Октябрьский детектив. К 100-летию революции

«Это может показаться странным. Что может быть общего между коммунизмом и высокими банковскими сферами? Но дело в том, что коммунизм Маркса желает мощной централизации государства, а там, где есть централизация государства, сегодня обязательно должен иметься Центральный банк государства, а там, где подобный банк существует, паразитирующая нация евреев, спекулирующая на работе народа, всегда найдет средства к существованию….

Итак, весь этот еврейский мир, образующий эксплуатирующую секту, народ-пиявку, единого прожорливого паразита, тесно и глубоко организованного не только сквозь границы государств, но и через все разнообразие политических мнений, этот еврейский мир сегодня по большей части находится в распоряжении Маркса с одной стороны и Ротшильдов — с другой. Я уверен, что Ротшильды, со своей стороны, ценят заслуги Маркса и что Маркс, с другой, чувствует инстинктивную привлекательность и большое уважение к Ротшильдам»[11].

Однако в данном случае Бакунин приземляет замысел Маркса-Ротшильда. Их врагами, как указывает Александр Дмитриевич, является весь мир, состоящий из национальных государств. Идеи Маркса, в частности его теория классовой борьбы и теория прибавочной стоимости, значительно шире и имели глобальный характер. Они позволяли раскалывать промышленный класс, составляющий единый массив населения национальных государств, на эксплуататоров — промышленников и эксплуатируемых — пролетариат. А далее появлялась возможность осуществить проект «перманентной», или мировой, революции, приводящей к насильственному разрушению всех национальных государств с установлением диктатуры какого-либо «Центрального банка». Ибо на выходе получалось общество, состоящее из «атомистических, враждебно друг другу противостоящих индивидов», споры между которыми должны решаться все тем же «Центральным банком». А кому еще решать споры в обществе, где царят деньги, этого ревнивого «БОГА ИЗРАИЛЯ».

В конце концов генерал приходит к выводу:

«Установив изложенные выше положения, мы логически приходим к заключению, что разумная денежная система должна быть основана на следующем:

Делание и установление денежных знаков составляет исключительную прерогативу Государства, так как знаки эти служат для производства в нем операций обмена и выпускаются в том количестве, которое необходимо для страны, а потому должны изготовляться из такого товара, который отнюдь Государству не приходилось бы брать в долг, да еще вдобавок на невыразимо тяжелых условиях.

На практике это сводится к бумажным деньгам, невыразимым (неразменным) на золото».

Показательна дальнейшая судьба генерала Нечволодова. Как только свершился февральский переворот, новый военный министр, известный негодяй, по выражению царя Николая, и масон, Гучков отстраняет боевого генерала от командования 19-й дивизией. И сам отставленный, и его семья начинают подвергаться травле, им угрожают расправой, что заставляет Нечволодовых навсегда покинуть свою Родину. Там, во Франции, генерал продолжает свою борьбу с масонами, выступая в защиту истинности «Протоколов Сионских мудрецов». Умер он в 1937 году.

P. S. Как-то Александру Дмитриевичу сказали, что он антисемит. На что он ответил:

«Мне искренне жаль тех людей, которых сорок лет водили по пустыне. Но я от всей души ненавижу тех мерзавцев, которые их водили».

Снарядный голод

Но вот пришел 1914 год. Началась так лелеянная Британией война. С первых же дней в русской армии стали нарастать сложности в снабжении снарядами, винтовками, другим военным снаряжением. Все это получило в истории название «снарядного голода». При расследовании главным виновником был признан тогдашний военный министр генерал В. А. Сухомлинов.

12 июня 1915 года министр был уволен с должности по подозрению в измене и отдан под суд. За решение возникшей проблемы с вооружением взялся назначенный начальником Артиллерийского Управления Российского Генштаба генерал Алексей Алексеевич Маниковский, который привлек к выяснению обстоятельств возникшей ситуации курирующих военную контрразведку генералов Нечволодова и Бонч-Бруевича.

Результатами действий генерала Маниковского, его решительными организационными и финансовыми мерами восхитилось не только русское общество, но и Уинстон Черчилль, написавший:

«…Мало эпизодов Великой войны более поразительных, нежели воскрешение, перевооружение и возобновленное гигантское усилие России в 1916 году. К лету 1916 года Россия, которая 18 месяцев перед тем была почти безоружной, которая в течение 1915 года пережила непрерывный ряд страшных поражений, действительно сумела собственными усилиями и путем использования средств союзников выставить в поле — организовать, вооружить, снабдить — 60 армейских корпусов вместо 35, с которыми она начала войну…»[12].

Выяснилось, что снаряды отсутствовали только непосредственно на линии огня, в то время как в тылу склады были ими забиты (знакомая нам по 1991 году картина: в магазинах ничего нет, а склады ломятся от товаров). Генерал Маниковский прямо говорил, что предприниматели «организовали крестовый поход на казенный сундук под видом спасительных для армии предложений»[13]. Оказалось, что саботаж поставок был организован придворной камарильей, включая Великих князей и ближайших родственников царя, а также думской оппозицией во главе с Гучковым. Все они находились в доле с оружейными промышленниками.

Если с предпринимателями было все ясно, то Львов, Гучков, Милюков, Керенский жаждали, чтобы Россия потерпела жестокое поражение. Тем самым была бы окончательно дискредитирована российская монархия, и установился бы «республиканский строй», во главе которого встали бы они, члены масонской ложи «Великий Восток Русского Народа», действующие под эгидой масонской ложи «Великий Восток Франции». О чем они всегда помалкивали, это то, что масоны всегда и везде действовали под негласным покровительством триумвирата: Букингемский дворец — банк Англии — Лондонская биржа. Другими словами, «снарядный голод» стал начальной фазой первого ПЛАНА ПОРАЖЕНИЯ РОССИИ, который необходимо отличать от второго ПЛАНА ПОРАЖЕНИЯ, разработанного впоследствии Троцким и Тухачевским.

В результате проведенного контрразведкой Генштаба расследования на свет божий полезла из всех щелей такая грязь… взятки, контрабанда, мародерство вперемешку с прямым предательством и шпионажем. Ибо дело бывшего министра тут же обросло делом внештатного агента Московской полиции Н. Соловьева, нечистым на руку дельцом и фальшивомонетчиком, который втерся в доверие к жене Сухомлинова и через нее добился протекции министра и даже работы в контрразведке.

В общем-то, Сухомлинов обвинялся в двух деяниях: 1) в преступном бездействии; 2) в измене, шпионаже в пользу противников России в Первой мировой войне — Германии и Австро-Венгрии. Первый пункт обвинительного акта указывал на следующие факты:

а) несмотря на предуказания военного совета, выраженные там-то и там-то, допустил непринятие главным артиллерийским управлением необходимых мер… б) оставил без пересмотра для проверки степени достаточности запасов сообразно позднейшим данным и сведениям и по более современным обстоятельствам и ожиданиям потребностей войны, произведенные в прежние годы при участии генерального штаба и артиллерийского управления. в) допустил непринятие главным артиллерийским управлением необходимых мер, для того чтобы обеспечить казенным пороховым заводам и заводам взрывчатых веществ переход на случай войны…

И так далее. Всего 10 подпунктов.

Сейчас везде и всюду находятся люди, утверждающие о невиновности Сухомлинова. Однако куда денешься от простой логики. Факт нехватки оружия и боеприпасов в 1914–1915 годах был зафиксирован колоссальными потерями наших солдат на фронте. И этот факт, судя по тексту, ассоциируется в обвинении прежде всего с деятельностью Главного Артиллерийского Управления. Таким же фактом является и то, что приход в это учреждение генерала Маниковского решительно изменил ситуацию. Поэтому однозначно для истории: Сухомлинов или подлец, или дурак. Ответ на этот вопрос дает некий документ, находящийся в деле, в котором сообщается следующее:

«…Попав под влияние распутной циничной женщины (Сухомлинова Е. В., жена министра), он исключительно жил для нее и для ее капризов и прихотей. Интересы Родины у него стояли на сотом плане. Дом Сухомлинова в буквальном смысле слова сделался лавочкой бога Меркурия, где продавалось все, — вплоть до хозяйки дома, и где торговали всем: подрядами, заказами, честью, совестью и кровью наших героев, офицеров и солдат. Заказы он давал только тем заводам, которые предлагали большие взятки или в которых он состоял пайщиком, как, например, Максим Виккерс; взятки передавал инженер Балинский, дальше Русско-Балтийский завод и завод Промета. Свои нечистоплотные дела с этими заводами он начал за два года до войны: в 1913 году в июне по его настоянию завод Максим Виккерс получил огромный заказ, и Сухомлинов положил в карман пятьдесят тысяч рублей, после чего супружество Сухомлиновых отправилось немедленно в курорт Киссинген, куда была привезена нитка жемчуга за двадцать тысяч рублей ювелиром Маршаком из Киева. На Русско-Балтийском заводе брал взятки. Больше всего ожидалось прибыли за “Илью Муромца”…»[14].

Но этого мало. Как сказано выше, вторым пунктом обвинительного акта был пункт о шпионаже. Суть обвинений состояла в том, что Сухомлинов с 1912 по 1915 гг. сотрудничал с Германией и Австро-Венгрией и снабжал их многочисленными секретными данными о военных приготовлениях и военном потенциале России, передавая все эти сведения через агентов и шпионов вышеперечисленных государств, в частности через Мясоедова, Альтшиллера и Гошкевича (двоюродный брат жены Сухомлинова). Вместе с мужем к суду привлекалась и супруга генерала Сухомлинова, по первому мужу Бутович. Обвинительный акт в ее адрес содержал также два пункта. 1) В том, что она, Сухомлинова, с 1909 года до 21 июля 1912 года передавала агентам Германии и Австро-Венгрии через австро-венгерского подданного Александра Альтшиллера и полковника Сергея Мясоедова такого рода сведения, которые заведомо для нее долженствовали храниться в тайне от сих государств; 2) с 21 июля 1912 года способствовала правительствам Австро-Венгрии и Германии в собирании сведений, касающихся внешней безопасности России, предоставляя путем использования своих личных отношений с агентами — австро-венгерского подданного Александра Альтшиллера, инженера-технолога Николая Гошкевича и других лиц.

Вообще-то картина вокруг супругов Сухомлиновых примитивна. Началось все еще в Киеве. Прежде всего, центральной фигурой был Александр Альтшиллер, который, что было доказано в суде, являлся многолетним австрийским шпионом. Он обратил внимание на Екатерину Бутович, молодую 36 лет женщину легкого поведения, готовую все отдать ради роскошных нарядов и разгульной жизни. Альтшиллер устроил ее замужество с мужчиной из высших правящих кругов, но вдвое старше ее самой. Естественно, в соответствии с имеющимися в контрразведке материалами[15], оба супруга быстро очутились в сетях австрийской разведки. Уже в то время Командующий Киевским военным округом генерал Иванов стал сообщать, что контрразведке в округе удается иногда перехватывать корреспонденции австрийских агентов, посылаемые из Петербурга в Вену. Из корреспонденции, писал он, выясняется ужасающий факт: агенты эти очень хорошо осведомлены обо всем, что делается в ближайшем окружении военного министра, в его доме, вплоть до его разговоров с царем о военных делах[16].

Незаметно в ближайшем окружении Сухомлинова появляются и другие австрийские агенты, работавшие в Киевском военном округе. Одним из таких агентов был начальник Киевского охранного отделения Кулябко. Через Кулябко Сухомлинов знакомится с провокатором Богровым. В образовавшийся кружок по интересам инкогнито наведывались Романовы: Великая княгиня Мария Павловна и Великий князь Борис.

Стоп. Нити потянулись слишком высоко и слишком глубоко. Уж не по указанию Марии Павловны и Бориса Романовых при активном участии Сухомлинова и Кулябко в доме Богрова шла подготовка убийства Столыпина?[17] Не поэтому ли такое море защитников и самого Сухомлинова, и его супруги, а заодно пьяницы, взяточника, контрабандиста, мародера, немецкого шпиона полковника Мясоедова?

Ладно. Не будем углубляться в это грязное дело. Для нас важно понять тот психологический шок, которое испытало российское общество, включая офицеров и генералов Генштаба, когда это пикантное блюдо было поставлено перед ним.

Генерал Верховский, военный министр Временного правительства, впоследствии вспоминал о своих ощущениях, которые он испытал, впервые войдя в бывший кабинет Сухомлинова:

«Я вошел в кабинет военного министра, и невольное чувство брезгливости и отвращения охватило меня. Это была резиденция Сухомлинова, так тяжело виноватого перед родиной. Я осмотрелся. Громадная комната. Дешевый стиль модерн. Неподалеку от рабочего стола была устроена ниша, закрытая занавеской, за которой стоял уютный диванчик и была дверь, ведущая прямо в комнаты Сухомлиновой.

Невольно вспомнились слухи, ходившие по городу, что Сухомлинова и ее друзья за этой занавеской присутствовали при самых секретных докладах военному министру»[18].

Брусиловский прорыв

Важнейшим шагом в подготовке февральского переворота стал, как это ни странно, Брусиловский прорыв. А точнее, блеск задумки, впечатляющие тактические результаты, сочетающиеся со стратегическим пшиком.

Генерал Брусилов был назначен командующим Юго-западного фронта за два месяца до начала своего знаменитого наступления и исключительно благодаря отчаянным мольбам руководителя Ставки генерала Алексеева. Оно состоялось вопреки мнению двора, то есть все той же камарильи и связанной с ней либеральной «оппозиции».

Рис. 2. Первая мировая война. Австрийские пленные под Перемышлем.

Сам генерал Алексеев был неплохой военный, вряд ли уступающий по своим талантам другим знаменитым полководцам той войны: Жоффру, Фошу, Петену, Гинденбургу, Людендорфу, Макензену. Он отчетливо понимал, как дорого обошлось Германии и Австро-Венгрии «великое русское отступление 1915 года». При вытеснении русских из Польши, Литвы и Галиции союзники потеряли почти один миллион двести тысяч человек, при одном миллионе русских потерь. Отсюда он делал правильный вывод, что, не добившись решающей победы на Восточном фронте, немецкое командование, подобно раненому зверю, бросится на Запад. И действительно, 21 февраля французы и немцы сцепились в десятимесячной «мясорубке» у Вердена, а австрияки начали готовиться к разгрому итальянцев у Трентино.

Таким образом, предоставлялась возможность взять реванш за неудачи прошлого года. Наступление Алексеевым готовилось согласно царской директиве:

«Государь Император, утвердив 11 апреля журнал совещания, состоявшегося 1 апреля под личным председательством Его Величества, повелел:

1) Общая цель предстоящих действий наших армий — переход в наступление и атака германо-австрийских войск.

2) Главный удар будут наносить армии Западного фронта. Армии Северного и Юго-Западного оказывают содействие, нанося удары с надлежащей энергией и настойчивостью»[19].

То есть прорыв этот должен был выполнен силами войск Западного фронта генерала Эверта. Для этого туда должна была стянута вся тяжелая артиллерия, находящаяся в резерве. Для этого же туда предполагалось направить и общий резерв, находящийся в распоряжении верховного главнокомандующего. Однако не весь: часть его предназначалась и для передачи Северо-западному фронту генерала Куропаткина, который должен собрать достаточно внушительный кулак, чтобы ударить в прорыв на тот же Вильно, для выхода в более глубокий тыл германских войск. Что же касалось Юго-западного фронта, на который назначался Брусилов, то ему отводилась пассивная роль — ждать, когда его северные соседи достаточно глубоко вклинятся в боевые порядки немцев. Ценность же Брусилова на посту командующего Юго-западного фронта заключалась в том, что он единственный из высшего командного состава был настроен на наступление и мог помочь Алексееву сломить сопротивление своему плану остальных командующих фронтами.

Брусиловский или Луцкий прорыв стал единственной вразумительной операцией Первой мировой войны. Вот как излагал свои соображения по задуманному сражению сам Алексей Алексеевич:

«Что нам всем известно из опыта последнего года войны? Я не ошибусь, конечно, если суммирую этот опыт в немногих словах: наступательные действия противника удаются, как, например, всем хорошо памятный прорыв фронта третьей армии Макензеном, и приводят к неисчислимым потерям, а наступательные действия наши не удаются, как это мы видим на примере седьмой армии в Буковине и Галиции или как недавнее наступление на Западном фронте, у генерала Эверта. Возникает естественный вопрос: почему то, что удается противнику, не удается нам?

Все дело только в тактических приемах, которые наши руководители наступлений стремятся слепо заимствовать у немцев, вместо того чтобы создавать сообразно с обстоятельствами свои приемы. Прием немецких тактиков грубо прост и остается пока неизменным, а именно: собирается кулак против намеченного для прорыва места, и множество собранной артиллерии начинает долбить позиции, пока не продолбит брешь, в которую бросается пехота, а потом конница пускается по тылам, вот и все.

В дело должен быть введен другой прием, тоже, разумеется, весьма простой, но почему-то до сего времени никем не применявшийся: каждая из четырех армий вверенного мне фронта должна наметить свой участок для прорыва фронта противника, и, сообразно с тем, какая из армий будет действовать удачнее других, ее успех незамедлительно будет поддержан и развит силами общефронтового резерва. Но, кроме того, некоторые корпуса тоже должны будут начать земляные работы как подготовку к наступлению, причем это, разумеется, неминуемо станет известным противнику и неминуемо же собьет его с толку относительно настоящих направлений прорыва в каждой из армий. Противник будет видеть сверху, с аэропланов, и будет фотографировать, конечно, нашу подготовку на боевое сближение с ним в одном месте, в другом, в третьем, в четвертом, в пятом, в шестом, в седьмом, наконец, — и куда же именно командование его должно будет стягивать свои резервы? Между тем резервов у него немного, это известно нам. Вся сила его заключалась только в том, что эти резервы он умел стягивать к одному, нужному в тот или иной момент пункту, а мы этого не умели делать. Чем же он превосходил нас? Только ли тем, что у него более совершенная техника и более развитой транспорт? Нет, еще и тем, и главным образом тем, что держал в своих руках инициативу. Этот-то шанс мы и выбьем из его рук, когда начнем наступление сами»[20].

Впоследствии Брусилов с горечью напишет:

«Никаких стратегических результатов эта операция не дала, да и дать не могла, ибо решение военного совета 1 апреля ни в какой мере выполнено не было. Западный фронт главного удара так и не нанес, а Северный фронт имел своим девизом знакомое нам с японской войны “терпение, терпение и терпение”. Ставка, по моему убеждению, ни в какой мере не выполнила своего назначения управлять всей русской вооруженной силой. Грандиозная победоносная операция, которая могла осуществиться при надлежащем образе действий нашего верховного главнокомандования в 1916 году, была непростительно упущена»[21].

Были ли у него основания так написать? Да, были. В результате Брусиловского прорыва Юго-Западный фронт нанес тяжелейшее поражение австро-венгерской армии, фронт при этом продвинулся на небывалые для того времени расстояния, от 80 до 120 км вглубь территории противника, с занятием почти всей Волыни, почти всей Буковины и части Галиции. Австро— Венгрия и Германия потеряли более 1,5 миллионов человек. Только пленными более 500 тысяч. Для отражения русского наступления Австрии и Германии пришлось перебросить с Западного, Итальянского и Салоникского фронтов 31 пехотную и 3 кавалерийские дивизии (более 400 тыс. штыков и сабель), что облегчило положение союзников в сражениях под Верденом и на Сомме, а также спасло итальянскую армию от разгрома. Под влиянием русской победы Румыния приняла решение о вступлении в войну на стороне Антанты.

Но вот главная стратегическая задача, которую поставил себе Брусилов, — взятие Вены и вывод из войны Австро-Венгрии — оказалась неосуществленной. Уж очень много недоброжелателей такого развития событий были причастны к принятию решений по ведению войны. Здесь была значительная часть высшего генералитета Российской Империи, так называемые «манжурцы», горе-герои Русско-японской войны, посчитавшие Брусилова выскочкой, озабоченным лишь одним — отодвинуть их, «заслуженных», с занимаемых ими постов. «Манжурцев» поддерживал двор, мол, Брусилов даже академии не кончал. А вот либеральная «оппозиция» была просто в ужасе. Ведь он своими действиями укреплял царское самодержавие. Значит, он опаснее немцев.

Но за всеми этими фигурами маячили англосаксы. С их точки зрения, что же получается? Да, Брусилов своим наступлением облегчил положение западных союзников на фронтах, но это же входит в прямую «обязанность» лапотной России перед «мировой цивилизацией». К тому же британские планы не предусматривали русских в качестве победителей в войне. Ибо сначала дай им возможность взять Вену, а затем отдай им обещанные ранее Константинополь и черноморские проливы.

И в такой момент на свежие моральные раны брусиловских генералов, кстати, цвет будущей контрреволюции — Каледина, Крымова, Деникина, Сахарова и прочих, — Милюков сыпет горсть соли своим знаменитым вопросом:

«Что это — глупость или измена?»

Рис. 3. В окопах первой Мировой войны. Лейб-гвардии Финляндский полк и его командир барон Югенсбург.

Это было время, когда в штабы и на командные пункты фронтов, армий, корпусов и дивизий зачастили представители «патриотически озабоченной либеральной общественности» с целью просветить окопное «товарищество» в вопросах прогресса и либерально-демократических ценностей. Ну и конечно, они громогласно называли главных виновников всех бед России в соответствии с известными милюковскими высказываниями, которые оказались впоследствии наглой клеветой:

«В результате в заявлении 28 председателей губернских управ, собравшихся в Москве 29 октября этого года, вы имеете следующие указания: “мучительное, страшное подозрение, зловещие слухи о предательстве и измене, о темных силах, борющихся в пользу Германии и стремящихся путем разрушения народного единства и сеяния розни подготовить почву для позорного мира, перешли ныне в ясное сознание, что вражеская рука тайно влияет на направление хода наших государственных дел”».

«Особенно интересна была передовая статья в “Нейе Фрейе Пресс” от 25 июня. Вот что говорится в этой статье: “Как бы ни обрусел старик Штюрмер, все же довольно странно, что иностранной политикой в войне, которая вышла из панславистских идей, будет руководить немец. Министр-президент Штюрмер свободен от заблуждений, приведших к войне. Он не обещал, что без Константинополя и проливов он никогда не заключит мир. В лице Штюрмера приобретено орудие, которое можно употреблять по желанию. Благодаря политике ослабления Думы Штюрмер стал человеком, который удовлетворяет тайные желания правых, вовсе не желающих союза с Англией”».

«Это та придворная партия, победою которой, по словам “Нейе Фрейе Прессе”, было назначение Штюрмера: “Победа придворной партии, которая группируется вокруг молодой Царицы”».[22]

Генерал Маниковский и другие

Однако о будущем России думали и в других частях российского офицерского корпуса и его генералитета. В частности, в Оперативном управлении главного управления Генштаба в, среде тех, кто имел дела с разведкой и контрразведкой. Это, прежде всего, генералы Николай Михайлович Потапов, Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, Александр Александрович Самойло.

К ним же примыкал и упоминаемый ранее глава Главного Артиллерийского Управления Генштаба генерал Маниковский. Тот самый, который в 1916 году представил царю знаменитую докладную записку с планом реформирования оборонной промышленности России, которая получила впоследствии известность как «план мобилизационной экономики».

Согласно этому плану сильные государственные предприятия должны господствовать в промышленности страны в период войны, а в мирное время — служить регулятором цен и быть авангардом технического прогресса[23]. В своей записке генерал особо подчеркивает необходимость того, что мы называем сейчас импортозамещением на базе массового строительства казенных заводов, то есть на базе индустриализации страны. И все это под контролем государства и за его счет:

«Ныне перед нами встает иная задача, важности необыкновенной: хоть теперь стать на правильный путь, т. е. во что бы то ни стало избавиться по части боевого снабжения от иноземной зависимости и добиться того, чтобы наша армия все необходимое для себя получала бы у себя дома, внутри России».

Рис. 4. Генерал Маниковский. Начальник Главного Артиллерийского Управления. Один из главных организаторов Красного Октября.

Ибо:

«Также надо ясно представить себе, что если не заложить прочного основания нашего военно-заводского строительства теперь же, то это, может, не удастся сделать и совсем, так как по окончании войны у нас явятся опаснейшие конкуренты за границей, успевшие уже за войну развить у себя до крайности военную промышленность. Не подлежит никакому сомнению, что тотчас же по окончании войны начнется общая экономическая борьба, и эта борьба будет беспощадна».

Поэтому:

«Необходимо заранее составить строго обдуманный план мобилизации всей нашей промышленности для военных целей, положив в основу этой мобилизации твердый костяк казенных заводов, на котором можно будет впоследствии развить какую угодно мускулатуру частной промышленности; при таких условиях можно рассчитывать на быструю и продуктивную мобилизацию всей отечественной промышленности в ее целом».

Надо ли говорить, какую бешеную ответную реакцию вызвал этот план у либералов так называемого Прогрессивного блока во главе с Гучковым и Совета съездов [представителей] металлообрабатывающей промышленности во главе с Рябушинским. От того времени в истории сохранился интереснейший диалог:

«Николай II: На вас жалуются, что вы стесняете самодеятельность общества при снабжении армии.

Маниковский: Ваше Величество, они и без того наживаются на поставке на 300 %, а бывали случаи, что получали даже более 1000 % барыша.

Николай II: Ну и пусть наживают, лишь бы не воровали.

Маниковский: Ваше Величество, но это хуже воровства, это открытый грабеж».

Прошло сто лет, но поднятая в этом диалоге проблема так и не потеряла до сих пор своей актуальности. Ибо либералы того времени, как и ныне «успешные менеджеры», заявляли и заявляют:

«Казенные заводы работают вовсе не дешевле частных; их “дешевизна” лишь кажущаяся, являющаяся лишь результатом неправильного ведения коммерческого учета “себестоимости” и непринятия в расчет таких статей расхода, как на погашение имущества, на уплату казенных налогов и сборов, на страхование и на образование резервных фондов. Кроме того, казенные заводы находятся в привилегированном положении и по части получения сырья и топлива».

На что Алексей Алексеевич отвечал:

«По поводу этого следует отметить незнакомство Совета съездов с ведением дел на казенных заводах: бухгалтерия их, по существу, мало чем отличается от таковой же, принятой на частных заводах; при определении “себестоимости” изделий на казенных заводах во внимание принимается и погашение имущества, и содержание заводской администрации, и вообще все расходы, связанные с производством на заводах. Расходов на страхование и уплату налогов казенные заводы, правда, не несут, но в обшей стоимости изделий эти величины заметного влияния не имеют.

При приобретении сырых материалов казенные заводы поставлены, несомненно, в худшие условия по сравнению с частными заводами, ибо должны приобретать для себя эти материалы способами, обставленными массой формальных стеснений, сильно удорожающих эти материалы по сравнению с нормальными коммерческими приемами, практикуемыми частными заводами; также и в самой организации работ на казенных заводах много лишнего формализма, ложащегося бременем на цену изделий.

И если тем не менее в конечном результате цены изделий казенных артиллерийских заводов выходят все-таки дешевле цен частных заводов, то это объясняется единственно тем, что бухгалтерия казенных заводов дает истинную стоимость изделий этих заводов; от частных же заводов казна получает цены, заведомо преувеличенные против “себестоимости”».

Но разве можно остановить разговорами о пользе отечеству воров-олигархов, что нынешних, что тогдашних «братьев-разбойников» Рябушинских, когда на кону такие барыши. И тогда Алексей Алексеевич подготовил своим оппонентам из Совета съездов мощный ответ, оставшийся в истории как «реформа генерала Маниковского». Чтобы создать в отрасли преграду различного рода злоупотреблениям и хищениям, он пошел на организацию на всех оборонных предприятиях фабрично-заводских комитетов (ФЗК), составленных из наиболее авторитетных рабочих, инженеров и работников администраций предприятий. Не надо путать эти комитеты с профсоюзами, строившимися по профессиональному признаку, без жесткой привязки к конкретному производству. ФЗК, будучи органом рабочего самоуправления, объединяли всех — от директора, а порой и владельца предприятия до последнего сторожа — и контролировали конкретное производство. Сама идея о фабрично-заводских комитетах уводит нас в далекий уже тогда 1909 год к статье Сталина «Партийный кризис и наши задачи», в которой было сказано буквально следующее:

«Фабричные и заводские партийные комитеты — вот те органы партии, которые могли бы с наибольшим успехом развить такую работу в массах. Передовые рабочие, входящие в фабрично-заводские комитеты, — вот те живые люди, которые могли бы сплотить вокруг партии окружающие их массы. Необходимо только, чтобы фабрично-заводские комитеты неустанно вмешивались во все дела борьбы рабочих, отстаивали их повседневные интересы и связывали последние с коренными интересами класса пролетариев. Фабрично-заводские комитеты как основные бастионы партии — такова задача»[24].

Вначале ФЗК был создан на только что взятом в казну Путиловском заводе, а затем под давлением генерала распространились на всю отрасль. А когда они, ФЗК, явочным порядком стали вводить 8-часовой рабочий день и обязательность выплат пособий рожающим женщинам-работницам, то эти комитеты стали возникать и во всех остальных отраслях хозяйства страны.

Рис. 5 Семья московского рабочего.

Надо ли говорить, какое сопротивление это нововведение встретило в широких кругах предпринимателей. Чтобы сломить это сопротивление, Алексею Алексеевичу понадобилась мощная политическая сила. И естественно, с подачи Леонида Борисовича Красина, близкого друга Сталина, возглавлявшего в Петрограде пороховой завод Барановского, кстати проходившего по ведомству Артиллерийского Управления, и Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, в тот момент члена редакции газеты «Правда» и одновременно родного брата генерала Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, генерал Маниковский обратил свое внимание на большевиков и лично на Сталина как одного из их лидеров.

К слову, само положение партии большевиков на момент февраля семнадцатого года было удручающим. Она внутри страны была организационно разгромлена охранкой еще в 1915 году. Основная же масса членов ЦК партии во главе со своим признанным лидером В. И. Лениным находилась за пределами России — в Женеве, в Стокгольме, в Лондоне, в Америке — и была отрезана от России войной. В самом Петрограде Русское бюро ЦК РСДРП(б) представляли лишь три молодых человека — Молотов, Залуцкий Шляпников. Прудникова Е. А. в своей книге про Сталина приводит слова Молотова о ситуации, сложившейся к февралю 1917-го:

«Вот я “Правду” выпускал, мне двадцать два года было, какая у меня подготовка? Ну что я понимал? Приходилось работать. А эти большевики старые — где они были? Никто не хотел особенно рисковать. Кржижановский служил, Красин — тоже, оба хорошие инженеры-электрики, Цурюпа был управляющим поместьем, Киров был журналистом в маленькой провинциальной газете…»[25].

Другими словами, Алексей Алексеевич был поставлен перед необходимостью, раз искомая политическая сила отсутствует, эту силу создать. Интенсификации этих действий поспособствовали обрушивавшиеся тогда на Россию события.