысяч таких машин летает в нашей стране.

Самолеты УТ-2 и УТ-1 всем хорошо известны по ежегодным тушинским праздникам, в День авиации.

В один из таких праздников на Тушинском аэродроме присутствовало около миллиона москвичей и гостей из разных городов. Праздник открывался воздушным парадом учебно-тренировочных машин. Самолёты шли в три яруса: выше всех летели У-2, под ними УТ-2 и еще ниже — самые быстроходные — УТ-1. На всех этих самолётах летали лётчики — воспитанники московских аэроклубов.

Когда самолёты проходили над полем, ясно было видно преимущество в скорости одних самолётов перед другими. Быстрее всех проносились одноместные УТ-1; несколько от них отставая, проходили двухместные учебные УТ-2 и далеко позади — тихоходные У-2.

После группового полёта лётчики аэроклубов на пятёрке самолётов УТ-1 проделывали все те фигуры высшего пилотажа, которые выполнялись пятёркой красных истребителей под командованием знаменитого русского лётчика Героя Советского Союза Серова. Они проделывали головоломные трюки: пикирование, замкнутую петлю, бочки в строю пяти самолётов и другие фигуры.

Вслед за этой пятёркой проходила пятёрка самолётов УТ-1 вверх колёсами. В центре аэродрома самолёты перевёртывались в нормальное положение, перестраивались в воздухе и опять шли вверх колёсами.

Потом на этих же самолётах пролетала женская пятёрка и повторяла головокружительные номера.

Интересный номер выполнялся на УТ-1 — полёт голова к голове. Один самолёт летит нормально, а другой, над ним, — в перевёрнутом положении, вверх колёсами. Самолёты летят на расстоянии метра друг от друга, и лётчики почти прикасаются головой к голове. Это очень опасно, потому что малейшая неточность в управлении самолётами может привести к катастрофе.

Словом, проделывался целый ряд очень интересных полётов, захватывающих зрителей. Конечно, я, как конструктор этих самолётов, чувствовал себя исключительно напряжённо.

«Южный санаторий»

После встречи с товарищем Сталиным на Тушинском аэродроме в 1936 году по указанию правительства было решено на месте нашей мастерской создать образцовый авиационный завод.

На территории находилось очень много всякого хлама, и не только строить какие-нибудь помещения, но и повернуться там негде было. Поэтому прежде всего требовалось расчистить весь участок. Со двора вывезли громадное количество мусора и засыпали землёй несколько свалок. Затем снесли до десятка ненужных деревянных сарайчиков и конюшен. На дворе завода провели дороги и разбили газон.

Заранее вся площадь была распланирована: где, как и какое возникнет здание. Но так как средств на строительство всего завода сразу не было, то строился он по частям. Ежегодно что-нибудь пристраивалось.

Но если вы сейчас посмотрите, то скажете, что всё построено сразу: завод представляет собой целостное сооружение; он так хорошо распланирован, что все части составляют единое целое.

При входе на территорию завода прежде всего бросается в глаза большое количество зелени. Двор засажен сиренью и кустарником. На жёлтом песке спортивной площадки стоят белые скамейки. По середине двора устроена волейбольная площадка и, как на теннисных кортах, огорожена белой сеткой. Двор асфальтированный, всегда чистый. Белый забор сплошь увит плющом и диким виноградом.

Внешне завод не имеет ничего общего с обычным промышленным предприятием. Это очень строгое по архитектуре здание, с большими окнами. Фасад выкрашен в светлосерый приятный тон, за стеклами окон видны белые шторы. В вестибюль ведёт солидная дубовая дверь с зеркальными стеклами.

Многие говорят, что наш завод похож на южный санаторий.

Строить новые, технически совершенные машины и хорошо строить можно, конечно, только на культурном предприятии.

Конструкторское бюро