Помоги проекту - поделись книгой:
7
Шу-сунь У-шу обратившись к вельможам при дворе, сказал: «Цзы-гун даровитее и умнее Чжун-ни». Цзы-фу Цзинь-бо на это сказал: «Возьмем для примера дворцовую стену; моя стена доходит до плеч, и через нее можно видеть, что есть хорошего в комнатах (т. е. стена низкая и комнаты плохие); стена же Философа – в несколько саженей, и если не отыскать надлежащих ворот и не войти в них, то не увидишь красот храмов предков и богатства чинов империи; но отыскавших эти ворота, кажется, немного. Не таково ли должно бы быть и замечание твоего начальника?»
8
Чэнь Цзы-цинь, обратившись к Цзы-гуну сказал: «Ты только из почтения говоришь так. Возможно ли, чтобы Чжун-ни был достойнее тебя?» Цзы-гун сказал: «Благородного мужа за одно слово считают умным и за одно слово считают невежей; поэтому в словах нельзя не быть осторожным. Философ недосягаем, подобно Небу, на которое нельзя подняться по ступенькам. Если бы Философ получил в управление княжество, то на нем оправдалось бы следующее изречение: „Кого он поставил бы на ноги, тот стоял бы; кого он повел бы, тот последовал бы за ним; кого приласкал бы, тот покорился бы ему; кого поощрил бы, те жили бы в согласии и мире“. При жизни он был бы славен; его смерть была бы оплакиваема. Каким же образом возможно сравняться с ним?»
Глава XX. Яо сказал…
1
Яо сказал: «О Шунь! Небом установленное преемство царственной власти остановилось на тебе. В управлении следует неуклонно держаться середины (т. е. справедливости). Если китайский народ в пределах четырех морей обеднеет, то и благополучие государя прекратится навеки». С таким же наказом обратился к Юю и сам Шунь, уступая ему престол.
Тан (Чэн-тан), обращаясь к Верховному Владыке, сказал: «Я, недостойный сын твой Ли, осмеливаюсь принести тебе в жертву черного быка и осмеливаюсь заявить тебе, Верховный Владыка, что император Цзе был виноват, и я не смел простить его, а достойные слуги твои мною не сокрыты под спудом. Его (императора) преступления и их (твоих слуг) добродетели зримы тебе, Владыка. В твоем сердце я был избран. Если я лично согрешу, то пусть это не будет вменено в вину моим подданным; если же они согрешат, то вина не должна пасть на меня».
Чжоуский У-ван раздал большие награды, добрые люди обогатились. Он говорил: «У Чжоу-синя хотя и были ближайшие родственники, но они не стоили моих добродетельных (гуманных) людей. Грехи моего народа лежат на мне одном».
Он (У-ван) обратил тщательное внимание на меры и весы, уяснил законы, восстановил упраздненные чины, и государственное правление пошло! Он восстановил угасшие государства, возобновил прервавшиеся поколения, вызвал к деятельности отшельников, и народ искренне покорился ему. Особенное внимание его было обращено на народное пропитание, на траур и на жертвоприношения.
Если государь великодушен, то он приобретет расположение народа; если он разумен, то совершит подвиги, и если будет справедлив, то будут довольны им.
2
Цзы-чжан спросил у Конфуция: «Каким бы образом можно было вести дела правления?» Философ отвечал: «Следовать пяти прекрасным качествам и изгонять четырех скверных – этим путем можно вести дела правления». «А что такое пять прекрасных качеств?» – спросил Цзы-чжан. Философ отвечал: «Когда правитель благодетельствует, не расходуясь; налагает работу, не вызывая ропота; желает без алчности; доволен, но не горд; внушителен, но не свиреп». Цзы-чжан спросил: «Что значит благодетельствовать, не расходуясь?» Философ отвечал: «Когда он будет доставлять пользу народу исходя из того, что для него полезно, – разве это не будет благодеянием без затрат? Когда он будет выбирать пригодную работу и заставлять людей трудиться над ней, то кто же будет роптать? Когда он будет желать гуманности и приобретет ее, то где же тут место для алчности? Когда для него не будет ни сильных, ни слабых по численности, ни малых, ни великих дел и он будет относиться с одинаковым уважением ко всем и ко всему, то разве это не будет самодовольством без гордости? Когда он оправит свое платье и шапку, его взор будет проникнут достоинством, и, глядя на его внушительный вид, люди будут чувствовать уважение – разве это не будет величием без свирепости?»
Цзы-чжан спросил: «А что такое четыре дурных качества?» Философ отвечал: «Казнить людей, не наставив их, – это бесчеловечность; требовать немедленного исполнения чего-либо, не предупредив заранее, – это торопливость; медлить с распоряжениями и требовать срочного исполнения их – это пагубность; давая людям что-нибудь, проявлять при выдаче скаредность (т. е. нежелание расставаться с выдаваемым предметом), – это будет мелочность, свойственная чиновнику, но не правителю».
3
Философ сказал: «Кто не признает судьбы, тот не может сделаться благородным мужем. Кто не признает церемоний, тому неоткуда приобрести прочные устои. Кто не знает силы слова, тому неоткуда будет узнать людей».
Конфуций
Если верить китайцам, род Конфуция должен считаться одним из самых древнейших родов в мире. Они ведут его родословную за 11 веков до Р. Х. от Ци, старшего брата Чжоу-синя, последнего государя иньской династии, получившего потом от чжоуского князя Чэн-вана удел Сун. Но ближайшим родоначальником китайского мудреца, от которого он унаследовал свое прозвание, был Кун-фу-цзя, живший за 7 веков до Р. Х., правнук которого и прадед Конфуция вынужден был из-за родовой вражды с влиятельной фамилией Хуа переселиться в царство Лу, где, получив в управление город Фан, стал именоваться Фан-шу
Отец Конфуция Шу Лян-хэ, говорят, был храбрый воин, обладавший богатырской силой, а мать его по имени Чжэн-цзай происходила из фамилии Янь. Не имея от первой жены сыновей, за исключением одного убогого Мэнни, на которого нельзя было рассчитывать как на продолжателя рода, Шу Лян-хэ, несмотря на свой 70-летний возраст, взял другую жену – именно Чжэн-цзай. От этой-то четы в 551 г. до Р. Х. в уезде Цзоу которым управлял его отец, родился Конфуций. При рождении ему было дано имя Цю, а впоследствии ему дали прозвание Чжун-ни.
О детстве Конфуция, как это ни странно, мы почти не имеем никаких сведений; рассказывают только, что он любил играть, расставляя жертвенные сосуды и представляя разные обряды.
Недостаток средств, а может быть, и смутные времена удельного периода, когда было не до науки, лишили Конфуция возможности получить в молодости правильное образование, несмотря на то, что у него, по его собственным словам, в 15 лет была охота учиться. В 19 лет он женился на девице из семейства Цянь-гуань, а в следующем году у него родился сын Ли.
Вскоре после этого события мы встречаем Конфуция в качестве смотрителя хлебных магазинов, затем в должности смотрителя жертвенных животных. Так как, представая в некоторых памятниках в качестве смотрителя хлебных магазинов, он именовался чиновником фамилии Цзи, то из этого можно заключать, что он был сначала на службе не у самого луского князя. Как бы то ни было, но служебная карьера ему, по-видимому, не улыбалась, о чем можно заключать из того, что в 22 года он является в качестве Учителя, вокруг которого собирается немало молодых людей, жаждущих познакомиться с церемониями и истинами древней мудрости, и Конфуций, по его собственным словам, не отказывал в наставлении никому, кто являлся к нему со связкой вяленого мяса (т. е. платой за учение) и с горячим стремлением к познанию истины. Такой учительской деятельностью он занимался до тех пор, пока ему не представился случай, благодаря богатству и влиянию двух новых учеников своих Хэ-цзи и Нань-гуань-цзин-шу, осуществить свою заветную мечту – совершить путешествие к сюзеренному двору в столицу Лоян (в Хэ-паши) для изучения на месте чжоуских церемоний и древностей и чтобы расспросить о них Лао-цзы, который будто бы был придворным билиотекарем.
Путешествие это несомнененно обогатило пытливый ум Конфуция новым запасом сведений по части церемоний, истории, языка и древности и в то же время подняло его значение как ученого. Вероятно, благодаря этому число учеников его по возвращении из Ло значительно возросло.
Но ему не пришлось долго отдыхать в своем отечестве; начались большие смуты, обязанные своим происхождением возмутительному поведению трех знатных фамилий: Цзи, Мэн и Шу по отношению к своему государю, князю Чжао, который после безуспешной борьбы с ними в 25-й год своего княжения принужден был бежать в соседнее царство Ци; за ним последовал туда и Конфуций. В Ци в то время княжил Цзин-гун. Своими политическими беседами с этим князем, которому, между прочим, на его вопрос об управлении он сказал, что доброе правление может быть только там, где государь – государь, министр – министр, отец – отец и сын – сын (Гл. XII, § 6), Конфуций настолько успел снискать его расположение, что князь готов был дать ему землю под аренду в Ни-ци, если бы против этого не восстал первый министр Янь-ин. Эта неприятность в соединении с недовольством этикетом, который князь хотел приложить по отношению к Конфуцию, т. е. третировать его ниже первого магната Цзи и выше Мэн, сделала дальнейшее пребывание его в княжестве Ци довольно щекотливым, и он опять возвратился в Лу.
Он застал свою родину в состоянии ужасных смут. Чжао-гун продолжал оставаться в княжестве Ци, где вскоре и умер, и на место его был возведен брат его, известный под именем Дин-Гуна (509 г. до Р.Х.). Известные знатные фамилии Цзи, Мэн и Шу, о которых упоминалось выше, державшие в руках своих государей, сами не в состоянии были обуздывать своих подчиненных; один из них – Ян-ху – открыто поднял знамя восстания. Такое положение дел заставило Конфуция отказаться от служебной деятельности на долгие годы, которые были им посвящены поэзии, истории, церемониям и музыке. Конфуцию был уже 51 год, когда некто Гун-шань-буню, взбунтовавшись против фамилии Цзи, пригласил его присоединиться к восстанию. Мудрец был готов отправиться на приглашение, но против этого восстал ученик его, Цзы-лу Вскоре Дин-гун назначил Конфуция правителем города Чжун-ду в округе Дун-пин. В течение своего годичного управления он до такой степени упорядочил вверенный ему город, что все окрестные правители хотели подражать ему. Такая блестящая деятельность его как администратора доставила ему более высокий пост товарища министра работ Сы-куна, затем министра уголовных дел (Ды-сы-коу). Вслед за сим он в качестве первого министра сопровождал своего князя Дина на свидание с циским князем Цзином, имевшее место в местечке Цзя-гy, и своим тактом, осторожностью и знанием приличий до такой степени пристыдил циского владетеля, что он возвратил некоторые земли, отрезанные у Лу. Желая ослабить силу и влияние трех вышеупомянутых знатных домов, Конфуций добился того, что два из них согласились разрушить свои укрепленные города. Как министр уголовных дел он отличался полным беспристрастием в отправлении правосудия. В течение трех месяцев он, говорят, успел настолько изменить распущенные нравы своих соотечественников, что в княжестве Лу восстановился полнейший порядок. Такая необычная реформа, которая при дальнейшей деятельности Конфуция должна была повести к быстрому усилению княжества Лу, навела такой страх на соседнее царство Ци, что там немедленно было решено принять меры к тому, чтобы парализовать дальнейшую благотворную деятельность Конфуция по упрочению доброго правления и порядка в Лу. С этой целью решено было прибегнуть к излюбленному в Китае средству – воздействию на чувственность правителей. В Лу немедленно было отправлено в подарок князю 80 красивейших циских девиц с музыкальными инструментами, вероятно, певиц. Результаты этой хитрости оказались вполне блестящими. Князь и вельможа Цзи-хуань были настолько очарованы красавицами, что не только перестали заниматься государственными делами и совершенно забыли о Конфуции, но даже, после великого жертвоприношения, не послали сановникам остатков жертвенного мяса. После такого ужасного нарушения великого обряда и пренебрежения делами правления Конфуций решился оставить свою злополучную родину и направился в царство Вэй (на границе Чжи-ли и Хэ-нань).
С этого времени начинается его скитальческая жизнь по разным княжествам, продолжавшаяся 12 лет (с 495 по 483 гг. до Р.X.) и сопровождавшаяся разными приключениями. Так, в начале своих странствований на пути из Вэй в Чэнь (в Хэнани) он подвергся нападению со стороны жителей местечка Куан, принявших его по наружному сходству за Ян-ху, которому они хотели отомстить за его жестокое обращение. Когда сопровождавшие его ученики испугались, то Конфуций, стараясь успокоить их, сказал: «Разве после смерти Вэнь-вана просвещение не заключается во мне? Если бы, Небо хотело погубить это просвещение, то без сомнения оно не сделало бы меня причастным к нему, а так как оно вручено мне, значит Небо не хочет погубить его, а в таком случае что же могут сделать мне куанцы?» (Гл. IX. § 5). Освободившись от этой опасности, Конфуций не продолжал своего пути в Чэнь, а возвратился в Вэй, где с ним приключился другой случай, хотя и не такой опасный, но зато бросающий неблаговидную тень на его нравственный облик – это свидание его с развратницей Нань-цзы, женой владетельного князя Лин-гуна, которое заставило его поклясться пред своим учеником Цзы-лу в невинности этого свидания. «Пусть отвергнет меня небо, пусть отвергнет меня небо, если с моей стороны было что-нибудь предосудительное», – сказал мудрец.
Из Вэй он отправился в Сун. Следуя туда через Цао, он расположился со своими учениками под деревом для упражнения в церемониях. Сунский офицер Хуань-туй приказал срубить дерево и умертвить Конфуция, который успокоил испугавшихся учеников, назвав себя носителем небесной добродетели, которому Хуань-туй, конечно, ничего не может сделать. Отсюда он направился в Чжэн, где у городских ворот отстал от своих учеников. Цзы-гун, отыскивая его, обратился к одному туземцу, который сказал ему, что у восточных ворот он видел человека, лоб которого походил на лоб императора Яо, шея – на шею императора Гао-тао, плечи имели сходство с плечами Цзы-чаня; вообще же он имел несчастный вид, словно заблудившаяся собака.
Из Чжэна он направился в Чэнь, где прожил три года и затем возвратился опять в Вэй. На пути туда он попался в руки возмутившегося вэйского офицера, который отпустил его под клятвой не идти в Вэй; Конфуций спокойно нарушил эту клятву, находя, что она, как вынужденная обстоятельствами, не могла иметь обязательной силы. Вообще, как видно, китайский философ часто действовал сообразуясь с обстоятельствами, а не со своими убеждениями. Вэйский князь Лин-гун, хотя и принял Конфуция с почетом, но никакой должности ему не предложил, несмотря на его заявление, что если бы какой-нибудь из князей и принял его на службу, то он в течение трех лет привел бы управление княжеством в совершенный порядок.
Дух авантюризма, которого, по-видимому, не чужд был Конфуций, едва не увлек его из Вэй в Цзинь, куда призывал его Би-си, правитель города Чжун-моу, возмутившийся против своего правителя. Опять тот же Цзы-лу выступил со своим увещанием в следующем роде: «Когда-то я слышал, как ты, Учитель, сказал: благородный муж не входит в общение с людьми, делающими зло. А Би-си – мятежник. Как же ты пойдешь к нему?» На это Конфуций, по-видимому нисколько не смутившись, отвечал: «Совершенно верно, я говорил это. Но не говорил ли я также, что твердое не становится тонким от трения, а белое не чернеет от погружения в черную краску? Разве я тыква-горлянка, чтобы мне висеть и не быть съеденным?» Несмотря на страстное желание философа играть выдающуюся политическую роль – желание, которое так сквозит в его ответе, благоразумный совет его ученика взял верх, и он отказался от своего намерения и снова направил стопы свои в княжество Вэй. Как видно, и в этот раз здесь ему не повезло, и когда князь Лин обратился к нему с вопросом о стратегии, то он, как поборник мира, не удостоив его ответом, немедленно удалился и направился в Чэнь.
Во время пребывания его здесь в царстве Лу умер временщик Цзи-хуань-цзы и на смертном одре завещал своему сыну Кан-цзы непременно вызвать Конфуция; но этот последний, по совету своих приближенных, пригласил вместо него ученика его, Жань-цю. После этого случая, огорченный и разочарованный в своих надеждах лично переустроить Китай по своему образцу и водворить в нем мир и тишину, он, как бы в минуту овладевшего им отчаяния, воскликнул: «Пора мне возвратиться домой! Пора мне возвратиться домой!»
Из Цай он отправился в Шэ (в провинции Хэ-нань). К этому времени (490-е гг. до Р.X.) относится встреча его на пути в Чу с одним чуским юродивым по имени Цзе-юй, который, проходя мимо телеги Конфуция, пел: «О, Фын-хуан! До какой степени упали твои качества! За прошлое не стоит укорять, но будущее еще поправимо. Оставь, оставь! Теперь участие в управлении опасно». При этих словах Конфуций вышел из телеги, желая поговорить с юродивым отшельником, но последний скрылся. По толкованию китайцев баснословная птица Фын со своей подругой Хуан появляется на земле тогда, когда на ней царствуют правда и мир. Приравнивая Конфуция к этой птице, юродивый отшельник хотел в своей песне сказать: ты забыл свою природу, стремясь к власти в годину смут и нестроения; но еще не поздно. Оставь свои честолюбивые намерения и скройся от мира, в котором участие в управлении грозит бедой!
После этого счастье, по-видимому, улыбнулось неугомонному старику – его пригласил к своему двору в Сян-ян чуский Чжао-ван; мало того, он, говорят, сам довез его до своей столицы и хотел пожаловать его большими землями в кормление, но этому воспротивился первый министр Лин-инь, представив князю всю опасность пожалованья Конфуцию больших земельных владений. Вот как передает этот факт Сыма-цянь в своих «Исторических записках». Когда шла речь о пожаловании Конфуцию обширных земель, то министр Цзы-си, обратясь к князю, сказал: «Есть ли между вашими посланниками при дворах князей такие, как Цзы-гун?» «Нет», – отвечал князь. «Есть ли между вашими советниками такие, как Цзы-лу?» «Нет», – был ответ. «А есть ли у вас такие правители, как Цзы-юй?» «Нет. Что касается Кун-цю, то он излагает систему управления трех чжоуских государей и уяснил себе деяния Чжоу-гуна и Шао-гуна. Если Кун-цю получит землю и будет иметь помощниками своих достойных учеников, то это не послужит к благополучию чуского дома».
Эта новая неудача заставила Конфуция снова возвратиться в Вэй, где Лин-гун уже умер, и наследник его Чу изъявил желание, чтобы Конфуций принял на себя управление, но он почему-то отклонил от себя эту честь. В это время Жань-цю, бывший военачальником у фамилии Цзи, отличился в войне с Ци, и Цзи-кан (или Кан-цзы), узнав от Жань-цю, что он научился военному искусству у Конфуция, вызвал последнего в Лу, для чего за ним было отправлено специальное посольство. Возвращение его имело место в 11-й год правления Ай-гуна (483 г. до Р.Х.), когда ему уже минуло 68 лет.
Усталый и разочарованный, Конфуций не искал уже более службы, зная по долгому горькому опыту всю бесполезность этого стремления, и занялся учеными работами: составил предисловие к «Шу-цзи-ну», привел в порядок обрядник, урезал древние стихотворения, оставив из трех тысяч всего триста пять и переложив все их на музыку, упорядочил самую музыку. На склоне лет он с особенной любовью занимался «И-цзином», «Книгой Перемен», на которую составил пояснения, кои, по-видимому, не вполне удовлетворяли его самого, о чем можно заключить из следующих слов его: «Если бы мне прибавили еще несколько лет жизни для окончательного изучения „И-цзина“, тогда бы я мог обойтись без больших ошибок» (Гл. VII. § 13).
Кроме того, он был занят составлением летописи «Чунь-цю» («Весны и Осени»), обнимающей историю луского княжества за 242 года, начиная с князя Иня и оканчивая 14-м годом княжения князя Ай-гуна, т. е. с 722 по 480 г. до Р.Х. Рассказывают, что в этом году на охоте был пойман Ци-линь, будто бы тот самый зверь, который появлялся незадолго до рождения Конфуция, рога которого мать мудреца украсила тогда лентой. Глубоко опечаленный появлением этого чудесного зверя, предвещавшего его близкую кончину, Конфуций сломал кисть и уже более не продолжал своей летописи. Спустя два года он скончался семидесяти трех лет, в 16-й год правления Ай-гуна, соответствующий 478 г. до Р.Х.
Поделиться книгой: