Помоги проекту - поделись книгой:
Патрик Несс
Больше, чем это
Филу Родаку
Книга, в которую можно влюбиться
«Патрик Несс создал абсолютно бескомпромиссный роман. Он превзошел самого себя».
«Книги Патрика Несса всегда многоуровневые. Это провокационная и философская книга, милая мрачная, смешная и грустная, предназначенная для того, чтобы о ней говорили и спорили».
«Автор блестяще играет с контрастами: жизнь и смерть, тайна и разоблачение, вина и невиновность… В новом романе Несс исследует человеческую психику совершенно особым образом».
Вот парень, который тонет.
В эти последние секунды его убивает не столько вода, сколько холод. Холод вытянул все силы, и сведенные судорогой мышцы не подчиняются, как ни барахтайся. Парень молод и крепок, ему почти семнадцать, но ледяные волны накатывают одна за другой, одна другой выше. Они вертят его, кувыркают, тянут глубже и глубже. Даже когда удается на несколько жутких секунд высунуть голову над водой, ее тут же захлестывает снова, не дав сделать и полвздоха. Воздуха не хватает, с каждым разом его все меньше, в груди печет, и мучительно хочется вдохнуть еще.
Парень в панике. Понимает, что его отнесло слишком далеко от берега и назад не доплыть, а ледяные волны тащат все дальше и дальше, на скалы, делающие побережье неприступным. А еще он понимает, что никто его не хватится, никто не успеет поднять тревогу и отвоевать его у холодных волн. Чуда не случится. В это время года, в такую холодину, здесь нет ни туристов, ни бродяг, которые могли бы кинуться с берега и спасти его.
Слишком поздно.
Он умрет.
Умрет одиноким.
От внезапной мысли перехватывает дыхание, и паника усиливается. Парень снова рвется на поверхность, стараясь не думать, что этот рывок может стать последним, вообще стараясь не думать. Только действовать — толкаться ногами, выгребать руками, корпусом хотя бы развернуться в нужном направлении, чтобы глотнуть еще чуточку воздуха, который совсем близко, совсем…
Но течение слишком сильное. Оно дразнит, подталкивая к поверхности, и тут же утягивает вглубь, не давая высунуть голову, волоча все ближе к скалам.
Волны швыряют его, как игрушку. Он делает еще попытку.
Не получается.
А потом, ни с того ни с сего, морю надоедает жестокая игра в кошки-мышки. Подхватив свою жертву, прибой обрушивает ее на убийственно острые скалы. Правая лопатка раскалывается пополам с громким треском — этот «крак!» слышно даже под водой, даже сквозь рев течения. Обезумев от боли, парень кричит, захлебывается, заходится кашлем, но только закачивает в легкие еще больше соленой ледяной жидкости. Раздирающая плечо боль ослепляет, парализует. Он уже не пытается барахтаться — сил нет, и волны снова начинают его вертеть.
«Пожалуйста…» — вот все, что он думает. Одно-единственное слово, гулким эхом отдающееся в голове.
«Пожалуйста…»
Прибой подхватывает его в последний раз. Откатывается, словно замахиваясь, и кидает головой прямо на скалы. Океан швыряет его всей своей разъяренной массой. Нет сил даже выставить руки, чтобы спружинить.
Удар приходится позади левого уха. Череп раскалывается, и острые осколки впиваются в серое вещество, третий и четвертый позвонки слетают, рассекая мозговую артерию и спинной мозг — с такими увечьями не живут. Ни малейшего шанса.
Парень умирает.
Часть первая
1
Первые посмертные секунды вязнут в зыбком тумане. Смутное ощущение боли, но в основном огромная тяжесть, будто его накрыли горой невозможно толстых одеял. Он пытается выкарабкаться, вслепую, разрывая в панике (опять она!) невидимые захлестывающие путы.
В голове каша. Сумятица и мельтешение, словно в лихорадке, ни одной связной мысли. Его толкает вперед какой-то дикий инстинкт, ужас перед предстоящим и перед случившимся.
Ужас смерти.
Как будто с ней еще можно бороться, еще можно от нее сбежать.
Ему даже мерещится движение, тело продолжает бороться с волнами, хотя борьба давно проиграна. А потом внезапный порыв — нахлынувший ужас влечет его вперед, вперед, вперед, но, видимо, с телом они где-то расстались, потому что плечо больше не болит, и он пробирается вслепую в потемках, ничего не ощущая, кроме жути, толкающей…
И тут в лицо веет прохладой. Почти как летний ветерок, только это ведь невозможно — по многим причинам. От этой прохлады мысли — душа? дух? кто знает! — замедляют лихорадочную свистопляску.
На миг он замирает.
Потемки чуть бледнеют. Свет. Свет, в который почему-то можно проникнуть, и он чувствует, как его туда влечет, как тело — такое слабое, такое безвольное — тянется к этому сияющему свету.
Он падает. Падает на твердое. Это оттуда идет прохлада, и он позволяет себе в нее погрузиться, дает ей себя окутать.
Он не шевелится. Хватит трепыхаться. Покорно проваливается в забытье.
Забытье серое и очистительное. Он более или менее в сознании, не спит, но и не сказать чтобы проснулся, словно в отрыве от всего, не в силах двинуться, не в силах думать, не в силах воспринимать. Только существовать.
Проходит невозможная прорва времени — день, год, может, даже вечность, как тут поймешь? Наконец где-то вдалеке свет потихоньку, едва заметно меняется. Мгла сереет, потом бледнеет, и он начинает приходить в себя.
Первая мысль — скорее, ощущение, — что его прижимает к бетонной плите. Она прохладная, она твердая, и к ней нужно прильнуть, иначе унесет в пространство. Он удерживает это ощущение до поры до времени, давая ему оформиться, установить связь с телом, с другими мыслями…
Вдруг где-то глубоко внутри вспыхивает слово «морг». Потому что где еще тебя положат на прохладную твердую плиту? С растущим ужасом он распахивает глаза — оказывается, все это время они были закрыты. Он просит не закапывать его в землю, не вскрывать, это все ошибка, кошмарная ошибка. Но горло отказывается издавать звуки, будто отвыкло за долгие годы, и он, закашлявшись, рывком садится в страхе. Перед глазами пелена, словно толстая стопка мутных стекол.
Он отчаянно моргает, вглядываясь. Расплывчатые силуэты вокруг постепенно фокусируются. Нет, это не холодная плита в морге…
Это…
Это…
Что это?
В замешательстве он щурится сквозь резь в глазах на встающее солнце. Оглядывается, пытаясь осмыслить, разобраться, распознать.
Судя по всему, под ним бетонная дорожка, ведущая от проулка через двор к входной двери дома позади него.
Дом чужой.
И не только дом.
Он вздыхает, тяжело, почти с одышкой, в голове каша, но в глазах постепенно проясняется. Осознав, что дрожит от холода, он обхватывает себя руками. Насквозь промокшая одежда…
Не его, чужая.
Он смотрит на себя, но органы чувств еще не поспевают за приказами сознания. Он снова щурится, вглядываясь. Это, кажется, вообще не одежда, просто полоски белой ткани, не дотягивающие до звания штанов или футболки. Они обматывают тело, как бинты, а не как одежда. И сверху по всей длине они пропитаны…
Стоп.
Они мокрые не от морской воды, не от захлестывающих, соленых, холодных океанских волн, в которых он только что…
(Тонул?)
То есть он промок только сверху. Спина, прижатая к земле, сухая, хоть и продрогшая.
Он оглядывается, совсем уже ничего не понимая. Выходит, его промочила роса? Другого объяснения нет. Солнце висит над самым горизонтом, похоже, еще только утро. А на дорожке виднеется отпечаток его собственного тела — сухое, не пропитанное росой пятно.
Как будто он пролежал здесь всю ночь.
Но этого не может быть. Он помнит свирепый лютый холод волн, свинцовое леденеющее небо, под которым он ни за что не протянул бы целую…
Нет, это другое небо. Он запрокидывает голову. Оно даже не зимнее. Здесь веет не холодом, а просто прохладой, предвещающей теплый день, возможно, даже летний. Совсем не похоже на пронизывающий береговой ветер. Совсем не похоже на то, где…
Где он умер.
Он делает еще один вдох — просто пробует, получится ли. Вокруг сплошная тишина, ни шороха, ни звука, за исключением тех, что издает он сам.
Он медленно оборачивается к дому. Тот проступает все четче и четче, по мере того, как глаза привыкают к свету, заново — такое ощущение — учатся видеть.
А сквозь туман и замешательство пробивается робкая мысль.
Намек, дуновение, проблеск…
Чего-то…
Знакомого?
2
Он пытается подняться, и ощущение пропадает. Подняться почему-то очень трудно, он валится обратно. Тело обмякает, мышцы отказываются повиноваться даже простому приказу.
Сесть прямо и то непосильная задача, приходится на секунду замереть, чтобы отдышаться.
Ухватившись за крепкий на вид стебель у дорожки, он делает вторую попытку…
И тут же отдергивает руку — жжется!
Это не садовое растение, это вымахавший до неприличных размеров сорняк. Клумбы, обрамляющие дорожку к дому, заросли так, что даже декоративных каменных бордюров почти не видно. Кусты похожи на живых существ, которые тянутся к тебе и вот-вот укусят или оцарапают, если зазеваешься. Повсюду — в каждой проплешине, в каждой трещине — сплошные сорняки, огромные, по метру-полутора-двум высотой. Даже на том пятачке, где он лежал, остался расплющенный сорняк.
Он снова пытается встать — на этот раз получается, хоть и шатает поначалу. Голова свинцовая, тело все еще колотит дрожь. Белые обмотки совсем не греют и — замечает он с тревогой — почти ничего не прикрывают. Ноги и торс замотаны в несколько слоев, руки тоже, но почему-то от пупа до середины бедер все оставлено открытым, самые интимные части, что спереди, что сзади, выставлены напоказ и греются в лучах утреннего солнца. Он лихорадочно пытается прикрыться, оттягивая вниз невесомую ткань, но бинты намотаны слишком туго.
Тогда он прикрывается рукой и стыдливо озирается.
Но вокруг никого нет. Совсем никого.
«Что это? Сон? — Мысли ворочаются медленно, туго, словно пробиваясь издалека. — Последний сон перед смертью?»
Все дворы такие же заросшие, как и этот. На бывших газонах трава по пояс. Асфальт на дороге потрескавшийся, прямо посередине из щелей торчат сорняки — некоторые впору называть деревьями.
По обочинам припаркованы машины, но все они покрыты толстым слоем грязи, стекла слепые от пыли. И почти каждая стоит на ободах, потому что шины давно спустили.
Кругом все мертво. По дороге ничего не едет и, судя по сорнякам, не ездило уже очень и очень давно. Левая дорога тянется к более широкой улице, которая по всем признакам должна быть главной, оживленной и бурлящей. Там тоже ни одной едущей машины, а посреди зияет огромный провал метров в десять — пятнадцать шириной. Над провалом топорщится густая сорняковая поросль.
Он прислушивается. Нет, автомобилей нигде не слышно. Ни на этой улице, ни на следующей. Он ждет, навострив слух. Еще ждет. Смотрит в другую сторону, направо. Заметив между двумя домами железнодорожную насыпь, он невольно прислушивается снова, не загрохочет ли поезд.
Но поездов нет.
И людей нет.
Если сейчас действительно утро, то люди должны выходить из дома, садиться в машины, ехать на работу. Или, например, гулять с собаками, разносить почту, спешить в школу.
Жизнь должна кипеть, входные двери хлопать то и дело.
Но вокруг никого. Ни машин, ни поездов, ни людей.
А эта улица — теперь, когда в глазах и в голове потихоньку прояснилось, он присматривается получше — даже устроена как-то странно. Дома лепятся друг к другу, стоят шеренгой, плечом к плечу, никаких гаражей и больших дворов, только узкие проулки через каждые четыре-пять зданий. Совсем не похоже на то, где он жил. Как-то вообще не по-американски. Скорее…
Скорее по-английски.
Англия. Название гудит в голове набатом. Оно отчаянно сигналит чем-то важным, но в голове такая кутерьма и неразбериха, что оно лишь усиливает тревогу.
Неправильное слово. Откуда оно выскочило?
Покачнувшись на ватных ногах, он хватается за ближайший куст из тех, что покрепче. Ужасно тянет уйти с открытого пространства, закутаться во что-нибудь, но этот дом, этот дом…
Парень морщит лоб.
Что такое с этим домом?
Неожиданно для самого себя, даже не осознавая принятого решения, он делает неуверенный шаг вперед — и чуть не падает. Мысли по-прежнему путаются. Он не знает, почему идет туда, есть ли в этой тяге что-то, помимо инстинктивного желания укрыться, спрятаться от непонятного заброшенного мира, но все это слишком похоже на сон, поэтому вряд ли здесь действует нормальная логика.
Непонятно почему, но дом его манит.
Поделиться книгой: