Варяги 3 (Главы 1-6)

— Отец?

— Не к тебе, но к предкам слова. Про наших воинов прав именно ты. Мы непобедимы в степях, на открытом месте, пешими бьемся хуже. А лезть на стены большого и КАМЕННОГО города — наша смерть. И пусть жрецы бога на кресте сулят еще больше золота за приступ Киева или иных крупных городов, мы не станем этого делать. Да это и не обязательное условие нашего договора. Ты ведь помнишь о нем, сын? Вы все помните?

Слова, подтверждающие это, прозвучали вразнобой, но вполне себе уверенно. Все всё помнили. И появление посланников далеких земель, и договоренности с ними, и щедрую оплату, которая должна была стать еще более значимой после завершения. Это помимо боевой добычи, на которую рассчитывали все: от походного хана до последнего бездоспешного конника.

Уговор был не только о самом набеге на Русь, но и том пути, которым следовало двигаться. Удар долен был быть нанесен не по богатым крупными и не очень городами землям, вовсе нет. Всем было очевидно, что там конница печенегов либо завязнет под стенами городов, либо будет подвергаться множеству болезненных уколов от крепостных войск… Зато земли от границы с Болгарским Царством и чуть не до Киева… Там городов мало, лишь малые укрепленные места да порубежные заставы. Легко атаковать, есть где развернуться. И что особо важно — возможность пробить коридор до Польши. Той самой, где правил союзник того, чьими руками были прибывшие к ханам посланцы.

Золото, уговоры, обещания богатой добычи в набеге против давнего врага, войско которого разделено. Это склонило многих и многих принять предложение. Ханы шести из восьми больших племен с охотой выделили немалое число воинов. Кто-то больше, кто-то меньше, но это зависело от многих причин. Но два племени, причем оба из тех, чьи кочевья располагались по правый берег Днепра, предпочли остаться в стороне. Не то опасались, не то просто выжидали, этого Чегдану понять не удалось. Зато удалось стать походным ханом, причем без чрезмерных усилий. Племя Гила, его родное, было не самым могучим и многочисленным, потому остальные не побоялись его возвышения по исходу этого набега. Но лично он предпочитал надеяться на иной исход. Не сразу, но с течением времени. Потому и подошел ко всему с великим усердием.

Но вот отказавшиеся племена из числа кочующих по правую сторону Днепра — Цур и Талмат — внушали тревогу. Мало ли что могли надумать их ханы. Хотя сильно опасаться все же не стоило — межплеменная свара начаться не могла, не то время, не та обстановка в мире. Вот только действия оставшихся в стороне Цура и Талмата могли быть направлены на иной набег или другие действия, способные увеличить их влияние и принизить таковое со стороны отправившихся в набег на Русь.

Приложив небольшое усилие, Чегдан отбросил в сторону тяжелые думы, возвращаясь к походным делам. Пока все обстояло хорошо. Подножного корма для коней хватало, погода была просто замечательная, в меру сухая. Но не дождливая. На пути орды не встретилось дозоров, которые могли бы попробовать передать весть в глубь земель руссов и тем самым дать возможность их князю начать собирать войско.

Конечно, такое не могло продолжаться бесконечно. Хан понимал — рано или поздно многие тысячи конницы будут не только замечены отрядами порубежной стражи, но и явной станет цель движения. Или одна из целей. Тем не менее, хотелось, чтобы для врага эта ясность наступила именно 'поздно'. А вот когда запылают слабо защищенные поселения, когда прольются потоки крови на еще не тронутую летним зноем землю, вот тогда князь киевский поневоле бросится на перехват печенежской орды во всеми теми, кого успеет поднять. С теми немногими, ведь для защиты городов ему тоже придется кого-то оставить.

Тысячи печенегов шли дальше, день сменялся ночью, а ночь уступала место дню. И вот уже порубежье. Невидимая, условная, но та самая грань, которая отделяла Русь от земель печенегов. Ничейная полоса, на которой осмелился бы поселиться лишь полный безумец. И тут уже Чегдану со всеми приближенными родичами и подвластными на время похода главами иных племен пришлось учитывать печальное. Но ожидаемое. Их присутствие перестало быть тайной. Легкая конника руссов маячила на горизонте, не вмешиваясь, не пытаясь досаждать, но следя за ними. Отдельные попытки горячих воинов догнать, порезать, поживиться кажущейся легкой добычей были пресечены. Не столько словами самого хана, сколько выстрелами из оказавшихся неожиданно дальнобойными луков. Или даже не луков, а тех штуковин, которые русы называли самострелами. Это было несколько необычно для давнего и известного врага степняков, но особого внимания ни Чегдан, ни прочие этому не придали.

Ну что-то новое, так что с того? Против конной лавины все равно не поможет. А так… ну сбили с лошадей нескольких особо горячих юных воинов, невелика потеря. Сами сумели оторваться от погони? Потом или они же попадутся, или другие, на них похожие. Степняки к таким мелочам не придирчивы.

Сам хан, когда ему донесли о произошедшем, лишь проворчал насчет того, что духи предков, равно как и боги, и так долго хранили их от постороннего внимания. После чего добавил, что теперь надо двигаться более быстро. Чем быстрее они доберутся до первых поселений русичей, тем больше успеют до того, как придется биться. И тем более воодушевленными окажутся простые воины, почуявшие не только легко пролитую кровь, но и почуявшие немалую по их меркам добычу. На Руси всегда есть чем поживиться, то всем ведомо.

— Надо увеличить число дозоров и количество всадников в каждом, — озаботился изменившейся обстановкой Ликир. — Наши воины могут… отвлекаться, когдавидят перед собой легкую добычу.

— Разрешаю. Это все?

— Не совсем, хан. Сколько тысяч отправится разорять селения поблизости от нашего пути, а сколько будет готово ударить по собранному войску руссов?

— Половина и половина, — немного подумав, ответил Чегдан. — Но их пидется плавно менять, иначе наши псы сорвутся с поводка, чуя запах дичи, к которой их не подпускают.

— Твоя воля — закон, о могучий.

Приказы были отданы, и Ликиру этого было достаточно. Не сведущий в интригах и грызне в племени и вне его, он любил лишь войну и все, что сней связано. Не только самому участвовать в битвах и побоищах но и чувствовать незримые нити, с помощью коих он управлял схватками почти всегда несущими победу его народу. Ибольше ничего ему не требовалось. Как и сейчас. Ликир даже не думал сомневаться в очередной победе. Тем более в таких хороших условиях. А усиленные дозоры… они не повредят. Воин, потерявший бдительность, часто становится мертвым.

* * *

Жизнь степных народов скудна на яркие события. Однообразная степь, по которой можно, кочуя долгие дни. не находить особых отличий. Привычные стада коней и прочей живности, похожие друг на друга вечера возле костров… И ожидание. Чего? Нового набега, причем для простого печенега не важно, на кого именно. Главное, чтобы появилась возможность урвать ярких тканей женам, себе украшенное оружие и сорванные с убитого тобой или кем иным золотые, серебряные. На худой конец и медные, но богато украшенные резьбой перстни и браслеты. И рабы… Живая ценность, которую можно заставить работать вместо себя, почувствовать себя безграничным властителем. Властителем над еще более бесправным и подчиненным, чем ты сам, обычный воин, гнущий шею перед старейшиной малой семьи-аила и большой, уж не говоря про глав младших и старших родов племени.

Набегами живет степь. Отними их у нее, так зачахнут, засохнут, а там и подохнут от невыносимой тоски и осознания лишения смысла. Недаром самое страшное для того же малого рода, провинившегося по той или иной причине — отлучение всех его членов от участия в набегах на год и больше.

Это — медленная смерть рода. Из него начинают разбегаться люди, буквально умоляя принять их в другой род, пусть даже с положением ниже, чем они занимали в старом. Иначе — то самое быстрое увядание и усыхание. Нет набегов — нет денег, тканей, рабов, благополучия в целом. Конями и прочей живностью счастлив не будешь, можно лишь выживать. А подобное — не путь для сына степей, да и боги вкупе с предками такого не одобрят.

Набег всегда радует дух степняка. Особенно на заведомо более слабого противника. Там можно вволю порезвиться. Ничего особо не опасаясь. Жаль лишь, что слабые долго не живут, на их добро охотников куда больше. чем хотелось бы. Потому приходится нападать на более сильных, выискивая их слабые места. И тут лучше всего подходят повадки стайки шакалов. Не брезгующие падалью, готовые сожрать остатки от пиршества более крупных хищников, но при случае охотящиеся как на мелкую дичь, как и на отбившееся от стаи ослабевшее животное или детеныша.

Ну а люди, пользующие шакалью привычку охотиться, то же самое делают, только с поправкой. Вместо пожирания падали — проход второй волной уже по разоренным кем-то землям. Загон ослабевшей крупной дичи или детеныша — Нападение на страну, уже ведущую войну или же пощипывание окраин, где сейчас мало войск. Ну и все в этом духе. Что же до еще одной особенности — так это нежелание подвергать себя опасностям. Стоит показаться сильному войску, как степняки постараются удрать, прихватив с собой уже награбленное. Вот только, в отличие от шакалов, бросить награбленное они зачастую просто не в состоянии. Люди, они все ж таки не звери, тем жадность не свойственна.

Русь — не самая легкая добыча для печенега. Скорее уж одна из наиболее. Если вообще не самая опасная. Добыча была велика, порой чрезвычайно, но слишком часто вместо прибытка приходилось бежать, теряя многих и многих среди своих. Потому порой печенежские племена предпочитали идти в найм к росским князьям, ведь те платили щедро.

Так и обстояло: найм, набег, после которого то гора добычи, то горы трупов. И то же самое, и тому подобное. Змея, кусающая хвост, вечное коловращение, неизменная чередуемость бытия. Сами же печенежские властители даже не задумывались о том, что любой круг можно разорвать, если найдутся те, кто приложат необходимые усилия. Ведь их самих все устраивало, разве что побед и добычи хотелось поболее.

К сожалению для них, этот набег уже с самого первого дня пошел как-то… неправильно. Помимо круживших далеко-далеко малых дозоров русичей, им на попадалось почти никого живого. Селения оказывались пустыми, хотя пограбить там было чего. Так, в меру. Ни людей, ни самых ценных вещей, которые можно было бы унести на себе или во вюках при седле. Зато остально, включая скотину, утварь, прочие вещи — вот оно. Бери кто на что горазд.

— Мне это не нравится, — нервничал ханский сын Бечег, выслушав уже несколько вестей о покинутых селениях. — Они ушли заранее, отец! Их предупредили, а мы ничего не знаем, движемся в неизвествность. Надо замедлиться, окружить сердце орды большими дозорами. Только потом, поняв…

— У тебя сердце степной мыши, — злобно оскалился Ликир под одобрительный гул ханских телохранителей и при молчании самого хана Чегдана. — Они бегут налегке, оставляя нам большую часть своего добра. А их самих мы выкурим из лесных нор или из-за стен городков. Они тут деревянные, от огненных стрел из тысяч луков дерево займется ярким пламенем быстро. И путь или сгорают заживо или выбегают, подставляя шеи под рабские ошейники.

Вот такие словами нравились всем ближним хана, да и представителям иных племен. Слова истинного воина степей, который не должен пугатьс смутной тени. От настоящей угрозы можно и нужно отступать, а то и бежать. Но не ранее, чем она действительно появится.

Хан меж тем принял решение. Хоть и понимал, что его излишне осторожный сын редко остерегает от несуществующего, но счел, что сейчас ощущаемая тем опасность слишком… преувеличена.

— Бечег, сын мой. Если ты беспокоишься о безопасности войска, тозаймисьею. Последи, чтобы наши воины не перегрузились добычей. Вьючные лошади не должны их замедлять.

— Я понял, отец, — вздохнул тот, понимая, что на него свалили самое неприятное, а именно охрану награбленного. — Но мне нужны…

— Тысяча Каиду тебе в этом поможет. Они более прочих могут держать себя в руках. Почти всегда.

Ханский сын облегченно перевел дух. Каиду действительно крепко держал в руках свою тысячу, хоть и часто разрывал конями того или иного ослушника, хапнувшего слишком много чужого добра. Пожалуй, его воины более всего подходили для выполнения отцовского поручения. А оно было непростым.

Печенегам, как и многим другим степнякам (и не только им) частенько отказывало чувство меры во время набегов. Хотелось взять побольше всего и уж точно не желалось расставаться с уже награбленным. А кони, они многое все ж не везут. Основная лошадь, сменная, вьючная… Ну а если удается захватить лошадей во время грабежей, то сами боги велели, а предки одобрили навьючить и их.

Одна сложность — куда их девать? Лихой наскок с таким грузом точно не получится, а бросить тоже не выйдет, душа кровавыми слезами от горя изойдет. Поневоле приходится громоздкую и не самую ценную добычу отдавать под присмотр кому-то из числа…. Участников набега. И потом почти всегда начинаются серьезные свары насчет принадлежности добычи. Постоянные, часто доходящие не просто до ссор, драк и обвинений, но и до трупов.

С этим и предстояло разбираться Бечегу. В самом скором времени, если так будет идти и дальше, он ожидал нехорошего. Добычи, судя по всему, будет много. Громоздкой, не слишком ценной, сковывающей всю орду. Но больше всего ханского сына беспокоило отсутствие захваченных или хотя бы мертвых руссов. И связанная со всем этим слепота отца и его ближних. Сделать он не мог почти ничего. Предупреждать уже пытался, получив в ответ лишь обвинение в робости. Хорошо еще, что не от отца, а всего лишь от его военачальника. Только и это было…. унизительно и еще больше роняло его в глазах верхов племени Гила. И остальных верхов.

Скрипя зубами, он терпел. И ждал времени, когда сможет показать именно свою правоту, свою необходимость для всех родов. А ждать он умел, еще с самого детства, когда более сильные родичи его возраста шпыняли ханского сына, пользуясь его телесной слабостью. Только не учитывали, что она уравновешивается коварством и остротой ума. Тарантул в покрывало, колючки под седло смирной доселе лошади, выжимка ядовитых трав в котелок. Мало кто из них сумел остаться живым и здоровым. И никто так и не понял, кто был причастен к 'случайностям', на которые богата степная жизнь.

А пока он, Бечег, займется порученным ему. Заодно попробует выстроить нормальные отношения с тысячником Каидой, с которым прежде общаться почти и не приходилось. Слишком разные люди, разные интересы и цели. Но теперь по воле богов их пути пересеклись. Мимолетно или нет, знают разве что те же боги, но у них не спросить, разве только через шаманов.

* * *

Прошли еще одни сутки. Всего одни, но они окончательно дали понять вторгшимся на Русь печенегам, что на этот раз их действительно ожидает нечто необычное. Все те же самые пустые селения, брошенное добро. Был даже один покинутый городок, хотя в нем степнякам повезло. Они сумели поймать нескольких не то замешкавшихся, не то оказавшихся не в силах бросить нажитое добро жителей.

Чегдан долго и затейливо проклинал жажду крови своих воинов, хотя понимал, что тут ничего нельзя сделать. Взведенные из-за отсутствия крови, обнаружившие живых русичей степняки вырубили всех мужчин и стариков, оставив только женщин, который использовали для привычных забав. Ну а так как их было много, а женщин куда меньше, то и итог предсказать оказалось просто. Часть померла от слишком большого числа насильников, а оставшиеся были в полупомешанном состоянии и слабо пригодны с выяснению интересовавших его вещей.

Выбора, впрочем, не было, приходилось расспрашивать то, во что превратились ранее пригодные для расспросов женщины. Тут уж и пытки ничем помочь толком не могли, сумеречный разум реагирует на боль своеобразно. И все же удалось кое-что узнать. То, что заставило Чегдана собраться и быть готовым к давно ожидаемому — битве с хозяевами этих земель.

Людей предупредили. Незадолго до появления здесь его воинов, но и этого хватило, чтобы бежать налегке под защиту крепких стен. Не деревянных стен малых городков. А стен настоящих, под охраной большого числа воинов. А оставшиеся… они просто решили последовать к безопасным местам чуть позже, со ВСЕМ своим имуществом. Вот и попались его людям. Что же до войска князя русичей, то его здешним обещали. Очень скоро обещали!

— Прикончить, — повелевающее махнул рукой Чегдан, когдаему полностью перевели ответы пленниц.

— Но, могучий…

— Хребет сломаю, — вызверился на сотника из племени Хопон хан. Тот, низко кланяясь, попятился, стремясь как можно быстрее исчезнуть с глаз долой, но опасаясь повернуться спиной к разгневанному повелителю. — Сначала своими отростками баб затыкают до повредившегося ума, когда ничего толкового и не узнать. Потом еще тявкают… Когда же они начнут сначала думать, а потом делать? А, Ликир?

— Слишком много думающий сын степи может стать таким как…

Слова не были произнесены, но многим было ясно, что осталось не высказанным. Сын хана. Умный, проницательный, но во многом чужой для степняков, привыкших с ярким краскам и не признающих сложные оттенки мира. Чегдан хотел было оборвать слишком много позволившего себе советника, но все же раздумал. Лишь сверкнул на того глазами, давая понять, что в следующий раз за подобное можно и поплатиться. Сейчас же… никто ничего не услышал, значит и карать не обязательно. Лучше вернуться к самому важному — приближающейся битве.

— Дозоры что-то видели?

— Они пока не уверены, — замялся тысячник Гелуб, чьи сотни по большей части и были раздерганы по дальним дозорам. — Но если сильномогучий позволит слуге своему…

— Позволяю. Говори!

— По пути меж севером и востоком что-то есть. Конники руссов, их там куда больше. Обычно это бывает, когда оттуда позже пойдет войско.

— Вот как… Пошли туда три… нет, пять сотен, — решился Чегдан. — Пусть не рвутся вступить в бой, им надо лишь удостовериться, что войско руссов движется оттуда, что это не обманка.

— Заманить?

— Это будет хорошо, — расплылся в торжествующей улыбке хан. — Их не может быть больше, чем нас. Разобьем, хотя бы заставим отступить, закрыться за стенами городов — все вокруг станет добычей.

Радостные возгласы печенежских сотников и тысячников спустя недолгое время были прерваны голосом Ликира, озвучившего еще одну возможность:

— Русы могут идти на нас, имея в войске не только конных. Их пехота сильна.

— Их пехота садится на коней, — пискнул какой-то сотник.

— Да, но заманить их тогда е получится. Зато можно будет… Хан, мы ведь хотим их ослабить, заставить закрыться за стенами городов?

— Да, мой верный Ликир, хотим.

— Тогда я знаю, как будем вести бой. Позволь мне рассказать тебе об этом. Но это знание не для всех.

Пара слов хана, доля злости в голосе, и вот уже почти все из присутствующих поспешили вскочить на коней и отъехать подальше. Ну а сам хан и Ликир вкупе с несколькими тысячниками и сотниками из одного с ними племени двинулись в шатер. Ну а телохранители должны были убивать любого, кто осмелится подойти, не слушая повеления убраться подальше.

А ближе к вечеру дозоры вернулись с известием, что войско руссов идет к ним. Медленно идет, потому как отягощено большим количеством тяжелых телег, на которых везут явно не булыжники. Раз так, то естественным душевным порывом печенежских воинов было проверить, что же там такое находится. Их же вождей радовало другое — мс наличием обоза войско русов теряло подвижность. Теперь прикидки Ликира насчет грядущей битвы окончательно облеклись плотью. Все должно было случиться следующим днем. Только так и никак иначе.

Интерлюдия

Июнь (кресень), 988 год, Киев

После ухода войска Киев продолжал жить своей привычной жизнью. Не в первый раз, что ни говори! Князья постоянно ходили в походы, да и защищать собственные земли приходилось с незавидным постоянством. Печенеги и вовсе были старой бедой, знакомой их отцам и дедам.

Зато в великокняжеском дворце все было куда как сложнее… и интереснее. Оставленные Хальфданом Мрачным 'на хозяйстве', как он выразился, супруга и побратимы утопали в многочисленных делах. И если все так или иначе связанное с деньгами и ремеслами можно было перевалить на привычного к подобному Олега Камня, то остальное волей-неволей распределялось между Гуннаром Бешеным и Роксаной Змейкой. Вот поздним вечером они и сидели в одной из малых комнат за столом, заваленным не вином с закусками, а листами пергамента и новосделанной бумаги. Листы, само собой, были не пустыми, а густо испещренными рунами.

— Твои прознатчики, Бешеный, стали марать пергамент просто в громадных количествах, — произнеся это, Роксана со стоном уронила голову на сложенные на столе руки. — Глаза уже болят от всего этого!

— Терпи, сестра-воительница. Тебе это пока в новинку, я же изо дня в день этим всем занимаюсь.

— А помощники?

— Помогают. Но не все можно переложить на их плечи. Есть то, что должен знать лишь глава Тайной Стражи. Иное, хоть другим и ведомое. Надо самому прочитать, оценить, принять решение, пусть и предварительно посоветовавшись. Тайная Стража не дар богов, а тяжелая ноша.

— Если бы только в ней было дело, — продолжала чуток ныть Змейка, не отрывая головы от стола, лишь поудобнее устроив ее на стопке пергаментных листов. — Вести из городов, суета с посланниками, войска… Знала ведь, что Хальфдан всем этим занят, но не думала, что настолько!

Гуннар привычным усилием воли удержался от улыбки, глядя на сестру по крови, готовую от свалившихся на нее дел биться о стену головой. Но не просто биться, а одновременно делая все эти дела, порученные ей Мрачным. Много их, хлопот государственных? Да, много, но Хальфдан уверил, что шаг за шагов они будут если не уменьшаться, то становиться более легкими в исполнении. Не все, но большинство. По его словам, надо было лишь направить их, как лошадь-тяжеовоза, в нужную сторону, да проследить, чтобы был набран нужный ход.

В общем то, так все и было. Число хлопот немного уменьшалось, решать их становилось заметно легче. Заметно для него, но покамест не для Змейки, лишь недавно полностью погрузившейся в дела княжества. Она меж тем продолжала высказывать сове отношение к происходящему. Правда, уже не распростершись по столу, а выпрямившись.

— С сестричками сегодня немного поговорила. Необычные они, жрицы Лады…

— Зато полезные. Не зря мы их к важным делам приблизили.

— Да я не о том. Хотя и о том тоже. Софья рассказывала об их последних успехах, посмеялись-порадовались, а потом она пожаловалась, что у них один человек уже как рыбья кость в горле. Ни вытащить, ни проглотить!

Гуннар мигом навострил уши. Знал, что Софья с Еленой никогда и ничего не говорят просто так. Они могут прикрывать настоящий интерес завесой туманного многословья, ложными чувствами, но если им что-то представилось интерсным… Значит, так оно и есть, особенно в свете недавнего их разговора со Змейкой.

— Кто?

— Ты о чем? Ах да, про того человека, который сестричкам докучает! Это Станислав, который из Польши доставил посмертную весточку от Драгомиры, насчет козней жрецов Рима. Постоянно ходит то к храму Лады, то выслеживает ее жриц… Хочет мстить всем, кто хоть малость может быть замешан в смерти своей возлюбленной. Софья уверяет, что у него внутри нет ничего, кроме мести. Сгорит изнутри в самом скором времени.

— Прозрачный намек!

Отбросив в сторону лист с донесением одного из прознатчиков, оказавшимся очередной пустышкой, Гунар полностью сосредоточился на услышанном. В отличие от Роксаны, не слишком опытной в подобных делах, Бешеный понимал, к чему был затеян этот разговор. Сестрички учуяли полезного для них человека. Он не удивился бы, узнав, что они сами подогревали его тоску по умершей и желание скорейшей мести. Зачем? Чтобы получить в свои руки удобное и мощное оружие. Только для этого им нужно было дозволение либо самого Хальфдана, либо супруги, либо того же Гуннара.

Умные… и хитрые. Подбросили знание как бы между прочим, среди обычной беседы. Ничего не просили, всего лишь повернули разговор таким образом, что имя Станислава и творящееся с ним крепко укоренилось в голове Роксаны. Укоренилось и было донесено еще и до него, главы Тайной Стражи.

— Вот лисички! — с заметным восхищением в глоссе выдохнул Гуннар. — Поняли, что человечек может быть им полезен, сразу и начала начальную перековку. И уже не остановить, он и впрямь теперь будет думать только о мести и как можно скорее осуществленной.

— Вообще-то Хальфдан тоже им интересовался.

— Помню я. Только что толку от моей памяти. Придется использовать этого выходца из Польши раньше времени. Эх, сестрички-лисички… Пользы от вас много, но порой хочется перегнуть через колено, задрать подол да и отхлестать плеткой. Чтобы с недельку сидеть нормально не могли!

— Жестоко, — поежилась Змейка, невольно скосив глаза в сторону собственной части тела, про которую упомянул Гуннар. — Они хорошие.

— Да и никакая плетка их уже не исправит, — покорился неизбежному Бешеный. — Нам только и остается, что не дать им натворить еще больше опрометчивых поступков. А посему придется думать, куда именно можно послать этого клятого Станислава, чтобы он если и помер, так хотя бы с заметной пользой для Руси.

Задачка и впрямь была не из простых. Куда попало Станислава послать было нельзя. Да и его самого интересовали лишь места, где он мог найти своих смертельных врагов… имен коих и сам толком не знал. Разве что епископ Карл, но о нем разговор особый. Польша и Священная Римская Империя, причем германского, а тем паче итальянского наречий Станислав не знает. Это Гуннар помнил, привыкнув откладывать в памяти даже подобного рода мелочи.

Перебирались те или иные возможности, часть из которых отбрасывалась сразу, а другая оставлялась, чтобы вернуться к ним снова. Теперь Змейка не жаловалась на избыток работы. Почувствовала интерес к вот этому отдельному случаю. И именно она выложила 'на стол' любопытное предложение.

— Ведь Хальфдана интересует Йомсборг и все, что вокруг него происходит. Так?

— Да. Но там Богумил. А этот поляк там лишний, он ничего не знает о сплетенной нами там сети. Лишнее это.

— При чем тут крепость йомсвикингов! — взвилась Змейка но тут же успокоилась. — Как только нам удастся уломать их ярлов на союз или хотя бы его подобие, те же имперцы и поляки сразу начнут… Не знаю что, но начнут! Йомсборг им сильно не нравится после того, как они стали подозревать его ярлов в связях с нами. Вот ты бы сам что сделал, Гуннар?

— Много чего. Но начал бы сразу после того, как появились первые подозрения. Потом…. Клянусь Гунгниром, копьем Одина, ты права, сестра! В тамошних 'тайных стражах' не глупее меня люди сидят. У них уже должны быть подготовлены возможные пути действия против братства йомсвикингов. Вот где мы сможем использовать как Станислава, та и возможности жриц Лады. Не удивлюсь, если их красотки в польских и имперских землях уже кое-что вызнали. Надо их только правильно спросить.

— О чем именно и когда?

— Застра, Змейка, все завтра. Сейчас иди-ка ты спать. Вид у тебя бледный и измученный. Все дела всё равно не переделать.

— Уж кому бы об этом говорить!