Друзья поневоле. Россия и бухарские евреи, 1800–1917

Благодаря принятым туркестанской администрацией мерам погромы в крае больше не повторялись и Ошский погром стал первым и последним антиеврейским погромом за все годы русского управления Туркестаном. В других российских регионах ошский «почин» не был поддержан, и потому следует признать справедливым заявление допрашиваемого в 1918 году Коковцова председателю Петроградской ЧК Моисею Урицкому, что он, Коковцов, в 1911 году предотвратил антиеврейские погромы[1032].

5. Отношение администрации к учреждению бухарскими евреями акционерных обществ и товариществ

Камнем преткновения на пути развития российской экономики был вопрос об акционерных обществах и товариществах. Находясь в плену идеи защиты империи от проникновения еврейского и иностранного капитала, высшая власть очень неохотно разрешала его использовать в составлявших длинный список российских регионах. Тем самым причинялся серьезный вред развитию страны, остро нуждавшейся в приливе финансов. Но такая позиция находила поддержку у правой прессы и большинства членов Государственной думы[1033]. В целом негативное отношение высшей власти к развитию капитализма породило даже в русской предпринимательской среде недоверие к государству, выражавшееся в нежелании вкладывать средства в промышленность. На это недоверие, кстати, в правительственных кругах очень сетовали: «…большинство… капиталистов страдает отсутствием необходимой предприимчивости и боязнью направлять свои сбережения даже во вполне надежные и сулящие крупные доходы в будущем предприятия»[1034]. К этому стоит добавить великое множество ведомственных бюрократических проволочек, и природа осторожности русских предпринимателей станет ясна. В свою очередь, иностранные предприниматели из-за того, что хуже знали местные условия, опасались вкладывать свои средства в России напрямую. Они делали это в основном через посредничество банков и акционерных компаний, среди руководителей которых было много евреев. Поэтому вливание иностранного капитала в большой степени было связано с решением вопроса либерализации законодательства относительно участия евреев в акционерных компаниях, имевших право выпуска акций на предъявителя. Такие компании, по утверждению Леонида Шепелёва, являлись тогда главной формой организации крупного промышленного капитала в России[1035].

Местные туркестанские администраторы, придерживавшиеся позиции высшей власти, особенно в предвоенные годы, тоже опасались проникновения еврейского капитала в Туркестан через акционерные общества с правом выпуска акций на предъявителя. Стремление администраторов преградить путь еврейскому и иностранному капиталу в Среднюю Азию сталкивалось с потребностью края как раз в обратном – в приливе капитала. Впервые это противоречие проявилось в решении вопроса допущения туда акционерных обществ вообще. Так, в Положение об управлении Туркестанского края вошел (в виде примечания 3 к статье 262) закон 1893 года, разрешавший приобретение недвижимого имущества в Туркестане только таким акционерным обществам и товариществам, члены которых были русскими православными подданными или уроженцами края и сопредельных среднеазиатских стран. Под среднеазиатскими странами подразумевались Бухара и Хива, а под уроженцами – евреи и мусульмане, признанные туземцами. Но даже акционерные организации, состоявшие из представителей этих привилегированных групп населения, могли получить разрешения на приобретение недвижимости лишь после рассмотрения их ходатайств туркестанским генерал-губернатором, военным министром и министром финансов[1036]. В мае 1897 года данный закон был несколько смягчен. Согласно новой его версии, акционерные общества и товарищества, куда допускались не только представители упомянутых привилегированных групп, тоже получали возможность обращаться с просьбами о позволении им приобрести недвижимость в Туркестане. Такую просьбу следовало направлять в Комитет министров, решение которого затем должно было пройти процедуру утверждения царем[1037].

Позиция царя в этом вопросе была более консервативной, чем позиция членов Комитета министров. В 1895 году Комитет министров пояснил, что участие в акционерных обществах лиц иудейского вероисповедания только капиталом, путем приобретения акций или паев предприятий – без распоряжения делами – не является обходом законов, воспрещавших евреям, не имевшим статуса туземцев, приобретать недвижимые имущества[1038]. Невзирая на это, Николай II в октябре 1898 года отказал в приобретении недвижимого имущества в Туркестанском крае Воскресенскому горнопромышленному товариществу. В масштабах всей империи такая политика ограничения деятельности иностранного и еврейского капитала вела к двум серьезным проблемам. Она способствовала, с одной стороны, нежелательной монополизации промышленности вследствие сокращения конкуренции в России, а с другой – удовлетворению возросшей потребности внутреннего рынка в товарах (при росте покупательной способности) через импорт, в результате чего денежная масса перетекала за границу[1039]. Заодно отмечу, что схожий подход проявился и в вопросе аренды в Туркестане. На ненормальность этого подхода сетовал начальник Управления земледелия Туркестанского края Алексей Татищев. Поиронизировав по поводу того, что в одном из конкурсов на аренду смогли участвовать только три претендента и все – по фамилии Иванов, он заключал: «…чувство имперское уступило место более узкому русскому национализму»[1040].

Витте неоднократно пытался убедить царя в необходимости предоставить акционерным обществам право выпускать акции на предъявителя. В феврале 1900 года он подал докладную записку, в которой указывал, что множество действующих в России ограничений препятствуют привлечению иностранного и еврейского капитала в русские акционерные общества, приобретающие землю во многих регионах (среди них упоминался и Туркестанский край) и занимающиеся горным, нефтяным, золотым и другими промыслами. Главными ограничениями, препятствовавшими привлечению этого капитала, были, по мнению Витте, запрет обществам выпускать акции на предъявителя и допускать иностранцев и евреев к участию в управлении. В результате, писал он, акционерные общества не могут привлечь капитал, а также опытных и деловых людей. Заканчивал свой доклад министр финансов утверждением, что бюрократия затрудняет развитие капитализма в России[1041]. Не исключено, что Витте в какой-то степени убедил царя смягчить свой подход. В апреле 1903 года Николай II разрешил Невской ниточной мануфактуре приобрести в Ташкенте дом, хотя и предостерег, «чтобы случай этот не служил поводом к удовлетворению ходатайств в пользу промышленных компаний, которые находятся в значительной зависимости от иностранцев и евреев»[1042]. Даже такой мелкий вопрос понадобилось разрешать на самом высоком государственном уровне, и это свидетельствует о том, что самодержец считал очень важной частью своей миссии ограничивать распространение еврейского и иностранного капитала на окраинах Российской империи.

В декабре того же года Комитет министров не смог прийти к единому мнению по вопросу об учреждении «Московского нефтепромышленного общества “Челекен”», собиравшегося выпустить акции на предъявителя. Председатель Комитета министров Витте, четырнадцать других его членов и туркестанский генерал-губернатор Тевяшев поддержали учреждение общества, а военный министр, государственный контролер и два великих князя выступили против, заявляя, что все акции должны быть именными и не должны быть приобретаемы лицами иудейского вероисповедания. Журнал Комитета министров был передан на рассмотрение царю, который согласился с мнением меньшинства[1043].

Учредители Туркестанского общества каменноугольной и горной промышленности, подавшие свой устав на утверждение в 1904 году, также планировали выпускать акции на предъявителя. Проект устава был одобрен туркестанским генерал-губернатором, но Военное министерство не согласилось его утвердить[1044], полагая, что евреи через это акционерное общество приобретут недвижимость в крае, обойдя таким образом статью 262 Положения об управлении Туркестаном. Вопрос обсуждался на заседании Совета министров, где Витте заявил, что в крае уже действуют общества с акциями на предъявителя, и потому призвал принять проект нового общества. Под влиянием его доводов члены Совета министров согласились утвердить устав[1045]. Со временем это акционерное общество возглавили бухарские евреи, обладавшие правом приобретать недвижимость в крае. В 1907 году два из трех директоров общества были бухарскими евреями – Якуб Вадьяев и Рафаил Потеляхов, и только директор-распорядитель был христианином. Среди пяти членов ревизионной комиссии общества было еще два бухарских еврея – Хизкия Иссахаров и Юнатан Муллокандов[1046].

В последующие годы центральные власти несколько раз разрешали владельцам-христианам открытие в Туркестанском крае акционерных обществ и компаний с правом выпуска акций на предъявителя. В 1905 году при рассмотрении устава Андреевского торгово-промышленного товарищества правительство первоначально отказалось разрешить его владельцам – братьям Андрею и Федору Кнопам, крупным московским предпринимателям немецкого происхождения, – выпускать акции на предъявителя[1047].

То, чего царь не хотел принимать от Витте, он принял в начале февраля 1906 года от Василия Тимирязева, первого управляющего незадолго до того созданного Министерства торговли и промышленности. Согласно решению, прошедшему обсуждение Комитета министров, из соответствующих параграфов уставов акционерных компаний были удалены обязательные ограничения в отношении евреев. Вместо этого при рассмотрении просьб предполагалось делать селекцию на основе этнического состава учредителей и руководителей каждого товарищества. С 1906 по 1913 год Совет министров обязывал учредителей – в случае приобретения недвижимости в местностях, где евреям запрещено ее приобретать, – назначать управляющими только неевреев[1048]. Вследствие данного решения в 1911 году наконец было позволено выпускать акции на предъявителя Андреевскому торгово-промышленному товариществу, ставшему к тому времени одной из крупнейших компаний, действовавших в Туркестанском крае. Тогда же этого права добилось и созданное в 1909 году торгово-промышленное общество «К.М. Соловьев и К°»[1049].

Кокандский биржевой комитет и Туркестанское сельскохозяйственное общество пытались повлиять на политику центральной власти в отношении акционерных обществ. В 1908 году эти две организации обратились к находившемуся в крае графу Палену с просьбой содействовать полной отмене ограничений, распространяемых на евреев и иностранцев, в приобретении акций акционерных обществ в Туркестане[1050].

Кокандский биржевой комитет (фотография из архива Петербургского Института Иудаики)

В предвоенные годы три наиболее богатых семьи бухарских евреев – Вадьяевы, Давыдовы и Потеляховы – также стали создавать акционерные товарищества. Легче других права выпуска акций на предъявителя добилось Потеляховское торгово-промышленное товарищество на паях, во главе которого стояли вступивший в русское подданство бухарский еврей купец первой гильдии Рафаил Потеляхов (1863–1936) и его сестра Эстер Давидбаева (1850–1927) – единственная женщина среди бухарских евреек, самостоятельно занимавшаяся предпринимательством. Когда в 1911 году она объединилась с братом, ей в Ферганской области принадлежало семь хлопкоочистительных заводов (из них два – совместно с предпринимателями-мусульманами), по числу каковых она уступала только братьям Вадьяевым, владевшим десятью такими заводами. Кроме того, в ее владении находились участки земли, дома, две фермы по разведению шелковых коконов – в Скобелеве и Федченко, а также мукомольная мельница в Андижане. Все ее имущество оценивалось тогда в 255 тыс. рублей[1051]. Со слиянием фирм она ввиду возраста отстранилась от ведения коммерческих дел.

Подав в начале 1912 года просьбу о разрешении выпуска акций на предъявителя, Потеляховское товарищество наткнулось на поддержанное Военным министерством упорное сопротивление Самсонова. Но товарищество нашло понимание в Министерстве торговли и промышленности, в Министерстве финансов и Совете министров. Окончательное решение вопроса было предоставлено Николаю II, который в декабре 1912 года разрешил утвердить устав акционерного общества. Главная причина столь быстрого и положительного решения была в том, что контрольный пакет вновь образованного Потеляховского товарищества перешел к тому времени в руки фирмы братьев Кноп, контролировавших деятельность нескольких крупных хлопковых фирм и банков. Кроме того, в тот период фирма братьев Потеляховых и их сестры Давидбаевой играла важную посредническую роль в среднеазиатской торговле, закупая хлопка на десятки миллионов рублей и владея домами, участками земли, хлопковыми, маслобойными, мыловаренными и табачными заводами с общей стоимостью всего недвижимого имущества на сумму свыше миллиона рублей[1052].

Несколько лет пришлось добиваться другим бухарским евреям – братьям Вадьяевым – учреждения устава их Вадьяевского торгово-промышленного товарищества на паях. Зная, что получить разрешение будет нелегко, братья пригласили в соучредители члена Государственного совета Михаила Стаховича. Но это не помогло. В октябре 1911 года им тоже отказал Самсонов, мотивировавший свое решение двумя положениями их устава: правом выпуска акций на предъявителя и правом приобретения 100 десятин земли под расширение старых и строительство новых заводов. На сторону генерал-губернатора опять стал военный министр Сухомлинов. Они не позволили утвердить устав, уже поддержанный тремя министерствами: внутренних дел, финансов, а также торговли и промышленности. Так как финансовое положение братьев Вадьяевых в то время было тяжелым, им пришлось согласиться на учреждение товарищества с правом выпуска только именных акций (устав утвердили в апреле 1912 года). Но привлекаемых этими акциями средств не хватало, и товарищество вновь стало добиваться разрешения выпуска акций на предъявителя – с тем, чтобы получить возможность использовать иностранный и российский еврейский капитал[1053].

Привлечением возможно большего капитала Вадьяевское товарищество и другие действовавшие в Средней Азии акционерные компании стремились сократить зависимость от банковских кредитов и поднять свою конкурентоспособность. К тому времени на среднеазиатский рынок вышли московские банки, начавшие поглощать одну за другой хлопковые фирмы (последние брали банковские ссуды и раздавали их в свою очередь через посредников дехканам, а потому сильно зависели от урожайности хлопка). На конкурентоспособность Вадьяевых влияло и то, что в этот период уже десять акционерных хлопковых товариществ получили право не только выпускать акции на предъявителя, но и покупать землю[1054].

Пытаясь добиться необходимого разрешения, правление товарищества внесло в устав положение о том, что директорами-распорядителями, заведующими и управляющими недвижимыми имуществами товарищества не могут быть лица, не имеющие по закону права приобретения недвижимых имуществ. Но это добавление не оказало воздействия на позицию генерал-губернатора и Военного министерства – так же, как и тот факт, что Вадьяевское товарищество стало к тому времени крупнейшим поставщиком хлопка в Центральную Россию. В 1912 году оно отправило туда свыше 800 тыс. пудов этого сырья. За 1913 год торговый оборот товарищества достиг 30 млн рублей, а на 1914-й – прогнозировалось 40 млн рублей[1055].

Затяжные рассмотрения просьб акционерных товариществ об утверждении уставов и большое число прецедентов предоставления отдельным акционерным товариществам права выпуска акций на предъявителя стали причиной нового разбирательства этого вопроса в правительстве в самом начале 1914 года. Этому предшествовало продолжительное межведомственное обсуждение, в ходе которого наибольшие споры вызвало предоставление компаниям в Туркестане права выпуска акций на предъявителя. На заседании 3 января Совет министров большинством голосов пришел к мнению, что «недопущение евреев в состав администрации обществ в качестве членов правления, кандидатов к ним, директоров-распределителей и заведующих и управляющих недвижимыми имуществами является достаточной гарантией против опасности еврейского засилья». Согласно мнению большинства, предполагалось разрешать акционерным компаниям выпуск акций на предъявителя, но при этом ограничивать допуск евреев в состав их правлений, для чего все акционерные компании подлежали разбивке на три категории в зависимости от их деятельности:

1. В акционерных обществах, не владевших землей вне городов, евреи совсем не ограничивались.

2. В акционерных обществах, владевших землей для своих нужд (для размещения фабрик, складов и т. п.), евреи должны были составлять меньшинство в правлении.

3. В акционерных обществах, прямо использовавших землю и земельные ресурсы (вероятно, за исключением городов черты оседлости, где, согласно закону, евреи имели право с рядом ограничений приобретать недвижимость), евреи вообще не допускались в состав правлений[1056].

Согласно поправке министра торговли и промышленности, Сергея Тимашева, приобретение недвижимости акционерными компаниями второй категории должно было ограничиваться 200 десятинами земли. С Тимашевым согласилось большинство членов Совета министров во главе с премьером Владимиром Коковцовым, в то время как три министра – юстиции (Иван Щегловитов), внутренних дел (Николай Маклаков) и народного просвещения (Лев Кассо) – требовали вообще устранить евреев из руководства и таким образом решить вопрос о приобретении компаниями земли. Еще более непримиримую позицию занимал в то время товарищ (т. е. заместитель) министра внутренних дел Владимир Джунковский. Еще в 1911 году, занимая должность московского губернатора, он подал царю отчет, в котором отмечал, что евреи не должны быть даже пайщиками акционерных товариществ и обществ, претендующих на недвижимые имущества вне городов[1057].

После отставки Коковцова в конце января 1914 года реакционное меньшинство, воспользовавшись моментом, стало настаивать на своей точке зрения. Между тем она получила огласку в прессе и вызвала протесты торгово-промышленных кругов. Сменивший Коковцова на должности министра финансов Петр Барк (он занимал эту должность в 1914–1917 годах) поддержал мнение своего предшественника. Вероятно, именно под их воздействием царь принял точку зрения большинства в апреле 1914 года. Но принятое постановление даже ухудшало положение владевших землями акционерных компаний, поскольку, в отличие от установившейся с 1906 года de facto практики, запрещало занятие евреями должностей не только главных администраторов, но и членов правлений. Вследствие этого новый указ, на который возлагалось столько надежд, привел к падению биржевой активности и негодованию торгово-промышленных кругов. Их возмущение оказалось настолько сильным, что Николай II был вынужден отменить указ 16 июля того же года[1058]. Идя им на уступку в этот период, вошедший в историю как «июльский кризис», царь не мог не принять во внимание и того, что в Европе запахло большой войной, а хлопок стал остро необходим для пошива обмундирования.

Так как основная масса акционерных компаний, действовавших в Туркестанском крае, занималась скупкой и переработкой хлопка – «продуктов земли», то новое положение касалось их прямым образом. Хотя на бухарских евреев – туземцев, пользовавшихся правом приобретения недвижимости в Туркестане, положение 1914 года не распространялось, оно не позволяло им принимать в правления ашкеназских евреев.

По инициативе Министерства торговли и промышленности в апреле 1914 года был наконец утвержден новый устав Вадьяевского торгово-промышленного товарищества на паях. После этого товарищество, желая частично обеспечить себя собственным хлопком и меньше зависеть от его производителей и мелких скупщиков, во второй половине 1914 года обратилось в Министерство торговли и промышленности с просьбой о разрешении на покупку 10 тыс. десятин неорошаемой земли. Хотя товарищество брало на себя обязательство оросить землю, Самсонов и – первоначально – Военное министерство не согласились на продажу ему столь большого количества земли. Но после того как ходатайство поддержали Главное управление землеустройства и земледелия, а также Министерство торговли и промышленности, Военное министерство в декабре 1916 года даже стало уговаривать туркестанскую местную администрацию, возглавленную уже Куропаткиным, проявить гибкость по отношению к этому товариществу. Перемену в своих взглядах Военное министерство объясняло спросом на хлопок, возросшим в условиях военного времени, и тем, что недопущение евреев в правления акционерных обществ «является достаточной гарантией против опасности еврейского засилья». При этом министерство напоминало Куропаткину: уже в марте того же года оно утвердило устав «Оросительного и торгово-промышленного общества “Сыр-Дарья”», предоставив ему право приобрести 15 тыс. десятин земли безо всяких оговорок о том, что владельцами акций должны быть только лица, имеющие право на приобретение недвижимости в крае[1059]. Однако новый туркестанский генерал-губернатор не стал, подобно Военному министерству, закрывать глаза на то, что в отличие от этого общества учредителями Вадьяевского товарищества были евреи, и поэтому отклонил ходатайство[1060].

Не добившись разрешения на покупку земли, Вадьяевское товарищество в апреле 1916 года обратилось в Министерство торговли и промышленности с просьбой о позволении увеличить свой основной капитал с 3 до 6 млн рублей. К тому времени торговые обороты Вадьяевского товарищества достигли почти 50 млн рублей, а задатков оно выдавало дехканам на 8 – 12 млн рублей в год. Благодаря этим обстоятельствам и тому, что принятие решения по этой просьбе зависело только от министра торговли и промышленности, уже через месяц после подачи прошения товарищество получило положительный ответ[1061]. Такой срок был очень коротким для тяжелой бюрократической машины Российской империи.

В июне 1913 года просьбу об утверждении устава Давыдовского общества Туркестанских каменноугольных копей с основным капиталом в 1 млн рублей подал представитель другой богатейшей семьи бухарских евреев – Натан Давыдов, фактически отделившийся к тому времени от семейной фирмы «Торговый дом “Юсуф Давыдов”». Найдя за несколько лет до этого несколько участков с залежами каменного угля, Давыдов, несмотря на то что на него, как на туземца, не распространялось ограничительное законодательство в отношении разработок полезных ископаемых, из осторожности приобрел их через подставных лиц. Движимый тем же мотивом, он поставил во главе планируемого акционерного общества председателя правления Азовско-Донского банка Михаила Федорова, бывшего управляющего Министерством торговли и промышленности. Все эти меры имели формальный характер, так как невозможно было скрыть – да хозяин, видимо, и не очень пытался – фактическую принадлежность угольных участков и добываемого угля. Вообще практика назначения фиктивных руководителей не была секретом и для Министерства торговли и промышленности, которое, будучи не в силах отменить нецелесообразные ограничения для промышленности, часто закрывало глаза на такие методы обхода закона.

Но Самсонов утверждению устава этого товарищества, который предусматривал выпуск акций на предъявителя, воспротивился из-за того, что фактическим его владельцем был еврей. Туркестанского генерал-губернатора в середине января 1914 года снова поддержал Сухомлинов, проигнорировав вышедшее в начале того же месяца вышеупомянутое постановление Совета министров, а также тот факт, что в крае уже действовало несколько десятков товариществ с правом выпуска подобных акций. Министерство торговли и промышленности считало, что запретительные меры вредят развитию экономики, и потому после разбирательства передало это дело в июле 1914 года в Совет министров, с рекомендацией утвердить представленный Натаном Давыдовым устав акционерного общества. Спустя несколько месяцев Совет министров, в соответствии со своей прежней рекомендацией, утвердил устав Давыдовского общества, а царь скрепил решение своей подписью[1062].

В то же время неудачей закончилась попытка родственников Натана Давыдова, представлявших торговый дом «Юсуф Давыдов», учредить Ташкентское торгово-промышленное общество на паях с правом выпуска акций на предъявителя. Подав в 1913 году соответствующую просьбу, Давыдовы пригласили на должность учредителя общества того же бывшего министра Михаила Федорова. Хотя Давыдовых поддержало Министерство финансов, они столкнулись с резкими возражениями туркестанской администрации и Военного министерства. Давыдовым отказал даже министр торговли и промышленности Тимашев, поддерживавший учреждение в Туркестанском крае других акционерных обществ с этим правом. Причина заключалась в том, что несколько братьев Давыдовых были осуждены за взыскание с дехкан якобы высоких процентов по ссудам, о чем говорилось выше. Остро нуждавшийся в привлечении новых капиталов и находившийся в зависимости от московских банков, торговый дом в результате этого отказа попал в еще большую от них зависимость и в 1915 году был признан несостоятельным[1063].

В целом же накануне Первой мировой войны практика Министерства торговли и промышленности в отношении учреждения товариществ с правом выпуска акций на предъявителя стала более гибкой. Это изменение позволило крупнейшим предпринимателям – бухарским евреям расширить финансовую базу своих торговых домов, что было особенно важно в условиях обострения конкуренции вследствие хлопкового кризиса 1911 года.

Ожидая в 1911 году высоких цен на хлопок, фирмы буквально сражались за договоры с дехканами, понижая проценты выдаваемых кредитов. Многие дехкане, специализировавшиеся на другой продукции, прельстились выгодными условиями и переориентировались на хлопковое производство. В результате в 1911 году было собрано свыше 11 млн пудов хлопкового волокна, в то время как в 1910-м – около 10 млн пудов. Перепроизводство хлопка и «погоня» хлопковых фирм за текстильными фабрикантами привели к неоправданному понижению цен на первично обработанный хлопок с 14,45 рубля в 1910 году до 10,75 рубля – в 1911-м. Мелкие хлопковые фирмы оказались разорены. Невостребованный хлопок оставался на складах. Последствия кризиса сказывались на хлопковом рынке еще несколько лет.

Этот кризис и ограничительная акционерная политика в отношении бухарско-еврейских торговых фирм привели к усилению их зависимости от банков. Давыдовы так описывали в 1915 году этот процесс в письме к министру торговли и промышленности: «…участие банков приводит к тому, что собственники единоличных предприятий мало-помалу образуются в искушенных опытом агентов банков»[1064]. Справедливость данных слов видна на примере торгового дома братьев Вадьяевых. Этот торговый дом, скупавший до 30 % всего ферганского хлопка, попал под контроль Русско-азиатского банка. Последний завладел и половиной акций Андреевского товарищества, совладельцами которого вместе с братьями Кноп стали к тому времени сами братья Вадьяевы. После того как братья Кноп завладели большой долей акций Потеляховского товарищества, оно также было вынуждено присоединиться к контролировавшемуся Русско-азиатским банком Андреевскому товариществу[1065].

Исследователь туркестанского хлопководства Александр Демидов писал, что в предвоенные годы три четверти всех мануфактурных лавок и магазинов края обанкротились, мелкие хлопковые фирмы потерпели фиаско, а крупные – вывела из тяжелого положения война. Это подтверждают воспоминания бухарских евреев[1066]. Уже в 1914 году Потеляховскому товариществу удалось расторгнуть договор с фирмой Кнопов, что обошлось ему в 400 тыс. рублей неустойки. Чуть позже и Вадьяевскому товариществу удалось вырваться из цепей Русско-азиатского банка, выкупив свои акции[1067]. Но не всем фирмам бухарских евреев помогла война. Из-за невыплат ссуд банкам в 1916 году пошло с молотка недвижимое имущество купцов Эфраима Давидбаева и Натаниэля Абрамова в Самарканде, а Або Пинхасова – в Коканде[1068]. В не меньшей, а может, даже большей степени разорение затронуло в 1911–1914 годах и нееврейские хлопковые фирмы.

Основной причиной последовавшего роста спроса на хлопок стало сокращение более чем в два раза (с 13,5 млн пудов в 1913–1914 годах до 6,2 – в 1915 – 1916-м) ввоза иностранного хлопка. Даже увеличение производства хлопка в Средней Азии в 1915 году не могло обеспечить запросов хлопчатобумажной промышленности. Около 25 % веретен и более 17 % ткацких станков России пришлось остановить. Из-за дефицита хлопка во время войны цены на него росли, и попытки властей их сократить введением в сентябре 1915 года предельных цен помогали мало. Если в 1913 году пуд сырца стоил 14–15 рублей, то в 1916-м – 19 рублей и выше[1069].

Крупные бухарско-еврейские фирмы продолжали расширять свой бизнес. В апреле 1917 года Потеляховское товарищество подало прошение в Министерство торговли и промышленности уже Временного правительства о разрешении на увеличение основного капитала с 2 до 4 млн рублей, на что получило согласие в июне того же года. Успешной операцией братьев Вадьяевых стало приобретение акций общества «Салолин». Доля акций в руках Вадьяевых выросла с 15 % в 1915 году до 35 % – в 1917-м. В 1916 году братья вышли за пределы Средней Азии, приобретя половину паев Товарищества Иваново-Вознесенской мануфактуры[1070]. Это было первое проникновение бухарских евреев в российскую текстильную промышленность. Октябрьская революция 1917 года прервала этот процесс. Возможно, прав Иммануэльсон, утверждающий, что бухарские евреи во время войны взяли под свой контроль 50 % всего вывоза хлопка из Средней Азии[1071].

Реклама магазинов (Дмитриев-Мамонов А. Путеводитель по Туркестану и Средне-Азиатской железной дороге. СПб.: Министерство путей сообщения, 1912. C. 4 вкладки)

6. Призыв на тыловые работы во время Первой мировой войны

Еще в 1884 году тайный советник Федор Гирс отмечал, что туземцы из всех повинностей больше всего опасаются воинской и даже один слух о переписи, которую они считают предвестником ее введения, вызывает у них тревогу[1072]. Следуя его предостережениям, русская администрация с момента завоевания края воздерживалась от призыва в армию туземного населения. Однако трудности Первой мировой войны потребовали от России дополнительных людских ресурсов. Николай II счел нужным призвать коренных жителей Туркестана в качестве тыловых рабочих. Согласно изданному 25 июня 1916 года указу местные общины были обязаны выставить 250 тыс. здоровых рабочих в возрасте от девятнадцати до тридцати одного года, т. е. 8 % от всего мужского населения, включая младенцев[1073]. Отсутствие повозрастных статистических данных не позволяет выяснить, какой процент мужчин отмеченного в указе, самого работоспособного возраста подлежал призыву. Тем не менее ясно, что призыву подлежали очень многие из них. Это подтверждает статистика по бухарско-еврейскому населению Казалинска, согласно которой на трудовые работы попали 42,1 % всех мужчин указанного возраста[1074]. Туркестанская администрация, сразу проявив по этому поводу некоторое беспокойство, добилась уже в августе сокращения числа призывников до 200 470 человек[1075]. Но все равно разнарядка оставалась большой, а призыв наиболее трудоспособной части населения грозил разорить многие хозяйства.

Поэтому неудивительно, что царский указ сильно взволновал все туземное население. Тревожась за судьбу своих хозяйств, оно также опасалось возможного участия призванных рабочих в боевых действиях и того, что те не смогут соблюдать религиозную обрядность. Составлявшие списки призывников туземные администраторы часто брали взятки за освобождение одних призывников за счет других. В результате зажиточные слои избегали призыва, что усугубляло и без того сильное социальное напряжение, вызванное: (а) предшествовавшим изъятием земель в пользу русских переселенцев, главным образом в Семиреченской области, (б) постепенным обезземеливанием дехкан в хлопководческих районах в неурожайные годы и (в) введением государством в 1915–1916 годах относительно низких нормированных цен на хлопок-сырец[1076].

Разразилось самое большое за период русской колонизации края восстание. Знаток края, местных языков и обычаев Нил Лыкошин считал, что главной причиной восстания стал фанатизм местного мусульманского населения. С другой стороны, он признавал, что выбранная колониальная модель была негибкой: присылаемые Петербургом администраторы и чиновники не знали Туркестана, власти не обращали внимания на настроения среди мусульманского духовенства, земли изымались необдуманно, русские переселенцы своей низкой нравственностью подрывали собственный авторитет[1077].

Даниэль Брауэр видит в восстании коллапс колониальной системы и считает его исключительно реакцией на русскую колонизацию земель, особенно в Семиреченской области[1078]. Однако вряд ли слово «коллапс» точно отражает произошедшее. Даже учитывая беспрецедентный масштаб восстания, не стоит преувеличивать его размеры. Алексей Татищев пишет, что в разгар этих событий он спокойно проехал по казахским и киргизским степям свыше тысячи верст[1079]. Более того, Брауэр забывает о восстании в вассальном Хивинском ханстве в 1915–1916 годах, где не было ни русской колонизации земель, ни почти никакой колониальной системы. Экономические проблемы ведущей войну империи отразились на хивинцах так же, как и на жителях Туркестана. Население Средней Азии сильно страдало в эти годы от дороговизны. В Туркестане за первые два года войны более чем в два раза выросли цены на пшеницу, рожь, сахар, керосин, чай и мануфактуру. Но, даже продаваемые по новым ценам, некоторые продукты исчезли с прилавков. Это привело в конце февраля 1916 года к ожесточенным так называемым «бабьим бунтам» русских женщин на базарах, главным образом в Ташкенте[1080]. От дефицита и дороговизны страдало и коренное население, что подтверждают события в селе Исфан Ходжентского уезда. Там в январе того же, 1916 года несколько сот мусульман, в основном казахи, напали на мануфактурный ряд базара. Не причинив никакого физического ущерба торговцам из пяти мусульман и восьми бухарских евреев, они схватили разложенный снаружи лавок товар и почти все успели скрыться[1081].

Марко Буттино подробно рассматривает причины голода в крае, особенно в Ферганской области. Он приходит к выводу, что сокращение урожая хлопка и зерновых вызвало голод в 1916 году[1082]. Но, хотя сокращение урожая в тот год действительно имело место, оно не было сколько-нибудь значительным, в отличие от того, что было позже. Ферганская же область оказалась самой спокойной во время восстания. Однако для нас важнее, что в первую половину 1916 года там, как и везде, в пищу шли продукты прошлого года, да и хлопководы пользовались тогда сбережениями, заработанными в 1915 году. А этот год, по утверждению самого Буттино, отличался урожайностью. Также и по данным авторитетного исследователя туркестанской хлопковой промышленности тех лет, Вячеслава Юферова, 1915 год был необыкновенным по урожайности хлопка[1083]. В этой связи большего доверия заслуживает версия бунтовавших женщин, утверждавших, что торговцы, вынужденные продавать продукты питания по нормированным администрацией ценам, специально припрятали некоторые из них в надежде на повышение цены весной. Тем не менее настоящей причиной придерживания продуктов были циркулировавшие среди торговцев и купцов слухи о скорой инфляции[1084].

Буттино предполагает, что восстание было спланировано кочевниками[1085]. Что ж, наиболее активные действия киргизов и казахов пришлись на конец июля – первую половину августа 1916 года, т. е. происходили спустя месяц и более после издания царского указа, а значит, кочевники в какой-то мере могли подготовиться к восстанию. Но даже эта возможная подготовка не отменяет распространенного определения данного восстания как стихийного, поскольку нет никаких свидетельств о приготовлениях к нему до выхода царского указа. Да и вряд ли серьезная подготовка могла остаться не замеченной уездным начальством, или охранным отделением с его сетью осведомителей, или местными элитами, тесно связанными с русской властью.

Мобилизация на работы стала не только поводом к восстанию, но и дополнительной его причиной. Описанная ранее система дехканского хозяйства предусматривала тяжелую весеннюю страду и без молодых мужчин – а почти каждый второй из них подлежал призыву на тыловые работы – не могла функционировать. Поэтому восстание можно назвать антиколониальным по форме, но социальным по содержанию. Конечно, если бы угроза призыва не была столь масштабной, существовавший многие века механизм социальной поддержки, часто кровнородственной, мог бы преодолеть ее действие, что, собственно, и произошло после сокращения числа требуемых тыловых рабочих. Областные отчеты конца 1916 и начала 1917 года не зафиксировали массовых разорений. Из-за произошедшей потом революции и демобилизации рабочих неизвестно, чем этот ограниченный призыв мог закончиться для хозяйств при более продолжительном сроке работ. Распространению восстания способствовало и то, что оно пришлось на месяц рамадан, когда мусульмане чаще обычного собираются вместе для религиозных церемоний.

Отношение к русской власти ухудшилось уже в самом начале волнений – в результате выхода распоряжения об отдаче туземным населением поклонов всем офицерам и чиновникам. Наказанием за нарушение распоряжения была порка, от которой можно было откупиться штрафом[1086]. По замыслам администрации эта мера должна была поднять престиж русской власти. Но она привела к прямо противоположному результату. Коренные жители за долгие годы русского правления почти отвыкли от этого практикуемого в ханствах и эмирате наказания, и введение его в крае уже воспринималось не как традиционный способ воспитания населения, а сугубо как унижение. Кроме того, местные жители не могли не знать об отсутствии такого наказания в других частях империи, а это обстоятельство должно было вызвать особое раздражение. Все перечисленное привело к разочарованию русской властью, которое достигло наивысшей точки летом 1916 года. Среди местных мусульман даже распространился слух, что Кауфман обещал не вводить воинской повинности в течение пятидесяти лет после завоевания той или иной туркестанской местности[1087]. И поэтому призыв они считали нарушением данного обещания.

В ходе восстания в крае погибло по нескольку тысяч человек с обеих сторон. Жители некоторых русских сел, казахских и киргизских аулов были поголовно убиты[1088]. Кочевники несравнимо бо́льшие потери понесли из-за голода, болезней и заморозков во время своего бегства в Китай. Вместе с ними часто бежали и местные туземные чиновники, предпочитавшие остаться лояльными к соплеменникам. В более сложную ситуацию попали оседлые чиновники-мусульмане. Оставаясь на месте, они оказывались между двух огней. Многие из них были коррумпированы и использовали свое положение во время этой мобилизации, предоставляя освобождение от призыва одним за счет других, а также скрывая информацию о льготах для некоторых категорий населения – с тем, чтобы получить вознаграждение за якобы оказанные услуги. Эти медиаторы пользовались незнанием русского языка основной массой мусульманского населения. Тем не менее подчиненные им жители – возможно, не всегда обоснованно – подозревали обман, что вылилось в несколько сотен случаев расправы восставших над этими представителями военно-народного управления[1089].

Известие, что царь, опасаясь новой Кавказской войны, освободил от подобных трудовых работ мусульман Кавказа, расширило недовольство в Туркестане. Поэтому вслед за кавказцами были освобождены от призыва и туркменские племена, проявившие особую воинственность во время завоевания их территории русскими в первой половине 1880-х годов. Прочему мусульманскому населению края освобождение туркмен было представлено как результат их участия в составе Текинского конного полка в боевых действиях на фронте[1090].

Туркестанский генерал-губернатор Мартсон, на которого возложили ответственность за вспыхнувшее восстание, был снят, и на его место прислали Куропаткина. После подавления восстания в декабре 1916 года он предал суду несколько тысяч мусульман, из которых 184 человека получили смертный приговор. Предпочитая не обострять отношений с мусульманским населением, власти ограничились казнью двадцати двух осужденных, а остальным смертная казнь была заменена различными другими наказаниями[1091]. Впоследствии советские исследователи завышали число казненных мусульман в несколько раз[1092].

Из-за восстания власти во второй раз сократили разнарядку туземных рабочих. Всего с сентября 1916 по февраль 1917 года из Туркестана на тыловые работы было отправлено 120 тыс. рабочих. Они использовались в основном на промышленных предприятиях Москвы, Петрограда, Одессы, Нижнего Новгорода, Харькова, а также на железных дорогах. Их работа продолжалась до мая – июня 1917 года, т. е. до того момента, когда Временное правительство уже не в силах было удержать рабочих и издало постановление об их возвращении в край[1093].

В отличие от ашкеназских, горских и грузинских евреев[1094] никто из бухарских евреев не служил в русской армии, в том числе и те из них, кто вступил в русское подданство, или даже их потомки. С 1900 по 1914 год, как показано в таблице 9, в русское подданство было принято только десять семейств бухарских евреев. Среди них большинство лиц призывного возраста (на 1916 год) родились в крае или переехали туда малолетними, тем более что еще и до вступления в русское подданство все эти бухарские евреи проживали в крае. А согласно русскому законодательству из Туркестана в армию призывались только лица, поселившиеся там после достижения ими пятнадцатилетнего возраста.

Во время восстания часть бухарских евреев, опасаясь, что оно приведет к погромам, мигрировали из сельской местности в города, а также в не охваченные восстанием районы края и даже – некоторые – в Афганистан[1095]. Что касается призывников – бухарских евреев, то небольшая часть из них бежали за границу или во внутренние губернии, подобно некоторым призывникам-мусульманам[1096]. Паника охватила бухарских евреев Самарканда 12 июля 1916 года, когда они увидели большую толпу мусульман, шедшую к военному губернатору Лыкошину. Опасаясь погрома, евреи закрыли свои лавки. Но Лыкошину удалось успокоить мусульман и таким образом предотвратить беспорядки[1097].

Сами бухарские евреи в восстании не участвовали, хотя и были недовольны предстоявшим призывом. Это недовольство усиливалось специальным распоряжением Куропаткина о том, что туземные евреи не имеют права нанимать вместо себя призывников-рабочих из неевреев[1098]. В то время подавляющее большинство бухарских евреев проживали в Самаркандской области. Ее военный губернатор, Лыкошин, как мы уже видели, относился к ним толерантно. Он попросил генерал-губернатора предоставить бухарским евреям на фронте посильную работу и получил согласие[1099]. Вряд ли после этого ответа последовали какие-то действия, но он, очевидно, достиг свой цели – в какой-то мере успокоил общину бухарских евреев.

К слову сказать, Лыкошину и в этот раз Галкину их толерантность не прошла даром. По рекомендации Покотило Куропаткин отстранил Галкина сразу же по приезде в край, а на другого администратора пожаловался царю: «…Лыкошин… допустил развитие сахарной спекуляции, попал в руки евреев»[1100]. Скорее всего, Куропаткин старался избавиться от давно раздражавшего его своим регионализмом генерала и потому сыграл на неприязни царя к евреям. В ответ Николай II в последние дни своего царствования отправил Лыкошина в отставку. Поскольку в Ташкенте дом Лыкошина, а в еще большей степени – дом Галкина являлись важнейшими местами собраний городской русской элиты[1101], данные увольнения нельзя не расценивать как брошенный ей вызов. Столь крутым шагом Куропаткин открыто заявлял, что не потерпит фрондерства регионалистов. В отставку был отправлен и ферганский губернатор Гиппиус. Сторонник более гибкой политики в отношении методов призыва туземных рабочих[1102], он целовал в мечети Коран, что вызвало скандал в Петрограде.

Крупными общинами бухарских евреев были созданы комитеты по призыву рабочих. Их возглавили лица, пользовавшиеся наибольшим авторитетом и влиянием[1103]. Хотя выбор рабочих определялся жребием, от членов комитета зависело, кто будет освобожден, по болезни или по семейному положению, от участия в розыгрыше. На этой почве возникали социальные трения[1104]. Им способствовал и наем богатыми евреями вместо себя рабочих из бедных еврейских семей по специальному разрешению, которого добился такой комитет в Самарканде[1105]. Амитин-Шапиро считает, что стоимость найма рабочего колебалась от 500 до 1 тыс. рублей. По сведениям же Клевана, она достигала 3 тыс. Скорее всего, стоимость колебалась между 1 и 2 тыс. рублей, с учетом того, что наем мусульманина в одном из кишлаков Наманганского уезда стоил 1 тыс. рублей, в Катта-Курганском уезде – 600 рублей, а среди бухарских евреев Самарканда был более высокий уровень жизни и рынок такой потенциальной рабочей силы среди них был гораздо уже[1106]. Данная выплата, забота комитета об оставленных рабочими семьях и выделение рабочим провожатых для их обеспечения в дороге питанием и одеждой[1107] в какой-то мере сгладили возникшую социальную напряженность. Об этом свидетельствуют, к примеру, материалы еврейской газеты на русском языке «Новый путь»[1108].

Самаркандская бухарско-еврейская община должна была выделить самое большое количество еврейских рабочих. По административным данным на 1915 год, в городе проживало 6270 бухарских евреев мужского пола. Ошибочно посчитав их всех русскими подданными, чиновники назначили общине завышенный наряд на рабочих – в 500 человек. После жалобы руководства общины на такое решение в сентябре 1916 года и последовавшей проверки наряд уменьшили до 200 человек[1109]. Эти рабочие-евреи отправлялись из Самарканда двумя партиями по 100 человек[1110].

Первая партия прибыла в Одессу – на промышленные предприятия, принадлежавшие евреям, где бухарские евреи заменили рабочих, призванных в действующую армию. Рассказавший об этом корреспондент «Нового пути» навестил тогда группу бухарских евреев, размещенных в одном из общежитий. По его словам, им предоставлялись кошерные продукты и право не работать в пятницу после шестнадцати часов и в субботу для соблюдения религиозных обрядов[1111].

Для доказательства лояльности к царю туземная администрация при поддержке русских чиновников организовывала в конце июля 1916 года патриотические молебны и манифестации по всему Туркестанскому краю[1112]. Не остались в стороне и бухарские евреи. По рассказам очевидцев, вечером 19 сентября 1916 года, накануне отправки рабочих, бухарские евреи Самарканда устроили «грандиозную манифестацию», в которой участвовало несколько тысяч человек. Участники шли по главной улице из старого города в его новую, так называемую русскую, часть с портретом императора и пели «Боже, Царя храни!» под сопровождение оркестра военной музыки. На устроенном в русской части города митинге главы общины произносили патриотические речи на собственном диалекте и собравшиеся прерывали их криками «Ура!». Спустя несколько дней в Казалинске депутация бухарских евреев наряду с мусульманами встречала с музыкой, хлебом и солью прибытие поезда с тыловыми рабочими из Ташкента[1113].

7. Последние гонения

В больших городах Туркестанского края бухарские евреи традиционно вкладывали средства в покупку недвижимого имущества. Владельцам домов и земельных участков фирмы и банки Московского промышленного района отдавали предпочтение при предоставлении кредитов[1114]. Большая часть купленных в этих городах домов сдавалась в аренду[1115], плата по которой была относительно большой – в среднем 40 рублей в месяц. В то же время наиболее богатые из бухарских евреев сами стремились перебраться на жительство в более престижные русские части городов. Эти части возникли в результате отчуждения земель у местного населения. Хозяева за отчужденные у них участки получили нормированную плату, которая далеко не отражала рыночной стоимости последних, несомненно возросшей бы впоследствии из-за очевидного потребительского спроса. В Самарканде за прошедшую после завоевания четверть века стоимость таких некогда отчужденных владений возросла в десять раз. В этом городе отчужденные земли участками по 900 кв. метров продавались казной за ту же нормированную плату русским купцам, мещанам, офицерам, чиновникам, а семейным солдатам были отданы бесплатно, правда немного меньшими участками и подальше от центра[1116].

Со временем, чаще всего из-за отъездов, бывшие жильцы продавали землевладения с построенными на них домами. К 1893 году в той же русской части Самарканда бухарским евреям уже принадлежало тридцать семь домов – 11,3 % от всех, хотя сами они составляли здесь только 0,6 % всех жителей. Более чем две трети (68 %) бухарско-еврейских домов считались дорогими, так как их стоимость превышала 1,5 тыс. рублей. Эти дома составляли 15 % среди всех домов такой высокой стоимости в данной части города. С учетом того, что недвижимость в русской части дорожала быстро, параллельно росту населения, для богатых бухарских евреев, а также для богатых мусульман (им здесь принадлежало двадцать четыре дома, в том числе пятнадцать – дорогих) покупка недвижимости здесь была еще и удобным способом вложения капитала. Поэтому нельзя согласиться с официозной газетой «Туркестанские ведомости», которая в 1902 году, отметив, что почти треть домов русской части Самарканда перешла в руки бухарских евреев, объясняла такое явление лишь перенаселением еврейского квартала в старом городе[1117].

Что касается туземной части Самарканда, то там бухарские евреи владели в 1878 году 191 домом, что составляло 4,4 % от всех домов в этой части города. За пятнадцать последующих лет число домов у них здесь выросло несильно, учитывая их миграции в Самарканд и возросшую роль в экономике. К 1893 году они владели 266 домами, составлявшими 4 % от всех домов туземной части города. Трудно сказать, был ли этот рост результатом покупки соседних с еврейским кварталом мусульманских домов или следствием дробления имевшихся у них прежних дворов. Скорее всего, имели место оба фактора. Миграции и возросший, по некоторым косвенным признакам, естественный прирост привели к страшной тесноте. На каждый еврейский дом приходилось в среднем 14,6 жильца. В свою очередь, теснота способствовала удорожанию жилья в еврейском квартале. Но все равно оно стоило несравнимо ниже, чем дома в русской части города. Только шесть домов бухарских евреев имели оценочную стоимость, превышавшую 1,5 тыс. рублей. У мусульман же в туземной части города, при их гораздо большей численности, дорогих строений было лишь в два раза больше[1118].

В то время как местная администрация с начала XX века стала строже следить, чтобы бухарскоподданные евреи не покупали недвижимость в городах, бухарские евреи с туземным статусом продолжали покупать и строить дома в городах Туркестана. В Самарканде за 1905–1908 годы туземные евреи приобрели в обеих частях города пятьдесят три участка на общую сумму 475,2 тыс. рублей[1119]. Похожая ситуация сложилась и в Коканде. Американская путешественница Аннет Микин, посетившая его в 1902 году, отметила, что многие лучшие дома в русской части города принадлежат бухарским евреям[1120]. Покупка ими домов продолжалась там и потом, что вызвало в 1903 и, особенно, в 1904 году сетования со стороны кокандского корреспондента тех же «Туркестанских ведомостей»:

Известный гренёр [производитель шелковой грены] и шелковод Алоизи… дома свои, наиболее видные и благоустроенные в Коканде, продал бухарским евреям Арабовым за 85 тысяч… другой большой дом… в котором помещалась гостиница «Россия», продан бухарскому еврею Пинхасову за 48 тысяч рублей, наконец в руки того же Пинхасова попали дом и место Курочкина… за 18 тысяч рублей… мнение русского общества, что Коканд в близком будущем весь… очутится в руках бухарских евреев[1121].

Также правом владеть недвижимым имуществом широко пользовались в городах своей приписки бухарские евреи, вступившие в купеческую гильдию одного из городов края и принятые затем в русское подданство. Самые богатые представители этой категории – семейства Вадьяевых и Потеляховых – построили себе в 1907 году по особняку в Коканде. Оба здания считались одними из лучших в городе[1122].

Дом Або Симхаева в Коканде, фото Зои Аршавской (с разрешения Центра еврейского искусства Еврейского университета в Иерусалиме).

В русских частях Ташкента и города Туркестана к концу XIX века также возросла доля недвижимости в руках бухарских евреев. Сообщая об этом в своей книге, Михаил Терентьев утверждал: «Бухарские жиды процветают, скупают понемногу лучшие дома в старой части русского Ташкента, поблизости к синагогам, которых уже выстроено две…»[1123]

Приобретение бухарскими евреями недвижимости в русских частях городов вызывало особое беспокойство администрации, стремившейся укрепить русское население в городах края для расширения опоры в недавно завоеванной колонии. Поэтому генерал-губернатор Иванов еще в сентябре 1902 года отдал указание проверить законность приобретения бухарскими евреями недвижимого имущества и в случае обнаружения нарушений закона предъявить к ним судебные иски. Как обнаружилось в ходе проверки, многие мусульманские народные судьи, имевшие нотариальные права, продолжали скреплять купчие крепости на недвижимость бухарскоподданных евреев. В результате местная администрация в 1903 году разъяснила судьям, что они не имеют права этого делать[1124].

За 1908–1913 годы в Самарканде доля бухарских евреев среди владельцев недвижимости в русской части города сократилась на 29,5 %. Хотя общая стоимость недвижимости бухарских евреев в этой части города за тот же срок выросла на 306 669 рублей, или почти на одну треть, такой рост произошел лишь в результате увеличения стоимости домов в городе. Известно, что в течение этого времени бухарские евреи почти не приобретали новых домов. Так, если в 1908 году в русской части города бухарским евреям принадлежало 140 домов, то в конце 1915-го – 143 дома[1125].

К 1908 году, как видно из таблицы 12, они сконцентрировали в своих руках, по оценочной стоимости, установленной администрацией, 20 % общей городской недвижимости, а в русской части города – 51 % всего недвижимого имущества. Но лишь за пять лет, из-за предпринятой властями проверки недвижимости у бухарских евреев, общий процент недвижимого имущества у них сократился до 16 и 30 % соответственно.

Сокращению темпов роста недвижимости бухарских евреев в Самарканде способствовала тщательная проверка администрацией наличия у евреев, владевших недвижимостью или желавших ее приобрести, туземного статуса. При обнаружении недвижимой собственности, записанной на имя бухарскоподданного еврея, администрация через суд обязывала ее продать в шестимесячный срок согласно закону[1126]. По этой причине в туземной части города за 1908–1913 годы общая стоимость недвижимости бухарских евреев, как видно из таблицы, даже сократилась на 200 тыс. рублей. Таким образом, на несколько процентов сократилась их доля в общей стоимости недвижимости туземной части города.

За эти же пять лет во всем городе стоимость недвижимости, принадлежавшей бухарским евреям, выросла на 106 954 рубля (20 %), в то время как стоимость общей городской недвижимости – на 2 221 646 рублей (29,93 %). В результате принадлежавшая бухарским евреям доля в общей городской недвижимости сократилась за 1908–1913 годы с 19,73 до 16,29 %. Таким образом, темпы роста стоимости недвижимости у бухарских евреев отставали от аналогичного показателя для всего городского населения, несмотря на то что число бухарских евреев здесь значительно выросло – в результате переселения бухарскоподданных евреев из Сырдарьинской области в Самарканд[1127] как в один из пограничных городов.

Таблица 12

Доля недвижимого имущества, принадлежавшего бухарским евреям в Самарканде в 1908 и 1913 годах [1128]

В 1915–1916 годах некоторые богатые бухарские евреи, а вслед за ними и среднеазиатские мусульмане-предприниматели, по сведениям охранки, стали вкладывать деньги в золотые, серебряные изделия и в недвижимость – из-за роста инфляции и даже из-за предвидения, что в России в результате революции к власти придет новое правительство, которое не уплатит проценты по ценным бумагам и займам[1129]. Известный русский и советский востоковед Александр Семенов (1873–1958), занимавший в начале 1917 года должность военного губернатора Самаркандской области, тогда неоднократно слышал от бухарских евреев, что «бумажные деньги при теперешнем неизбежном расширении эмиссионного права государственного банка ничего не будут стоить, недвижимость же никогда не теряет цены»[1130].

Спрос на дома привел к увеличению их стоимости. Ситуацией воспользовались семьи многих отправленных на фронт офицеров, стремившиеся перебраться в Европейскую Россию, поближе к своим родственникам[1131]. Выгодная продажа домов позволила им оставить удаленный и жаркий, а также беспокойный в те годы Туркестанский край.

Хотя бухарские евреи приобрели в течение первых нескольких лет войны относительно небольшое число домов, сокращение и без того немногочисленного более образованного русского населения стало заметно. В Самарканде бухарские евреи в апреле 1916 года еще больше привлекли к себе внимание администрации тем, что попросили разрешения организовать в русской части города молитвенный дом, ссылаясь на то, что в новой части у них нет вообще никакого молитвенного дома, а ходить в старую часть города им далеко. Подписавшиеся под этой просьбой (31 бухарский еврей) указали в приложении к ней названия улиц, на которых они проживали. Посчитав, что бухарские евреи, скупавшие дома, виноваты в сокращении русского населения в городах, Куропаткин распорядился через председателей окружных судов собрать сведения о недвижимости, купленной туземными евреями с 1901 до 1917 года. Собранные в январе – начале февраля 1917 года данные расследования показали, что в двух крупнейших городах края бухарские евреи действительно приобрели за указанный период большие земельные участки с домами или под строительство домов. В Ташкенте ими были куплены 65 десятин земли, в том числе 43 – в русской части города, а в Самарканде – 233 участка общей площадью 125 десятин, в том числе в русской части города – 181 участок общей площадью 52,5 десятины[1132]. В тот же период бухарские евреи приобрели в Ферганской области под дома с участками 96 десятин земли[1133]. Особенно активно приобретались участки в Коканде, где многие богатые бухарские евреи построили себе перед войной роскошные особняки и торговые конторы[1134].

Тем временем Семенов, обеспокоенный скупкой бухарскими евреями домов в Самарканде, обратил на нее внимание Куропаткина во время их совместной поездки в Катта-Курган 10 января 1917 года. Куропаткин отнесся к затронутому вопросу с большим вниманием. По его просьбе Семенов 15 января 1917 года написал по этому вопросу подробный доклад, в котором отмечал, что после восстания мусульман бухарские евреи, опасаясь новых волнений, особенно усиленно стали скупать дома в русской части города, не смущаясь их ценой. Семенов обратил внимание генерал-губернатора также на то, что действия бухарских евреев привели к квартирному кризису в Самарканде, подняв цены за дома до 75 тыс. рублей, что было по тем временам очень большой суммой. Далее военный губернатор указал, что число домов бухарских евреев в русской части города, после приобретения ими 30 домов за предшествовавший год, достигло 173 и что лучшие улицы города – Кауфманская и Верещагинская – «почти сплошь заняты еврейскими домами». Сожалея, что бухарским евреям предоставлено право приобретения недвижимого имущества в крае, Семенов попросил Куропаткина, наделенного особыми полномочиями в силу управления регионом, находившимся на военном положении, в качестве временной меры ограничить права евреев и мусульман в приобретении недвижимости в Самарканде. Сам же военный губернатор собирался проверить законность уже сделанных приобретений. Для этой цели он просил генерал-губернатора вернуть переданный во время совместной поездки список бухарских евреев, приобретших недвижимость в русской части Самарканда[1135].

Ознакомившись с докладом Семенова, Куропаткин написал на нем резолюцию, в которой: (а) указал на необходимость внести в разработанное новое Положение об управлении Туркестанского края ограничение на приобретение туземными евреями земельных участков в городах и за их пределами; (б) отдал указание своей канцелярии запросить мнение Военного министерства о том, какие меры необходимо принять до введения этого положения, чтобы немедленно прекратить захват евреями земель; (в) распорядился предложить туземным евреям Самарканда воздержаться от покупки домов у русских ввиду подачи законодательного предложения о воспрещении такой покупки (при этом генерал-губернатор просил представить ему список тех, кто не прислушается к его «совету»); (г) приказал поставить на постой солдат в каждый еврейский дом, начиная со вновь приобретенных, чтобы сделать скупку домов невыгодной; (д) предложил образовать комиссию для составления чертежей всех домов, купленных евреями во время войны, чтобы распространить на них квартирную повинность, разместив в этих домах семьи офицеров и нижних чинов во время войны, а также и самих офицеров после их возвращения с фронта; (е) распорядился объявить об этих мерах хозяевам – бухарским евреям, чтобы они отказались от приобретения домов в русской части Самарканда и подыскали себе дома в его туземной части[1136].

После получения в начале февраля 1917 года резолюции генерал-губернатора Семенов отдал приказ об образовании комиссии и объявил бухарским евреям Самарканда о запрещении дальнейшей скупки домов. Сообщая об этом в канцелярию генерал-губернатора, он заявил, что распоряжения о постое солдат пока не давал, так как, по его мнению, этому должно предшествовать соглашение воинского начальства с гражданским ведомством[1137]. Для изучения вопроса командующий войсками Туркестанского округа во второй половине февраля отдал приказ установить число офицеров и их семейств, арендующих квартиры, а также выяснить цены на съем[1138]. Как утверждает Питер Холквист, в это же самое время Куропаткин собирался «очистить» от киргизов Чуйскую долину и местности, примыкающие к Иссык-Кулю[1139]. Не вызывает сомнения стремление Куропаткина «расчистить» Туркестан для расширения и углубления его колонизации.

Февральская революция и последовавшее постановление Временного правительства от 22 марта 1917 года, отменявшее национальное и религиозное неравенство, не дали Куропаткину возможности воплотить свои планы по изгнанию бухарскоподданных евреев из туркестанских городов и по ограничению прав русскоподданных бухарских евреев на покупку недвижимой собственности[1140]. В июле 1917 года канцелярия Туркестанского комитета Временного правительства разослала через областные правления уездным комиссарам указание, что на основании этого постановления бухарскоподданные и русскоподданные бухарские евреи имеют право повсеместно проживать в крае, приобретать недвижимые имущества, свободно заниматься торговлей и промышленностью, а также быть членами акционерных обществ[1141].

* * *

Пытаясь сократить права бухарских евреев в крае до прав ашкеназских евреев России, Военное министерство и отдельные туркестанские администраторы-централисты натолкнулись на сильное противостояние как туркестанских, так и более влиятельных московских промышленно-банковских кругов, поддержанных прагматичным Министерством финансов. Твердая позиция этих кругов не позволила завершить выселение бухарскоподданных евреев и помогла нескольким русскоподданным бухарским евреям в начале Первой мировой войны открыть в крае акционерные общества. Во время войны, в начале 1917 года, не имея возможности законодательным путем ввести новые ограничения, Куропаткин попытался административными мерами запретить туземным евреям приобретение недвижимости в русских частях туркестанских городов. Но Февральская революция помешала этим планам. Вместе с тем, стремясь уравнять в правах русскоподданных бухарских евреев с российскими ашкеназскими, Военное министерство и туркестанские централисты тем не менее препятствовали распространению на первых некоторых законодательных льгот, которыми пользовались в черте оседлости вторые. Это касается прав на устройство духовных правлений и открытие молитвенных домов и школ, а также на судебные разбирательства с мусульманами на равноправной основе в русском, а не в мусульманском суде, о чем пойдет речь в следующей главе.

Глава 6

Образование и аккультурация

1. Русская администрация и школьное образование бухарских евреев

Русская администрация почти не вмешивалась в сложившуюся в Средней Азии систему образования, опасаясь вызвать недовольство туземного населения недавно завоеванного края. Часто рассматриваемые администрацией в качестве туземцев, бухарские евреи были свободны от тех насильственных мер царской администрации в области образования, которые та применяла в отношении ашкеназских евреев в империи вообще и в Туркестане в частности[1142]. Тем не менее русское завоевание оказало большое влияние на образование бухарских евреев. Последствия этого влияния отчетливо проявились лишь несколько десятилетий спустя после создания Туркестанского края. Их можно разделить на следующие группы:

1. Литература. В результате завоевания перед бухарскими евреями открылись безопасные российские дороги, что дало им возможность установить тесные связи с еврейскими общинами России, европейских стран и Палестины. Установление таких связей, в свою очередь, позволило бухарским евреям покупать и привозить из этих стран большое количество религиозной литературы на иврите[1143]. Впоследствии духовные просветители бухарских евреев, пытаясь шире распространить религиозные знания среди членов своей общины, стали переводить религиозную литературу на еврейско-таджикский язык и печатать эти переводы в типографиях Палестины[1144].

2. Учителя. Связи с другими общинами, упомянутые выше безопасные дороги, а также налаженная почтовая связь со Средней Азией позволили бухарским евреям приглашать хороших учителей для своих детей.

3. Учеба за пределами Средней Азии. Вхождение в состав Российской империи открыло перед бухарскими евреями и новые возможности учебы в иешивах, хедерах и при хасидских дворах в Восточной Европе, а также в Палестине благодаря морскому сообщению с ней.

4. Новые возможности трудоустройства. После русского завоевания перед бухарскими евреями открылись места в частных или государственных организациях – должности писарей, конторщиков, таможенников, оценщиков, банковских служащих и т. п.[1145] При этом для поступления на службу, кроме хорошего знания русского языка, им требовалось и общее образование.