Командировка на дуэль

— Выход субпродуктов (в килограммах)? в т. ч. сердце (в процентах) легкие (в процентах) печень (в процентах)?

— Себестоимость крови (в проц. к пл.)?

— Выход костей (в тоннах)?

На вопросы следует дать подробные ответы. А это занимает очень много места. Если бросить в море бутылку с недельной отчетностью Свеже-Квасинского птицекомбината, то ее не сможет проглотить ни одна акула. Нету теперь таких акул, да и бутылок тоже.

Но отчетность не бросают в море. Ее отсылают в управление ценной бандеролью, и она навеки исчезает в чьем-то бездонном столе.

И в этом нет ничего странного. У сотрудников управления просто нет времени читать сводки простынного формата. В канцелярских дебрях уже вызрели гроздья новых вопросов. Тех самых, которые заставят свежеквасинскою экономиста схватиться за валидол и тихо прошептать:

— Неужели это никогда не кончится? Мое сердце — очень хрупкий субпродукт, пожалейте его.

А ведь напрасно паникует экономист. Он может снять телефонную трубочку, заказать управление и спокойно сказать начальнику тов. Фролюку:

— Согласно вашему приказу я обязан освещать выход полезной продукции по шестнадцати таблицам. И я освещал. Целый год. Но теперь я передумал. Мне это надоело, а если говорить честно — осточертело. И если вы посмеете прислать еще один подобный запрос, я на вас подам в суд.

Имеет ли на это право экономист?

Несомненно! По крайней мере, закон на его стороне.

Есть разная статистика — точная и неточная, скучная и занимательная. Разделяется она еще по одному признаку — законная и незаконная. Так вот, викторины, которые устраивает областное управление мясо-молочной промышленности для комбината из поселка Свежие Квасы, явно незаконны. Соответствующими постановлениями правительства четко ограничен круг и количество вопросов, по которым предприятия обязаны подавать периодическую отчетность.

Сделано это по двум причинам. Во-первых, для того, чтобы не перегружать специалистов заводов и фабрик канцелярскими мероприятиями. А во-вторых, чтобы работники руководящих учреждений изучали подведомственные объекты не по бумажкам, а в натуре, чтобы они управляли, а не экзаменовали.

Постановления по статистике ясны, четки и не нуждаются в комментариях. Но все же некоторые руководители относятся к ним с пугающей забывчивостью. А это дорого обходится предприятиям.

Не будем говорить о том, что одни лишь почтовотелеграфные расходы по передаче незаконной отчетности обходятся комбинату в 500 рублей ежегодно. Вообще-то полтысячи — тоже деньги, но не будем придираться к управлению, ворочающему миллионами. Пускай их!

Подумаем о другом. Сбором и оформлением всей этой ненужной документации ведают, как правило, экономисты. У них есть знания, опыт и дипломы о высшем образовании. У них есть, наконец, желание принести пользу родному предприятию в ответственный период интенсификации производства и повышения эффективности народного хозяйства.

Но чего у них нет, так это времени. Да и как можно вникать в производственные дела, если все мысли заняты выяснением сложных и запутанных взаимоотношений с вышестоящими учреждениями? Если каждую декаду следует вытягиваться в струнку и по-школярски рапортовать:

— В ответ на параграф такой-то сообщаем, что мы такие-то. В ответ на запрос сякой-то уведомляем, что мы сякие-то.

Справедливости ради следует сказать, что мясомолочное управление терзает не только экономистов. Отдел кадров комбината обязан в свою очередь сообщать: о наличии и движении рабочих — по 22 показателям; о количественном составе инженерно-технических работников — по 54 показателям; о наличии общежитий и проживающих в них — по 29 показателям…

Опомнитесь, товарищи управляющие! Ну зачем, зачем вам столько знать? Нельзя превращать оперативное управление в составление загадок, а подчиненные предприятия — в справочные бюро.

В конце концов, Свеже-Квасинский птицекомбинат не обязан докладывать, сколько у него сердец в процентах, а отдел кадров имеет право не знать, есть ли жизнь на Марсе.

ПОШЛЫЙ АНЕКДОТ

Знакомясь со своими коллегами по конструкторскому бюро, новичок сразу сказал, что называть его можно двояко: Валюня или дедушка Валентайн. Кому как нравится. Он не обидчив. Широкоплечий, кривоногий, с идеальным пробором, он был похож на средних лет гориллу, подстриженную в салоне «Чародейка». Тут же уточнил, что в командировки он ездить не охотник, но зато у него с детства крупное чувство юмора.

Женщин до сорока пяти он начал шлепать сразу же после первого обеденного перерыва. Шлепал он их не больно, растопыренной пятерней, улыбаясь, не вынимая сигареты из зубов, по тому месту, которое пониже поясницы.

— Выпьем, бедная старушка соответствующей юности моей! — восклицал он при этом, жизнерадостно скалясь и нахально перевирая классика.

Женщины обижались, грозили пожаловаться начальнику бюро, а дедушка Валентайн орал в ответ:

— Спокойно, бабье! Выше знамя среднерусского равнинного юмора!

А еще он рассказывал анекдоты. Боже, что за адское остроумие перло из его уст! Началось с заячьей серии. Мирный пугливый зверек предстал перед слушателями как пьяница, лодырь, очковтиратель и сексуальный маньяк. Через неделю все конструкторское бюро остро ненавидело серого грызуна и единодушно сочувствовало кровожадному волку. Но и ненавидело и сочувствовало втайне, про себя, чтобы не дать оснований для страшного обвинения. Обвинения в отсутствии чувства юмора.

Вы ведь знаете, как важно нынче обладать чувством юмора. Хоть какого-нибудь. Хоть самого завалящего. Любой работник интеллигентного труда скорее откажется от льготной путевки в лучший санаторий, чем признает за собою невосприимчивость к смешному. Поэтому некоторые предпочитают хохотать не оттого, что им очень смешно, а исключительно по той причине, что очень не хочется быть осмеянными.

И немногие решались воздерживаться от хохота, ибо дедушка Валентайн предварял очередной анекдот неизменной репликой:

— Слухай сюды, публика! Доставлено новое произведение! Пошло, но смешно!

«…но смешно» — это действовало гипнотизирующе. Одни смеялись интенсивно, другие — с натугой, превозмогая себя. Первых Валюня называл шустриками, других, соответственно, — мямликами. Мямликов он третировал, обвиняя в гастрите и злоупотреблении манной кашей.

— Иди лучше съешь свою манную кашу! — презрительно отметал дедушка Валентайн робкие протесты против самых сногсшибательных образцов его юмора. Подразумевалось, что, будь этот оппонент истинным мужчиной, способным к поеданию жареного мяса с острыми приправами, он, безусловно, с наслаждением воспринял бы «произведение».

Первой уволилась Ирина 3. — опытная и умелая чертежница. Даже понимая умом, насколько несовременно и позорно обижаться на пошлепывание растопыренной пятерней, она никак не могла совладать со своими чувствами. Она обижалась, плакала и наконец обратилась за помощью к начальнику бюро.

— Вэвэ! — сказал Валюня, призванный к ответу. (Начальника звали Василий Владимирович, зачислять его в шустрики или мямлики дедушка Валентайн поостерегся, но зато с ходу стал называть его «шефунчик» — заочно, и Вэвэ — в глаза. Начальника, честно говоря, раздражала эта собачья кличка, однако сказать об этом честно он стеснялся, чтобы не прослыть в коллективе сухарем, ретроградом и бюрократической личностью.) — Что ж это получается, а, Вэвэ? Я ее что — в ресторан приглашал? Тюльпаны ей подносил? Ручки целовал? На черноморское побережье Кавказа увозил? Брильянты ей покупал? Будь оно так — все правильно, обсуждайте, наказывайте, лепите мне строгача за моральное разложение! Я не против! А тут просто шутка, к тому же — безболезненная. Она шуток не понимает — а я, выходит, виноват?

— Ты в самом деле, Ира, того… — говорил потом чертежнице начальник, пряча глаза. — Шутка — а ты обижаешься… Знаешь ведь — он человек жизнерадостный, с юмором…

А Георгий Георгиевич, старший конструктор, один из самых безнадежных мямликов, уволился совсем уже изза пустяка. Исчерпав звериную жилу, дедушка Валентайн перешел на взаимоотношения Пушкина с Лермонтовым. Хотя не секрет, что два гения поэзии в жизни знакомы не были, Валюня в своих байках неизменно сводил их вместе. Он сталкивал их в ситуациях, за которые и автор «Медного всадника» и творец «Мцыри», отличавшиеся, как известно, тонким чувством юмора, обязательно вызвали бы Валюню к барьеру. Причем особой бездарностью были отмечены экспромты, которые Дедушка Валентайн вкладывал в уста великих поэтов. В частности, создатель несравненного «Демона» рифмовал «ботинок» и «полуботинок».

— Нет, это уже невыносимо! — воскликнул в сердцах Георгий Георгиевич и покинул бюро навсегда.

Ряды мямликов редели. И трудно сказать, до какой степени интеллектуального убожества довел бы своим юмором Валюня, если бы на место Георгия Георгиевича не пришел другой инженер.

— Вы мешаете мне работать! — резко оборвал он дедушку на половине очередного анекдота.

— Вас ист дас? — недоуменно воскликнул признанный юморист. — У тебя что, украли чувство юмора? Я же сразу предупредил: пошло, но смешно!

— Что пошло — то не смешно! — отрезал инженер. — И вообще, не путайте жизнерадостность с развязностью.

Точное слово было сказано, и оно знаменовало конец. Это сразу же стало ясно всем. «Почем опиум для народа?», «Не корми нас своей манной кашей», «Парниша, хамите!» — весь свой арсенал извлек дедушка Валентайн для отбития атаки, но все было напрасно. И как-то сразу прояснилось, что работник он никудышный, и осточертел до смерти, и вообще если местком не примет немедленных мер, неутомимому анекдотчику устроят «темную».

До рукоприкладства, к счастью, не дошло. Дедушки Валентайна не стало. Лишь отголоском доносились потом его отзывы о бюро как о ханжеском скопище.

Напрягаться в поисках научно обоснованных тезисов для доказательства того, что культура поведения ничего общего не имеет с ханжеством, — вот это было бы воистину смешно. Конечно, особенность шутки была и остается неизменной: ее, шутку, можно понять или не понять, но объяснить — невозможно. Но из этого, безусловно, не должно вытекать, что неприятие любого остроумия или, будем предельно точны, покушения на таковое, непременно свидетельствует о врожденном уродстве. Ибо как развязность ничего общего не имеет с юмором, так и отрицание скабрезности и пошлости далеко от надменной неулыбчивой чопорности. Если бы эта простая истина стала всеобщим достоянием, ряды докучливых остряков и анекдотчиков изрядно бы поредели. И поредеют, если те, кого дедушка Валентайн презрительно нарек мямликами, перестанут ими быть в действительности.

Если в ответ на анекдот с подробностями, от которых краснеют даже многодетные отцы, они не будут конфузливо улыбаться, а скажут прямо и резко:

— Кончай треп! Что пошло — то не смешно!

ВПРЕДЬ ИМЕНУЕМЫЕ

Как удалось впоследствии установить, виновницу звали Клавдия. Но установили это слишком поздно, когда цветы завяли и превратились в тлен, а сама Клавдия уволилась из Мострансагентства и даже переехала на новую квартиру.

— Конечно, можно разыскать Клавдию через Горсправку, — задумчиво сказали Г. Горжеткину в агентстве, — только вам-то какой в этом прок? Премии ее теперь не лишишь, даже выговора не объявишь. Впрочем, если хотите, можем объявить выговор ее начальнице. Она, правда, у нас тоже новенькая, но ничего, вытерпит.

— Зачем мне ваши выговора? Лучше верните мои пять рублей.

— А где они, ваши пять рублей? Это еще надо уточнить.

— Вот и уточняйте.

— Нам уточнять некогда. У нас план. Хотите выговор — пожалуйста, а больше ничем помочь не можем.

Пришлось Н. Горжеткину самому выяснять, как сложилась доля его пятерки. Той пятерки, которую он послал в агентство с просьбой вручить букет цветов жене фронтового друга в день ее рождения. Но никаких цветов жена друга не получила, да и след пяти рублей затерялся в лабиринте бухгалтерии агентства.

Самодеятельное расследование, предпринятое настойчивым Горжеткиным, принесло ему лишь добавочные огорчения. Мало того, что его цветы не дошли до именинницы. Посланные с чистым сердцем и добрыми намерениями, они тем не менее из предмета тихой радости превратились в заряд, взорвавший спокойствие двух семей.

Для начала заметим, что вручили цветы не в указанный заказчиком день. Впрочем, это практически не имеет значения, поскольку — не по указанному адресу. То есть номер дома был верный, но вместо квартиры № 12 букет принесли в квартиру № 82. Однако в квартире № 82 никого не оказалось, поэтому цветы оставили в квартире № 79 — для передачи.

Вечером в означенную квартиру № 79 возвращается с работы хозяин, видит подозрительно красивый букет и спрашивает жену не без интереса:

— Гвоздички-то — от кого?

— Ах, милый, — спохватывается жена, — Это я должна отнести соседке. Приходил один молодой человек…

— Молодой? — спрашивает муж с нарастающим интересом. — А ты здесь при чем?

— Совершенно ни при чем. Сейчас сам убедишься.

Она идет в квартиру № 82 и пытается вручить цветы соседке. Но тут из комнаты выходит в шлепанцах соседкин муж и в свою очередь любопытствует:

— А гвоздички-то — от кого?

— Приходил один молодой человек…

— Молодой! — грозно возвышает голос муж из квартиры № 82. — А вы, значит, такому делу способствуете?..

Тогда жена из квартиры № 82, видя ревнивое настроение своего мужа, говорит жене из квартиры № 79:

— Постыдились бы такими вещами заниматься. Это шантаж!

И захлопывает дверь. И сквозь эту дверь, хоть и обитую войлоком, прекрасно слышны дальнейшие объяснения супругов.

Что делать? Жена из квартиры № 79 возвращается с букетом, а муж говорит:

— Ну, так в чем же ты меня убедила?! Сознавайся, пока не поздно.

— Невиновная я! — плачет жена и в отчаянии выбрасывает цветы в окно…

Вот что установил Н. Горжеткин, идя по следам неоказанных услуг. Его внештатное шерлокхолмство, конечно, принесло мир и успокоение в две ни в чем не повинные квартиры, но ничуть не поколебало позиции руководителей агентства.

— Признаем, что оператор Клавдия допустила оплошность. Но, во-первых, соответствующие затраты учреждением все же произведены. А во-вторых, поскольку Клавдии уже нет среди нас, то и взыскивать не с кого. Не можем ведь мы за проступки, предположим, Ивановой, вычесть деньги из зарплаты Петровой!?..

А между тем клиент Н. Горжеткин не обращался ни к Ивановой, ни к Петровой, ни даже к вышеозначенной Клавдии. Строго говоря, он вообще не подозревал о ее существовании. Поэтому свою просьбу он начал словами: «Уважаемый товарищ…», а не «Дорогая Клава!» То есть он вступал в договорные взаимоотношения с солидным учреждением. А уж какой конкретной Клаве будет поручено исполнение заказа — это его не занимало. В конце концов, клиент не обязан разбираться во внутренней структуре обслуживающих организаций.

Но почему-то так выходит, что организации и учреждения в случае неувязок предпочитают поскорее откреститься от своих представителей. Тех самых представителей, которые действовали не сами по себе, а исключительно от имени и по поручению.

Да, именно так — от имени и по поручению Луцкого городского суда у шофера Петра Москалюка вычли из зарплаты 64 рубля. Сам шофер находился в длительной командировке, когда в бухгалтерию Луцкой автоколонны пришел исполнительный лист. Решением суда предписывалось взыскивать с Москалюка алименты на содержание престарелой, нетрудоспособной жены.

— Это ж надо! — сокрушались в бухгалтерии, половиня шоферскую зарплату. — Сам такой молоденький, только-только армию отслужил… А подруга жизни, вишь ты, — престарелая!

Конечно, вернувшись из командировки, Москалюк без труда доказал, что ни молодой, ни тем более престарелой супруги у него не имеется. Выяснил он также, что исполнительный лист следовало вручить его однофамильцу с другим адресом, другой биографией и даже другим отчеством.

— Промашка случилась, — признали в городском суде. — Ничего, вычтем ваши деньги у другого, настоящего Москалюка.

Но другой Москалюк предъявил справку о том, что ввиду преклонного возраста и состояния здоровья он от уплаты алиментов освобожден.

— Тогда подавайте в суд на его жену, получившую ваши деньги, — посоветовали в суде. — Правда, придется съездить в Ровеискую область, по месту ее жительства. Зато билет недорогой, два рубля туда и два обратно — чистый выигрыш в шестьдесят рублей.

Делать нечего, отправился шофер в Здолбуновский район Ровенской области. Судиться с чужой женой изза чужой ошибки. А там вышла старушка и, роняя слезы под сочувственными взглядами сердобольных народных заседателей, заявила, что, во-первых, этого «гарного хлопца» она знать не знает и, во-вторых, денег у нее нет и не предвидится.

И поскольку это была правда, неопровержимая и чистая, как старушечья слеза, шофер Москалюк решительно заявил, что больше он в тяжбах не участник. Пусть дальше со старушкою судится Луцкий городской суд.

— Суд судится ни с кем не может! — заявили луцкие законники. — Суд беспристрастен и материально не заинтересован.

Тогда шофер предложил компромиссный вариант. Ладно, пусть суд непорочен, его репутация выше подозрений. Но нельзя ли взыскать деньги с виновника ошибки, а уж он будет выдвигать иск от собственного имени?

— Так нет же виновника! — прозвучал ответ. — Был, да весь вышел. Точнее, выехал за пределы области. Теперь у нас работает совсем другая секретарша. Не взыскивать же с нее за грехи предшественницы?

Вот ведь какое невезение! Конечно, знай Москалюк, что секретарша суда собирается менять место жительства, он бы под любым предлогом уклонился от командировки. Он бы подождал, пока секретарша уволится, и уж потом с легким сердцем отправился убирать хлеб на целине. Но кто знает, догадались бы судьи заранее оповестить население Луцка о предстоящем служебном перемещении в недрах своего аппарата?

В этом смысле намного больше повезло гражданину Юзовскому. У него пропал чемодан. То есть, строго говоря, чемодан гр. Юзовского пропал не у гр. Юзовского, а у Московского городского аэровокзала, куда чемодан был сдан для отправки в Сухуми и оттуда полчаса спустя исчез навсегда.

Но хотя чемодан пропал у аэровокзала, волновался только владелец. С квитанцией № 704929 он две недели подряд навещал широкоизвестное здание из стекла и бетона, пока наконец не услышал:

— Виновник пропажи нами обнаружен. Это водитель автобуса. Можете подавать на него в суд.

— Почему я должен подавать в суд на совершенно незнакомого мне человека? Лучше уж судиться с приемщицей, я ее хоть опознать смогу.

— Мы установили, что виновата не приемщица, а водитель.

— Вы установили — вы и подавайте. И вообще я доверил свой чемодан не шоферу, а вокзалу в целом.

— Не капризничайте, гражданин. У вас и так мало времени, потому что водитель собирается увольняться.

Вот она, истинная гуманность! Как это чутко — предупредить ничего не подозревающего пассажира о грядущем увольнении сотрудника. Заострить, так сказать, внимание. Дать красную ракету грозящего бедствия. Следующим шагом, рассуждая логически, должны стать специальные объявления: «Уважаемые пассажиры, вас обслуживает проводница, которая подала заявление на расчет. Просьба особенно внимательно следить за своими баулами». Или, скажем, оборудовать светящиеся табло в самолетах: «Штурман с завтрашнего дня уходит на пенсию. Проверьте, в ту ли сторону вы летите».

Нам, конечно, могут возразить, что такие объявления и табло сопряжены с дополнительными ассигнованиями. Что есть и другой путь, дешевый и проверенный. Например, когда товарищ имярек заключает договор с автором от имени издательства, то в договоре так и написано: «Впредь именуемый Издательством». И если после подписания договора товарищ имярек навсегда покинет ниву изящной словесности и перейдет на хозяйственную работу, — все равно «Издательство, со своей стороны, обязуется…»

Нет, мы отнюдь не настаиваем на том, чтобы проезд в автобусе, выполнение заказа в «Гастрономе» или взыскание алиментов всякий раз сопровождались торжественным подписанием договоров о взаимных правах и обязанностях. Но, с другой стороны, справедливо ли, что клиент, пассажир и истец расплачиваются трудовой монетой за ошибки представителей организаций и учреждений, коим не ведомы такие классические понятия, как «преемственность» и «репутация»?

ПЕРСТ НЕСЧАСТНОГО ИНДЮКА

Что касается интеллигентности, то ее нынче повсюду, а особенно в сельской местности, куда больше против прежнего. Теперь деревня совсем уже не та. Сегодняшнее село вечером телевизор смотрит, днем на «Жигулях» ездит, а по утрам кофе растворимый пьет, если, конечно, достанет. А заведись у кого в хате, к примеру, индюшатина, то он уже не станет перегружать свое пищеварение цельной птицей в один присест, чтобы добро не пропадало. Он поместит ее в холодильник, поближе к морозильной камере, и будет питаться интеллигентно, культурно и много дней подряд: все-таки это индюк, а не колибри.