Жаркие оковы

— Ах, ты полагаешь! А потом отталкиваешь меня, да?

Она прошипела последнюю фразу так тихо, что услышать ее мог только Роуэн.

— Я поклялся не любить ни одну женщину, Руна.

Девушка повернулась к Алевольду.

— Это правда?

Священник вытер рукавом мокрое от слез лицо.

— Я… я потерял нить разговора, — всхлипнул он. — Не убивайте меня, пожалуйста!

Роуэн схватил Руну за руку, заставляя снова повернуться к нему.

— Я принял три обета: бедности, послушания и целомудрия. Это… монашеские обеты. — Он знал, что это слово для него равнозначно смертному приговору. И все же произнес его. Время тайн осталось в прошлом. — Я монах.

12

Руна чувствовала себя так, словно сам бог грома Тор нанес ей удар между лопаток. Ее рука искала, за что бы ухватиться, но рядом ничего не было, поэтому девушка вытащила из-под платья свой амулет и зажала его в кулаке, пытаясь успокоить дыхание. Вдох, выдох и снова вдох… В лагере воцарилась гробовая тишина, и потрескивание костра казалось неестественно громким.

— Значит, ты был прав, Сверри, — произнес Ингварр.

— Что ты имеешь в виду? — почесал голову Сверри.

— Ну, он действительно не может. Ни один монах не может этого.

Сверри растерянно уставился на Роуэна. Ингварр запрокинул голову и громко засмеялся.

— Он монах! Можно сказать, кастрат! Женщина в мужском теле! А Руна…

Девушка почти не слышала, что Ингварр говорил дальше. Прежде чем она смогла осознать происходящее, ее отец оказался рядом с Роуэном, спокойно стоявшим на месте, и ударил его кулаком прямо в челюсть.

— Я ни в чем не могу упрекнуть тебя, англичанин, ты вел себя примерно. — Предводитель йотурцев плюнул Роуэну под ноги. — Этот удар ты заслужил лишь потому, что ты монах. Один из тех, кого я, как ты знаешь, ненавижу, и не без причины. — Бальдвин ударил Роуэна еще раз. Тот не дрогнул. — А этот удар за Руну, которой ты вскружил голову.

Роуэн поднял руку, но лишь для того, чтобы потереть ноющий подбородок. Бальдвин проделал то же самое со своим кулаком.

Неужели она и вправду позволила вскружить себе голову? Видимо, да. Когда Роуэн пару минут назад сказал, что любит ее, Руна, еще не зная всей правды, готова была взорваться от счастья. Ей хотелось кричать о своей любви. Чем же еще могло быть это дурманящее чувство, которое она носила в себе? Но затем оказалось, что Роуэн по какой-то причине от нее отказывается. Как она могла догадаться, что он принял обет целомудрия? Что он монах!

«Вообще-то я должна радоваться, что он нас не предал… Но… милостивая Фрейя, я не могу!»

Ингварр продолжал отпускать шуточки, но девушка не обращала на него внимания. Она не могла оторвать глаз от Роуэна. Не могла не восхищаться его гордостью и самообладанием. Хотелось ли ей, чтобы он набросился на Ингварра? Сделал что-то, что позволило бы ей стряхнуть с себя оцепенение? Руна больше не могла выдерживать его спокойный взгляд, поэтому развернулась и быстро зашагала вдоль берега.

— Оставьте мою девочку в покое! — донесся до уходящей Руны голос Бальдвина, а затем шум лагеря остался позади.

Далеко она не ушла. Темнота надвигающейся ночи вскоре подарила ей желанное чувство одиночества. Чуть поодаль за ней следовала темная фигура; судя по очертаниям, это был ее телохранитель Халльвардр. Руна опустилась на ближайший валун, сняла сапоги из оленьей кожи и зарылась голыми пальцами в мокрый песок.

Множество мыслей проносилось в голове у девушки: о цепочке с кулоном, которая наверняка предназначалась не для ждущей дома невесты; о дощечках Стигра, согласно которым показательный бой с Роуэном изменит ее жизнь. И что же он изменил? Заставил Роуэна влюбиться в нее? А ее в него? Норны наверняка вдоволь посмеялись над этой битвой. И продолжают смеяться.

— Руна…

Ариен, закутанный в плащ, подошел к ней сзади. Девушка подвинулась, чтобы брат мог сесть, свесив ноги вниз.

— У тебя не замерзли ноги? — спросил он.

— Это приятный холод. — Руна ненадолго задумалась. — Что делает Роуэн?

— Он в своем шатре. А ты что делаешь?

— Думаю. — Девушка обняла брата за плечи и притянула его к себе. Внезапно с ее губ сорвался горький смех. — Знаешь, я всегда жалела о том, что среди йотурцев нет никого, кто мог бы слагать стихи и петь — скальда, который воспел бы наши подвиги. А теперь я почти рада этому. Представь, какую смешную песню он исполнял бы у костра! «Воительница и монах». Или «Воитель и дурочка». — Смех словно застрял у Руны в горле. Ей хотелось разрыдаться.

— Ты думаешь, это правда? — спросил Ариен. — Что Роуэн монах?

— Он ведь сам сказал об этом!

— Да, но… — Мальчик закашлялся в кулак. — Я всегда думал, что монахи либо тощие, либо толстые. В любом случае они слабые. Как тот, которого привела ты.

— Кстати, о монахе. Что с ним?

— Ингварр привязал его где-то между шатрами. Боюсь, этой ночью бедняге придется померзнуть.

— Ты сам скоро замерзнешь. Пора возвращаться в наш шатер, Орленочек.

Руна поднялась и потянула брата за собой.

Вскоре они снова были в лагере. Девушка проводила Ариена до шатра, а затем отправилась на поиски священника. Он сидел у костра со связанными коленями и дрожал. Пламя костра освещало его лицо, но спину, должно быть, пронизывал холод. Руна принесла одеяло и накинула его ему на плечи. Сначала монах испуганно вздрогнул, но затем с благодарностью улыбнулся.

Руна присела рядом с ним. Кроме Хаакона, который спал, привалившись к стволу дерева, никого не было видно. Остальные мужчины спали в шатрах и на корабле или стояли на вахте.

Монах уставился на босые стопы девушки.

— Как… — пробормотал он.

Руна пошевелила пальцами.

— Я привыкла. Скажи лучше, как тебя зовут. И что значит слово «патер»? Я слышала, как Роуэн обращался к тебе…

— Я… я…

Монах изо всех сил стиснул челюсти, чтобы унять дрожь, — теперь он стучал зубами скорее от страха, чем от холода. Было видно, что он пытается взять себя в руки. Наконец он продолжил более спокойным голосом:

— Меня зовут Алевольд. А «патер» по-латыни означает «отец».

— Отец? На вид тебе не более двадцати лет! — Руна растерянно смотрела на священника. — Вы, христиане, все же очень странные. Тебя тут чем-нибудь накормили?

Монах покачал стриженой головой.

Руна встала и вынесла из своего шатра сумку с хлебом, сыром и остатками жареной зайчатины. Кроме этого, она вручила молодому человеку бурдюк с вином и еще одно одеяло, а затем разре́зала веревки, которыми были связаны его запястья, чтобы он мог поесть. Сжав кусок хлеба замерзшими пальцами, монах наспех прочел молитву, а затем жадно впился в хлеб зубами.

Этот мужчина выглядел как потерявшийся ребенок.

— Мне жаль, что я вела себя с тобой так грубо, — сказала Руна. — Я была в бешенстве.

— Но почему? Я не совсем понял…

Девушка наклонилась к монаху и положила руку ему на плечо. Он снова испуганно вздрогнул.

— Я люблю Роуэна, — прошептала Руна. — Но он монах, как и ты.

— Я священник, а он рыцарь-монах. Между нами есть небольшая разница, пусть и не столь существенная для язычников. Скажи, вы и вправду язычники? Вы похожи на… викингов.

— Да, мы последние викинги. Ты никогда не слышал о Бальдвине Бальдвинссоне, который совершил два набега на Истфилд?

— Слышал. Теперь, когда ты сказала об этом, я вспомнил, что слышал что-то о нападениях на монастырь. Но обычно я не прислушиваюсь к рыночным пересудам.

Рыночные пересуды. Вот и все, что осталось от их набегов. Да и они уже в прошлом. Во всяком случае, Руна во время своей вылазки не услышала от горожан ни слова о викингах. Даже музыканты предпочитали петь о рыцарях, охотившихся за каким-то непонятным Граалем.

Девушка помогла Алевольду открыть бурдюк с вином. Он сделал глоток и поморщился.

— Вообще-то мне нельзя пить такое крепкое вино, — словно извиняясь, сказал монах. — Но при необходимости… — Он торопливо сделал еще один большой глоток и удовлетворенно вздохнул.

— Расскажи мне еще о ваших порядках, — попросила Руна. — Как там… Вы должны быть бедными, послушными и целомудренными? Вам даже нельзя пить вино?

— Нам можно пить вино, но разбавленное.

— Все эти ограничения действуют и на… тамплиеров?

— Особенно на них. Впрочем, они должны хорошо питаться, потому что им нужно быть не только богобоязненными, но также бдительными и сильными. — Монах кривовато усмехнулся, очевидно ненадолго позабыв о своем страхе. — Бывает, что тамплиер нарушает обет целомудрия. Если он после этого кается, ему прощается этот грех. Он может нарушить обет дважды, трижды… Но рискует спасением своей души. Однако я не думаю, что Роуэн относится к числу таких людей. Поэтому, сударыня, я вынужден заметить, что вы влюбились не в того.

— И что, не существует никаких исключений? Никакой возможности?..

— Рано или поздно поиски возможностей приведут к тому, что душа монаха окажется в аду. — Алевольд громко чихнул и зябко потер плечи.

Руна сжалилась над ним и принесла третье одеяло.

— Как Роуэн может быть «не тем», если я отчетливо ощущаю, что он моя судьба? Ваша вера глупа!

Монах тихо засмеялся.

— Святое Писание говорит, что язычникам Божья мудрость всегда кажется глупостью.

— Не болтай вздор! — Руна поняла, что с нее достаточно. — Спокойной ночи, Алевольд. — Назвать его «патер» у девушки не повернулся язык. Это обращение казалось ей таким же дурацким, как и обеты Роуэна. — Приятных снов.

— О да, надеюсь, они будут приятными, — с иронией ответил монах, наблюдая за тем, как Руна снова связывает его запястья. — Что со мной будет?

— Я ведь дала тебе слово, что ты вернешься в Истфилд целым и невредимым.

Если Ингварр не согласится с таким решением, она быстро поставит его на место. В конце концов, это она привела священника в лагерь.

— Но пока что, боюсь, тебе придется побыть с нами.

— Господи, помоги мне! — прошептал Алевольд.

«Фрейя, помоги мне!» — подумала Руна.

13

Ночь была очень темной, но не слишком холодной. Во всяком случае, Руна не ощущала холода. Все еще босиком, она медленно брела вдоль воды. Со стороны леса доносились шелест листьев и уханье сыча. Где-то позади были слышны шаги одного из караульных. У догоравшего костра, свернувшись клубочком, лежал Алевольд. Остальные викинги храпели в шатрах. Похоже, только она одна не могла заснуть.

И еще, может быть, не спал ее отец. Когда Руна в последний раз заглядывала в его шатер, Бальдвин сидел на раскладном стульчике и точил меч, глядя в пустоту. Как будто ему сейчас больше всего хотелось одним круговым ударом избавиться от чудовищного груза, все эти годы обременявшего его душу. Скрип точильного камня все еще стоял у Руны в ушах. Она вздрогнула. Бедный отец. Бедная мать! Руна провела тыльной стороной ладони по мокрым глазам. Когда она в последний раз плакала, думая о своей матери Ингвильдр? Девушка не могла вспомнить. Она чувствовала себя опустошенной. Ей нужен был кто-то, кто взял бы ее за руку и прошептал ей слова утешения; кто-то, чье сердце билось бы в унисон с ее сердцем. Такой человек существовал и даже был рядом. Но он ее отталкивал.

Руна решила принести жертву Фрейе. Для этого нужно что-нибудь красивое, цветущее. Найти такое ночью было непросто, но спустя некоторое время девушка увидела возле ручья несколько светлых цветков. Она разделась, вошла в ручей и, опустившись на колени, принесла эти цветы в дар богине. Фрейя была богиней любви и весны, волшебницей и воительницей. Руна чувствовала ее близость, и девушке было совсем не холодно в ледяной воде.

«Помоги мне понять, как поступить».

Мысленно проговаривая эту фразу, Руна уже знала, каким будет ее решение. Она разделась и вошла в воду не только для того, чтобы приветствовать богиню чистой. Сейчас она словно предлагала Роуэну свое сердце, душу и тело. Девушке хотелось, чтобы у него открылись глаза. Ощутить его каждой клеточкой своего тела. Если она снова окажется в его руках, он наверняка поймет, что обет безбрачия — полная чушь. Роуэн полон страсти, он словно создан для нее, бог создал его таким, и он должен это понять…

Руна схватила свои вещи и кинжал, накинула на плечи плащ и направилась обратно в лагерь. Она начинала замерзать. Холодный морской ветер играл ее волосами и задувал под плащ.

Добравшись до лагеря, Руна поспешила к маленькому шатру, который Роуэн делил со Сверри, сложила свои вещи у входа и тихо позвала викинга. Сверри тотчас же выглянул наружу.

— Ру…

— Тсс! — Девушка приложила палец к губам. — Пожалуйста, уйди.

Слава Фрейе, Сверри сразу же все понял. Уходя, он подбодрил Руну дружеским шлепком по ягодицам.

Руне хотелось чувствовать себя такой же беззаботной. Однако, приподнимая полог, она чувствовала скорее страх, чем радость.

Воздух внутри шатра был теплым. А еще здесь царила непроглядная тьма. Руна присела у входа, пытаясь хоть что-то рассмотреть. Безуспешно. Тем напряженнее ей приходилось прислушиваться. Уход Сверри должен был разбудить Роуэна. Он наверняка проснулся и заметил, что кто-то пробрался к нему в шатер. Что он сейчас делал? Вслушивался и вглядывался в темноту, как и она? Руна не боялась, что он схватится за оружие — оружия у него просто не было. Однако Роуэн может попытаться обездвижить ее голыми руками… При этой мысли по телу девушки пробежали мурашки. Ей хотелось, чтобы он на нее напал.

Но Роуэн ничем не выдавал своего присутствия. В шатре царила тишина. Руне хотелось позвать его по имени, но губы и язык не слушались ее.

Девушка медленно нагнулась вперед, ощупывая пальцами разложенные на земле одеяла, а затем опустилась на колени и начала осторожно продвигаться вперед. Ее ладони скользили по шерсти, натыкаясь на застрявшие в ней соломинки. Нащупав край пушистой шкуры, Руна догадалась, что приближается к Роуэну.

Кончики ее пальцев прикоснулись к его теплой коже. Его рука… Руна ожидала, что Роуэн вздрогнет от неожиданности. Но ничего такого не произошло. Пальцы девушки скользнули в ладонь англичанина, и он мягко обхватил их своими.

— Мне очень жаль, Руна.

Большой палец Роуэна погладил ее запястье. Девушка замерла, словно он был робким животным, которого можно испугать неосторожным движением. Испугать или подбодрить?

— Тебе придется уйти.

«Я буду делать то, что хочу. А я хочу быть с тобой. Хочу, чтобы ты понял…»