Помоги проекту - поделись книгой:
Мне не надо было повторять дважды. Спотыкаясь, я вырвался из этого дурдома первым. Том выбежал из шатра, прихрамывая.
– Все-таки один урод зацепил меня, – держась за бедро, прорычал он. – Здоровый камень, однако, он в меня послал.
– Рискнем зайти во второй павильон? – спросил я. Во мне боролись два противоречивых чувства: я не знал, что ждет нас внутри, и, как все люди, боялся неизвестности. Но Карнавал заворожил меня. Какие еще безумные развлечения скрывает этот таинственный парк? Пока я здесь, я должен увидеть как можно больше.
Том тоже был настроен решительно.
– А! Гулять – так гулять! Не зря же мы пришли на Карнавал?
И мы зашли во второй шатер.
Внутри было на удивление чисто. Мы оказались в театре. Маленькая сцена, ряды стульев и будка суфлера. У входа нас встретил старик-билетер, одетый в форму, которую носили лет сто назад.
– Господа, добро пожаловать в Театр боли. Мы рады видеть вас! – с его губ слетали отрепетированные, повторяемые из года в год фразы.
– Театр боли? А что это такое? – спросил я. – Обычный театр я видел. А вот о таком слышу впервые.
– О, Театр боли!.. – На лице старомодного билетера появилась улыбка. – Это самое великое изобретение человечества со времен парового двигателя. Его создатель Клаус фон Борнхоф потратил не один десяток лет на то, чтобы воплотить свою идею в жизнь. Ходили слухи, что он продал душу Дьяволу ради этого.
– А что за идея?
– О! Это самая великая идея! – Дед даже всплеснул руками, немного маниакально. – Герр фон Борнхоф хотел показать людям их страхи и боль. Оживить на сцене вечные страдания, вселенскую печаль, неизбывную горечь утраты. Каждый посетитель Театра видит ту боль, которая для него самая сильная. Близких родственников, безвозвратно теряющих последние секунды жизни на смертном одре. А может, жестокие мучения безвинных людей. Все зависит от самого человека. И не всякие, скажу вам, уходят отсюда на своих двоих. Было несколько случаев, когда зрители умирали от разрыва сердца. Вы готовы рискнуть, молодые люди?
– А сколько стоит билет? – Я шарил по карманам в поисках денег.
– Он здесь в первый раз, – пояснил Том. – Ох уж эти новички. – И он лукаво подмигнул билетеру.
– Садитесь на свободные места – представление сейчас начнется, – сказал тот и улыбнулся. Но улыбка его была недоброй.
Как только мы сели, поднялся занавес, и на сцене появилась…
…На сцене я увидел ее. Мою Мэри. Старую и немощную. Она лежала на кровати в больничной палате под капельницей. Его волосы поседели, руки превратились в сухие веточки, она была одета в какие-то грязные лохмотья. Но я сразу узнал свою любимую. Она спала.
А я сидел рядом с ней, около койки. Дряблое лицо, морщины… Словно какой-то художник решил посмеяться надо мной и нарисовал карикатуру. Старость превратила меня в маленькую, сгорбленную куклу.
– Она умирает, – раздался в палате голос доктора. – Мы ничего не можем сделать.
– Но вы же врач! – Мой голос срывается на визг, по лицу текут слезы. – Должно же быть хоть какое-то лекарство?!
– Увы, здесь мы бессильны.
Второй акт.
Место действия меняется: теперь это кладбище. Дождь превращает могильную землю в отвратительную жижу. Капли стучат по крышке гроба, нарушая скорбную тишину. Они играют свой реквием. Свою песню. Песню дождя.
Комья земля слетают с лопаты и постепенно закрывают собой крышку погребального ящика.
– Мэри… Любимая… – Слова встали комом в горле.
Как это случилось? Ведь мы клялись умереть в один день. Жить долго и счастливо. И в горе, и в радости. Но… Но Судьба и Смерть сделали свое дело. Они всегда пожинают свой урожай, урожай полный горя.
Акт третий.
Я пьян. Так пьян, что уже не могу сидеть за столом, но руки сами тянутся к бутылке и наливают в стакан крепкий напиток. Я так хочу залить свое горе алкоголем, но не могу забыться.
– Джим! – Том трясет меня за плечи и кричит. – Джим, очнись!
– Том… Она умерла, Том! И они не спасли ее! Том!
– Успокойся, это просто наваждение.
– Такое часто бывает, я же говорил, – сказал старик билетер. Он тоже склонился надо мной и разглядывал меня, как орнитолог незнакомую бабочку.
– Все, парень, кончился праздник. – Том помог мне подняться. – Тебе надо домой.
Домой…
Я еле переставлял ноги. Билетер смотрел мне вслед. Я чувствовал на спине его взгляд – холодный и довольный…
Я не помню, как с безразличным, металлическим,
Праздник закончился – осталась лишь боль. Возможно, в парк опять вернулись тьма и тишина, и аттракционы пропали, и Карнавал исчез, словно его и не было. Не знаю, я ничего этого не видел. Я выпал из этой реальности.
Кто-то стоял рядом со мной. Кто-то… Том… Мне удалось вспомнить его имя. Он проводил меня до остановки, а может быть, до дома. А потом пропал – как и все остальные. Всю жизнь мир удерживал меня, не позволял свалиться в пропасть. Но воздух сделался прозрачным, стены исчезли, земля ушла из-под ног, деревья и люди, и шумные машины, и серые, крикливые птицы зависли в воздухе – а потом исчезли. Я был на полпути к вечности, к пустоте… К забвению.
Лишь в коридоре, поворачивая ключ в замке, я понял, что все еще здесь. Зачем? Для чего? Я стою на этом твердом полу, которого мгновение назад не было. Я плыву в бескрайнем остановившемся потоке ирреальной реальности. Реальной иррациональности. И я поворачиваю ключ в замке…
…Дрожащими руками я поворачиваю ключ в замке.
Дом. Все тот же беспорядок. На полу валяется «Американский психопат», открытый на том самом месте, где Патрик звонит Кортни.
Мэри. Я вспоминаю страшное видение, посетившее меня в Театре. Рука сама тянется к телефону и набирает номер. Два… Один… Ноль… Длинные гудки…
– Алло! – ее чудесный голос разорвал цепь уродливых гудков.
– Привет… это я. – Голос совсем слабый. Я почти не понимаю, где я и что со мной. – Мэри, приезжай… мне плохо… Очень плохо, – слова слетали с языка без моего ведома, без моего участия. То, что всю жизнь хотело управлять мной, наконец получило надо мной контроль. И я не сопротивлялся. – Приезжай скорей… Будь со мной… дорогая.
– Джим, что с тобой? – взволнованно спросила она. Ее слова бессмысленно бились о стену беззвучия. – Джим, все будет хорошо. Я уже еду.
Мне удалось расслышать короткие гудки – она повесила трубку. Нет, не повесила – бросила…
От усталости я валился с ног, и странное головокружение выкручивало меня изнутри, словно стремясь выдернуть из меня душу и лишить ее, разорвав на куски. Я уснул прямо в комнате, на полу.
…Меня разбудила она. Она приехала и открыла дверь своими ключами.
– Джим! Джим! Что с тобой такое?! Где ты был? Ты что, пил? – Вопросы сыпались на меня градом.
Я с трудом понимал, что она говорит. Но я видел испуг на ее прекрасном лице.
– Мэри… милая, я был в таком месте. Я видел такое… Ты… и я… – Слезы лились из моих глаз. Я боялся рассказать ей о том, что видел. Да и поверила бы она?
– Не бойся. Я рядом, а значит, все хорошо. – Она опустилась на колени и обняла меня.
И…
Это была самая прекрасная ночь в моей жизни. Я и она. Она и я. В танце любви я забыл обо всем: о Карнавале, о Театре, о Томе. Были только мы вдвоем.
Ночь безудержной любви и счастья.
Бесконечных, как боль и страдания.
Утром я проснулся в диком беспорядке и с абсолютно ясной головой. Она лежала рядом, восхитительная и настоящая, как летний цветок на залитой солнечным светом поляне. Тихо, чтобы не разбудить ее, я встал с кровати, оделся и ушел на кухню. Я приготовил нам завтрак, слушая карканье ворон и даже наслаждаясь их символичным пением.
Все было прекрасно, пока она не проснулась, не пришла ко мне и я не увидел в ее глазах этого. Этот блеск… На меня нахлынули воспоминания о вчерашнем дне.
– Мэри, любимая, – глядя ей в глаза, медленно произнес я. – А ты знаешь, что в тебе есть что-то невообразимо прекрасное?
– Что, дорогой? – спросила она наивно и невинно.
– Блеск твоих очаровательных глаз. – Мои холодные, матово-черные зрачки ловили каждую искорку внутри ее черных озер. Она смотрела на меня и вся лучилась от счастья. – Скажи, ты бывала когда-нибудь на Ржавом карнавале?
– А что это?
Этот блеск слепил меня. Я отвернулся, чтобы не видеть его, и посмотрел в окно, на пасмурное осеннее утро.
– Ржавый карнавал, – повторил я. – Да, ты обязательно должна там побывать…
Поделиться книгой: