Помоги проекту - поделись книгой:
Такая небольшая, чисто хроникерская заметка сменилась довольно подробным разъяснением, напечатанным в специальном журнале «Зодчий»[131].
«Одной из крупных петербургских новостей по строительской части составляет устройство сада на Адмиралтейской и Петровской площадях. Нет сомнения, что сад послужит важным украшением столицы, а главное — доставит жителям удобное место для прогулок и в санитарном отношении принесет немалую пользу. В настоящее время устройство сада составляет уже предмет решенный, и это подтверждается тем, что наднях приступлено к ограждению того пространства, которое занимается садом, — следовательно, в весьма недалеком времени петербургским жителям предстоит случай воспользоваться этим садом. Проект устройства этого сада высочайше одобрен в общих чертах. Нам случилось видеть этот проект, и при беглом рассмотрении его мы заметили, что сад разбивается весьма изящно, причем обращено внимание и на удобства гуляющих. Сад будет украшен павильонами и фонтанами с большими бассейнами и займет пространство, составляющее площадь до 17,000 кв. сажен; он сольется с аллеями Адмиралтейского бульвара, идущими по Адмиралтейской и Петровской площадям. Со стороны Дворцовой площади границу сада составит продолжение линии наружного барьера бульвара от Дворцового моста к домам. Затем от Невского проспекта, вдоль домов, выходящих на Адмиралтейскую площадь, вдоль зданий Синода и Сената до Английской набережной — предположены проезды в 16 сажень ширины, а от Английской набережной перед монументом Петра I для соединения с предполагаемою набережною позади здания Адмиралтейства, шириною в 12 саж. Среднюю, широкую аллею бульвара к стороне Сената предполагается обратить в шоссейную дорогу и устроить шоссированный переезд через бульвар от угла Дворцовой площади к углу здания Адмиралтейства, а среднюю аллею того же бульвара вдоль главного фасада здания Адмиралтейства и против Зимнего дворца приспособить для верховой езды. Сад будет перерезан водосточными трубами и освещен газом, а у памятника Петру I будут поставлены изящные газовые канделябры. Проект сада составлен императорским российским обществом садоводства, которое примет участие в исполнении работ по устройству сада, главное же заведывание садом останется на городской строительной комиссии, так как устройство сада будет исполнено на городские суммы. Нужно надеяться, что общество садоводства, в среде которого так много опытных специалистов, поможет городскому управлению в изящном и практическом устройстве сада».
Мысль об устройстве сада появилась в связи с торжеством двухсотлетия со дня рождения Петра Великого, в честь этого двухсотлетия и было решено превратить площадь в сад[132]. Работы начались 3 июля 1872 года[133], а торжественное открытие сада в высочайшем присутствии было 8 июля 1874 года[134], т.-е. устройство сада затянулось на целые два года. Считаем уместным привести текстуально описание открытия сада, и в этом описании выясняются некоторые черточки церемониала «старого доброго времени», как любили прежде выражаться. Царя притягивали и к таким мелочным явлениям, как открытие сада, и здесь он должен был фигурировать как действующее лицо, — так думали популяризировать идею самодержавия. Вот это описание, как оно было помещено на столбцах официоза того времени:
«8 июля 1874 года последовало в С.-Петербурге торжественное открытие сада на Адмиралтейской площади. В 10 час. утра был отслужен духовенством Адмиралтейской домовой церкви молебен с водоосвящением. С 11 часов участвовавшие в устройстве сада с их семействами, некоторые члены городской управы и немногочисленная публика, допущенная за решетку сада но особым билетам, а также громадное количество публики, окружившей сад, с нетерпением стали ожидать прибытия государя императора. В 111/2 часов к воротам сада, что против Гороховой и главных ворот Адмиралтейства, изволил подъехать его величество. Его величество с его императорским высочеством генерал-адмиралом изволил пройти до газона, находящегося против северного портала Исаакиевского собора, где были приготовлены для посадки молодые дубки. Здесь государь император собственноручно изволил посадить одно дубовое деревцо, другое было посажено великим князем Константином Николаевичем. Затем его величество изволил подняться на холм, насыпанный близ набережной Невы, между Адмиралтейством и памятником Петру Великому, откуда бросил взгляд на общий вид нового сада и, пройдя потом к воротам сада, находящимся против сената, изволил сесть в коляску и отправиться к пристани императорских яхт у Николаевского моста для следования в Кронштадт. Вслед за отъездом августейших особ генерал-адъютант Грейг объявил присутствующим, что государь император, снисходя на ходатайство императорского российского общества садоводства, всемилостивейше соизволил назвать вновь устроенный сад августейшим именем своим. Поэтому сад будет называться «Александровским». Работы по устройству Александровского сада начались в июле 1872 года, и ровно в два года пустынная площадь превратилась в зеленеющий и цветущий сад под просвещенным руководством президента российского общества садоводства генерал-адъютанта Грейга, любителем и знатоком ботаники; работы были производимы главным ботаником императорского ботанического сада, действительным статским советником Регелем, служащим при том же саде г. Бергманом и садоводом Гедевигом (русский сад в русской столице разводили Грейг, Регель, Бергман, Гедевиг — четыре немца). Работы по устройству сада, как-то: снятие мостовой, насыпка земли, которой употреблено до 3,600 кубов, посадка деревьев, кустарников и пр., всего до 4,000 растений, устройство газонов, дорожек, решетки — все эти работы стоили всего около 90.000 р. В саду, впоследствие устроены будут два фонтана, один близ главного входа (этот устроили в 1876 году) и другой близ памятника Петру Великому (только предполагался и не был устроен). Во вновь открытом Александровском саду сделано весьма удачное нововведение. Большинство растений снабжено табличками с названиями растений на русском и латинском языках. Это нововведение будет иметь образовательное значение. До сих пор оно не применялось еще к общественным садам, непредназначенным для научной цели. Кроме того, на холме, близ памятника Петру I, собрана весьма интересная коллекция альпийских (горных) растений, снабженных тоже надписями. Вид сада чрезвычайно изящен; газоны и клумбы разбиты с большим вкусом, дорожки прорезаны очень красиво, решетка легка и при всей своей простоте имеет прекрасный вид».
Так официально сообщалось об открытии сада. Особенно интересно место, где говорится, что Александр 11 «соизволил» назвать вновь устроенный сад своим именем — никакой ложной скромности не проявил самодержец России, он только «снизошел» до этого поступка. Конечно, официальные похвалы саду были только официальны, на самом деле сад, когда он разросся, скрыл совсем фасад Адмиралтейства, затем он съел, если так можно выразиться, Сенатскую площадь, грандиозное впечатление от домов Сената и Синода с аркою на Галерную улицу сразу уменьшилось, эти здания, как и само Адмиралтейство, очень проиграли от деревьев, другое дело, если бы был разбит газон с низко растущими кустарниками. «Образовательного значения» — от снабжения деревьев и растений ярлыками с российским и латинским названием — сад тоже не имел: ярлыки очень скоро позатерялись и не возобновлялись, хотя кое-где они, кажется, уцелели и до нашего времени, горка с ее альпийскими растениями, конечно, была только пародией на альпийскую флору, ибо во всей горке было всего-на всего едва ли 10 сажен высоты. В 1883 году был поднят вопрос об украшении Александровского сада бюстами писателей[136], и вот около фонтана и в некоторых других местах сада были воздвигнуты миниатюрные бюсты: Гоголя, Жуковского, Лермонтова, Глинки, а затем воздвигли памятник путешественнику Пржевальскому, причем допустили вопиющую скульптурную безграмотность — соединение в одном памятнике различных масштабов: бюст путешественника в увеличенном масштабе, верблюд в несколько уменьшенном и винтовка в натуральном масштабе и в результате, конечно, появился не памятник, а какая-то «какофония», которой, как и должно было ожидать, восторгались в былое время. Бюсты же писателей слишком микроскопичны, и почему нужно было окружить ими Фонтан, конечно, никто не может объяснить, самое подходящее объяснение будет российское словечко: «так». Следует обратить внимание на сравнительно большой павильон между бывшим бульваром и памятником Петру. Павильон этот устроен в русском стиле на относительно значительной площадке и должен был служить «детским уголком». Тут предполагалось устроить что-то вроде детского сада, но, как и должно ожидать, дальше предположений и проектов дело не пошло.
Александровский сад — ныне «сад Трудящихся» — окончательно изменил Адмиралтейскую площадь, а следовательно, и вид на Адмиралтейство. Но это было не последнее изменение в этой местности, здесь было сделано еще другое — устройство Адмиралтейской набережной.
С перестройкою Петровского Адмиралтейства внутренний канал, бывший в Адмиралтействе, не засыпали, а потому перерыв на Невской набережной оставался, от дворца нужно было огибать Адмиралтейство по площади и только у здания Сената снова попадать на продолжение Невской набережной. С устройством же Александровского сада объезд вокруг Адмиралтейства слишком удлинялся, и, само собою, естественно возник снова вопрос об Адмиралтейской набережной.
Надо вспомнить, что об Адмиралтейской набережной заговорил впервые Росси, выступивший с грандиознейшим проектом. Вот как писал сам Росси о своем проекте[137]: «Размер предлагаемого мною проекта превосходит те, которые римляне считают достаточными для своих памятников. Неужели побоимся мы сравниться с ними в великолепии? Цель не в обилии украшений, а в величии форм, в благородстве пропорций, в ненарушимости. Этот памятник должен стать вечным». Новая набережная должна иметь 300 сажен длины, причем ее прорезывали 10 огромных арок в 12 сажен ширины. Вышина их была достаточна для того, чтобы под ними свободно могли проходить по каналам суда в Адмиралтейство. Все это Росси предполагал вывести из гранита. На набережной он ставил три огромные ростральные колонны на могучих массивах, из которых одну имел посвятить Петру Великому, основателю Адмиралтейства, другая должна была «венчать победы русского флота», а третья ставилась в воспоминание закладки всего сооружения — «ибо сооружение этой набережной должно произвести эпоху, должно доказать, что мы постигли систему древних, и предприятие это своим величием должно оставить далеко позади себя все, что создали европейцы нашей эпохи».
Но, понятно, что проект Росси именно по своей грандиозности должен был остаться проектом, затратить такие громадные суммы, которые нужны были для осуществления проекта, правительство не могло. Позабавившись проектом Росси, позволив этому гениальному художнику помечтать о новом памятнике своей архитектурной славы, правительство сдало этот проект в архив. Но вид Адмиралтейской набережной — собственно говоря задворок Адмиралтейства — всегда шокировал наш двор, тем более, что набережная начиналась сейчас же перед дворцом, поэтому постоянно возникали проекты и слухи о превращении этих грязных адмиралтейских задворок в нечто более достойное по местности или в крайнем случае принятия тех или иных мер, чтобы как-нибудь скрыть беспорядок, поставить какую-нибудь декорацию, закрывающую беспорядки... И вот в 1841 году «пронеслись слухи, будто на Адмиралтейской набережной предполагается поставить аллегорические изображения рек «Невы» и «Волги»[138] но и этот слух, как и ряд других, не воплощался в действительность. 6 октября 1865 года[139] — т.-е. дореформенная дума ассигновала суммы на устройство набережной вдоль здания Адмиралтейства». Суммы эти были вычислены в 296.138 р.[140], и работу предполагалось окончить в течение 5-ти лет. Для приведения проекта в исполнение городское общество предложило: 1) выдвинуть набережную более в Неву, в одну линию с дворцовою для выигрывания места, 2) внутри здания Адмиралтейства отделить 3.990 кв. сажен под застройку этого места обывательскими домами и 3) вырученные от этой продажи деньги обратить ва устройство набережной. Эти предположения, однако, не удостоились утверждения, равно как и предложенные впоследствии обмены местностями, в устье Фонтанки и других местах. Имея в виду трудность по недостатку средств приведение проекта в исполнение, предполагалось даже сделать эту набережную деревянною, таким образом, чтобы нижние шпунтовые ряды могли быть употреблены впоследствии основанием для набережной гранитной. Но и этот проект, дополненный и исправленный, вместе со сметою в сумме 111.715 р. оставался без приведения его в исполнение. Но наконец в 1871 году для окончательной разработки этого вопроса была образована по Высочайшему повелению комиссия при министерстве внутренних дел под председательством г. товарища министра внутренних дел князя Лобанова-Ростовского, из членов: директора хозяйственного департамента министерства внутренних дел Шумахера, председателя технического строительного комитета министерства внутренних дел Марченко? исполняющего должность с.-петербургского губернатора тайного советника Лутковского, председателя городской хозяйственно-строительной комиссии генерал-майора Жербина и инженер-генерал-майора Домонтовича. Комиссия эта выработала следующие интересные положения:
1. Так называемый Адмиралтейский канал, огибающий здания старого Адмиралтейства, уничтожить и засыпать его землею.
2. Все строения внутри двора уничтожить и перестроить выступающие части ретирады, галлерей и проч. с приданием зданию более благообразного вида. На эти работы морское министерство исчислило сумму до 195.000 р.
3. Образующийся внутри Адмиралтейства участок земли разделить таким образом, чтобы одна часть отошла под дворы здания Адмиралтейства, а другая была отдана городу для застройки их обывательскими домами. Участок этот будет заключать в себе
3.024 кв. саж. и разобьется в свою очередь на 7 отдельных участков.
4. Для оживления местности этой, кроме гранитной набережной с бульваром, открыть проезд в главные ворота Адмиралтейства и, кроме того, устроить сзади улицу с выездами из нее на набережную. Работы эти исчисляются на сумму около 300.000 р.
5. Участки эти передать городу для продажи обывателям с тем, что если за покрытием всех работ останется излишек, то обратить его на устройство скверов на Адмиралтейской и Петровских площадях, на которое думою уже ассигновано 40.000 р.
«Нельзя не порадоваться, — говорила редакция специального архитектурного (подчеркиваем это обстоятельство) журнала,—прекрасным результатам, выработанным комиссиею, тем более, что в самом непродолжительном времени эти предположения могут осуществиться, и проект, наконец, перейдет в действительность. Мы слышали, что к работам набережной предполагают приступить непременно в нынешнем еще году. Устройство набережной крайне необходимо для удобства сообщения, место застроится, вероятно, прекрасными домами взамен ныне существующих безобразных сараев, и Петербург, с прекрасною Невою, значительно выиграет в отношении красоты».
Итак, мы видим, что в то время, когда устраивалась Адмиралтейская набережная, никто даже среди архитекторов не протестовал против застройки ее частными домами — за несколько последних лет взгляд изменился, застройка признается одним из самых ярких проявлений нашего архитектурного вандализма, один момент в начале революции, когда мы были слишком идеалистичны, был проект уничтожить эти постройки, разбив вместо них газон и освободив таким образом задний фас Адмиралтейства, конечно, несколько упорядочив его... Как видим, за 50 лет взгляд на архитектурный вандализм резко изменился.
7 февраля 1873 года состоялось в городской думе состязание на сооружение гранитной набережной в доме главного Адмиралтейства. Сооружение это сдано за 365 т. р. русскому строительному обществу, оно должно быть окончено к 1 ноября 1874 года; 14 августа 1873 года была произведена после подготовительных работ торжественная закладка набережной, а 21 ноября 1874 года произошло и само открытие Адмиралтейской набережной[142].
Между тем были разбиты участки, назначались торги, но продажа шла туго, и только в 1880 году стал застраиваться один из участков, принадлежащий маркизу Паулучи, впоследствии дворец великого князя Михаила Михаиловича. Проект этого дома, в виду важности этого места, был представлен на высочайшее благоусмотрение, проект был составлен в модном тогда стиле рококо, вернее сказать, не в стиле, а в бесстилье — трудно себе представить большее безвкусие, аляповатость и мещанство, чем этот дом, но император Александр II соизволил, как тогда говорилось, собственноручно начертать[143]: «Согласен и могу указать, как на пример хорошего вкуса». Отсутствие художественного чутья — эта специфическая черта всех Романовых, начиная с Александра I, проявилась и в этом отзыве.
Понятно, что после такого благосклонного царского позволения, Адмиралтейская набережная быстро застроилась подобными же безвкусными строениями, которые можно видеть и по сей день, но верх безобразия был допущен постройкою театра Панаева, о которой писали в марте 1887 года[144]: «Постройка Панаевского театра на Ново-Адмиралтейской набережной почти окончена, и весною будет приступлено к внутренней отделке», и, конечно, хотя пожар и бедствие, но иногда можно поблагодарить и за посетившее нас бедствие: пожар во время последней войны истребил этот памятник отсутствия какого-либо признака архитектуры.
С открытием Александровского сада и Адмиралтейской набережной местность около Адмиралтейства приняла современный вид — этот вид, как можно заключить из выше приведенных хронологических дат, эта часть Петербурга сохраняет уже полвека.
Теперь перейдем к выяснению, как появилась и как видоизменилась граница этой площади, в настоящее время известной под наименованием проспект Рошаля, а в былые дни, как мы уже указали вскользь, имевшая довольно длинное название Большая Луговая улица. Для выяснения этого вопроса нам придется подвергнуть довольно подробному анализу выкопировку из составленного нами же исторического плана С.-Петербурга—этот план заключает в себе данные с 1703 года по 1725 год, т.-е. по год смерти Петра Великого. Прежде всего разъясним нумерацию этого плана:
1. 1. 1. — валы главного Адмиралтейства;
2 — канатный сарай;
3 — участок графа Апраксина;
4 — участок Кикина;
5 — Петровское кружало — первый кабак;
6.6 — дровяные и сенные ряды;
7.7 — морской рынок;
8.8 — частные домовые участки;
9 — Чернышев переулок, приблизительно на месте нынешнего проезда к Певческому мосту;
10 — дом Неймана;
11 — большая першпектива, нынешний проспект 25 Октября;
12 — Мытный двор;
13 и 14 — участки домовые по правой стороне нынешнего
Кирпичного переулка;
15 — нынешняя улица Герцена, бывшая Большая Морская;
16 — мясной ряд;
17 — рыбный ряд;
18 — нынешний Кирпичный переулок;
19 — нынешний Народный, а раньше Полицейский, и еще ранее Зеленый мост.
Если обратиться к коренному петроградцу с вопросом, знает ли он перекресток былых Невского проспекта и Большой Морской, то петроградец обидится — как ему не знать тот перекресток, на котором он бывает чуть ли не каждый день! Но уже одна только что представленная выкопировка из исторического плана говорит ясно петербуржцу, что ему незачем обижаться, что этот замечательный перекресток Петербурга с его интереснейшею историею неизвестен большинству петроградцев. Мы и позволяем себе восстановить историю этого места чуть ли не с самых первых дней его существования.
Река Мойка у финнов звалась речкою Мьею. Таких речек в старой Ингерманландии очень много, так как слово «мья»—обычное местное названые небольших речек. Русский человек, услыхав чуждое себе название «Мья», неизменно переделывал его в Мойку— очевидно, здесь играл роль закон ассимиляции. Правда, делались попытки объяснить происхождение этого названия и иным образом,
но эти попытки приходится прознать неудачными. Так говорили, что Мья была небольшим, болотным ручейком, с грязною, вонючею водою, когда же в 1711 году произошло соединение Мьи с Фонтанкою, то вода в Мье прочистилась, можно было этою водою уже мыться — отсюда и новое название реки — Мойка[145]. Но на проверку выходит, что название «Мойка» появилось задолго до 1711 года, когда произошло соединение Мойки с Фонтанкою. Затем указывали, будто бы Петром Великим были построены где-то на берегу Мьи общественные бани с воспрещением обывателям строить бани у себя на дворах[146] — таким образом приходилось ходить мыться в бани на Мью, которая и превратилась в Мойку. И здесь правда смешана с небылицею. Запрещение устраивать бани при домах было, действительно, сделано Петром Великим, но гораздо позже, а первые бани в Петербурге на Адмиралтейской стороне были заложены вовсе не у Мойки, а недалеко от Адмиралтейства, около нынешнего Крюкова канала. Таким образом приходится принять единственно возможное объяснение происхождения этого названия звуковым сходством.
Начало застроения берегов реки Мойки произошло совершенно случайно, как случайно происходила вообще и вся первоначальная застройка Петербурга. С заложением Адмиралтейства необходимо было построить помещения для морских офицеров и для мастеровых. И вот Яковлев, один из наблюдателей за постройками в Петербурге, доносит Меньшикову от 26 августа 1705 года[147], что «г. вице-адмиралу (т.-е. Крейсу) дом по его чертежу достраивают, также мастерам и прочим ремесленным людям избы и канатный двор и прочие нужнейшие хоромы строятся и
Таким образом получилась линия набережных домов по Мойке, левая сторона нами уже упоминаемой Большой Луговой улицы, теперь это дома бывшего государственного архива, дом, бывший Аракчеева, генерального штаба, министерства иностранных дел и ряд частных домов на Мойке от последнего здания, т.-е. министерства иностранных дел до Невского проспекта. Эта линия таким образом стала образовываться с 1706 года. Заботы же об устройстве набережной Мойки начались лишь с 1715 года, и здесь проявилась обычная сторона петровских распоряжений: 20 мая 1715 года[149] было дано Петром приказание бить в берега речки Мьи или «маленькой» сваи, а 12 октября того же года[150] следует новое распоряжение Петра: «по малой речке погодить в берега бить сваи». Ждали до 11 ноября 1717 года[151], когда появилось одно из интереснейших гуманных распоряжений Петра по постройке Петербурга. Известно, что в своих распоряжениях по устройству «парадиза» Петр вовсе не считался ни с правами ни с удобствами отдельных обывателей — все и всё должны были быть принесены в жертву основной идее постройки столицы. И вдруг мы наталкиваемся на такую меру: издавая приказание о битье свай по берегу Мьи, Петр Великий в собственноручной резолюции писал: «А так как бедные люди не могут от себя бить свай, то учинить особый сбор с жителей (кроме бедных) внутри Адмиралтейского острова по препорции поперешника дворов их и на тот сбор побить сваи перед бедными людьми наемными работниками». Если бедным и делались послабления при постройках в Петербурге, то эти послабления заключались лишь в том, что бедные обязаны были строить дома попроще, вместо черепиц могли крыть дерном и т. п., но все это они должны были делать сами, без государственной помощи, единственный (как нам кажется) пример которой мы нашли в вышеприведенном распоряжении. Устройство первоначальной набережной длилось в течение 1717 —1718 годов[152], и сейчас же после этого устройства, 8 января 1719 года[153], велено было строить по берегам реки Мьи «деревянное строение по показанным вехам», но едва ли приступили к перестройке уже выстроенных домов,— дело, видимо, было проще: вехи поставили, указ написали, а на самом деле все оставалось так, как и было.
Петровская набережная реки Мьи просуществовала до 1736 года, когда 18 сентября[154] появился указ императрицы Анны Иоанновны «об образовании набережной реки Мойки», и, как говорит первый историк Петербурга, Богданов — «оная река вся вычищена до настоящей глубины и сваями обита наподобие канала, в которой ныне вода течение свое имеет преизрядное, видом ясная и чистая, по вкушению преизрядная так, как настоящая невская вода, глубиною довольная, так что ныне по ней всякие суда с великим грузом ходят свободно и сию речку более может ныне всяк почесть за нарочно сделанный канал»[155].
Первый мост на Мье или Мойке, ныне известный под именем Народного, появился в 1720 году и строился, как подъемный мост[156]. Императрице Анне Иоанновне, как мы уже указали, принадлежала забота о реке Мойке, эта же императрица обратила внимание и на Полицейский мост. Недалеко от него, приблизительно на нынешнем перекрестке Невского проспекта и Морской улицы, были воздвигнуты торжественные, триумфальные ворота для въезда императрицы в С.-Петербург (первые такие ворота стояли у Аничкова моста). Чтобы попасть ко вторым воротам, нужно было переехать через старый Петровский подъемный мост— впечатление от торжественных триумфальных ворот умалялось, и 13 марта 1735 года[157] последовал указ «о перестройке Зеленого моста через реку Мью у каменного мытного двора». Мост велено было выкрасить зеленым цветом, поставить на нем какие-то аллегорические фигуры и фигуры эти вызолотить. От своей окраски мост и получил название Зеленый. В 1777 году[158] мы впервые сталкиваемся с названием этого моста — «Полицейский»; это второе название моста произошло, по всей вероятности, от того, что около этого времени на месте бывшего дома купца Елисеева был выстроен дом обер-полицмейстером Н. И. Чичериным. Но возможно, что на это второе название повлияла и близость к этому мосту «главной полицмейстерской канцелярии», которая помещалась за зданием голландской церкви по берегу Мойки в направлении к Конюшенному мосту. Однако, первое объяснение нам кажется более правдоподобным и вот почему. Полицмейстерская канцелярия была устроена на указанном месте чуть ли не с первого дня своего существования, между тем мост звался по своему цвету Зеленым, но как только появился дом обер-полицмейстера, мост начинают звать «Полицейским». Это второе название обыкновенно пояснялось старым, т.-е. говорили и писали «у Полицейского или Зеленого моста». В течение XVIII века этот мост неоднократно перестраивался[159], ремонтировался, пока наконец в 1865 году[160] не был заменен чугунным мостом. Проект этого чугунного моста был составлен архитектором Гесте, и постройка обошлась в 46.538 р. 27 к., причем все части моста были сделаны на российских заводах. В 1842 году[161] в Полицейском мосту было сделано некоторое изменение: «забором обнесли проход для пешеходов по левой стороне Полицейского моста, — читаем мы в современных известиях, — здесь устраивают вдоль всего мосту род балконов, отчего расширится панель для пешеходов, которые должны были с широкого тротуара Невского проспекта подниматься на мост по узкому проходу, стесненному с обеих сторон перилами. Теперь пространство между перилами будет так же широко, как новый тротуар, и зимнее гулянье продолжится за Полицейский мост до угла Адмиралтейской площади». Через два года, в 1844 году, Полицейский мост избрали местом пробного мощения улиц асфальтом, и Фаддей Булгарин в своей «Северной Пчеле» восклицал[162]: «Каждый день я восхищаюсь пробным мощением асфальтом на гребне Полицейского моста. Асфальт, вылитый в кубические формы, выдерживает самую жестокую пробу, потому что едва ли бывает где более езды, как по Полицейскому мосту».
Этот мост был свидетелем большой катастрофы, происшедшей 8 сентября 1859 года[163]. По случаю приезда принцессы Дагмары, невесты наследника престола, будущего императора Александра III, была устроена иллюминация, и весь Петербург высыпал на Невский. Особенно стечение народа было на Полицейском мосту, и решетка не выдержала, обрушилась, и масса народа полетела в Мойку; кажется, почти всех удалось вытащить, по крайней мере в официальных известиях подтверждалось, что все обстояло благополучно. Наконец отметим, как курьез, что в 1870 году в городской думе рассматривался проект купца Германа Молво[164]. Этот русский иностранец предлагал за свой счет перестроить и расширить Полицейский мост с устройством по обе стороны моста теплых павильонов для торговых помещений и теплых ватерклозетов. Конечно, дума не согласилась на такую утилизацию Полицейского моста.
Полицейский мост был устроен через Мойку по направлению Невского проспекта — этой улицы Веротерпимости, главной артерии столицы. О Невском проспекте до сих пор в широкой публике существуют самые превратные понятия, и поэтому мы считаем вполне уместным дать здесь справку о Невском проспекте, предупреждая, что это будет простая справка, конечно, нисколько не похожая на тот «Невский проспект», который был издан к 200-летию Петербурга.
Если Дюма, увидав на Невском проспекте, который в его время был, действительно, главной улицею столицы, подряд четыре иноверческие церкви: голландскую, лютеранскую, католическую и армянскую и вспомнив, что в его прекрасной Франции, даже в свободолюбивом Париже, чуть ли не до самого последнего времени для инославных церквей место отводили на задворках, мог изумиться «веротерпимости» русских и назвать Невский улицею Веротерпимости — ошибка француза, приехавшего на короткий срок в чуждый ему город, понятна. Конечно, места для инославных церквей отводились на Невском проспекте вовсе не потому, что русские были веротерпимы, а только потому, что Невский проспект даже не считался улицею, он был всего-навсего проезжей дорогой. Адмиралтейская сторона, местность, расположенная у Адмиралтейства, в настоящее время считается центром города. Но ведь при Петре центр города сперва был на Петербургской стороне, на Троицкой площади, а потом должен был строиться на Васильевском острове, который предполагался для города. У Адмиралтейства должны были быть одни морские слободки, чтобы в них селились люди, так или иначе привязанные к Адмиралтейству. И Невская перспектива была всего-навсего большая дорога, соедняющая Адмиралтейство со старой Новгородской дорогой.
Надо помнить, что старая дорога из Новгорода в Ниеншанц (нынешняя Охта) — единственный путь сообщения через эту болотистую местность возникающего Петербурга с отходящей на второй план Москвою — шла по краю Московской и Литейной частей, приблизительно там, где теперь упразднен сравнительно недавно устроенный бульвар над заключенным в трубу Лиговским каналом. Эта старая тропа, в нынешней Кирочной улице, делилась на три тропы: крайняя шла к Спасскому посаду, помещавшемуся приблизительно у Смольного монастыря; здесь и был перевоз через Неву в Ниеншанц
Эти дороги, или, вернее, тропы, в наиболее топких местах замощенные бревнами из срубленных здесь же сосен или елей, вполне удовлетворяли немногочисленных обывателей данной местности. Но с началом постройки Адмиралтейства пользование западной тропою стало затруднительным для перевозки больших грузов, большого количества материала, потребного для Адмиралтейства — уж слишком велик был круг: от мызы Конау (нынешний Инженерный замок) приходилось подниматься к Неве и здесь берегом тащиться до Адмиралтейства.
Конечно, стали искать более короткого прямого пути. А так как надо было переправляться через Фонтанку, тогда безыменный Ерик, то прежде всего нужно было найти удобное место переезда: довольно широкая Фонтанка не только заметно суживалась на месте пересечения с нынешним Невским проспектом, но от правого берега ее выходила далеко в ширину реки значительная отмель, которая в виде длинной косы простиралась приблизительно до нынешнего Чернышева переулка. Было еще более узкое место приблизительно там, где теперь Обуховский мост, но, во-первых, это место было дальше от старой Новгородской дороги, а, во-вторых, между безыменным Ериком и речкою Кривуши шли еще незасыпанные болота; в первом же месте, там, где теперь Аничков мост, этих болот не приходилось переходить, так как они не доходили до этого моста.
Таким образом вполне ясно, что направление Невского проспекта от Адмиралтейства до Знаменской площади вполне объяснимо местными топографическими условиями. И этот проспект или эта «большая першпективная дорога» была выполнена руками шведов в 1710 году[166], как на это указывают два современника в своих записках. Бассевич писал: «Великолепное предместье Петербурга, названное проспектом, было все вымощено их (шведами) руками, и они до самого нейштадтского мира подвергались унизительной обязанности чистить его каждую субботу». К этому добавим указание Берхгольца[167]: «Она (Невская перспектива) проложена только за несколько лет (писано 23 июня 1721 года) и исключительно руками пленных шведов».
Незадолго до войны мы проявляли большой «патриотизм» во всех подходящих и неподходящих местах; конечно, этот патриотизм приходилось ставить в кавычки. И вот профессор духовной академии С. Г. Рункевич поместил статью «Двухстолетний юбилей Невского проспекта 1712—1912 г.г.»[168]. В этой статье, пользуясь архивными данными Александро-Невской лавры, С. Г. Рункевич решил опровергнуть общераспространенное мнение о постройке Невского проспекта руками шведов и указать, что «подлинные исторические данные оказываются более благоприятными для национального чувства». По мнению г. Рункевича, Невский проспект — работа русских людей, монахов Александро-«Невского монастыря». В своей работе г. патриот доказывал, что «прямой, решительный и невыносивший медлительности характер первого Александро-Невского архимандрита и вызвал при самом начале строения монастыря проложение прямой дороги в город вместо бывшей на берегу Невы». Таким образом, г. Рункевич полагал, что Невский проспект был проложен для соединения монастыря
Вот первая и главная ошибка г-на Рункевича. Затем г-н Рункевич не обратил внимания и на то обстоятельство, что Невский проспект в своем направлении от монастыря к Адмиралтейству вовсе не является прямою линиею, а, наоборот, около нынешней Знаменской площади (Площадь Восстания) делает значительный угол; этот угол дает объяснение многому, перепутанному г. Рункевичем.
Мы показали, что по данным современников Невский проспект в своей части от Знаменской площади до Адмиралтейства появился в 1715 году, а через два года, с тою же Новгородской дорогой, с которой шведы соединили Адмиралтейство, стали соединяться и монахи Александро-Невской лавры; им тоже нужна была удобная дорога, так как в Новгороде жил тогда глава русской церкви. Монахи повели свою дорогу — старый Невский проспект — и вышли под углом к проведенной шведскими руками перспективе.
Но как же быть с указом 2 октября 1718 года, с указом, в котором, по словам г. Рункевича, «имеется категорическое утверждение, что дорога проложена монастырским трудом и иждивением»! К сожалению, приходится дать очень простой совет: при ссылке на документы надо последние внимательно читать. Если бы это было сделано, то г. Рункевич обратил бы внимание и на следующую фразу: «Понеже для прошествия царского величества и его государевой высокой фамилии, так же и для богомольцев и бедных прохожих к монастырю и ради монастырской повседневной потребы по непроходимому
Таким образом, не задаваясь «патриотизмом» в кавычках, можно дать вполне понятное и обоснованное разъяснение вопроса о происхождении Невского проспекта.
Затем в своей статье г. Рункевич говорит о юбилее «Невского проспекта». Опять неточность: Невский проспект не носил этого названия со дня своего приложения, он получил это наименование 20 апреля 1738 г. по докладу комиссии от петербургского строения, а до этого времени это была «большая перспективная» или просто «перспективная» дорога. Дорога, подчеркиваем, но не улица, потому что она шла в предместье, или на окраине, а вовсе не в центре города, как теперь.
Вообще на основании немногих сохранившихся данных мы можем нарисовать следующую картину Невского проспекта в эпоху Петра и его ближайших преемников вплоть до Анны Иоанновны. Узенький, небольшой подъемный мост через Фонтанку, направо от него, между нынешними набережной Фонтанки и Караванной улицей, мазанковый или деревянный караульный домик, широкая прямая аллея, обсаженная с двух сторон плохо принявшимися небольшими березками, а за ней параллельно ей тянется, извиваясь по сторонам, проезжая тропа — за проезд по перспективной дороге брался особый сбор, охотников его платить находилось мало, и большинство ездило рядом с этой аллеею; аллея эта почти совершенно не застроена: все пространства между нынешними Фонтанкою и Екатерининским каналом — широкие болота, кое-где даже не расчищенные от леса, а кое-где с маленькими рощицами, главным образом из березы, тщательна оберегаемыми от порубок... Тщетно мы будем искать даже намек на то, что здесь будет когда-нибудь наиболее оживленная часть столицы.
12 декабря 1739 года[169] был сделан всеподданнейший доклад под заглавием: «Об устройстве мест между реками Фонтанкою и Мойкою до Невской перспективы по плану». Из этого доклада в особенности и ряда ему аналогичных мы прежде всего можем познакомиться с теми проектами, которыми хотели урегулировать изучаемую нами местность, а затем, тщательно анализируя эти проекты, сопоставляя их с планами более позднейших годов и с тем, что мы видим в паши дни, мы можем нарисовать до известной степени картину того, что было в действительности в этой местности.
Комиссия петербургского строения прежде всего обратила внимание на местность Фонтанки, где был Аничков мост, и проект комиссии был на только любопытен, но и грандиозен.
«По Невской же перспективе, — писала комиссия, — подле моста, который сделан против оной через Фонтанную речку, едучи к Невскому монастырю, в левой стороне, близ берега той речки Фонтанной, для удовольствия Адмиралтейской, Литейной и Московской, итого трех частей, построить главный Мытный двор».
Обращаем внимание на это милое, старинное выражение: «для удовольствия Адмиралтейской, Литейной и Московской, итого трех частей» — удовольствие здесь понимается в смысле удовлетворения потребностей. Рынки в указанных частях города были на окраине их, обывателям приходилось тратить много времени на покупку провизии, и вот «для удовольствия обывателей» там, где теперь между набережной Фонтанки и Караванной улицей высятся большие дома, — комиссия полагала устроить «главный» (подчеркиваем это слово) Мытный двор. Устройство этого двора описано очень подробно. Главный Мытный двор предполагалось построить «каменной», в котором амбары и лавки сделать со сводами, а гзымзы (карниз) каменные и у тех амбаров и лавок двери и у окои ставни железные и перед лавками галлерею же каменную, которую мостить камнем или же на ребро кирпичом, а кровлю крыть на деревянных стропилах черепицею или железом». К сожалению, не сохранилось рисунка проекта этого каменного Мытного двора, но если вспомнить уже уничтоженный Гостиный двор на Васильевском острове, существующий еще Мытный двор на Песках, припомнить характерную деталь аннинских построек — рустик — то, обладая некоторым воображением, можно представить себе, что изображала бы из себя местность Невского проспекта у Аничкова моста.
Аннинская комиссия построения Петербурга, обладая безусловно большим творческим размахом, в то же время отличалась изумительною любовью к деталям: кажется, ничего не пропускала эта комиссия, она учитывала самое незначительное местное явление, она принимала во внимание всякую особенность и, кроме того, проявляла заботу не только о сегодняшнем дне, нет, ее проекты таковы, что должны были удовлетворить потребности обывателей на много, много лет вперед. Быть может, это происходило от того, что в комиссии вместе с рассудительным немцем фон-Зиггеймом заседали рядом два славянина: архитектор Еропкин, побывавший в Италии и прочувствовавший красоту итальянского гения, и русский самородок Земцов, ездивший только в Стокгольм, чтобы вывезти оттуда мастеровых людей и нашедший в самом себе и в условиях своей родины достаточно материала для творческой деятельности. Все эти особенности Аннинской комиссии ярко отразились в разбираемом нами проекте Мытного двора: «И понеже то место, — писала комиссия, — где этот Мытный двор построить рассуждено, весьма низкое (вот и еще любопытная деталь топографии изучаемой нами местности), а для большой воды надлежит в лавках и амбарах делать полы выше той воды на
«А напротив того Мытного двора от Фонтанной речки и для удобного приставания судов сделать гавань, длиннику по речке 60, а поперечнику 30 сажен (т.-е. квадратной площадью, поясним от себя, в 3/4 десятины) и от той гавани вверху по оной фонтанной речке до моста, что против церкви святых праведных Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы, ту речку вычистить и вынятою землею около того Мытного двора низшие места повысить, а у объявленной гавани, тако ж и берега в тех местах, где означенная выметка будет, укрепить таким образом, как в Мойке речке берега ж укрепить велено».
По Ладожской системе хлеб, припасы, товары на барках спустятся по Неве до Фонтанки, но которой пройдут к новоустроенной гавани, пристанут вплотную к Мытному двору, куда их и выгрузят без особого труда, а в то же время обыватель на шлюпках и баркасах, по той же самой Фонтанке, из Литейной и Московской части, въедет в ту же гавань, закупит нужный себе провиант, сложит его в свои лодки и так же легко и удобно доставит домой.
Что за идиллия рисовалась нашим предкам! Как им хотелось все же осуществить неосуществленный проект Петра Великого об устройстве из Петербурга, если не Венеции, то Амстердама с их каналами! Правда, при этом не принималось во внимание маленькое обстоятельство: продолжительная зима, не позволявшая обывателям чуть ли не 2/з года пользоваться водным сообщением, но стоит ли обращать внимание на такую мелочь — проект так красив по своему замыслу!
Наконец, комиссия петербургского строения предлагала: «Близ того Мытного двора с двух сторон пустить площадь и от оной площади до моста, который у выше описанной церкви (т.-е. до нынешнего Симеоновского моста) сделать дорогу по берегу реки Фонтанки шириною на 7 сажен и ту площадь и объявленную дорогу вымостить камнем». Анна Иоанновна, аппробовав устройство главного Мытого двора, к постройке которого, впрочем, не приступили, изменила вполне дальнейшие предначертания комиссии, причем с своей стороны предложила к выполнению проект едва ли не еще более грандиозный. Устроив Мытный двор и площадь, комиссия предполагала следующим образом урегулировать левую сторону Невского проспекта от Аничкова моста до нынешнего Екатерининского канала: «Место вдоль по Невской проспективной улице между оною и вашего императорского величества садом, порожние все места раздать под строение обывательских домов, на которых можно быть двум линиям и из оных построить в первой линии, что на проспективой, подземные каменные без погребов (подземные здесь употребляется, конечно, не в смысле «под землею», а указывается лишь на то, что первый этаж начинается сразу над фундаментом) и крыть черепицею, а внутри тех дворов службы, отступя от каменных палат 5 сажен деревянные; а ежели в тех местах, кто пожелает строить в одно или в два жилья (т.-е. двухъэтажные) на погребах и на дворах делать службы каменные ж и в том позволить, точию (только) принуждения к тому не чинить, а между теми дворами к улице делать ограды, також у ворот вереи каменные ж, а ежели кто желает, вместо каменной ограды делать железную решетку и в том же дать позволение; а позади тех каменных домов с другой линии, лицом к саду вашего императорского величества строить дере вянные дома и перед теми домами пустить улицу ж шириною 8 сажень, которую вымостить камнем же, а под те каменные и деревянные дома отвести места длиннику по 40 сажень, поперечнику по 15 сажень и оные раздать под строение всякого чина желающим людям».
Из этого проекта комиссии петербургского строения видно, что до 1739 года если и существовала застройка Невского проспекта, то в самом начатке, а нынешней Итальянской улицы до 1739 года не существовало, и ее только проектировала провести эта комиссия. Но Анна Иоанновна не удовлетворилась таким проектом комиссии. «Позади нашего третьего огорода (остатки его — нынешний сад музея русского искусства), — гласила собственноручная резолюция императрицы, — к проспектпве, которая идет от погребов, подле слонового двора (нынешняя Караванная улица) на порожнем месте сделать ягд-гартен, для гоньбы и стреляния оленей, кабанов и зайцев, и для того оное место изравнять и насадить деревьев, оставя проспективы так, как на плане изображено, и в середине сделать галлерею деревянную на каменном фундаменте, а против дорог каменные стенки, а в место того под огородные овощи для поварни нашей учредить гряды в том огороде, который за улицею против Итальянского дома и сверьх того выбрать и определить еще пристойных довольных мест для кореньев и трав, потребных в нашей поварне, дабы впредь оная удовольствована могла быть из наших огородов всем тем, чем возможно обойтись без купли и продажи».
Чтобы понять это странное на наш современный взгляд желание Анны Иоанновны сделать около своего Летнего дворца (ныне Инженерный замок) зверинец для охот, достаточно вспомнить хотя бы записки Манштейна[170]. Этот последний в своих записках пишет: «Получила Анна Иоанновна охоту к стрелянию из ружей и толикое искусство приобрела в оном, что не токмо метко попадала в цель, но наравне с лучшими стрелками убивала птиц на лету. Сею забавою вовсе не приличною женскому полу дольше и почти до кончины своей занималась. Во дворце, находившемся на берегу Невы, всегда в комнатах ее стояли заряженные ружья, из коих стреляла она из окна в мимо летающих птиц». Весьма понятно, что при такой страсти к охоте и стрельбе императрица могла пожелать устроить поближе к дворцу и «ягд-гартен».
Далее Анна Иоанновна внесла и следующую любопытную деталь в вышеприведенный проект комиссии петербургского строения: «Кругом слонового двора и оранжереи також и между оранжерей и погребов мелкое строение урегулировать, а на Фонтанке берег укрепить и обделать сваями и насыпать землею, а против моста, который сделан из старого, в третий огород у погребов под воротами перемычку для проспекта сиять и оные погреба и между ними пруд обделать пристойным украшением, а на конце проспективой, которая идет сквозь оные погреба, сделать ворота с галлереею и с прочим украшением, дабы от хором чрез сады мог виден проспект быти. Назначенные по плану под строение места и улицы аппробуются, также в первой колонне на Невской проспективой места под каменные дома отдавать желающим, а оставшие затем места, кои добровольно застроены не будут, раздавать и тем, которым надлежит каменные дома строить с числа душ, а понеже некоторое каменное строение, по обеим сторонам той проспективой уже застроено на погребах, того ради и все по сей проспективой домы строить на погребах же в один, а кто пожелает и в два апартамента (т.-е. в 2 этажа)».
Соединим проект комиссии и пожелание Анны Иоанновны, предполагая их осуществленными.
На Невском проспекте близ Аничкова моста на высоком фундаменте, с крытою каменной галлерею Мытный двор, пред которым обширная гавань с заездом из Фонтанки. За этим Мытным двором вдоль Невского проспекта вытянулись небольшие двухъэтажные на погребах дома, разделенные друг от друга или каменными заборами, или железными решетками, за которыми зеленеют сады «регулярные». Итальянская улица или вторая «Невская колонна», шириною в 8 сажен, тянется от Кривушей к перспективной дороге, которая идет от Летнего дворца к Невскому проспекту по направлению нынешней Караванной улицы, по одной, правой стороне этой второй Невской колонны деревянные домишки прихотливо выглядывают из-за зеленых деревьев, а по левой стороне тянется высокая каменная стена, за которой вплоть до Мойки разбит ягд-гартеи, где резвятся красивые с многоветвистыми рогами олени и откуда изредка доносится злобное хрюкание диких свиней-кабанов, на особых подводах, по почтовому тракту перевезенных издалека во вновь учрежденный ягд-гартен...
Так рисовалось воображению. А на самом деле картина была несколько иная: с Аничкова моста спускались в низкое, топкое место. Невская перспектива представляла из себя нечто вроде сохранившихся кое-где в центральной России так называемых «Екатерининских больших дорог»; по бокам, то приближаясь к ней, то убегая в отдаление (как будет видно дальше), стояли небольшие каменные домики; их было немного менее десяти. За этими домами шло полуосушенное, полувырубленное от леса болото, на котором местами, как бы оазисами, «сплетено было строение одно подле другого», «дома были узки и кривы с деревянным и опасным для жилья строением».
Действительность, как это, положим, и всегда бывает, резко не соответствовала проектам и предположениям, и эти проекты и предположения так и не вошли в жизнь: для осуществления их требовалось много и много денег, а обилием денежной казны никогда не могло похвастаться правительство Анны Иоанновны: в это время нередко жалование придворным чинам выдавалось «сибирскою рухлядью», а почтенные немцы, заседавшие в «Сиянс Академии», получали вместо ассигнаций отпечатанные ими же в академической типографии книги...
Если случайное обстоятельство — пожары 1736 и 1737 годов — дали толчок к первому желанию урегулировать и устроить описываемую нами местность, то не менее случайное обстоятельство заставило от желании перейти к осуществлению их.
«И понеже на оной же Невской проcпективе, — читаем мы в докладе комиссии, — в правой стороне Фонтанной речки имеется двор купца Дмитрия Лукьянова, а под тем двором с порожним местом, что за оными к Гостиному двору будет длиннику около двух сот сажен, на котором месте, впредь для лучшего регулярства и вида потребно к оной же проспективной (когда построены будут Гостиный и Мытный двор, каменные, також на погорелых и прочих местах, меж Невы и Мойки и на оной же проспективной назначенные по плану места все застроены будут обывательским каменным строением) построить против вышеписанного, каменные ж домы и для постройки тех каменных домов оному Лукьянову то свое дворовое место тогда желающим людям по оценке отдавать или оные места застроить ему Лукьянову самому».
Так рассуждала комиссия петербургского строения. На дворе Лукьянова ближе к Фонтанке, как видно из плана 1738 года, помещался полковой Преображенского полка двор и квартировала гренадерская рота. Наступила ночь на 25 ноября 1741 года. Принцесса Елизавета Петровна в сопровождении Шварца, Воронцова и Лестока, с 7-ью гренадерами, в час пополуночи, села в сани и из своего дома, находившегося на Красном канале (бывший служебный дом дворца принца Ольденбургского на Царицыном лугу в линии с Павловскими казармами), отправилась на полковой Преображенский двор.
Произошел еще очередной государственный переворот — Анна Леопольдовна с своим супругом и детьми отправилась в Холмогоры, куда был отвезен и самодержавный российский император Иоанн Антонович, впоследствии попавший в Шлиссельбург, а на престол взошла желанная Елизавета Петровна, законная дочь Великого Петра. В память о тревожной ночи 25 ноября 1741 года императрица Елизавета Петровна решилась на месте бывшего полкового двора Преображенского полка выстроить новый дворец, который получил наименование Аничков дворец. Хотя официально дворец этот строился для императрицы, но ни для кого нс было секретом, что в нем будет жить царский любимец тайный супруг императрицы, недавно еще бывший певчий, а теперь граф Римския и Российский Империи обер-егермейстер Алексей Григорьевич Разумовский. Почти одновременно, но скорее граф Растрелли на месте нынешнего Инженерного замка воздвиг роскошный Летний дворец. Эти две громадные постройки, весьма понятно, придавали совсем иной характер той местности, которая всего два-три года тому назад представляла собою «место низкое и топкое» и где мечтали разбить «ягд-гартен». Оставить эту местность в ее первоначальном виде, конечно, нельзя было, и начинается целый ряд указов императрицы Елизаветы Петровны об урегулировании Невского проспекта. Очевидно, в один из своих проездов на постройку Аничкова дворца, а, может быть, даже идя пешком из Летнего сада — Елизавета Петровна, очень часто ходила пешком — императрица поразилась странным видом березок, рассаженных по Невскому проспекту: березки эти были разукрашены различными хозяйственными принадлежностями соседних домохозяев: сушилось белье, висела зимняя одежда, проветриваясь и приготовляясь к укладке в сундуки впредь до морозов, а кое-где на ветвях была натыкана и посуда: горшки да кувшины для молока. И появился грозный указ императрицы «о запрещении с.-петербургским жителям развешивать что-либо па березках на Невской перспективе»[171]. Выше мы указывали, что немногочисленные постройки Невского проспекта ютились в беспорядке по сторонам его. Действительно, начиная с 10 мая 1745 года[172] появляется ряд указов, стремившихся урегулировать эти постройки, вытянуть их в линию но Невской перспективе. Эти указы завершаются повелением «о постройке и переносе до 1 мая 1747 года в С.-Петербурге но Невской перспективе всех обывательских домов, выстроенных не по утвержденным планам поблизости к улице». 1 мая 1747 года должно было быть последним сроком переноски домов. Трудно думать, что действительно к этому времени совершилась переноска, можно полагать, что линия нынешних домов на Невском проспекте определилась приблизительно к началу 50-х годов. Читателю, по всей вероятности знакома картина художника Владимирова «Невский проспект времен Петра Великого», считаем нужным оговориться, что костюмы на рисунке, действительно, Петровской эпохи, вся же обстановка картины гораздо более поздних времен, как это и можно заключить, сравнивая картину с нашим описанием. Но во всяком случае в картине верно передано общее настроение Невского проспекта XVIII века, вовсе не похожего на Невский проспект более поздних лет...
Уже этими первыми распоряжениями на Невском проспекте воспрещались деревянные постройки, но они, конечно, строились, и понадобилось еще одно воспрещение 23 июня 1765 года[174], которое, положим, также не остановило деревянных построек — они были на Невском проспекте за Аничковым мостом и в Николаевские дни. При императоре Павле Невский проспект подвергся коренной реформе. Вот как о ней сообщал один из современников[175]: «Император Павел Петрович в 1799 году повелел провести по Невскому проспекту большие аллеи: от Полицейского моста до Казанского березовые, а оттуда до Аничкова моста липовые. Это было бы истинным благодеянием городу, но исполнители высочайшей воли слишком поспешили делом: садили деревья зимою в мерзлую почву мерзлыми корнями. Изменницы березки весною зазеленели было, но потом засохли. Липы не давали листу вовсе. В 1802 году эти боковые дорожки были уничтожены, и вместо них проведена широкая липовая аллея среди улицы. Она шла от Полицейского моста до угла Малой Конюшенной улицы, а потом от Казанского до Аничкова моста но возвышенной насыпи. Аллея просторная, обсаженная густыми деревьями, со скамьями по бокам, но промежуток ее у Казанского моста был слишком велик: оттого состояла она из двух отдельных частей неравной длины и не могла сделаться всенародным гульбищем». Затем в тридцатых годах этот бульвар, построенный посреди улицы, был уничтожен и вновь посажены липы по бокам улицы только в один ряд, на краю тротуара, но и эти аллеи существовали недолго. От езды экипажей земля дрожит беспрерывно и не позволяет корням приниматься (так рассуждали в то время). Редкая липа уцелела. Наконец, принужденными нашлись снять их, а на Невском проспекте остался прекрасный, широкий, ровный тротуар, служащий и без зелени приятным гульбищем, особенно в начале весны, когда зелени нет еще нигде».
К этим воспоминаниям современника, как вообще ко всем подобным воспоминаниям, необходимо ввести ряд поправок, ряд коррективов. Память современника—очень ненадежный исторический документ: события принимают слишком субъективный характер.
19 февраля 1800 года[176] (таким образом видим, что первая поправка относится уже к первым строчкам воспоминания — не в 1799 году, а в 1800 году) состоялось высочайшее повеление о насаждении по Невскому проспекту березок: «Великий Петр обсадил свою Невскую перспективу березами, Великий Павел восстановил Петровское величие Невского проспекта» — так комментировалось Павловское распоряжение. 2 февраля 1800 года[177] были спешные торги на посадку, — вызывались «желающие Невскую перспективу от Полицейского моста до Лиговского канала по обеим сторонам обсадить в два ряда березками, кои были бы не тонее в окружности 6 вершков, а притом и около них сделать балюстрады», и 2 марта того же года[178] обсадка началась, причем руководить ею должен был наследник престола. Были морозы, и на тех местах, где нужно было копать ямы для деревьев, предварительно разводили костры, чтоб земля оттаяла, но несмотря на все, аллея была устроена и так как Екатерингоф, где происходила обычная встреча петербуржцами «светлого мая», был пожалован указом от 18 апреля 1800 года княгине Гагариной[179], то праздновали 1 мая[180] на вновь устроенной Невской аллее. Весьма естественно, что посаженные при таких условиях березки не принялись, и их 26 июня 1800 года[181] заменили липами. Аллея шла по средине Невского проспекта, и ее переделывали в 1819 году; комитет городских строений вызывал желающих: «на устроение по Невскому проспекту нового из гранитного камня тротуару, переноску и пересадку деревьев к боковым тротуарам, с устроением при сих тротуарах между деревьями плитных площадок и сходов, на сделание чугунных для фонарей канделябров, на замощение вновь и перемостку старой при оных и при среднем тротуарах мостовой». Об этой последней реформе 1819 года довольно подробно повествовал в 1820 году Свиньин в своих «Отечественных Записках»[183]: «В прошедшем мае месяце Невский проспект, как некоим очарованием, принял новый, несравненно лучший вид, явился прекраснейшею в свете улицею, в коей единственно нуждалась великолепная столица для торжественных случаев и выездов». Начало статьи, как видим, весьма торжественное! «Как будто по мановению волшебного жезла исчез высокий бульвар, разделявший его на две ровные половины, уже на месте сем разъезжают экипажи по гладкой мостовой. Справедливость требует однако ж заметить, что если бульвар сей стеснял лучшую в столице улицу, то заключал для пешеходцев и некоторые выгоды, коих не представляют тротуары, сделанные ныне по обеим сторонам улицы. Во-первых, «пешеходец», идя по нем, не был обеспокоиваем встречею с экипажем, коих теперь он должен беречься при всяком переходе мимо ворот под домами, во-вторых, взор его любовался ровно обеими сторонами улицы и наконец с бульваром исчезает любопытная отличительность сей улицы, нередко случавшаяся весною, т.-е., что на одной стороне катались еще в санях, а по другой неслась пыль столбом от карет и дрожек! Но главная цель, для коей, вероятно, он был устроен, чтоб пешеходец во всякое время мог найти здесь приятное и покойное гулянье, оставалась невыполненною: ни весною, ни осенью, когда всего более нужно удобство уклониться от грязи, нельзя было почти ходить по бульвару. В сем отношении нынешние тротуары несравненно превосходнее — быв вымощены плитами, они всегда сухи, далее после самого сильного дождя. Невский проспект имеет в ширину 24 сажени. Длина его от Адмиралтейства до Аничкова моста 1 верста 435 сажей, от Адмиралтейства до Знаменья 2 версты 405 сажен; до Невского монастыря 4 версты 185 сажень, следовательно, он превосходит длиною величайшие лондонские улицы — Оксфордскую и Портландскую, из коих первая около 21/4 верст длиною, а другая с небольшим 21/2 версты. Сверьх того Невский проспект не имеет единообразия сих улиц, утомительного для глаз при самой огромности и великолепии зданий, кои быв почти все одной высоты и одинакового кирпичного цвета, представляют бесконечные казармы. Напротив того, у нас, кроме разнообразия архитектуры и цвета домов, перед многими зданиями на сей улице находятся площадки и уступы, как-то: перед Казанским собором, Католическою церковью, Гостиным двором и дворцом великого князя Николая Павловича. Зелень дерев, коими усажено пространство между Полицейским и Аничковым мостами по обеим сторонам улицы у тротуаров (числом около 500 лип), придает не мало красот сей единственной улице. Сверх того они не будут допускать пыль проникать в дома. 50 фонарей с реверберами (рефлекторами), привешенных на чугунных столбах изящной фигуры — вылитых на заводе г. Кларка, по рисункам инженер-генерал-майора Базен — будут разливать яркий свет на сем пространстве улицы. Каждый из сих столбов имеет 3 сажени в вышину и поставлен на гранитовом пьедестале вышиною около 71/2 аршин. Улица сия украсится еще более, когда на Казанской площади поставится предположенный монумент князю Кутузову Смоленскому и Аничков мост переделается во всю ширину улицы подобно Полицейскому. Желательно также, чтобы г.г. хозяева домов взяли пример с г. Данилова, устроившего дождевые трубки своего дома, что на Садовой улице и на Фонтанке, таким образом, что вода с крышек стекает под тротуары и не обеспокоит нимало гуляющих по ним».
Таким образом посаженные деревья у тротуаров просуществовали до 1841 года, когда они были вырыты и тротуары расширены. Об этой новой реформе Невского проспекта писали такие строчки[184]: «Мы уже говорили, что деревья на Невском проспекте выкопаны. Некоторые бульварные романтики сожалели об этих деревьях, от которых никто между прочим не видел ни тени, ни зелени, потому что они постоянно были покрыты пылью, а теперь, как увидели, для чего сняты эти тощие деревья, все обрадовались. Места, где были деревья, заняты теперь тротуарами, такими широкими, как парижские бульвары. 9 человек могут свободно прогуливаться рядом. Невский проспект чрезвычайно много выиграл от этого»; и далее[185]: «теперь, когда тротуар Невского проспекта сделался вдвое шире, все удивляются, как могло быть здесь прежде зимнее гульбище, когда и ныне бывает иногда тесно от множества гуляющих».
На мостовую Невского проспекта впервые более серьезное внимание было обращено в 1759 году, но «истинные», если так можно выразиться, заботы о мостовой Невского проспекта начались с 1825 года[186]. В этом году среди мостовой Невского проспекта стали прокладывать деревянные колеи так, чтобы колеса экипажей могли по ним катиться, а в 1832 году на Невском появилась и сплошная торцовая мостовая. Когда приступали к этой работе, то писали[187]: «Большим подспорьем для живущих и проезжающих по Невскому проспекту (а кто там на ездит?) будет устроение по оному деревянной мостовой из поставленных торчмя (торцовых) шестиугольников»; а по окончании работ восклицали[188]: «несказанное удобство и для проезжающих и для живущих в этой части города. Желательно, чтобы и другие большие улицы города были вымощены таким образом».
9 декабря 1843 года[189] по Невскому проспекту был пущен первый омнибус, и в этом же году Невский осветился газом[190], который в 1884 году сменился электричеством. Первое распоряжение о постановке фонарей на Невском проспекте относится к 1745 году[191], но число фонарей было очень ограничено, и только 7 июля 1800 года[192] велено было расставить фонари по обеим сторонам улицы.
В 1862 году[193] возник очень интересный проект коллежского регистратора Петра Ивановича Евреинова о разрешении поставить в С.-Петербурге по Невскому проспекту за определенную в пользу города плату «кресла для отдохновения проходящих, по примеру других столиц Европы», но очень скоро полиция изгнала эти кресла, так как находила, что сидящие на Невском проспекте мешают движению публики; а в 1873 году[194] появился другой, тоже неосуществленный проект: «устройство воздушных мостов на Невском проспекте с целью облегчить пешеходам, в особенности в оживленных местах, переход с одной стороны на другую».
В 1832 году Н. В. Гоголь издал свою повесть «Невский проспект», где дал дивное описание этого проспекта. Хороший пример заразителен, и, начиная с этого времени, появляется ряд описаний и в прозе и в стихах. Думаем, что небезынтересно будет привести наиболее характерные из них.
Профессор С.-Петербургского университета Бутырский воспел Невский проспект в 1837 году в таком сонете[195]:
Николаевский классицизм вдохновения заменился в наши дни такими виршами[196]:
В 1838 году[197] Невский проспект сравнивали с форумом: «Где в мире есть другой Невский проспект? Я даже не смею его назвать улицею. Нет, это не улица, а площадь, наш форум, где мы живем и отдыхаем, где обдумываем наши дела, — и отдыхаем от безделья. Это наш портик — левая насолнечная сторона Невского проспекта. Наш городской праздник — зима, а зимою собирается на насолнечной стороне Невского проспекта, как под портиком римляне и афиняне — лучшее общество северной столицы». В 1843 году В. Даль[198] назвал одну из своих повестей «Жизнь человека или прогулка по Невскому проспекту», в 1847 году восклицали[199]: «Теперь наш Невский проспект соединяет все удобства Европы — газовое освещение, усовершенствованные омнибусы, в конце проспекта железная дорога и деревянная мостовая», и как бы в дополнение к этому в 1862 году было написано[200]: «Невский проспект — обширнейшее поле для наблюдений, это постоянная выставка всего, что есть хорошего и дурного в Санкт-Петербурге. Невский проспект сам джентльмен, а потому радушно принимает только джентльменов».
После этой справки, выясняющей историю появления и развития Невского проспекта, можно продолжить наше изучение перекрестка Невский проспект, Мойка и Морская улица.
«И те мастеровые люди, кои ныне приехали, живут у Адмиралтейского двора, скучают, чтоб на сей стороне быть продаже съестным припасом и питье вина и пива, для того, что им па другую сторону переезжать с трудом и от дела не надлежит»[201] — такие бесхитростные строчки написал 26 августа 1705 года, т.-е. на второй год существования нынешнего Петрограда, наблюдавший за работами в Адмиралтействе Яковлев губернатору Меншикову. Смысл этих строчек, таких наивных и трогательных, очень простой: на Адмиралтейском острове, что ныне первая Адмиралтейская часть, нет ни рынка ни кабака; переезжать за съестными припасами и за питьем на другую сторону Невы на нынешнюю Петроградскую сторону, где был и первый рынок и первый кабак — «от дел не надлежит», т.-е. не следует разрешать, так как эти отлучки отзываются на работах, а с этими последними и по царскому приказу и по распоряжениям губернатора Меншикова следует, как можно спешить. Но нет «вина и пива», и «те мастеровые люди скучают» — Яковлев извещает о таком обстоятельстве всесильного и всемогущего Меншикова, который и не замедлил ответом[202]; 22 сентября того же года он приказал: «А на своей стороне вели построить для питейной продажи избу, в которую питье будет отпущаться с кружечного двора».
Таким образом вполне точно устанавливается дата появления первого официального кабака на Адмиралтейском острове. Очевидно, что Яковлев, получив вышеприведенное распоряжение Меншикова, не стал мешкать, тем более, что готовые срубы имелись при Адмиралтействе. Через несколько дней после 22 сентября 1705 года появилась готовая изба, в нее перевезли достаточный запас вина и пива с «кружечного двора», посадили целовальника — и знаменитое «Петровское кружало», выражаясь словами того времени, открыло свои двери для скучающих рабочих людей, для морских служителей и вообще для всякого люда и пригнанного и пришедшего по своей воле в град Петра. Нам удалось установить и точное местоположение этого кружала, которое обозначено на прилагаемом плане под № 5. Установив точно местоположение первого кабака, мы не можем сделать то же самое относительно внешнего вида, так как не сохранилось ни изображения его, ни описания. Мы не знаем, был ли на коньке его крыши прикреплен государственный орел или просто-напросто ветвь елки, была ли на этом кабаке какая-либо вывеска, — вернее всего никаких отличительных внешних признаков не было; это была самая обыкновенная простая изба, крытая, может быть, дранкою или тесом, а не соломою или дерном, чем покрывались, первоначальные дома Санкт-питер-бурха, да стояла эта изба, как говорилось, на яру, т.-е. на открытом месте, чтобы ее издали можно было приметить и направить к ней стопы.
А что кабак был на яру, свидетельствует хотя бы то обстоятельство, что кабак был замечен и первым автором описания С.-Петербурга и Кронштадта, изданного в 1710—1711 годах. Говоря об Адмиралтействе, этот автор счел нужным подчеркнуть[203]: «а возле — кабак» (кабаками называются царские питейные дома — сделано в скобках пояснение для иностранцев). Как производилась торговля в кабаке, как пили в прежнее время, мы можем судить по сохранившемуся описанию министра-резидента Вебера. Это описание более позднего времени, оно датировано 1716 годом[204] и безусловно несколько утрировано, но за неимением других данных приходится довольствоваться и этим описанием:
Поделиться книгой: