Сказки не по правилам

Вот такая история. И даже не вся история, а всего лишь ее начало. Потому что история – это штука чуточку бесконечная…

Щенок Уголок и комплекс неполноценности

На рынке в корзинке валялся и никак почему-то не продавался забавный щенок с рыжим бочком. Вроде все было при нем: и хвост крючком, и уши торчком, а только никто за него полную цену не давал. Щенок с рыжим бочком лежал ничком, уронив голову на лапы, и робко смотрел на проходившие мимо него сплошной стеной джинсы и колготки с юбками.

Вдруг перед корзинкой остановился толстый живот в кожаной куртке.

– Возьмите щенка! – попросила хозяйка. – Щенок Уголок. Прелесть что за пес.

Толстый живот приподнял Уголка за шкирку. Шкурка у щенка натянулась, лапки свесились, выражение мордочки стало совсем жалким. От куртки потянуло странным запахом. Так пахли… Так пахли такие большие, страшные, на колесах, которые ездили по улицам… МАШИНЫ! Щенок испуганно чихнул.

– Хвост длинноват. Рост маловат. Характер трусоват. Не возьму! – сказал живот, посадил Уголка обратно в корзинку и пошел дальше.

Через некоторое время перед корзинкой остановилась палевая накидка с перламутровым шарфиком.

– Возьмите щенка! – попросила хозяйка. – Щенок Уголок. Хвост самого ходового размера. Рост обещает быть. Характер – чистое золото.

Палевая накидка аккуратно сняла тонкую перчатку и пощекотала Уголка за ушком. От накидки шел другой запах. Так пахли… Так пахли такие нежные, красивые, которые растут из земли на тонких зеленых стебельках… ЦВЕТЫ! Щенок опять чихнул и от смущения забился под подстилку.

– И шерсти много. И сам недотрога. Я еще подумаю! – сказала накидка, натянула перчаточку и пошла дальше.

Еще через некоторое время перед корзинкой остановилась желтая курточка с разрисованным ранцем. Желтая курточка стряхнула ранец на землю и уставилась на щенка карими глазами. Щенок повел носом. От курточки пахло… Ой, чем-то вкусным таким пахло, сладким… ВАНИЛЬНЫМ МОРОЖЕНЫМ! Щенок облизнулся и жалобно заскулил, нагнув голову.

– Возьмите щенка! – попросила хозяйка. – Щенок Уголок. Шерсть…

– У меня денег мало! – вздохнула курточка. – Не смогу я за него полную цену дать.

Хозяйка промолчала. Курточка подняла свой ранец и тоже ушла.

«Неполноценный я какой-то! – с тоской думал щенок, провожая мохнатым взглядом очередного несостоявшегося покупателя. – И ростом не вышел, и хвостом не состоялся, и ушами лопухнулся – словом, все в комплексе. У меня, видимо, этот… комплекс неполноценности!»

И как только хозяйка на мгновение отвернулась, щенок Уголок выпрыгнул из корзинки и отправился куда глаза глядят искать свою полноценность.

Шел Уголок по рынку, шел, по сторонам глядел, с запахами новыми знакомился. Вдруг чувствует: пахнет подвалом, рыбой, дракой и блошками. Только принюхался, глядь, навстречу ему кот. Конкретный такой кошар: рост приличный, лапы длинные, шерсть клочьями. Сама полноценность. Набрался Уголок храбрости:

– Привет, кот! Не можешь ли ты одолжить мне немного своей полноценности? А то у меня с ней проблемы. Я тебе верну, с процентами. Вот только подрасту немного…

– Увы-у! – важно мяукнул кот. – Полноценностью похвастаться не могу. А вот чего я тебе могу одолжить, так это немного чувства собственного достоинства. Его у меня с избытком.

И действительно. Начало этого достоинства у кота было написано на морде, а окончание победно развевалось над бодро торчащим в небо хвостом. Отмотал себе щенок Уголок немного кошачьего достоинства, поблагодарил кота и пошел навстречу новым запахам.

Шел Уголок, шел, чувствует: пахнет чердаком, зерном, пометом и перьями. Присмотрелся, а это к нему с карниза голубь парит. Да так свободно и красиво – просто загляденье. Щенок неуклюже поклонился и сказал:

– Здравствуй, голубь! Не можешь ли ты одолжить мне немного своей полноценности?

– Полн-олн-оценности? – удивленно проворковал тот. – У меня нет полноценности!

– Но ты так легко и уверенно летаешь куда захочешь!

– Это не от полноценности! – объяснил голубь. – Это совсем от другого чувства. Это от чувства внутренней независимости! Бери, если хочешь.

Голубь завис над щенком и затрепетал крыльями, щедро стряхивая с их кончиков на наивного четвероногого друга свою независимость. Щенок поблагодарил голубя и побежал дальше, навстречу новым запахам.

Бежал щенок, бежал, вдруг чувствует: пахнет лесом, прелой листвой, землей и палыми яблоками. Это, оказывается, ежик. Но у ежика тоже не оказалось никакой полноценности. То есть, может, она у него и была, но только он, как и кот с голубем, не имел о ней никакого понятия. Зато у ежика оказалось полным-полно чувства личной неприкосновенности. Просто все иголки были им пропитаны! Поделился еж со щенком, и тот побежал дальше.

Долго-долго бродил щенок Уголок по рынку, узнал много нового и интересного, а потом все-таки вернулся к своей корзинке. Теперь у него было чувство кошачьего достоинства, чувство голубиной независимости и чувство ежиной неприкосновенности. Или ежовой. Или, может, ежачьей. Щенок был еще маленький и поэтому не знал, как сказать правильно. Да он и говорить, собственно, не умел.

У щенка Уголка появилось много-много разных чувств. И чувства-то эти были вроде настоящие, но все-таки какие-то не свои, не родные, НЕ ГЛАВНЫЕ. Уголок залез в корзинку, а хозяйка так обрадовалась, что он нашелся, что тут же подхватила его на руки и расплакалась. «Может, не такой уж я и неполноценный?» – подумал щенок, слизывая теплым языком холодные хозяйские слезки.

Тут по второму кругу мимо них прошел толстый живот в кожанке. Он скользнул взглядом по щенку и вдруг остановился. Что-то в щенке переменилось. Вроде бы все осталось прежним: и хвост крючком, и уши торчком… Живот почесал затылок. Вернулся на пару шагов назад. И сразу полез за кошельком.

«Бензин, пиво, сардельки, кетчуп, «Аквафреш», вчерашние носки, – повел носом щенок, изучая кожанку. – Не мешайся под ногами, ты уже ел, носом в лужу и сиди потом всю ночь на балконе. К этому не пойду!»

И щенок Уголок демонстративно отвернулся.

– Сколько? – спросил живот, раскрывая кошелек.

– Нисколько! – вдруг ответила животу невесть откуда взявшаяся палевая накидка. – Я подходила раньше вас! Хозяйка может подтвердить!

«Молочный йогурт, «Шанель № 5», полироль для мебели, бельевая отдушка, – определил щенок, обнюхивая накидку. – Осторожно, мои колготки, не прыгай на диван, пусенька, я купила тебе новый ошейник против блох с клубничным ароматом. Не-ет, только не это!»

Продавщица молчала, судорожно пытаясь сообразить, с кого она может содрать побольше. Хозяйка Уголка была неплохая женщина, да вот только у нее уже была собака, а собачьи щенки оказались ей ни к чему. Оба покупателя выглядели прилично, и она уговорила себя не волноваться за судьбу Уголка. Ей оставалось только решить, кому именно и за сколько. Ни одно из ее решений Уголка не устраивало. Вокруг собирались люди. Желтой курточки среди них не было. Но откуда-то издалека, слева, вдруг донесся до Уголка слабый-слабый запах ванильного мороженого. Уголок напрягся.

– Хорошо, – сказала хозяйка. – Надо решать.

«Ничего хорошего! – подумал щенок. – Надо делать лапы!»

Он поднялся, перепрыгнул через борт корзинки и пулей кинулся на запах молока и ванили.

Запах вывел Уголка на людную улицу, подвел к троллейбусной остановке и предательски оборвался, потому что ветер теперь дул в противоположную сторону. Уголок повел носом, но нос ничем больше не мог ему помочь. Уголок прислушался. Уши помогли ему еще меньше, чем нос. «Придется носить ошейник от блох или спать на балконе!» – с тоской подумал он и отчего-то, совершенно помимо своей воли, протяжно завыл вслед уходящему троллейбусу. Вдруг он увидел или ему показалось… В заднем окне троллейбуса ярким пятном мелькнуло что-то желтое. И, напрочь позабыв про имеющееся у него чувство собственного достоинства, ни в грош не ставя свою независимость и будучи совершенно не уверен в собственной неприкосновенности, щенок Уголок с лаем и отчаянным визгом бросился за троллейбусом. Троллейбус набирал скорость, лапы у щенка скользили по мокрому асфальту, а желтая кареглазая курточка – это была она! – никак не оборачивалась.

– Остановите троллейбус! – закричала вдруг девочка в желтой курточке. – Остановите! Срочно! Мне надо!

Она не видела бегущего за машиной щенка, просто иногда так бывает, что…

Конечно, водитель не стал тормозить посередине улицы. Он медленно подъехал к следующей остановке, остановился и неторопливо открыл двери. Девочка вылетела из троллейбуса и стремглав бросилась через дорогу, чтобы ехать обратно. На середине она остановилась, пропуская поток машин, несущихся в сторону рынка. Уголок увидел ее издали…

«Школа, бассейн, ванильное моро-оженое! – блаженно думал Уголок, уткнув голову в теплое желтое облако, которое несло его домой, крепко прижав к себе, – беготня за мячиком, кормежка украдкой котлетками со своей тарелки и бесплатная поездка в класс в разрисованном ранце… То, что надо!»

От комплекса неполноценности не осталось и следа. Собственное достоинство куда-то исчезло. Неприкосновенность стала совершенно ненужной. А на независимость, даже самую что ни на есть независимую на свете, щенок Уголок сейчас ни за что бы не променял то чувство, которое росло и крепло в нем с каждой минутой. Это чувство было чувство щенячьего восторга, которое очень скоро обещало перерасти в чувство собачьей преданности. На этот раз это было его, его собственное чувство. И раз оно было, то все остальное уже не имело ровным счетом никакого значения.

Коварная парта

Один мальчик сидел на уроке математики и дырявил карандашом ластик. И даже не карандашом, а ручкой с золотым пером. Вообще-то это был хороший мальчик, просто ему делать было нечего, пока учительница теорему объясняла. А звали его Ферапонт Опилкин. Вот, значит, сидел этот Ферапонт и сосредоточенно портил ластик. К моменту, когда учительница подошла к самой главной части своего рассказа, опилкинский ластик оказался полностью продырявленным. Более того, золотое перо, пройдя сквозь ластик, ухитрилось зацепить стол-парту и застрять в ее поверхности.

– Дети, откройте тетради и запишите определение! – громко сказала учительница.

Опилкин открыл тетрадь и попытался вытащить перо из столешницы. Но оно сидело намертво.

– Вот зараза! – пробормотал Опилкин и потянул посильнее.

Но перо даже не шелохнулось. Ферапонт подтащил резинку повыше, чтобы рассмотреть, в чем там дело. Оказалось, что кончик ручки угодил в неизвестно откуда взявшуюся щель, которая тянется почти через весь стол.

– Если гипотенуза и катет одного прямоугольного треугольника, – начала диктовать учительница, – равны гипотенузе и катету другого треугольника…

Ферапонт вдохнул побольше воздуха и дернул ручку на себя со всей дури. Ручка из парты выдернулась, а сам Ферапонт не удержался и отлетел спиной на соседнюю парту, за которой трудилась круглая отличница и гордость класса Анечка Мимозова. Анечка взвизгнула от неожиданности как поросенок и вскочила с места, въехав при этом локтем в глаз сидящей с ней рядом троечнице Олесе Ромашкиной. Олеся схватилась за глаз и расплакалась.

– Как ты себя ведешь, Опилкин? – на законных основаниях возмутилась учительница. – Почему ты не записываешь теорему, а падаешь вместо этого на Мимозову с Ромашкиной?

– Да нужна мне эта Мимозова! – насупился Опилкин. – У меня ручка в парте застряла, я ее вытаскивал.

– Ну и что, вытащил? – вздохнула учительница.

Ферапонт внимательно посмотрел на ручку:

– Ручку вытащил, а перо нет. Оно золотое, между прочим. Мне папа, наверное, голову за него отвинтит. Это его ручка, рабочая. Он над ней вообще трясется, в сейф даже запирает. Я у него ее на один день взял – и вот…

Олеся продолжала реветь, держась за глаз. На самом деле с ее драгоценным глазом ничего особенного не произошло, просто на следующем уроке ожидалась самостоятельная по биологии, писать которую Ромашкиной совершенно не хотелось.

– Ольга Сергеевна, можно, я Олесю домой провожу? У нее синяк и сотрясение мозга, наверное! – заботливо придерживая подружку, попросила Анечка, которая тоже не горела желанием писать самостоятельную по биологии, хотя и была круглой отличницей.

– Лучше проводи ее к врачу и возвращайся в класс! – ответила учительница. – А все остальные угомонились и записываем теорему. Если гипотенуза и катет одного прямоугольного треугольника…

Те, кто не играл в морской бой и не посылал друг дружке эсэмэски, обреченно принялись записывать теорему про гипотенузу. А Ферапонт Опилкин сел за свою парту и попытался подцепить ногтем золотое перо, за которое папа мог отвинтить ему голову. Ну, отвинтить, положим, не отвинтил бы, но неприятного разговора было бы не избежать.

Перо ехидно блестело и отсвечивало в золотом октябрьском солнце. Но не выковыривалось. Кстати, Ферапонт мог бы поклясться, что за последнюю минуту щель стала чуть ли не вдвое шире. Да какое там за последнюю минуту! Щель росла так стремительно, что этого невозможно было не заметить! Ферапонт сморгнул, протер для верности глаза и почувствовал, как у него во рту становится сухо и одновременно как-то немного сладко. Но только неприятно сладко. Так иногда бывает, когда тебе сообщают, что завтра надо идти к зубному.

– Опилкин! – резко вернул его к действительности возмущенный голос учительницы. – Будешь ты писать или нет, горе мое?

– П-п-понимаете, – заикаясь, проговорил Опилкин, тыча пальцем в столешницу, – она увеличивается!

Класс дружно заржал.

– Кто увеличивается? – вскипела учительница. – Ты срываешь урок! Сейчас же достань свое дурацкое золотое перо и садись на место, или я вызову твоих родителей!

Ферапонт вздохнул, ухватил злополучное перо двумя пальцами и… И тут такое началось!

Парта схватила Ферапонта за пальцы и стала затягивать их внутрь.

– Мама, я больше не буду! – заорал он и уперся второй рукой в столешницу, пытаясь освободиться.

Кто-то на задней парте ничего не понял и опять начал смеяться. Но Ольге Сергеевне было не до смеха. Прямо на ее глазах руки ее ученика увязли в парте почти по локоть. Нельзя сказать, чтобы Ольга Сергеевна была очень опытной учительницей – она проработала в школе всего три с половиной года. Но такое даже представить себе не могла: стол, пожирающий мальчика! А щель постепенно все больше и больше напоминала пасть хищного животного. Вот внутри этой пасти промелькнули желтые искривленные клыки – два сверху и один снизу…

– Держись, Опилкин! – дурным голосом завопила Ольга Сергеевна и, с разбегу бросившись на коварную парту, мертвой хваткой вцепилась в Ферапонта, которого затянуло уже почти по самые плечи.

Парта зловеще чавкнула и стала проглатывать ученика вместе с учительницей. Опилкин позеленел от ужаса. У него свело челюсти, и он не мог выдавить из себя ни звука. А Ольга Сергеевна, наоборот, еще больше покраснела и почему-то подумала о том, что теперь, попав в парту, она никогда больше не сможет додиктовать ребятам важную теорему. Она даже и испугаться-то по-настоящему не успела.

– Ребята, бегите за помощью! – закричала учительница. – Не приближайтесь! А-а-а!

Парта издала зловещий рык, и голова Ферапонта Опилкина скрылась в ее утробе. Теперь снаружи торчали только хаотично дрыгающиеся ноги мальчика и половина учительницы, которая тоже отчаянно сопротивлялась. Девочки дружно завизжали, а трое самых смелых пацанов – Тошка, Гошка и Реваз – рванули к парте, чтобы помочь Ольге Сергеевне.

– Нужно привести директора! – выкрикнула Марина. – Пойдите кто-нибудь!

– Вот ты и пойди!

– Я не могу сдвинуться с места!

– И я!

– И я не могу!

– А меня вообще тащит к этой парте!

Оказалось, что сдвинуться с места могут все, но только если сдвигаются в сторону прожорливой пасти. А вот отойти от нее совершенно невозможно. Между тем парта затянула в себя Ферапонта, Ольгу Сергеевну и Тошку. А Гоша и Реваз уже и рады были бы сбежать, но не могли. Бедный Реваз выл басом и звал бабушку, причем по-грузински. А Гоша визжал тоненько-тоненько и отчего-то все время повторял: «Я теперь буду делать уроки, буду делать уроки, буду…» Как будто его глотали за то, что он раньше их не делал! В классе началась настоящая паника. Но паника эта была странная: неподвижная. Ведь убежать никто не мог! И от этого всем стало еще страшнее. Выяснилось, что кричать тоже практически бесполезно, потому что в сторону парты звук распространяется хорошо, а вот до дверей почти не долетает. И мобилки работают совершенно неправильно: дозваниваются только до тех, кто находится в классе, а со всеми остальными не соединяют.