Фазы Венеры

Он успокоительно положил ей руку на плечо. Она сказала

— Так вот, почему я это говорю: я все думала о тебе и о маме и как-то ты мне даже приснился. Ты сидел на балконе, раскачивался на перилах и пил из горлышка. Мне было так страшно, что вот сейчас ты упадешь вниз, я хотела подбежать к тебе, но не успевала, ты уже начал заваливаться через спину. И упал. Я закричала, рванулась на балкон, а потом вижу — мы на первом этаже. И ты уже с земли поднимаешься. Дурацкий сон, правда?

— Ну сон как сон. Ничего особенного.

— Не скажи. Я ведь очень испугалась, даже утром было как-то тревожно. А тут зашла ко мне одна подруга, и я ее спросила, что это может значить. Она сны толковать где-то научилась. И она мне объяснила так, что ты в опасности. Советовала поехать к тебе. Я сразу позвонила, но тебя не было. Он не здесь, — сказала тогда подруга, — он поехал… — и назвала этот поселок. Я конечно не поверила, спросила у нее:

— Да как ты можешь знать?

— Я видела.

— Да ты моего брата даже не знаешь, — говорю, — он в другом городе живет! Она опять: видела как он, то есть ты, ехал на вокзал.

— Ну хорошо, а как он выглядел? И ты знаешь, она очень точно тебя описала. Я все равно сомневалась и сказала ей, что она верно видела у меня фото. Она говорит, да фото я видела, оно у тебя висит в спальне, где вы там втроем. Но только там мне шесть лет, а тебе двенадцать. А она мне тебя описывала таким, какой ты сейчас есть. Я не верила ей, не верила, а потом поверила. Что на меня нашло? Поехала. Все равно дома невыносимо. А здесь море.

Было уже далеко за полночь. А они все не могли наговориться. Наконец, усталось стала брать верх.

— Сережа, а где мне устроиться спать? У тебя же здесь только одна кровать?

— Вот на ней и будешь.

— А ты как же?

— Найду что-нибудь.

— Не на полу же? Можно и вдвоем, наверное, она же здесь очень широкая. Ты потерпишь меня?

— Потерплю. Если я тебе мешать не буду.

Она долго возилась на кухне, пытаясь умыться, пока наконец не справилась с кувшином. Он лежал, закинув голову, смотрел в потолок. Звуки стихли, и краем глаза он видел как она вошла в наброшенной как туника простыне. Больше у него не было ничего, что ей дать. Кровать скрипнула, когда она опустилась с краю. Горячий ветер с холмов вползал открытые окна, через кисею в комнату. Было душно. Сон никак не шел.

— Спишь? — прошептала она.

Он повернул к ней голову. Вера лежала на спине, как и он смотря на ползающие по потолку блики.

— Нет, не могу заснуть. Жарко.

— А мне мешает, что негде толком умыться. Легкости в теле нет.

— Может, пойдем окунемся?

— Сейчас? Ты знаешь, я даже купальник с собой не взяла, — она хихикнула, — так давно на море не была, что в старый все равно бы не влезла.

— Ночью можно и так. Здесь нет никого. Для нас места хватит.

В слабом свете луны, пробивающемся через тонкие облака, они спустились к полоске пляжа внизу. Сергей Мартынович шел впереди в наброшенном на бедра полотенце, она за ним, с ног до головы укутанная в белое. Море было черно и тихо, только мелкая рябь угадывалась в темноте. Мелкая галька шуршала под ногами. Вера остановилась у самой полоски прибоя и смотрела на накатывающие легкие волны. Попробовала воду ногой. Обернулась к нему. Он угадывал ее вопросительный взгляд.

— Идем? — сказал он. Это был и вопрос и команда.

— Да, идем. Но сделай так, чтобы меня не смущать.

— Помню, помню, какая ты была стеснительная в детстве, даже когда мы еще в одной комнате жили. Как визжала, когда я в ванную зашел. Я сейчас пойду влево, а ты вправо и там уже войдем в воду. Но только ты далеко не отходи, на всякий случай.

Сергей Мартынович бросил свое полотенце на большой камень и отвернувшись, вошел в воду. Спуск здесь был довольно пологий и удобный, это он уже успел разведать. Волны поглаживали его ноги, пока он не спеша спускался на глубину по мелкой гальке. Он успел погрузиться только до пояса, когда услышал короткий вскрик. Невольно обернувшись он увидел ее обнаженную фигуру, наклоненную вбок, с раскинутыми руками, старающимися сохранить равновесие. Кажется, она просто наступила на какой-то неудобный камень на дне.

— Неужели ей уже за пятьдесят? — подумал он. Может быть, это был эффект слабого рассеянного света. Белая фигура отливала лунной голубизной, но ее контуры слегка расплывались в темноте. Ему почудилось, что этот свет будто идет изнутри. Она показалась ему такой же стройной, какой была в молодые годы, еще до замужества и рождения детей. От природы сестра была довольно сухощава, но в последние годы жаловалась, что в старые платья не влезает. Теперь же в лунном свете этого не было видно. От зрелой женщины оставалась только плавная линия плеч переходящая в чуть полные руки. Бедра, обращенные к нему, были крепкими, не расплывшимися. Он вспомнил, как она когда-то расстраивалась, что грудь у нее не такая крупная, как у некоторых подруг. Но вот и теперь она хранила еще форму.

— Что там, Вера? — крикнул он.

Она старалась прикрыться рукой, но потом опустила руки и рассмеялась.

— Да так, все в порядке. Не стыдно сестру разглядывать?

— Я не нарочно.

Он чувствовал волнение. Что-то вливалось в кровь, и дыхание будто стало глубже. Какая-то пружина сжималась внутри.

Они вошли в воду и медленно поплыли, постепенно сближаясь. Лунная дорожка указывала путь. Вера несколько раз ныряла, скрываясь под водой, затем, повернула к берегу и он последовал за ней. Взявшись за руки, они сделали несколько шагов к берегу, но затем он остановился. Она обернулась и встряхнув мокрыми волосами, посмотрела на него, улыбаясь.

— Ну, пойдем?

Он медлил, не отвечая. Они стояли в молчании. Вода не закрывала грудь, можно было в полутьме даже различить капли, скатывающиеся по молочной коже вдруг напрягшихся полушарий. Его взгляд притягивали темные острые соски. Вера больше не улыбалась. Она подняла к нему лицо, спутанные мокрые волосы темными прядями наползали на плечи. Глаза ее стали совсем близко, но взгляд тонул в сумраке.

— Ты, — хрипло сказал она, — ты что задумал?

Одним движением он привлек Веру к себе. Его руки сошлись у нее за спиной и твердые сосцы, которыми он только что любовался, оказались прижатыми к его груди. Она пыталась оттолкнуться, он не отпускал и трение ее груди доставляло ему наслаждение. Он крепко держал ее сильное тело, ее прижимая к себе ее бедра, на которые уже давил его вставший орган. Она боролась, ее длинные ноги упираясь, хотели оттолкнуть его под водой.

— Ты же мой брат! Ты что?! — сдавленно прошептала Вера, — Нет, нет!!

Ее тело билось у него в руках, Вера пыталась оттолкнуть его. Но ее бедра оставались тесно прижаты к его восставшей плоти. Он рвался внутрь, и когда бедра раскрылись, он вошел. Ему показалось, что само море содрогнулось. Ее горячее лоно, такое же сильное, как и сама женщина, бьющаяся у него в руках, сопротивлялось его напору, пыталось исторгнуть его из себя. Но он погружался в него еще и еще раз. Сестра трепетала в его объятиях, она больше не пыталась оттолкнуть его. Они стали одним телом. Внутри него накатывали горячие волны, там бился свой прибой. И скоро большой вал накрыл их обоих.

Вдруг стало холодно. Вокруг все еще была вода. Молча они вышли на берег, он помог ей вытереться полотенцем. Здесь, вблизи, она все также была хороша, какой он увидел ее входящей в море. Ноги были такими же стройными, как у молодой женщины, бедра крепкими. Соски еще были напряжены после любви. Они старались не встречаться взглядами. Она шла впереди, поднимаясь по тропинке. Материя была обмотана вокруг бедер, закрывая ее фигуру только ниже талии. Он любовался ее станом и линией спины, грациозными движениями. (Потом она призналась, что нарочно так оделась на манер убранства античных статуй)

Они вновь оказались на постели, лежащие рядом. Луны больше не было, и блики на потолке погасли. Стало совсем темно. Он лежал с открытыми глазам. Почувствовал, как Вера пошевелилась и ему послышались всхлипывания. Он привлек ее к себе, обнял и стал целовать заплаканное лицо. Губы ее стали раскрываться навстречу, она ответила, обняв его за шею. Он вдруг почувствовал ее раскрытое бедро, прижатое к его ноге. Он протянул руку и коснулся шелковистой кожи. Волосы ее лона щекотали кожу, и он почувствовал, как в нем опять растет желание. Она прижала его губы к своей груди.

— Что мы делаем, — шептала Вера, — я тебя не должна хотеть… Я сгорю от стыда. Я не должна была поддаваться тебе…

Но тело ее вновь льнуло к нему. Она вздрогнула, когда он проник в горячую напряженную плоть и медленно начал свою сладостную работу. Она растеклась по нему, обвила его, как плющ оплетает ствол дерева. Он чувствовал каждую клеточку ее тела, каждую дрожащую жилку, каждый вздох ее лона, все более наливающегося желанием. Она все сильнее стискивала его и колени ее, лежащие на бедрах вдруг резко сжимались, будто пришпоривая. Дыхание, с натугой вырывавшееся сквозь раскрытые губы, замерло и затем с неожиданной силой она откинула голову и застонала. Биение сердца отдавалось в ее лоне, оно пульсировало, и он почувствовал, что готов наполнить сестру своим семенем, отдать ей часть себя, обжечь ее глубины.

Они потом долго лежали обнявшись поверх мокрых простыней. Он слизывал пот у нее с груди. В окно было видно, как светлел горизонт. Над ним уже ярко светилась утренняя звезда.

Рано по утрам они ходили купаться. Иногда солнце еще не вставало, и только звезда приветствовала их. Над морем в этот час бывала легкая дымка, и он любовался ее белой спиной и нежной линией бедер, как они растворяются в утреннем тумане. Сергей чувствовал, как каждое купание, как омовение очищает его и дает ему новые силы. Он не уставал любоваться сестрой, ее стройности и молодости. Такой она была он и не помнил точно, когда. Но и на свое отражение в воде смотрел иногда с удивлением: куда подевался животик, сутулость, узловатость рук и ног?

Днем они редко выходили из дома. В это время здесь бывали люди. Они проводили его на кровати, играя в игры, какие были у них в детстве. Она садилась по турецки в изголовье кровати, обнаженная с прямой спиной. На коленях у нее лежала раскрытая книга. Он сидел напротив нее с веером в руке. Он обмахивал ее, себя, и они играли в слова. Проигравший исполнял желание. Часто их желания совпадали и тогда они соединялись здесь же на кровати, отбросив книгу и веер. Одежду они не надевали — она сидела нелепым мешком. Только раз или два он брал ее, чтобы сходить и купить пищу.

Она любила играть в прятки в темноте, заполночь, когда всходила ночная звезда. Зрение у Веры было кошачье, ей довольно было света узкого месяца, яркой звезды или даже Млечного пути. Ему было так трудно ее искать, но он, исцарапавшись о кустарники, все же каждый раз находил ее, чтобы припасть к ее губам, сгрести в охапку ее узкий стан и прижать к себе отзывающееся на ласку тело. Иногда они соединялись на ночном берегу или в саду, на веющем прохладой ветерке. Эти мгновения пролетали быстро, не оставляя после себя ничего, кроме легкой дрожи послевкусия.

Жарким полднем, врывающимся в окна ярким светом, или в знойном полумраке за притворенными ставнями она вдруг отбрасывала книгу и глаза ее раскрываются шире, смотрели на него неотступно. В них он угадывал ее желания. Она ложилась на спину, медленно вытягиваясь во всю длину. Откидывала голову и закрывала глаза. Он легко касался губами ее влажной груди, бережно целовал сосцы, пока они не твердели и не заострялись. Слизывал капли влаги с ее подрагивающего нежного живота, не тронутого загаром, целовал чуть выступающий круглый пупок. Рука его лежала на ее бедре и постепенно заходила выше, туда где начинались ее крепкие полушария. Они были упругими и так сладостно сжимались под пальцами. Она слегка сгибала ноги в коленях, и губы касались невесомой как пух кожи ее бедра, там где они касаются, когда она сидит, положив ногу на ногу. В такие моменты она начинала незаметно подергиваться от пробегающих по телу предчувствий. От запаха ее лона у него начинала кружиться голова. Она любила, когда он приблизив к нему лицо, жарко выдыхал на полураскрытые губы. У нее между ног становилось горячо-горячо. Розовые губки были совсем близко, он почти касался их носом. Она удалила почти все волосы, чтобы обнажить себя во всей незащищенности, во всей первозданной красоте. Рука ложилась на его затылок, тихо теребила пряди. Она глубоко дышала, когда он погружался в розовую раковину, старался выпить ее соки. Она знала, что он совершенно пьянеет от аромата ее свежего молодого лона, от вкуса ее женственности, что начинал медленно сочиться под его ласками. Его язык медленно скользил по упругим складкам плоти, пробовал бороться с выступающим бугорком ее наслаждения, пытался проникнуть в ее трепещущие уже ворота, но он был недостаточно длинен. А она хотела бы, чтобы он был таким длинным, чтобы ввинтиться в нее, в самые глубины, достать везде, вылизать своим упругим концом все ее стенки, не обойти вниманием ни одного потаенного уголка ее глубин. Но вот ее бугорок, все больше пламенея, рассылает сладкие волны по всему телу. И ей кажется, что язык удлинился и стал заполнять ее всю. Тогда душное и сладкое наползало на нее, и Вера стонала, стиснув его голову между бедер.

Иногда после утреннего купания, где она скакала на нем в воде, вернувшись в дом, они молча лежали рядом и смотрели, как медленно всходит солнце, и последним оно гасит утреннюю звезду. С озорной улыбкой она становилась на четвереньки и, прогибаясь, проводила грудью по его чреслам. Соски ее от этого заострялись и твердели, а член потихоньку наливался. Его рука тянулась к ее бедрам, но она не давалась. Сладостным маятником ходили ее груди перед глазами. Она смеялась, и рука ее легко касалась яичек, взвешивала их. Он предвкушал то, что должно было начаться, что было уже много раз и никогда не надоедало. Она скрывалась от него под темными кудрями, разбросанными у него по животу. Но он чувствовал ее поцелуи, затем язык перекатывал его яички и самый кончик медленно скользил снизу вверх, снизу вверх. Он уже налился силой, он был готов уже к схватке. И вот, наконец, оно. Первое касание ее легких, невесомых губ, вытянутых вперед. Лежа с закрытыми глазами, он весь там, на кончике своего тела. Первый нежный поцелуй ее губ, он только угадывал его его. Еще один. Но вот губы резко сжимались вокруг него плотным кольцом, даже он чувствовал, как один из зубов чиркал по его нежной плоти. Но вот опять наступала мягкость и вступал нежный язычок, обволакивая, играя с его трепещущим естеством. И вновь губы. Ее пальцы лежали у него на бедрах и все сильнее начали впиваться в них, когда она водила кольцом сжатых губ вниз и вверх по его стволу. Сначала неглубоко, но, постепенно опускаясь все ниже, ниже, пока он не почувствовал, как упирается временами в ее небо. В такие моменты он открывал глаза и смотрел, как из-под ее волос иногда показывается кусочек лица с вытянутыми губами с зажатым в них мокрым стволом. Ему даже казалось, что он видит ее раздувающиеся ноздри. Тело его начинало непроизвольно подергиваться, и он всегда сдерживал свои бедра от встречного движения к ее лицу. Ее движения становились все более резкими, сильными, настойчивыми. И наступал момент, когда темнело в глазах и с рычанием и судорогой он заполнял ее рот семенем. Она говорила, что слаще для нее напитка нет. Потом он долго целовал ее в мокрое распаренное лицо, в уставшие воспаленные губы, приникал к жаркому рту, пахнущему его семенем, и когда их языки сплетались, пил остатки своей влаги из ее уст.

Он брал ее сзади, как это делают животные, и она веселилась:

— Ты видел, как сучку кобель лижет, перед тем как залезть на нее? Так и ты давай так!

— А ты видела, как сучка потом себя вылизывает? Может, попробуешь?

Они по-прежнему играли в слова и, раз выиграв, он сказал:

— Хочу тебя взять в попу!

— Ой, ты что, — огорчилась она, — это же больно!

— А если нет? Ты же не пробовала.

— И не хочу. Я боюсь.

— Мы не сразу, постепенно

— Что это значит?

— Ты на морковку согласна? Я все же выиграл у тебя.

— Ну, только если очень тоненькая…

Она села к нему лицом на колени и он вошел в нее. А потом дал в руку морковку

— Попробуй сама

Вера изогнулась и попыталась затолкнуть в себя морковку.

— Нет, лучше ты сам попробуй. Только очень осторожно.

У него это получилось лучше. Его рука лежала на ее, когда они вместе пробовали ее ввести. Вера всхлипнула. Он начал двигаться в ней, и сразу почувствовал, как она расслабилась. Потом когда все закончилось, она откинулась от него с морковкой, все еще торчащей из нее.

— Ну что, больно было?

— Нет, не больно. Но как-то не очень. Она же все-таки твердая. И холодная.

— Ну я же не холодный?

— Ты не холодный, — задумчиво повторила она. — Но у тебя же не морковка.

Они все же попробовали один раз. Но ей было больно, так что она почти расплакалась. Ему тоже было больно. Так что идею оставили.

Один раз она решила нацепить свое платье, в котором пришла сюда. Это было мое любимое — лучше всех на мне сидело, — утверждала она. Оно с тех пор и валялось в углу, еще испачканное и с порванным рукавом. Сейчас она с изумлением смотрела на этот грязный балахон, который больше напоминал халат, да к тому же еще и слишком короткий.

— Что это? — спросила она, — а что сделалось с моим платьем?

Ему нечего было ответить. Но когда ему тоже пришлось надеть свое платье, чтобы выйти за едой, он тоже увидел обвисающие штанины вместо брюк. Он просверлил новую дырочку в ремне и застегнув его понял, что выглядит как пугало.

— Знаешь, Вера, — сказал он задумчиво, — наверное мне нужно сходить за другим платьем.

Ранней ночью, при молодом месяце, они опять входили в волны, держась за руки. Он смотрел на ее тонкое запястье в своей ладони, на худые плечи с выступающими ключицами, на маленькие грудки, торчащие в стороны и не вполне узнавал ее. Черты лица, такого знакомого, начали заостряться, походка, такая плавная и уверенная стала чуть неуклюжей, будто семенящей. Вся фигура приобрела какую-то угловатость.

Одним ранним утром, когда они лежали обнявшись на постели, он почувствовал желание. Вера не пресыщала его, напротив, оно посещало его все чаще. Он привлек сонную еще сестру к себе и после недолгих ласк, когда она обхватила его ногами, одним движением вошел в нее. Она вскрикнула от неожиданной боли, и они отпрянули друг от друга. Растерянно она смотрела на капающую из нее кровь.

— Похоже, я сделал тебя женщиной, — отвечал Сергей.

Каждое утро она просыпалась на его груди и ее невинное чистое дыхание шевелило ее спутанные волосы. И опять она в боли и страсти становилась женщиной, чтобы на другое утро опять стать девой. Но ей становилось все больнее, он видел это, хотя она не жаловалась, отдаваясь ему с прежней страстью. Ее лоно стало совсем узким, и хотя она хотела его любви, это причиняло ей все больше боли. Желание его только росло, но он сдерживал себя и больше не решался входить в нее, хотя они по-прежнему спали обнаженные, прижавшись телами. Он просыпался от того, что ее раскрытые узкие бедра, совсем лишенные волос прижимались к его вздыбленному члену. Но ее плоть больше не реагировала на него. Она спала, обхватив его шею руками, как спят девочки в обнимку с любимой игрушкой.

Один день он принес купленную в поселке одежду. Вере и себе. Он купил ей что-то свободное, приталенное поясом, чтобы подошло на любой размер. А себе — майку, узкие джинсы, примерно такие, какие носил еще первокурсником.

Когда он был на базаре, где покупал все это, почувствовал знакомый запах. Трубочный табак, травы. Он ожидал встретить ее. Но все же не узнал. Перед ним была женщина с прямой спиной, довольно высокая, смуглолицая. Но моложе. Может, это ее дочь?

— Опять не узнаешь Венеру? — она насмешливо смотрела на него.

— Так это все же ты?

— Как тебе живется?

— Хорошо. Нужно еще заплатить за постой?

— Нет. — она покачала головой, — пока не надо. Потом. Ты теперь с сестрой?

— А ты знаешь? Как?

— Не держи ее взаперти. Возьми с собой сюда. Здесь прогулки есть морские, на катере. Помнишь?

Он помнил. Когда-то давно веселой компанией они садились на "трамвайчик", что за час обегал залив. Особым шиком было кататься при нарастающем ветре по бурному морю, с захлестывающими волнами, пока прогулки еще не отменили.

— Помню, — ответил он. Ему уже не зателось спрашивать, откуда ей это известно.

— Так это и сейчас есть. Бери сестру да и веди на причал. На тот самый.

Вера очень обрадовалась, когда он рассказал ей о прогулке по морю. Они пришли на старую пристань. Она была слишком мала для современных вместительных паромов, что курсировали вдоль побережья. Здесь причаливали только небольшие лодочки, да катера, что могли заходить на мелководье.

Они сидели на самом носу, там, где катер мерно резал волну. Море было спокойным, оно будто отдыхало от дневного зноя. Солнце уже совсем скрылось за окружающими залив холмами, когда катер направился к выходу из залива. Берег отдалялся, и контуры зданий на берегу постепенно размывались. Внезапно ветер сменил направление, усилился, как бывает в этих местах. В считаные минуты волны покрылись барашками пены. Это еще не был шторм, но волнение быстро возрастало. Пена стала временами захлестывать на палубу. Веру окатило соленой водой, но она только смеялась, радуясь, что катер и все пассажиры на нем раскачивались как на больших качелях. Но капитан, невзирая на погоду, пока держался намеченного маршрута. Небо еще сильнее потемнело от наплывающих облаков и вода стала темно-темно-серая, почти черная, только серые гребешки пены мелькали тут и там. Сергей видел, что некоторым пассажирам уже становится плохо от качки. А рядом с ними компания подростков хохотала и подсмеивалась над теми, кто попадал под соленые брызги. Уже наступили глухие сумерки, когда катер подошел к причалу. На берегу стояло несколько фигур встречающих. Он не сразу обратил на них внимание, но когда они направились по мосткам, Вера вдруг воскликнула:

— Смотри, там мама!

Сергей присмотрелся. Было уже довольно темно, и он мог ошибиться. И в самом деле, там стояла женщина, похожая на их мать. Но ведь она должна быть очень стара? Он знал, что она больна, и уже годами не выходит из дому. Но все же эта женщина была очень похожа на мать, такую, какой она была, когда он был студентом. Ей не было тогда и сорока лет. Да, он хорошо помнил ее как раз такой: высокой, с прямой твердой походкой, большой копной волос медного цвета. С грустным выражением ее красивых серых глаз с каким-то особым разрезом. Оно стало таким после смерти отца в геологической партии. Его он помнил смутно, тот все время пропадал в экспедициях, а потом погиб при оползне в горах. Так они и жили вместе с мамой и сестрой. Он хорошо помнил это время. Мама не вышла замуж, она много работала и все время посвящала им. Может быть, это был самый счастливое время в его жизни.

Неужели это она? Да, в отсвете огней с лодки он теперь точно это видел. Ее взгляд был наполнен тревогой и, в то же время, в нем было заметно облегчение.

— Сережа! Зачем же вы в такой шторм пошли? Она наклонилась, обняла Веру, а потом поцеловала и его. — Я так волновалась! Просто места себе не находила! Вы же могли перевернуться!

— Мама, я не знал, что будет такой ветер, — оправдывался он. — Я бы не брал Веру с собой. А как ты…