Помоги проекту - поделись книгой:
— Устал,— оправдывая брата, сказал Кайтук.— Скоро совсем рассветет. Надо перейти на ту сторону.— Он стал на колени и стянул с брата бурку.— О, Созо, вставай, а то воробей заклюет тебя.
Кайтук поднялся во весь рост, потянулся, посмотрел на горы. Лицо дрогнуло в улыбке, и он тихо запел:
Его поддержал Бабу:
Созо вылез из-под бурки, протер глаза. Брат шагнул к нему, присел рядом.
— Ты еще не проснулся? Тебе надо идти в аул... Теперь мы е Бабу, нам не будет скучно. А там еще кто-нибудь пристанет к нам...
Созо поднял на брата лицо, припухшее, в кровоподтеках. Это он в доме кабардинца в темноте наткнулся на что-то.
— Мы с Бабу уйдем в горы, а ты отправишься в аул.
Догадался Созо, что у брата на душе неспокойно, и проговорил, пытаясь вызвать Кайтука на откровенный разговор:
— Идти в гору втроем всегда легче...
И Кайтук понял намек брата, оглянулся на Бабу, усмехнувшись чему-то своему, проговорил:
— Видел сон... В ауле на свадьбе побывал, на носках танцевал дольше всех, и за это мне старшие прислали ковш пива и баранье ухо. Как будто знали, что я люблю ухо...— Кайтук положил руку на колено брата: — Жениться тебе пора, Созо... Уходи в аул, а то посчитают тебя абреком и кому захочется породниться с тобой? А в доме, считай, один ты мужчина. Кому продолжить наш род, как не тебе?.. Вот придем в горы, и ты уйдешь. А теперь — в путь!
Понял Созо, что возражать брату бесполезно.
Быстро свернули бурки, перевязали их длинными ремешками. Созо, подхватив с земли хордзен, бросил взгляд в сторону гор. Вершины укрылись за светло-голубой дымкой.
— Нигде не могу оставаться долго: в горы тянет. Как вы живете, Бабу, без гор? А реки наши... День и ночь шумят, вода холодная, свежая...
Негромко разговаривая, они пересекли поляну, оставляя в траве примятый извилистый след. Ноги снова промокли до колен. Бабу сорвал травинку, размял пальцами и сделал несколько глубоких вдохов, почувствовал, как закружилась голова, захотелось упасть на траву и забыться. Несколько раз он подолгу смотрел вокруг себя. Трава стояла плотной стеной, напоминая ячмень.
Его спутники остановились у края обрыва, а он все еще оглядывал поляну.
— Теперь мы дома,— воскликнул Кайтук.
Бабу недоуменно посмотрел на него, потом перевел
взгляд на ствол чинары, перекинутой на другой берег. Внизу плескался Урух о высокие, отвесные берега. Ущелье рядом. Бабу чувствовал его дыхание и радовался в душе не меньше Кайтука.
Первым шагнул на ствол Кайтук. Уверенно ступая, не глядя вниз, он перешел на другой берег. Бросил на траву бурку, сняв шляпу и широко раскинув руки, он посмотрел в сторону ущелья, радостно засмеялся. Вдруг из-за густых зарослей выскочили двое, и Кайтук отскочил в сторону.
Узнал в них Бабу стур-дигорских стражников, ужаснулся.
— Попался, Кайтук, попался,— кричали они.
— Эй, ты, кажется, Бабу? — Один из них подошел к краю пропасти.— Если ты не трус, то не оставишь товарища в беде,— стражник смеялся, потирая руки.
Созо в этот момент был на середине бревна.
— Иди, иди сюда, Созо. Мы и тебе приготовили угощение,— проговорил стражник, обнажив кинжал.
— Созо, назад! — крикнул ему брат.
Кайтук, преследуемый, отходил все дальше от берега... Созо остановился. Его отделяли от берега два-три коротких шага. Стражник пытался достать его кинжалом. Созо тоже вытянул свой кинжал, и, балансируя свободной рукой, неожиданно метнул его во врага. Стражник, вскрикнув, полетел в стремнину. Не удержался и Созо...
Не размышляя, Бабу вырвал из ножен кинжал и в мгновение ока оказался на том берегу.
— Держись, Кайтук! — крикнул он.
Но Бабу не успел. Кайтук сам бросился за вторым стражником, убегавшим к ущелью, всадил ему в спину кинжал. Тот даже не застонал, выставив вперед руки, уткнулся головой в землю.
... Сидели на берегу и молчали. Бабу сказал Кайту-ку, что он не вернется в горы.
— Подамся к русским... Есть у меня царская бумага, наймусь к кому-нибудь. И тебе советую уйти на время, пережди. Никто не узнает, что мы убили их,— Бабу встал.— Прощай, брат мой!
Не шевельнулся Кайтук. Он сидел, не . отрывая взгляда от реки.
— Царство тебе небесное, Созо! Прощай...— с этими словами Бабу перешел на кабардинский берег.
... Не вернулся в горы и Кайтук: отдался в руки властей. Спрашивали о Бабу. Но Кайтук ответил: «Не знаю я его, не встречался с ним... Слышать слышал о таком. Кажется, на ту сторону перевала перебрался».
КИНЖАЛ ОТЦА
1
Он шел впереди. Шел тем привычным с детства шагом, каким ходят горцы по крутым склонам: подавшись вперед, плавно переносил тяжесть тела то на одну полусогнутую ногу, то на другую. На левом плече лежали длинноствольные кремневки. Короткие, толстые приклады возвышались над отливающей медью каракулевой шапкой. Свое же ружье он сжал онемевшей от напряжения правой рукой. Кремневки па случай, если встретятся турки, были предусмотрительно заряжены.
Освещенная луной тропа висела над пропастью. Она тяжело взбиралась по голому склону к вершине, черневшей под опустившимся небом. Местами тропа становилась не шире ноги, обутой в царвули.1 А рядом зловеще замерла бездна, словно подстерегала, когда оступится человек. По ту сторону пропасти тоже гранитная стена, такая же отвесная, холодная, без расщелин.
Шаг у Бабу пружинист, размерен, нетороплив. Он боится, что не успеет до рассвета добраться на бивуак, но идти быстрее не может. Конечно, будь он сейчас
один, так всю дорогу бежал бы. Но не бросать же ему друзей. А они едва плетутся, и все из-за Ивко.
Накануне днем разведчики заметили подозрительное оживление в турецком лагере и, подобравшись к нему, стали наблюдать. Они подползли настолько близко, что слышали голоса низами.1 Оказалось: к туркам пожаловал какой-то военачальник. А с наступлением сумерек на дороге к лагерю появились три табора низами при двух пушках: турки готовились к новому наступлению на позиции Моравской армии. Начальник разъезда, оценив обстановку, велел Бабу и его друзьям, Христо и Ивко, до наступления сумерек выбраться из укрытия и как можно скорее добраться в штаб с донесением к генералу Черняеву, командующему сербскими войсками и русскими добровольцами. Как ни хотелось Бабу остаться в разведке, а все же пришлось подчиниться. Бесшумно выбравшись из засады, один за другим проскользнули через открытое место между лесом и лагерем. Без происшествий разведчики добрались до входа в ущелье, и тут Ивко забыл об осторожности. Он поднялся во весь рост, поджидая отставшего Христо. А в это время показался пеший разъезд неприятеля. Турки обнаружили себя ружейным огнем и ранили Ивко. Пуля попала ему в ногу, и он, сделав сгоряча несколько шагов, упал. Христо подхватил друга и поволок за выступ скалы. Тем временем Бабу, прикрывая отход, открыл огонь в сторону неприятеля. Разведчик был уверен, что турки не посмеют преследовать их по ущелью. Он догнал друзей и только тут увидел, что случилась беда: раненый не мог идти. Друзья понесли его на руках. Но чем дальше в ущелье, тем уже становилась тропа, и серба пришлось нести по очереди.
«Эх, Ивко, Ивко, и как это ты угодил под пулю?! Теперь вот всем нам трудно. И Христо выдохся, устает быстро... А ну-ка я сменю его, а то мы будем тащиться, как старые волы в гору, и, кто знает, доберемся ли до восхода солнца»,— Бабу остановился, снял ружья и оперся на них.
— Давай я понесу, Христо,— коротко сказал он.
Но Христо не нашел нужным даже ответить. Он ловил горный воздух широко открытым ртом. Бабу понял, что болгарин скорее умрет, нежели уступит ему свою очередь нести раненого. Он слышал, как хрипело в горле у Христо, и хотел сказать ему, что он ведет себя, как мальчишка, но щадил его самолюбие, -хотя даже Ивко чувствовал, как подкашиваются ноги у Христо, и жалобно просил:
— Брось меня... Будь человеком, Христо.
Бабу боялся, что Христо споткнется и вместе с Ивко сорвется в пропасть. От этой мысли екнуло сердце, и он уже было подступился к нему, чтобы отобрать раненого, но Христо угадал намерение друга и яростно тряхнул головой:
— Нет! Не отдам!
Очевидно, эти слова стоили Христо последних сил, потому что он поспешно прислонил раненого спиной к скале, а Ивко, чтобы удержаться на спине у Христо, крепче обхватил руками его короткую мускулистую шею. Еще труднее стало дышать Христо. Но разве мог он попросить Ивко чуть разжать руки?
Решимость болгарина обезоружила Бабу, и он даже несколько смешался, не зная, что и сказать, и только подумал: «Настоящий мужчина. Как хорошо, что я встретился с ним». Засунув руку за высокий воротник бешмета, он провел им по вспотевшей шее и взглянул на серба. У Ивко волосы упали на лоб, и Бабу зачесал их пятерней.
— Спасибо, Бабу,— прошептал Ивко.
— Ну, зачем же ты так упрямишься, Христо? Ты устал... А нам надо спешить. Давай я возьму его,— проговорил теперь уже без всякой надежды Бабу.— Так мы быстрее...
У Христо сомкнулись брови на широкой переносице. Он посмотрел на Бабу ожесточенным взглядом, и тот осекся, не смея больше сказать ему, что они не смогут предупредить до утра генерала Черняева о намерении турок и может случиться беда. А бед у добровольцев и сербов и без того много.
Болгарин попытался присесть на полусогнутых ногах, и у него разъехались в стороны колени. Казалось, сейчас он упадет и больше не встанет. Бабу поспешно протянул к нему свободную руку, чтобы поддержать Ивко, но Христо все же нашел в себе силы, подбросил ношу и замер на мгновение.
Наконец он сделал шаг. Тяжелый... Второй шаг был еще короче и тяжелее. «Что-то долго не возвращается Васил. Не попался бы он в лапы баши-бузуков... Отец, наверное, расспрашивал его обо мне? Васил, кажется, из Батака. Ну конечно, как же я забыл? Эх, баши-бузуки озверели тогда и устроили резню в Батаке... Никого не пощадили, даже старух и грудных детей... Спаслись только те, что успели уйти в гайдуки1 2», — Христо уже не чувствовал на себе Ивко. А тот все стонал:
— Слышишь, бачо3, брось меня...
Но Христо не слышал его. «Интересно, что делает сейчас Иванна? Давно ей пора замуж. А за кого ее выдашь? Да и время ли людям думать об этом? Сколько крови пролили болгары — и все напрасно: сорвалось восстание. А как верили мы в победу! Удобрили турки землю кровью болгарской».
Ни разу Бабу не оглянулся, чтобы не обидеть Христо, но слышал за своей спиной шарканье и удивлялся тому, откуда только взялись силы у друга. Бабу и радовался его упорству, и сердился. Кто знает, сколько они будут тащиться до бивуака.
— Бачо, бога ради, оставь меня... Сам доползу,— молил раненый.
Остановился Христо.
— Молчи,— наконец с трудом выговорил он и, проведя сухим шершавым языком по горячим губам, задышал, наконец, глубже.
У Христо не осталось сил сказать сербу, что он скорее прыгнет с кручи, чем бросит его, а если надо, то поползет с ним на четвереньках. Он не уступит своей очереди нести Ивко. Он бы мог рассказать Бабу о том, как пытали его в тюрьме турки. Целый месяц мучили, требовали сказать, где укрылись гайдуки. Но он даже рта не раскрывал. Тогда палачи, озлобленные мужеством Христо, бросили его в подземелье. И все же гайдук не сдался. «А знаешь ли ты, Ивко, почему я победил смерть? Когда меня били, я самому себе пел песни, а когда оставался долгими ночами один, рассказывал сказки и тогда забывал обо всем на свете, кроме Стара Планины»,— Христо указательным пальцем провел по глазам и, наконец, глубоко перевел дыхание.
— Пой песню, Ивко,— прошептал он,— и тебе будет легче... Ну! Пой мне на ухо, прошу тебя, Ивко.
И правда же — Ивко перестал стонать и замурлыкал. Бабу улыбнулся: его натренированный в горах Осетии слух уловил журчание ручейка. Бабу вспомнил, как вчера вечером, когда шли в разведку, он припал к роднику и долго не мог оторваться от ломящей зубы влаги. И воздух, и горы, и небо — все напоминало ему Осетию. Вот только нет здесь сакли, да не пекут чуреки из кукурузной муки. Эх, сейчас бы горячего чурека с хрустящей коричневой коркой да овечьего сыра, запить бы парным молоком.
У родника Бабу сложил оружие, помог снять раненого и усадить спиной к скале: Ивко сам попросил об этом, чтобы посмотреть на ногу, оголенную до колена и стянутую жгутом.
Луна висела над ущельем, и Христо казалось, что она жжет ему голову. Натянув на бритую голову войлочную шляпу, он обтер рукавом лицо, расстегнул куртку на груди и сел на камень рядом с Бабу.
— Ну, теперь совсем близко до бивуака,— сказал Бабу и плеснул в лицо пригоршню воды.— Ух! Хорошо... Попробуй, Христо, сразу почувствуешь себя молодым туром.
Но Христо все еще занимали невеселые мысли: «Почему мы потерпели поражение? Все держались стойко, никто не жалел себя. Какие болгары погибли! Ни одна мать не родит больше таких. Братья Жеговы из Стара-Загоры. Беньковский! А Ботев... Какой мужественный человек погиб!»
Засучив рукава, Христо опустился на колени перед родником и окунул в воду лицо.
Набрав воду, Бабу взболтнул флягу, отпив из нее, а затем, подумав, поднес к губам раненого:
— Пей, Ивко. У нас тоже такая вода, как молоко...
Серб сделал большой глоток:
— Мм-а!
— Еще хочешь?
— У-у,— Ивко вытянул губы.
— Теперь ты будешь долго жить, Ивко,— Бабу положил флягу себе под голову и вытянул ноги поперек узкой тропы.
Христо тоже улегся рядом с ним.
— Эх, Ивко, Ивко, если бы ты знал, как я люблю горы,— осетин лежал на спине и смотрел на небо, которое теперь, казалось, поднялось выше и уже не так давило на сгорбившиеся вершины.
— Послушай, Бабу, давно хочу спросить тебя,— Христо провел влажной рукой по лицу.— Что тебя привело сюда, на край света?
— Меня?
Бабу устало закрыл глаза, и представилось ему, что он у себя дома. Даже чувствует запах кизяка и сыворотки в сакле, слышит шаги матери. Сейчас она поставит перед ним столик с едой. Как вкусно сегодня пахнут лепешки и похлебка!.. И вдруг... Пристав. Он без стука вошел во двор, даже собака не залаяла. Мать крикнула ему: «Беги!»
— Болгары и сербы соседи... Нам нельзя не помогать друг другу,— Христо положил тяжелую руку на колено Бабу. — О чем ты думаешь?
— Осетины, Христо, живут далеко в горах, даже орел не залетает туда... Но и там знают о турках. А с русскими мы братья: и радость, и горе делим пополам. Они идут в поход, и мы с ними. А как же иначе? Не сидеть же мужчинам дома и держаться за подол? Осетины всегда были воинами!
Христо вздохнул. Поджав одну ногу под 'себя, он наклонился вправо и внимательно слушал Бабу.
Поделиться книгой: