Помоги проекту - поделись книгой:
У него есть французский паспорт «Нансена» № 8, выданный в Версале 3 февраля с визой Консульства Италии в Париже от…
В июне 1934 г. младоросс Алексей Митрофанов, тесно сотрудничавший с Казем-Беком, написал вымышленное интервью своего главы об аудиенции, которую ему предоставил Муссолини, с условием, что Казем-Бек никогда об этом не расскажет:
«Муссолини ему сказал: „Я государственный деятель и связан с Советами, я не могу принимать руководителя антисоветской партии“».
Статья была опубликована в июне 1934 г., но я не знаю, в каком органе печати. Возможно, в «Возрождении», где Митрофанов работал по случаю. Вот эта статья.
А.А. Казем-Бек в Риме. Беседа с главой младороссов А.А. Казем-Бек, глава Союза младороссов, вернулся в Париж после трехмесячного пребывания в Риме.
Я с нескрываемым любопытством отправился к нему. У ворот дома чувствуется, что Казем-Бек под надежной охраной, – малодружелюбно встречают меня две полицейские собаки.
С первых же слов Казем-Бек меня, однако, огорчил:
– Должен вас предупредить, что я лишен возможности сказать что-либо конкретное и предать гласности развитие моих дел в Риме.
Понемногу увлекаясь, он начинает рассказывать. Он говорит о том, в какой интересный период он попал в Рим. За февраль-март произошел ряд съездов, событий, праздников.
На всех этих торжествах Казем-Бек присутствовал среди приглашенных. Он вблизи видел национальный энтузиазм народа и блеск парадов.
Заговариваем о фашизме и самом крупном событии итальянской государственной жизни: создании корпораций и предполагаемом изменении конституции.
– Я заранее был уже настолько знаком с сущность фашизма, что неожиданностей для меня уже не было. Но все, что я знал и думал, в действительности куда глубже, чем мы здесь предполагаем. Резче всего бросается в Италии в глаза общая гармония. Типично то, что хотя чернорубашечники ведут и контролируют остальное население, они в то же время на услужении у народа. Всякий находит у них справку, совет, помощь. Они все как бы проникнуты скаутским законом, который велит помогать. Эта гармония между партией и населением наблюдается и между разными поколениями. Спора отцов и детей нет в Италии. Дуче, принадлежащий к поколению отцов, – кумир молодежи. Но, конечно, молодежь представляет более радикальное крыло партии, с каждым годом увеличивающееся. По мере нормализации режима происходит его все большая радикализация. Молодежь доминирует на всех постах. Начальники департаментов примерно в возрасте 25 – 30 лет.
Вообще вся страна замирена. Нет социальной розни между пролетариатом и имущим классом. И если последнее время идет все больший нажим на работодателей и некоторое урезание их прав, то, с другой стороны, растет их престиж среди рабочих предприятий, которые оказывают им не только почет и уважение, но даже повсюду проявляют искреннюю любовь.
Отличительная черта творчества Муссолини – постепенность реформ. Ничто им не уничтожается, покуда не готово то, что должно заменить устаревшее.
Муссолини утверждает, что экономический либерализм, как и социализм, непригодны для эпохи, которая их обогнала и оставила позади. Муссолини отвергает поэтому как частнокапиталистическую систему, так и государственно-капиталистическую. Отвергая полностью неограниченность хозяйственной конкуренции, Муссолини признает еще большим злом сосредоточение собственности в руках государства. Он приходит к системе управляемого хозяйства. Его основная мысль в том, чтобы вручить планирование и контроль хозяйства самим заинтересованным, т. е. производителям, как работодателям, так и рабочим. Все хозяйство Италии в настоящий момент разделено между двадцатью двумя корпорациями. Каждая корпорация – законченный мир, самодовлеющий до известной степени, и главное – самоуправляющийся.
Разговор зашел о внешней политике.
Казем-Бек говорит о том, что плебисцит 1934 года показал, что нация целиком приняла режим. По основным вопросам политики у итальянцев вообще не существует разногласий. В особенности нет расхождения по вопросам внешней политики. Личный престиж дуче продолжает расти, хотя его решения и суждения уже давно безапелляционны. Внешняя политика имеет целью экспансию нации, и каждый гражданин уверен в том, что эта внешняя политика полезна как для него лично, так и для всех его сограждан. Иностранная политика Италии целиком вверена дуче, и доверие народа к нему в этой области самое полное.
Я спрашиваю об отношении итальянцев к русским. Оказывается, оно вовсе не изменилось: как и раньше, к русским самое сердечное отношение в народе и в обществе. Многие изучают русский язык.
Однако в Италии политически не склонны считаться с представителями русского прошлого. В прочность коммунизма в то же время не верят. Казем-Бек заметил, что в Италии ждут появления на русском горизонте новых элементов – новых людей, с новыми понятиями. Он говорит, что недавно вышла книга Бертони о неизбежном торжестве фашизма в России. Выясняется, что Италия не склонна занимать враждебную в отношении России позицию.
Внешняя политика Италии не допускает ее вмешательства в русскую судьбу, но все итальянцы приветствовали бы «фашизацию» России и вообще всякой страны. Фашизм, по мнению итальянцев, всегда располагает к искренности и реализму и тем самым разряжает страсти в международных отношениях.
– Многих русских живо интересуют взаимоотношения между троном и партией. Вы, Александр Львович, наверное, изучали и это вопрос?
– Гармония между фашизмом и династией выражается все прочнее и глубже. На осушенных Понтийских болотах новые города Литтория и Сабаудия названы символично в честь фашизма и Савойского дома. Наследный принц, присутствуя в соборе Св. Петра на канонизации Дом-Боско, приветствовал толпу фашистским салютом. Последняя тронная речь при открытии новой палаты имела большой отзвук в стране. Король впервые произнес речь в партийном тоне, упоминая национальную фашистскую партию. Палата и сенат в ответных адресах королю подчеркивали монархическую сущность фашистского строя и революционно-фашистские заслуги династии. Сам король закончил свою речь упоминанием о двуединстве национальных эмблем – Савойского креста и Фашио-Литторио. В печати появилось много статей видных теоретиков фашизма на тему о новой форме монархического государства, возвещенной фашистской революцией – о фашистской монархии. Отмечается, что фашистский строй может быть только монархическим. Сообщение же о беременности наследной принцессы вызвало в обеих палатах бурю оваций.
Сведения о взаимоотношениях церкви и партии не менее разноречивы и потому интересно отметить заметную и в этом вопросе гармонию.
– За последнее время фашизм стремится к утверждению своей универсальности. Часто подчеркивается значение католичества для этого универсализма. Фашизм все больше освобождается от остатков атеистического рационализма. Все заметнее становится сотрудничество между Ватиканом и фашизмом. Итальянское духовенство в огромном большинстве активно поддерживает режим. Режим со своей стороны придает большое значение религиозному воспитанию молодежи и распространению влияния церкви. Прежние недоразумения, возникавшие после подписания Латеранского договора[174] на почве соперничества в области воспитательной, улажены в полной мере.
Казем-Бек говорит также о блеске Ватикана и сердечном приеме, оказанном ему Папой на аудиенции.
Касаемся в разговоре нашей эмиграции в Риме.
Русских там мало. В Риме их всего 300 – 400 человек. Особой розни нет. Но нет и активности. Фашизм многим малопонятен. Признание фашизма русскими в Италии было общим в момент разгрома коммунизма. Затем возникли у многих недоумения, которые теперь стали рассеиваться. Престиж фашизма значительно вырос среди русских за последние годы. Главная русская организация: приход во главе с умнейшим и авторитетным архимандритом Симеоном и Русское собрание, располагающее довольно большим помещением и прекрасной библиотекой. Русское собрание организовало публичный доклад А.Л. Казем-Бека. Небезынтересно отметить, что Русское собрание недавно отказалось от выписки для своей библиотеки газеты «Последние новости».
– Каковы же результаты вашей поездки?
– Политическая обстановка вынуждает меня ограничить свой ответ общими соображениями. Надо было преодолеть предубеждение в отношении русских некоммунистических элементов. До сих пор русские национальные интересы не были вообще представлены в Италии. Русское дело представляло собой не просто «табула раза», но и хуже. Все русские пути были перепаханы и затянуты колючей проволокой. Все, что до сих пор предпринималось эмиграцией, вызывало в Италии в лучшем случае скептицизм.
Я лишен возможности что-либо уточнять, но своим пребыванием в Италии могу быть весьма довольным. Результаты моего пребывания там превзошли все мои ожидания, – говорит А.Л., слегка улыбаясь.
Наступает пауза в нашем разговоре. Входит по делу один из дежурящих при нем младороссов. В это время можно оглядеться по сторонам. Вот суровый взгляд адмирала Колчака. С другой стороны в новой рамке хмурит брови Стараче (ген. секретарь фашистской партии), внизу посвящения широкий росчерк.
Муссолини не раскрыл свой кошелек для главы младороссов. Он лишь сказал ему, что надеется, что подобное движение родится в самой России. Казем-Бек пробыл с Муссолини один час, он рассчитывал на политическую и финансовую поддержку, но ушел разочарованным.
Во время своего пребывания в Риме Александр Львович Казем-Бек не преминул, однако, завязать полезные связи, о чем свидетельствует письмо, которое он направил через пятнадцать лет Пьетро Кварони, послу Италии в Вашингтоне.
Господин посол, Столь много трагических лет прошло после нашей последней встречи, что я даже не знаю, помните ли Вы меня и наши беседы – для меня они были очень интересны. Мы больше не виделись после милых приятных обедов у княгини Барятынской на улице Палестро. Это было весной замечательного 1934 года. Значит, уже пятнадцать лет: целая эпоха, и какая эпоха!»
Лишенные средств воздействия на происходящие события для достижения их единственно цели – возвращения любой ценой на родину, младороссы должны были как-то заявить о себе, что бы получить возможную поддержку. В частности, это относилось к главе с его пристрастием к рекламе, не говоря уже о его оппортунизме. Александр Казем-Бек был «современным» человеком, он чувствовал, что в нашу эпоху можно вызвать интерес прежде всего пропагандой, рекламой: опубликование вымышленного интервью было «промежуточным ударом» для него самого и для Союза младороссов.
Что же привлекало Казем-Бека в фашизме в 1934 г.? Прежде всего, как он сам об этом говорил, – все, что было связано со скаутским законом, предписывающим помогать ближнему, законом, приверженцем которого он был всю свою жизнь. Кроме того, это был национализм, установление корпоративной системы, видимая гармония, царящая между фашизмом и монархией, все, что соответствовало идеям, высказанным Александром Казем-Беком в его речи в июне 1931 г. перед членами Парижского очага Союза младороссов: «надпартийная монархия», «монархия трудящихся», «общественная монархия».
И, наконец, важное значение в фашистском государстве придавалось молодежи. Эта молодежь из-за своей беспорядочной суеты, в силу сложившихся неблагоприятных обстоятельств, была среди эмиграционных кругов мишенью для критики и насмешек со стороны старших – отцов, «зубров», как их называл Александр Казем-Бек.
Национал-болыиевистская идеология зародилась в русской эмиграции в начале 1920-х гг. Став политико-философской основой сменовеховства, она вызвала значительный резонанс как среди эмигрантской интеллигенции, так и в руководящих кругах советской России. Создателем этой идеологии был Николай Васильевич Устрялов (1890-1937), приват-доцент Московского университета, в 1917 г. – председатель отделения партии кадетов в Калужской губернии; в 1919 г. – председатель кадетского Центрального Восточного Комитета, сотрудник ряда периодических изданий («Проблемы Великой России», «Русская мысль», «Утро России»), активный участник Белого движения. С февраля 1919 г. занимал значительные должности при Омском правительстве адмирала А.В. Колчака, являлся директором Пресс-бюро, стоял у истоков создания Акционерного общества «Русское общество печатного дела» (Русское бюро печати) и был редактором газеты «Русское дело». С падением колчаковского режима Устрялов эмигрировал, 30 января 1920 г. приехал в Харбин, где прожил 15 лет.
Один из главных основоположников сменовеховства и авторов нашумевшего сборника «Смена вех» (1921), Н.В. Устрялов уже в середине 1920-х гг. осудил позицию европейских сменовеховцев из берлинской газеты «Накануне».[175] Ему претил их просоветский пафос, готовность каяться в чем угодно, лишь бы быть принятыми большевистской властью, их отказ от надежд на перерождение власти большевиков. В то же время Н.В. Устрялов сам с 11 мая 1925 г. стал гражданином СССР[176] и работал в советских учреждениях, Учебном отделе и Центральной библиотеке КВЖД. Сохраняя за собой право открыто высказывать свою позицию, он писал о неминуемой эволюции большевизма на страницах альманаха «Русская жизнь» и газеты «Новости жизни», издававшихся в Харбине.
Разойдясь со своими бывшими соратниками С.С. Лукьяновым, С.С. Чахотиным, Ю.Н. Потехиным, А.В. Бобрищевым-Пушкиным, Ю.В. Ключниковым в понимании перспектив развития Русской революции, Устрялов создал в Харбине группу единомышленников.[177] Так в сменовеховстве возникло два крыла – левое («наканунство») и правое (национал-большевизм).
Н.В. Устрялов вел в Харбине активную преподавательскую и издательскую деятельность и продолжал разработку идеологии, о рождении которой впервые рассказал в письме своему учителю П.Б. Струве в 1920 г.:
«Занял <…> весьма одиозную для правых групп позицию национал-большевизма (использование большевизма в национальных целях). Мне представляется, что путь нашей революции <… > мог бы привести к преодолению большевизма эволюционно и изнутри».[178]
Мировоззрение Н.В. Устрялова складывалось под влиянием историософских концепций русской и европейской мысли, отличалось гибкостью, восприимчивостью к знаковым событиям современности. Во главу угла идеологии национал-большевизма Устрялов ставил два наиважнейших для него понятия – «государство» и «нация». Проблемой их сущности и взаимодействия он интересовался еще до Революции 1917 г.[179] Пережив крах Белого движения и считая большевиков спасителями Великой России, он пришел к выводу, что Русская революция преподала политикам всего мира урок, и те, кто хорошо его «выучил», стали создателями фашистского режима в Италии и нацистского в Германии.
Как и многие в русской эмиграции, Н.В. Устрялов оказался под сильным впечатлением от фашистской идеологии. В изданной 1928 г. в Харбине книге «Итальянский фашизм» он анализировал истоки фашизма, его сущность и возможные пути эволюции.
Итальянский фашизм, как и русский большевизм, Н.В. Устрялов считал новым явлением мировой политической жизни, порожденным кризисом государственных форм XIX – нач. XX В. В 1933 Г. в своей книге «Германский национал-социализм» он ставил нацизм в один ряд с фашизмом и большевизмом. Причину появления этих авторитарных режимов в Европе Устрялов видел в кризисе формальной, «арифметической» демократии:
«Арифметику сменяет высшая математика, и место абстрактной легальности занимает конкретный иерархизм. Прямую аналогию фашизму
Важным фактором успеха фашизма Н.В. Устрялов считал и кризис европейского парламентаризма:
«Логически демократию и парламентаризм, если угодно, можно отстаивать и оправдывать. Но суть в том, что безнадежно отмирает либеральный, демократический, парламентарный человек, человеческий материал. От парламентаризма и демократии уходят, уводятся души. И это – решает вопрос».[181]
По мнению Устрялова, именно «судьба наций», «судьба режимов», «судьба человечества» определяет возникновение любого исторического явления, будь то Русская революция или приход к власти фашистов в Италии. И так как эту судьбу невозможно изменить, «следует считаться и приходится считаться с печальными, суровыми, трагическими реальностями, искать величественное в печальном, возвышенное и осмысленное – в суровом и трагическом…»[182]
Идеолог национал-большевизма находил немало «величественного» и «осмысленного» в фашизме, а в его генезисе Н.В. Устрялов обнаруживал подтверждение своей теории развития наций. Ее он начал разрабатывать еще в 1916 г.:
«Те нации, которые уже исполнили свою миссию, „слова“ которых уже отзвучали, должны политически умереть и дать место другим. Но „места“ во всемирной истории не даются даром – нужно уметь их взять, нужно на деле доказать свое преимущество перед старыми обладателями и новыми претендентами. Для этого прежде всего необходимо познать <…> пределы своих внутренних возможностей. Нужно выбирать: или откровенный космополитизм <…>, или державная политика».[183]
Конечно же, для Устрялова приемлем только второй путь. Считая, что большевики идут этим путем, он призвал эмиграцию примириться с советской Россией. Именно элементы «державной политики», хотя и относящейся уже к Италии, интересуют его и в фашизме.
Устряловский национал-большевизм отвергал шовинизм, расизм, антисемитизм и иные экстремистские проявления, нередко связанные с национализмом. И.В. Устрялов шел путем «„истинного“ национализма» (национализма в понимании Н.С. Трубецкого[184]):
«Да, мы здоровая нация, великая и духовно, и физически. Да, мы свободно стремимся вперед, в нас живет воля к мощи. Разумеется, такую же волю мы не в праве отрицать и в других».[185]
Исходя из этого, он полностью оправдывал стремление итальянского фашизма к территориальному расширению. Среди множества факторов, оправдывающих фашизм, включая рост населения и проблему эмиграции, Устрялов приводит и «инстинкт экспансии», свойственный «здоровым нациям», сильному народу, который «носит в самом себе логику собственного роста».[186]
Понимая нацию как постоянно растущий организм, в котором «индивиды представляются лишь приходящими моментами», фашизм требовал безусловного подчинения личности интересам нации. В этой части идеологии Б. Муссолини Н.В. Устрялов видел элементы реакционности и консерватизма теорий, существовавших задолго до фашизма, подход к нации, позволяющий «освятить идеей авторитета» как личную, так и партийную диктатуру.
В современном ему мире, считал Устрялов, итальянская, русская и немецкая нации идут к своей величию путем революций. «Необходимо подчеркнуть основное и своеобразное в Муссолини: он –
«Осуществился „нажим на закон“ со стороны внепарламентских и антиправительственных сил <…>. Три года упорной агитации, два года соединенной с широким применением чисто революционных методов „прямого действия“. Наконец, вооруженный поход на столицу с ультиматумом по адресу государственной власти: очистить место для фашистского правительства!
Революционный путь прихода к власти фашистов доказывается сравнением их тактики с тактикой большевиков. Хотя Н.В. Устрялов не раз говорил о национальных особенностях новых режимов, его более всего волновал сравнительный анализ советских и итальянских реалий.
Что, кроме революционного пути к власти, объединяло большевизм и фашизм? Устрялов находил у этих режимов столько же общего, как у учителя и ученика.
Во-первых, они «пробили» дорогу к власти «в обстановке общественного смятения, политической неразберихи, общей порчи социальных нравов и надорванного правосознания».[189] Именно поэтому они, «люди этого нового слоя», вынуждены действовать насильственно, авторитарно.
Во-вторых, оба режима – порождение национальной психологии своих народов, и понять их можно лишь «на родной почве».
В-третьих, они имеют один «центр тяжести успеха», который кроется «не в теоретических программных положениях». Успех фашизма, как и большевизма, «коренился в его действиях, в его действенности, в его способности дать власть изголодавшейся по власти стране. <…> Несомненно, главное, что сразу вносил собою в итальянскую жизнь фашизм, – это был
Н.В. Устрялов не оправдывал большевистского и фашистского террора и пытался объяснить его особенностями этапов русской революции и итальянского фашизма: «„Исправлять историю“ приходится кровью, ибо всякую ее „ошибку“ закрепляет кровь». Вернувшись в СССР 2 июня 1935 г., Н.В. Устрялов, судя по его дневникам тех лет, был готов к мученическому концу.[192] Ни собственные предчувствия, ни предостережения друга и соратника – пражского сменовеховца Г.Н. Дикого, изложенные в письмах 1934 г.,[193] не остановили его.
Четвертой чертой, объединявшей фашизм и большевизм, являлось, по мнению Н.В. Устрялова, использование в качестве механизма прихода к власти и ее удержания партии нового типа – централизованной, требующей от своих членов железной дисциплины, вооруженной понятными народу лозунгами.
«Муссолини лучше социалистов учел опыт русской революции – великий урок „массового действия“, преподанный ею политикам всех стран. Отсюда – военная организация политической партии <…>. Фашизм полностью перенял у Ленина идею партийной диктатуры и централистский организационный принцип внутрипартийного строения. Можно даже сказать, что иерархическое начало проведено у фашистов более прямолинейно и откровенно, чем у большевиков, постоянно декларирующих свою преданность началам „внутрипартийной демократии“».[194]
Для Н.В. Устрялова в истории фашизма и большевизма была еще одна общая черта: неизбежная «чистка» партийных рядов. Он пытался найти истоки внутрипартийных репрессий в советской России и фашистской Италии. Если борьбу И.В. Сталина против «оппозиции»
он назвал «кризисом ВКП» и даже посвятил анализу этого процесса статью с одноименным названием,[195] то чистки в фашистской партии он понимал иначе. Л.Д. Троцкий, Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев и другие большевистские лидеры организовали «бунт вождей против инерции партдисциплины, против упора ими же самими натренированных на послушание партийных масс»,[196] а фашистская партия после прихода к власти, по словам Устрялова, избавлялась от случайных попутчиков, склонных исключительно к погромам: «Победив социалистов и либеральное государство, фашизм должен был в каком-то смысле победить и самого себя».[197] В предательстве обвиняли и большевистских «оппозиционеров», и изгнанников из рядов фашистской партии. Однако в первом случае это было проявлением «кризиса» партии, а во втором – способом преодоления «уездного фашизма» с его экстремистскими проявлениями. Устрялов был убежден, что революция движется по схеме «якобинство – термидор – бонапартизм», и для него было очевидным начало проявления этой схемы в большевизме, но не в фашизме.
В работах Н.В. Устрялова проблема партии у фашистов (как и у большевиков) наитеснейшим образом связана с проблемой государства. Его собственная теория государства неотъемлема от понятий «нация» и «империализм». Государство создает единую нацию и идет империалистическим путем к своему величию. «Всемирная история и представляется нам ареною этих постоянных состязаний государств, этой постоянной конкуренции национальных „идей“», – писал Н.В. Устрялов еще в 1916 г.[198] Поэтому объявление фашистами своей целью построение в Италии национального государства чрезвычайно важно для идеолога национал-большевизма. Он считал, что выдвинутый Муссолини в 1920 г. анархистский призыв «Долой государство во всех его воплощениях!» можно объяснить лишь «припадками уныния, и даже отчаяния».
«Трудно себе представить нечто более чуждое и противоположное фашистской идеологии, нежели эти строки! Трудно даже поверить, что они принадлежат перу того Муссолини, который, придя к власти, не устает повторять боевой клич этатизма: „все для государства, ничего против государства, ничего вне государства! …»[199]
Основную особенность фашистского государства Н.В. Устрялов видел в примате государства не только над индивидуумом, но и над классами и социальными группами, а его коренное отличие от большевистского государства – в отказе Б. Муссолини и его последователей от классового подхода при строительстве нового государственного организма. Устрялов словно мечтал о таком пути для своей страны, заявляя в 1918 г. в «Утре России», что его родина «должна решительно порвать с двумя основными заблуждениями революции: с идеей ничем не ограничиваемого и ничем не умеряемого демократизма с одной стороны, доктриною классового антагонизма и классовой диктатуры – с другой».[200] Таким образом, отказ Муссолини от классового подхода был крайне близок Устрялову. В большевистском строительстве государственности важнейшим недостатком, который следует изжить, он считал классовость.
В тоже время, большевизм и фашизм, по мнению Н.В. Устрялова, в деле государственного устройства объединяет важная общая черта – дуализм. При этом в Италии «формально-юридически фашистское государство опирается на самозаконную волю монарха, а реально-политически оно есть неограниченная власть фашистской партии, персональная диктатура ее вождя».[201] Синдикалистский характер государства, которое строил Б. Муссолини, обманчив, так как на практике не синдикаты (профсоюзы) создают государственную власть, а власть управляет и распоряжается по своему усмотрению синдикатами. Устрялов писал:
«С этой точки зрения любопытно противопоставить современной итальянской системе систему советскую. Последняя, несомненно, отличается большей архитектонической выдержанностью. Государство в ней не командует советами, а целиком образуется ими. Юридически государство строится снизу, является „советским“ в полном смысле слова: „вся власть советам". Единство принципа власти проведено с последовательной стройностью, а наверху нет никаких самозаконных органов, черпающих свой авторитет из иного источника, нежели советы».[202]
При этом он прекрасно осознавал, что в советской государственной системе существовал «параллелизм не советов и государства, а советов и
«Именем пролетариата правит организованное „инициативное меньшинство“, объединенное общностью миросозерцания и скованное жесточайшей военно-подобной дисциплиной: словно воины, руководимые философами, в утопической политике Платона».[203]
К моменту издания в 1928 г. книги «Итальянский фашизм» Н.В. Устрялов еще не видел у И.В. Сталина проявлений «бонапартизма». Даже в 1933 г., сравнивая большевизм с германским нацизмом, он не признавал той степени «вождизма» у Сталина, которую проявлял Муссолини в конце 1920-х гг. По мнению Н.В. Устрялова:
«Вождистский авторитет Сталина ныне всемерно крепится партийным аппаратом. Но сам диктатор никогда не позволит себе авторитарного жеста. Напротив, он не упустит случая подчеркнуть неоспоримость изначального приоритета масс. <…> Нельзя упускать из виду это существенное различие „стилей“ большевизма и фашизма».[204]
Сравнивая большевизм и фашизм, Н.В. Устрялов анализировал психологию и политическое значение их вождей. Он подчеркивал, что полная несхожесть психологических характеристик их лидеров и создателей обусловлена, прежде всего, национальным менталитетом Италии и России. Те черты личности, которые позволили Б. Муссолини увлечь за собой итальянцев, чужды русской душе: «Нас, русских, невольно коробят многие черты, свойственные Муссолини, „человеку Средиземноморья».[205] Ни один поистине великии деятель русской истории, включая Петра I, М.И. Кутузова, П.А. Столыпина, М.М. Сперанского, В.И. Ленина, никогда бы не стал, как Б. Муссолини, произносить «заранее сочиненные эффектные фразы – специально для биографии и истории». «Дух рекламы», присущий характеру Муссолини, Устрялов находил только в А.Ф. Керенском, к которому относился с нескрываемым презрением. «Прекрасное должно быть величаво». Именно этот принцип, считал Устрялов, стоит в основе русского национального представления о великом политике. Итальянцам этот принцип чужд. Эффектные и казавшиеся русским лживыми позы Б. Муссолини, не только не смущали его соотечественников, но даже были им близки и толкали к действию. «Для старой Италии с ее ленью, солнечной истомой, макаронами, спокойной погруженностью в созерцание ушедших веков – он (Муссолини. –
Н.В. Устрялов понимал, что для создания таких режимов, как фашизм или большевизм, вождю недостаточно харизматических данных. Идеология и просчитанная политическая практика – вот что необходимо для победы политической силы. Если В.И. Ленин, в понимании Устрялова, идеолог, мыслитель и правитель, ведущий страну к осуществлению поставленного идеала, то Б. Муссолини, прежде всего, человек действия, «великий артист», подстрекаемый честолюбием.
Для Русской революции человеком-«футуристом», человеком-«модерном», по мнению Устрялова, стал Л.Д. Троцкий. К нему вполне применима характеристика, данная Устряловым Б. Муссолини:
«Он пережил значительную духовную революцию, психологически объяснимую, но, естественно, отнявшую у него цельность программно-политического, миросозерцательного облика. Его нельзя оценивать по его теоретическим высказываниям в данный момент: у него их было всяких немало и, вероятно, будет еще достаточно».[207]
В устряловских оценках Б. Муссолини нередко звучит восхищение. Указывая на такие его недостатки, как «рисовка риском», «блеск, не всегда гармонирующий с глубиной», Н.В. Устрялов в тоже время признавал, что для Италии политический стиль Муссолини крайне успешен, а такие его качества, как «огромный здравый смысл», умение «учиться на ошибках», «чувствовать обстановку», «чувство реальности и меры», гибкость, приспособляемость, – необходимы каждому политическому лидеру, который стремится завоевать и удержать власть, независимо от национальной почвы, на которой действует. Устрялову импонировало заявление Муссолини о своей приверженности принципам Н. Макиавелли, которого сам идеолог национал-большевизма называл «гениальным учителем политики».
Н.В. Устрялов подчеркивал, что отношение приверженцев фашизма к «дуче» и самого Б. Муссолини – к своей роли во многом определило пути развития фашистской идеологии. Он убежден, что, заимствовав у В.И. Ленина идею партийной диктатуры, фашисты реализовали ее прямолинейнее и откровеннее, чем большевики. Фашисты не остановились на тезисе «государство – это партия», который явно просматривался и в большевистском режиме, а пошли дальше: если государство – это партия, то партия – это вождь, «дуче».
В том, как фашизм понимает сущность государственной власти, Н.В. Устрялов усматривал не только практику большевизма, но и отчасти теорию кадетизма:
«Когда-то, в эпоху гражданской войны в России, кадетская партия устами проф. Новгородцева заявила, что „государственная власть должна опираться не на общественный сговор, а на общественное признание“. Именно так смотрит на вопрос и фашизм».[208]
«Признание» народом России большевизма способствовало переходу Н.В. Устрялова на позиции национал-большевизма и сменовеховства в целом. Но наиважнейшим фактором, подтолкнувшим его к позиции «примирения», стала все же уверенность в неминуемой эволюции большевизма. Он высоко ценил способность большевизма и фашизма к эволюции, гибкости проводимой ими внутренней и внешней политики, к «оппортунизму», который он понимал как «приспособление к окружающим условиям, дабы успешнее их преобразить, направить к поставленной цели».[209] Проявлением этих качеств в большевизме он, прежде всего, считал НЭП. Исследуя историю фашизма с момента формирования и до 1928 г., Н.В. Устрялов видел ее как путь уступок и трансформации и отмечал, что часто сложно отличить эволюцию от органического перерождения.
В Муссолини Н.В. Устрялов видел ученика Ленина:
«„Марксизм – не догма, а руководство к действию“ – пояснял <…> свою тактику вождь русской революции. „Фашизм – не музей догм и бессмертных принципов“ – вторит ему из Рима его ученик и враг»[210]
Устрялова восхищало, как Б. Муссолини легко отказывался от своих политических принципов ради конечной цели прихода к власти и ее удержания: от социализма к фашизму, от заявлений о приверженности конституции к полному отказу от парламентаризма, от идеи республики к монархии…
Если в лоно большевизма национализм входил путем «погружения в массы» и «советизации» нации,[211] то фашизм шел к национализму постепенной эволюцией своей идеологии. Он даже поглотил итальянскую националистическую партию, которая самораспустилась и влилась в фашистскую организацию. «Но было бы ошибочно отсюда сделать вывод, – писал Н.В. Устрялов, – что национализм пришел к фашизму. Вернее, напротив, фашизм идеологически подошел к националистическому символу веры».[212] Лозунги националистов не были изменены фашизмом. Почему же в таком случае сами националисты не получили такой же массовой поддержки, как Б. Муссолини? Ответ на этот вопрос Устрялов нашел в различии социальной базы двух партий.
Итальянский национализм «аристократичен», «он выступал с самого своего рождения как „партия верхов“, куда устремлялись „сливки общества“; он был консервативен и утонченно культурен», в отличие от фашизма, имевшего иную социальную основу – более широкую, опиравшуюся, по мнению Н.В. Устрялова, на «средний класс». Изначально «национализм исключительно связан с нацией, а ценности фашизма общечеловечны; национализм за монархию, в то время как фашизм, относясь к монархии с уважением, все же тяготеет к республике; национализм империалистичен, а фашизм отстаивает торговый экспансивизм, то есть не захват чужих земель, но „благоразумное отведение заграницу излишнеи энергии, накопившейся в стране»[213], но постепенно различия стираются. Фашизм становится на националистические рельсы, превращается в «национал-фашизм». Частью этой трансформации является эволюция отношения фашизма к религии и Церкви, к Ватикану.
Дневниковые записи Н.В. Устрялова содержат слова о его глубоком религиозном чувстве: «Вот никогда не мог бы применить к себе прославленные слова Кириллова:[214] „меня Бог всю жизнь мучил“. Напротив, всю жизнь Бог был для меня чем-то бесконечно добрым, отрадным и утешительным».[215] С детства Устрялов воспринимал атеизм как «нечто неприятное, дурное, враждебное», и хотя пережил в восьмом классе гимназии «нечто вроде легких атеистических приступов», но «никогда не переставал любить эстетику богослужения».[216] Характеризуя свое мировоззрение, сформировавшееся к моменту поступления в университет, он подчеркивал, что «сердце, полное Богом» было его наиважнейшей частью. «Окончательный поворот от сомнений к вере» совершили в его душе сочинения Н.А. Бердяева.[217] Религиозность Устрялова близка бердяевской, также как и понимание сущности эмпирической Православной Церкви в контексте исторического развития России.
Н.В. Устрялов отмечал, что до 1921 г. фашистская идеология была сугубо антирелигиозна. Б. Муссолини называл христианскую этику «моралью рабов» и считал, что она подточила здание великой Римской империи. Соратники Муссолини – старая фашистская гвардия – питали враждебность к Католической Церкви. Но с изменением исторической ситуации, с приходом в фашистские организации пестрой и разнородной массы итальянцев, Муссолини осознал, что прежняя позиция в отношении Церкви непригодна, поскольку может оттолкнуть от фашизма новых сторонников и дать политическими оппонентами лишний повод для критики фашизма.
«Воевать с Богом ему не было смысла: лучше было привлечь имя Божие на свою сторону, – считал Н.В. Устрялов. – И вот, во имя основной своей политической цели, во имя своей национальной идеологии, фашизм в корне пересматривает свою позицию в области религиозно-церковных вопросов».[219]
Поделиться книгой: