Человек попадает в этот мир на ограниченный срок. Если бы вы могли выбирать, то насколько продлили бы свою жизнь?
Из письма Нинон де Ланкло Сен-Эвремону
На следующий день они поймали какого-то чудака, который утверждал, что его зовут Сен-Жермен. Он не стал говорить нам, кто он и откуда, и своего настоящего имени тоже не назвал. Он прекрасно играет на скрипке, безумен и лишен способности здраво мыслить.
Из письма сэра Горация Уолпола Горацию Мэнну, в котором говорится об аресте Сен-Жермена в Лондоне, в декабре 1745 года
Первое — следует предаваться лишь тем удовольствиям, которые лишены боли.
Второе — следует избегать боли, которая не несет в себе удовольствия.
Третье — следует избегать лишь того удовольствия, которое мешает получить еще более сильное удовольствие или вызывает более сильную боль.
Четвертое — следует терпеть ту боль, которая защищает от боли более сильной, или ту, которая содержит в себе великое удовольствие
Эпикурейская философия монсеньора де Ланкло (отца Нинон)
Пролог
Шотландия, лето 2002
Мигель Стюарт, кряхтя от напряжения, воткнул заступ в сырую землю. Утро выдалось прозрачным и чистым, от тумана над залитой солнцем пустошью остались одни воспоминания.
Все было восхитительно — солнце, пот. Давно пора было взять отпуск. Работа слишком долго держала его вдали отсюда. Ему нравилось то, чем он занимается, но это место… Северное нагорье было поистине волшебным. Здесь он превращался в другого человека. Его посещали другие мысли. Здесь он прекращал искать разрозненные фрагменты и толкования, в нем даже просыпалась слабая надежда. Здесь он не был белой вороной. Никто, кроме его отца, не знал, что он проклят.
Наслаждаясь щебетанием птиц, он отбросил в сторону новый пласт черного торфа. Он помогал отцу по хозяйству, получая удовольствие от физического труда, когда было задействовано тело, а не один лишь ум. Он бы с радостью отбросил все мысли, но для него это было слишком сложно. В последнее время его донимали размышления о том, что отец уже старый и больной человек, гораздо более больной, чем сам готов признать, и его хрупкие кости больше не выдержат работы на ферме. Давно следовало срезать пласт торфа, чтобы дать ему высохнуть, но у старика не было сил, а гордость не позволяла позвонить сыну в Америку и попросить приехать. Мигель, чтобы наверстать упущенное и сделать всю работу по дому, работал не покладая рук с того самого момента, как вернулся, но насчет угля на зиму все же придется договариваться отдельно.
Словно напоминая о том, что зима не за горами, легкий осенний ветерок пробрался за пазуху и провел ледяными пальцами по спине. Птицы неожиданно смолкли и поспешно улетели — все, кроме вороны, которая уселась на каменную стену и оттуда холодно глядела на него. Мигель поежился и постарался не думать о серой вороне как о плохом предзнаменовании, вестнике смерти. Осень вступала в свои права, а ей в затылок дышала суровая зима, время кромешной тьмы, — по крайней мере, так он ее ощущал. И ничего, кроме тьмы. Лучшим спасением от холода было тепло горящего торфа и чашка черного чая. При воспоминании о былых временах, проведенных в Шотландии, ему вдруг нестерпимо захотелось оказаться у домашнего очага с чашкой чая в руках. Это желание было таким же сильным, как и тот, другой голод, вечно живущий в нем. Опасный голод. Тот, который он старательно скрывал от отца, хотя старик наверняка знал, по крайней мере, догадывался, что зверь в нем берет свое.
Ворона открыла клюв, зашипела и посмотрела ему за спину. Громко хлопая крыльями, она поднялась в воздух.
— Мигель! — услышал он резкий окрик. Он обернулся и увидел госпожу МакГуин, ковыляющую к нему. Его темная половина рада была узнать, что спугнуло птиц. — Мигель!
— Я здесь!
Его снова пробрал леденящий душу холод, но на этот раз уже другого рода — при виде кровавых пятен на переднике Катрионы. Ему не нужны были слова, чтобы догадаться, что происходит, но они уже криком слетели с ее губ.
— Поторопись, это твой отец. Его легкие кровоточат. Мигель, Кормак умирает!
Мигель отбросил заступ и побежал к дому.
— Пообещай, что после того как я умру и окажусь в могиле, ты и дальше будешь жить в Штатах. Пообещай, что будешь держаться подальше от нее.
От нее. Матери Мигеля, которая тоже была мертва, но находилась не в могиле.
— Я знаю, какая жажда мучает тебя, но ты не должен испить из этой чаши скорби. Пообещай мне это.
Голос Кормака Стюарта становился все слабее, но не утратил настойчивости, пока он силой выталкивал слова через посиневшие губы. Катриона ушла за доктором, хотя все они знали, что он уже не поможет. Отец Мигеля наконец признал, что у него рак желудка и легких.
Мигель готов был успокоить отца любой ценой, но Кормак Стюарт больше всего на свете ненавидел ложь. Поэтому Мигель решил ограничиться полуправдой.
— У меня и в мыслях не было встречаться с матерью, — заверил он человека, который дал ему жизнь и которого он любил, но чья кровь больше не текла в его жилах. И он не хотел возвращаться — в этом он не солгал. Потому что если он вернется к матери, это будет означать, что демон внутри него побеждает.
Удовлетворенный услышанным, Кормак кивнул и закрыл глаза. Мигель стоял у изголовья постели и держал отца за руку, пока его душа не отлетела.
Затем был черный чай и огонь за каминной решеткой. Но без Кормака, рассказывающего истории и попыхивающего старой трубкой из шиповника, ритуал утратил всякий смысл. И Мигель знал, что этого в его жизни больше не будет.
Настало время предстать перед своими демонами, настоящими, теми, которые живут в Мексике.
НИНОН: Ее история
…Пока на беду им туда не явилось ада исчадие:
Гренделем звался пришелец мрачный,
живший в болотах, скрывавшийся в топях,
муж злосчастливый,
жалкий и страшный выходец края,
в котором осели все великаны с начала времен,
с тех пор, как Создатель род их проклял.
Не рад был Каин убийству Авеля, братогубительству,
ибо Господь первоубийцу
навек отринул от рода людского,
пращура зла, зачинателя семени эльфов, драконов,
чудищ подводных и древних гигантов,
восставших на Бога,
за что и воздалось им по делам их.
Беовульф
И сказал: что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли. И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле. И сказал Каин Господу: наказание мое больше, нежели снести можно: вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня. И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его.
Бытие 4:10—15
Глава 1
Рождество, 2005
Женщина с золотисто-рыжими волосами и угольно-черными глазами отодвинула в сторону ворох запоздалых рождественских открыток и заново перечитала телеграмму. Она еле слышно повторила фразу, которая завершала краткий отчет: «C’est un vrai angle, се type» . Конечно же, ее информатор ошибался, что, впрочем, и неудивительно. Великий поэт Байрон не был психом. Просто он оказался в нестандартной ситуации, поэтому и вел себя несколько подозрительно.
Ей это было только на руку, потому что, судя по всему, он очень основательно подошел к проблеме Диппеля. Но все же у избранников Диппеля, которые все еще страдали своим недугом, оставалась проблема. И она не знала, удобно ли открыто интересоваться намерениями le comte de Saint Germain.
— И настанет ли вообще этот момент? — спросила она у Элистер, который в ответ на ее вопрос из вежливости приоткрыл один глаз. Кот зевнул, демонстрируя тонкие, но очень острые клыки, — пожимая плечами на свой манер.
«Je ne le crois pas» , — явственно читалось в его зеленых глазах, уставившихся на нее с каминной доски. Она тяжело вздохнула, соглашаясь с котом.
— Но что же мне в таком случае делать? Какой линии поведения придерживаться?
Элистер фыркнул в пахнущий франжипаном воздух. Ему нечего было предложить. Это было весьма прискорбно, но это была не его проблема. Он только что съел огромную миску вареных креветок, и теперь настало время погрузиться в состояние глубокой отстраненной задумчивости, которое отчасти напоминало дрему. Но в полудреме он раздумывал над важными кошачьими вопросами и слушал, как в воде плещется воображаемый обед. Будучи весьма проницательным существом — Элистер всегда подозревал, что в хозяйке очень много от кошки, — женщина поняла тонкий намек и великодушно оставила его в покое.
Она бесшумно, почти не касаясь тростниковых циновок на полу, прошла через комнату. Осторожно чиркнула спичкой и зажгла одну из многочисленных свечей на старомодном письменном столе. Другой на ее месте вряд ли смог бы разглядеть что-то при столь скудном освещении, но больше зажигать она не стала. В этом не было необходимости: она и так видела все, что было нужно. Да особенно и видеть было нечего. На столе не было ни компьютера, ни телефона.
Писать или не писать?
В девятнадцатом веке ей несколько раз приходилось сталкиваться с Байроном. Затем поэт исчез из Греции и не появлялся вплоть до двадцатого столетия. Было бы весьма заманчиво его разыскать и заручиться его поддержкой. Она знала, что интересовала его раньше. Но как обстоят дела сейчас?
Нет, она еще выждет. Непохоже, чтобы за ней кто-то следил, — у нее мастерски получилось подстроить свое исчезновение в Чертовом треугольнике . Но ее новое местонахождение вполне могли вычислить, и снова пришлось бы срываться с насиженного места. Не стоило рисковать и приводить сына Черного человека к Байрону и его новому убежищу. Возможно даже, что Сен-Жермен до сих пор не знает, что поэт остался жив. Бульварные листки пестрели заметками о том, что Байрон — или как он там сейчас себя называет — был похищен пришельцами на Рождество. Если Сен-Жермен считает его погибшим, то пусть будет так. Ей не хотелось своим появлением усложнять Байрону жизнь.
Снова вздохнув, женщина, которая некогда была известна как Нинон де Ланкло, свернула телеграмму вчетверо и поднесла к пламени свечи. Когда бумага превратилась в пепел и перекочевала со стола в мусорную корзину, женщина повернулась к коту и, вслушиваясь в его легкое сопение, довольно улыбнулась. Ей нравилось наблюдать, как он дремлет. Легкий, безмятежный сон без кошмаров и призраков прошлого остался в прежней жизни, и ей этого очень не хватало. Впрочем, теперь у нее появился ряд преимуществ.
Она тихонько кашлянула. Не больно. Пока. Но с этим придется что-то делать, причем очень скоро. Все говорило о том, что близится время обновления.
— Tres bien , — мягко произнесла она, обвеваемая ветерком, наполненным цветочными ароматами. Она нагнулась и задула свечу. При этом ворот ее шелковой блузы опал, и любой прохожий мог увидеть маленькие золотистые шрамы у нее над сердцем. Но в этой части острова прохожих не было. Именно поэтому ей здесь так нравилось.
В вечер ее восемнадцатилетия слуга объявил о визите незнакомца. Нинон, томящаяся от одиночества, прикованная болезнью к постели, согласилась его принять, хотя неизвестный гость даже не представился. Он выглядел довольно странно: старик неопределенного возраста с темными как ночь глазами под стать длинному черному плащу с капюшоном. Она почему-то была уверена, что где-то уже видела его. Возможно, во сне.
— Вы удивлены, быть может, даже напуганы моим визитом, — сказал он. — Но вам нечего бояться. Я здесь для того, чтобы предложить вам одно из трех благ: высочайшее положение в обществе, несметное богатство либо вечную красоту. Но вы должны выбрать не раздумывая. Когда я досчитаю до семи, эта возможность будет утрачена навсегда.
Он поднял руку, чтобы откинуть капюшон, и она увидела, что кожа его покрыта паутинкой золотистых шрамов.
— В таком случае я выбираю вечную красоту, — ответила она, не задумываясь. — Но какова плата за этот поистине бесценный дар?
Мужчина, что стоял перед ней, был так же похож на великого чародея, как и то жалкое создание, которое она встретила днем в пещерах Жантийи. Она надеялась раздобыть у него лекарство для своих истерзанных легких.
— Вы должны поставить свою подпись в моем блокноте и не говорить ни одной живой душе о нашем соглашении.
У него в руке появилась толстая пачка листов пергамента.
— Я должна расписаться кровью?
При этом ее снова одолел приступ кашля.
Темный человек оскалился в ухмылке.
— В этом нет необходимости. На данном этапе нашего соглашения сгодятся и чернила.
Когда Нинон сделала то, что он велел, незнакомец сказал:
— Это величайшая сила, которой может обладать человек. За шесть тысяч лет скитаний по земле я наделил ею лишь четверых смертных: Семирамиду, Елену Прекрасную, Клеопатру и Диану де Пуатье. Вы станете пятой и последней, кто получит этот дар. А теперь нам нужно выйти под покров ночи, чтобы я мог завершить начатое. Найдите меня по истечении пятидесяти лет в ночь, когда разразится сильная буря. И, увидев меня вновь, трепещите, ибо у вас будет всего три дня, чтобы отдать мне плату, которую я назначу.
Он снова набросил капюшон на голову.
— И запомните, что имя мое Ноктамбул.
Встреча Дьявола с Нинон де Ланкло
в трактовке Сен-Эвремона
[Сен-Жермен] наверняка поддерживает связь с духами и потусторонними силами, которые появляются по первому его зову.
Ландграф фон Гессен-Баркфельд
Глава 2
Мехико, 2006
Женщина, которая некогда была Нинон, а сейчас носила имя Серафины Сандовал, ехала в глубь пустыни, изо всех сил стараясь затеряться, прежде чем обрести себя вновь. Ее состояние сейчас напоминало пейзаж вокруг — раскаленный, безжизненный, однообразный. Кроме нее, единственным живым существом в этом пекле был кот. Раньше он звался Элистер, но прежний Элистер остался в прошлом, хотя сам об этом и не подозревал.
В пустыне царила поздняя весна, жизнь текла своим чередом. Ястребы слетались к термальным источникам, резвились луговые собачки, цвели агавы. Все вокруг снова начинало жить. Даже женщина, поскольку у нее был гораздо более мощный стимул, — в отличие от всех этих существ она знала, что умирает. Снова. И кто-то всячески старался приблизить ее конец.
— Бедный котик, — произнесла она по-французски и погладила его, выйдя наконец из глубокого, бездумного транса. Услышав себя, она нахмурилась. Нельзя забывать, что теперь она должна говорить только по-испански. И думать на испанском. Даже когда не чувствует за собой слежку.
— Pobrecito . Но ведь у тебя осталось еще восемь жизней.