Помоги проекту - поделись книгой:
На минуту я задумался. Если бы я стал открывать подобную лавку в бедном квартале этого города, учитывал бы я факт доплаты продавцу за выслушивание детского плача, ведь он самый частый гость у прилавков со сладостями? Наверное, нет. В этом я тоже плохо разбираюсь, но и это мне не нужно.
От моих, никому не мешающих, размышлений меня отвлек владелец этой лавки, пожилой господин с багровыми щеками, в черном цилиндре:
- Д-д-добрый вечер, прошу прощения за задержку! - прохрипел он.
- Добрый... Ничего страшного: ожидая, я насладился запахом сладостей и шумом детей в этом чудном месте, - чуть иронизируя, ответил я.
- Вы привезли чертежи?
Тут он протянул ко мне свои толстые ручищи. Я отдал ему кипу бумажек, которая стоила намного дороже, чем мне было предложено за эту работу. Его глаза заблестели (У жадных людей такое случается каждый день...), и он развернулся ко мне спиной, как-то зловеще промолвив: «Иди за мной». Мы протиснулись сквозь толпу покупателей, стоящих у прилавка, прошли по темному коридору с тремя поворотами, и в конце последнего была всего одна дверь. Он отворил ее желтым ключом и пропустил меня вперед. Попав в плохо освещенную комнату, где ничего не удавалось разглядеть, я не испугался. Но дверь с сильным грохотом закрылась за моей спиной, и я струхнул. Когда мои глаза привыкли к темноте, мне удалось разглядеть еще более пожилого мужчину, чем мой предыдущий спутник. Он сидел за столом посередине комнаты. Небольшая лампа освещала огромную книгу, в которую старик что-то записывал. Пришлось сделать несколько шагов к нему навстречу.
- Добрый вечер! - поприветствовал я его.
Он продолжал писать, ничего не ответив. Тогда я сделал еще несколько шагов и постучал по столу. Старик поднял на меня глаза.
- Оплата? Счет? Поставки? - проговорил он.
- Да нет же, чертежи, - ответил я.
- Ах, да... оплата, - промолвил мой собеседник.
На минуту задумавшись, но уточнив что-то у себя в книге, он протянул мне мешочек с монетами:
- Четыре золотых и пятнадцать серебряных. Как и обговаривали раньше.
Даже в таком полумраке было видно, как у него блестят глаза. Я присмотрелся и заметил на столе не только книгу, в которой, по-видимому, он вел учет финансов, но еще и бумаги, покрытые пылью, огромное количество пузырьков с чернилами и клетку, в которой сидел попугай. Он выглядел каким-то обделенным, будто кроме клетки и пыльных бумаг ничего не видел в своей жизни. Мне вдруг стало его жалко, и я задал вопрос:
- Красивый попугай, но с виду очень несчастный. Он умеет говорить?
Старик, уже погрузившись в свои бумажки, вяло ответил:
- Не знаю.
Я сказал, что отдам за него золотую монету. Сейчас я немного преувеличу, но от блеска глаз этого старика можно было ослепнуть. Так бывает, когда жадному человеку предложить что-нибудь очень выгодное для него. Он резко встал и начал мгновенно торговаться: «Как, только одну золотую? Это экзотический попугай, из мест столь далеких, что стоит не меньше четырех золотых, а то и вовсе не продается!». Я вернул старику мешочек с монетами, взял клетку и на прощание сказал: «Сдачи не надо...».
Выйдя на улицу, я открыл было клетку, чтоб отпустить бедолагу на волю, но подумал, что место здесь не самое благоприятное. К тому же скоро зима, а это птица экзотическая, еще простудится да помрет.
Читатель! Ты, наверное, ожидаешь, что попугай окажется волшебным и что он озолотит меня в один миг за доброту к нему? И что я стану богачом, а когда те старики узнают о волшебстве попугая, то умрут от зависти? К сожалению, нет.
Попугай оказался обыкновенным, точнее, не совсем: у него были зеленые перья и родом он происходил из экзотических мест. Я вернулся вместе с ним домой и был ужасно горд собой, чувствуя себя спасителем. Чувствовал настолько сильно, будто пересек семь королевств и спас принцессу из башни с драконом. Но нет: в клетке у меня был неухоженный попугай, больше похожий на мешок с перьями! «Надо привести тебя в порядок», - проговорил я вслух. И сразу попытался почистить попугаю перья, успокаивая его, но он, похоже, был немного шокирован таким фамильярным обращением. Когда я аккуратно взял его за крыло, то увидел тоненький ремешок, завязанный под левым крылом. Развязал узелок, снял ремешок и обнаружил небольшую свернутую бумажку. В ней были изображены какие-то координаты и маленький рисунок желтого ключа, а также надпись черными чернилами: «Спасите нас!». Это что, глупая шутка жадных стариков?! Хотя нет, содержание записки не очень похоже на шутку. И кто это писал? Как давно? Может, уже слишком поздно?
На следующий день я вернулся в лавку, чтобы расспросить стариков о попугае. Подойдя к ней, увидел табличку: «Закрыто». Долго простоял у входа, но так никого и не дождался.
Пошел первый снег. Укутавшись в свое серое пальто и завязав потуже шарф, направился обратно к дому.
И тут я даже подпрыгнул от неожиданности: до меня донесся голос Зои с первого этажа: «Сойер, я дома!». Я закрыл тетрадь и спустился на первый этаж.
За окном идет снег, а я вернулась с работы домой, к моему Сойеру. Не представляю себе другой жизни, да и не хочу, наверное, представлять. Последние десять дней мы перечитываем целую гору исписанных тетрадей, которые он нашел на чердаке. Тут было много историй. Но все они начинались одинаково: «Посвящается Пирату, Марте, Кнопе, Вильмонту и Патриции - тем, кто не покидал мое сердце ни на минуту».
- Сойер, как ты думаешь, кто она, Патриция? Такое красивое имя...
- А мне больше интересно, кто такой Пират... Не может быть, что человек, который писал все эти истории, дружил с пиратом. Как-то в голове не укладывается, какие в наше время могут быть пираты?
Сойер сказал мне, что знаком с человеком, который писал в этих тетрадях. Но к нему надо ехать далеко: почти два дня без остановки. Я так загорелась этой идеей, что уже через день мы отправились в путь - узнать, кто такая Патриция и почему этот человек дружил с Пиратом.
Мы приехали в тот приют, в котором я когда-то провел первые тринадцать лет своей жизни. Здесь ничего не изменилось: тот же запах, скрипящие доски в полу - те же, только детей стало намного больше. Казалось, все было по-прежнему, но я почему-то не узнал это место. Мы вошли в центральную комнату, где так же стояло любимое кресло мадам Илоны. Дети, бегающие кругом - кто с игрушками, кто с книжками, - особого внимания на нас не обращали. Тут бурлила жизнь, маленькая жизнь вдали от огромного мира. В комнату зашла девушка лет двадцати, и к ней тут же побежал один из мальчиков. Он громко плакал, показывал на свое, по всей видимости, красное горло.
- Все пройдет, успокойся малыш. Ложись в кроватку, а я тебе принесу чай с лимоном, и мы тебя вылечим. Ты только не расстраивайся...
Она заметила нас и, поздоровавшись, спросила: «Чем могу помочь?». У меня немного перехватило дыхание, и я ответил что-то невнятное: «Я, точнее мы, хотели бы увидеть мадам Илону, здравствуйте...». Девушка посмотрела на меня с печалью в глазах и произнесла: «К сожалению, ее уже нет в живых, она умерла два года назад.
Теперь о детях забочусь я». Она говорила что-то еще, как будто не давая возможности вставить слово. Мне было больно...
Мы с Сойером остались переночевать в приюте. Когда дети ушли спать, взрослые сели у камина. Новую воспитательницу звали Лора. Ей было всего девятнадцать лет, но она справлялась со своими обязанностями не хуже, чем мадам Илона, а, может быть, даже лучше. Лора сказала, что попала в приют, когда ей было восемь лет.
Мы беседовали долго, около двух часов. К нам присоединился старый дворник, которому плохо спалось. Он пил странное пойло из своей фляги и сидел ближе всех к камину. Мальчики с кухни принесли нам жареной картошки и горячего чая. По ночам здесь работали только ребята, что постарше: они трудились ночью на кухне, чтобы приготовить на весь приют еды.
Я все же осмелилась спросить: «Лора, а ты не знаешь, тут жила девочка по имени Патриция?». Она с недоумением посмотрела на меня и ответила отрицательно. А дворник усмехнулся и, выдержав паузу, стал рассказывать: «У одного ребенка, лет тридцать назад, был щенок по имени Патриция. Мальчик очень переживал, когда собачка сбежала, по крайней мере, ему так сказали. Он удирал по ночам и искал ее, но никто из взрослых так и не осмелился ему даже намекнуть, что кто-то из детей в этом чертовом приюте утопил его щенка в ведре. Мальчик верил, что однажды найдет свою Патрицию, а как-то раз сам сбежал и не вернулся». «Его звали Джек?», - спросил Сойер. Дворник молча продолжал отхлебывать из своей фляги...
Сюда, в приют, редко кто заезжает, поэтому Лора была рада познакомиться и поговорить с Сойером и Зои, но они уехали несколько часов назад. Лора уложила детей спать, убрала разбросанные книжки и игрушки по местам, заварила себе чай.
У Лоры были красивые, немного рыжеватые волосы, милые веснушки весной и чуть печальный взгляд. Она стояла на кухне. В руках чашка чая, а в голове - очередь из тяжелых воспоминаний...
Папа погиб еще до моего рождения. Он был достойным человеком, но не слишком везучим. При военной операции его застрелили - так говорила моя мама. Мы с мамой всегда спали в одной комнате, в нашей маленькой квартирке. Маме часто было плохо, и она плакала, а я не знала, чем ей помочь. Когда плакала она, плакала и я. Плач, также как и смех, может быть заразительным. Она начинала успокаивать меня и успокаивалась сама.
Однажды я вернулась из школы, а мамы не было дома. Но дома меня ждал незнакомый дядя, который сказал, что мама попала в больницу и у нее немного болит голова. Когда я навещала маму в клинике, она всегда держала в руках плюшевого зайчика и разговаривала с ним. Она плакала в руках с этим зайчиком в ожидании, пока зайчик тоже начнет плакать и она станет его успокаивать. Кажется, мама называла свою игрушку моим именем, а меня не замечала. Она жаловалась игрушечному зайчику, что у нее очень твердая подушка. Я пообещала маме, что достану для нее самую мягкую подушку, которая только существует. Уже и не помню, каким образом я ее тогда думала достать, ведь мне было всего восемь лет. Обещание свое я не успела выполнить: мама умерла через две недели - не знаю, отчего, мне не сказали. Наверное, виной всему была слишком твердая подушка, а ведь у нее так сильно болела голова...
Следующие несколько лет я жила в приюте. И однажды написала доктору письмо о том, что тут совсем нет игрушек и я хочу того плюшевого зайчика, с которым играла моя мама в больнице. У меня совсем не осталось вещей от моей прежней жизни. Дома осталось много интересных папиных вещей: до того как он умер, он хорошо зарабатывал. Мама не хотела ничего продавать из того, что принадлежало ему. Думаю, сейчас эти вещи уже нельзя было вернуть. Зайчика мне так и не прислали. Фотографий родителей тоже не было, и я начала забывать, как они выглядят. По воскресеньям наша воспитательница мадам
Илона водила нас в храм, где мы читали молитвы. Я не задавала вопросов, но была обижена на Бога, что он не спас моих родителей. Потом мы возвращались в приют.
Спустя несколько лет умерла наша воспитательница. Я в какой-то момент хотела сбежать из приюта, но как это сделать, когда у одного из ребят помладше болит горло, а другой не поделил игрушечную машинку с девочкой, которая постоянно плачет?
Я и сама иногда плачу. Жалеть себя легче, чем держать боль внутри...
Идет снег... Это было то утро, которое приветствует тебя снегопадом. Зои спит дома, а я иду в поисках подарка для нее - просто так, без повода. Дарить подарки приятнее, чем получать.
Я прошел мимо собаки, которая ела у помойки. Мне стало ее немного жаль.
Миновал детей, которые направлялись в школу, и мне вдруг захотелось стать ребенком: книжки, тетрадки, учебники - это же так весело и беззаботно!
Я видел много прилавков и витрин, которые ярко светились, демонстрируя и даже навязывая прохожим купить все эти, никому не нужные, побрякушки.
Стал подумывать, не взять ли нам билеты в кино или театр, но это показалось мне слишком банально. Цветы она не любит... Духи? Запахов слишком много - тут не угадаешь, тем более от нее и так всегда чудесно пахнет. Надо бы что-нибудь особенное.
Купил ей шарф, потом замерз и надел его сам. Я проходил весь день, но так ничего и не выбрал. Возвращаясь, встретил собаку, которую видел утром, у той же помойки: голодная, грязная, замерзшая и несчастная. Забавно получается... Бывает, мы что-то ищем и не замечаем, что уже нашли.
Я вернулся домой с собакой. Отмыл, накормил, согрел и оставил у нас. Зои как-то определила, что щенку уже три месяца и что это девочка. Мы назвали ее Патрицией - в честь того щенка, которого искал один очень хороший человек...
«У меня все хорошо», - повторяла я, стоя уже полчаса перед зеркалом в ванной комнате на втором этаже. Просто бывает так: просыпаешься и понимаешь, а зачем тебе все это? Ведь мир такой большой и интересный... Может быть, рано в моем возрасте загонять себя в плен отношений? Дом, любимый человек, теперь еще и собака. Все есть, о чем только можно мечтать! Кроме свободы.
Если девушка в двадцать лет в чем-то начинается сомневаться, значит, говоря «все хорошо», это означает: «все плохо». Многие вещи вдруг стали раздражать: например, его забота и любовь. Хочется чего-то совсем другого, наверное, если кто-то бы услышал мои мысли, он подумал, что я сумасшедшая. Как забота и любовь могут раздражать? Поверьте - еще как могут!
Вселенная бывает щедра на подарки или на друзей, но получая, мы должны что-то отдать взамен. Например: получаешь нового друга - теряешь старого, выигрываешь миллион в лотерее - покупаешь новый, большой, красивый дом. Вроде бы - ура! Но не забудь, что переезжаешь, а значит, - теряешь и вовсе забываешь свою старую квартирку: маленькую, но самую уютную, с массой теплых воспоминаний. Настолько теплых, что никакой обогреватель не сможет тебя
так согреть! Так что когда получишь очередной подарок «судьбы», не сильно-то радуйся...
Сойер все время говорил: «У меня никогда не было своей маленькой квартиры с миллионом теплых воспоминаний. Но знаешь.». А я каждый раз не слушала все то, что он говорит после своего «но». Человек, который постоянно всем и все пытается доказать, - несчастный человек. И эти сказки, что ему оставил после себя Джек, оказались обычными «сказками для детей». А может он их не оставлял? Это Сойер их нашел - как подарки, которые предназначены на Новый Год, но не для него.
Я поехала к себе домой, точнее - пошла. Под ногами хрустит снег, в наушниках - любимые песни, а мягкий шарф обнимает мою шею. Сейчас я наедине с клубком своих мыслей.
По пути домой зашла в любимую пекарню, потом за фруктами, в лавку на углу улицы Рассветов. Немного замерзла и устала, но все же благополучно добралась в свою квартирку на четвертом этаже.
.Через несколько часов я поймала себя на мысли, что так хочу вернуться к Соейру - в его уютный дом с горящим всегда камином, с чайником, полным горячего чая, с большой гостиной, где целая гора одеял, пледов и подушек...
Потом я обиделась сама на себя, и после нескольких часов одиночества мне стало совсем
скучно. Написала Сойеру сообщение: «Протерла дома полки от пыли, разобралась в себе и везу себя к тебе домой».
Ничего не произошло.
Ничего не происходило.
Я чувствовал себя немного виноватым - не стану лукавить. Я замечал, что Зои становится со мной скучно, чувствовал, что ей одиноко и что часы, проведенные вместе, сократились до минут, а минуты искренности - до секунд...
Мы каждый день ссорились, потом обнимались - и это обычное дело, но Сойер говорил, что мы ненормальные.
Она намеревалась познакомить меня со своими родителями, когда у меня был перерыв между театральными сезонами и на работе можно было не появляться целых три недели. Я, как глава семьи, заявил: «Перед тем, как мы позовем твоих родителей к себе на ужин, мы сделаем ремонт...». Зои посмотрела на меня с улыбкой и ответила: «Может, лучше пригласим их в ресторан? Так будет про.». Не успела она договорить, как я ее перебил: «Нет-нет!». И выдал Зои джинсовый комбинезон, фонарик, большую тетрадь и карандаш. Мы пошли по дому смотреть, насколько плачевно его состояние. Я громко перечислял: «Дощечки на лестничной площадке заменить!». Зои точно таким же тоном отвечала и записывала в блокнот: «Дощечки заменить». Потом, еле сдерживая смех, мы шли дальше оценивать ситуацию. У нас не было и не будет медового месяца - у нас просто начался семейный ремонт!
Сойер был первоклассным мастером. Мы перепачкались в краске, были по уши в опилках и пыли, но эти две недели были самыми прекрасными в моей жизни. Сойер научил меня многому: например, теперь я умею вбивать гвозди и менять фильтры на водосточных трубах в подвале. Хотите спросить - зачем мне это? Я и сама не знаю, но тогда меня это забавляло...
Я надел свой пиджак, а Зои бегала от плиты к столу и обратно. Ее родители должны были прийти уже через час. Мы достали две лучшие бутылки вина, накрыли стол. В сотый раз я сказал Зои, как она прекрасна.
Сегодня она очень старалась, но, как оказалось, перестаралась и сожгла всю еду, а потом повернулась ко мне со словами: «Заказывай пиццу!». Через час позвонила мама Зои и объявила, что они не придут: им досталась горящая путевка на море. Мама извинилась раз пятнадцать и заверила нас, что после отпуска они обязательно зайдут в гости. Мы, переглядываясь, стояли посреди отремонтированного дома: я смотрел на пиццу, а Зои - на сгоревший ужин. Я рассмеялся: «Море? В январе?». Зои тоже расхохоталась. Взяв кусочек пиццы, она сказала: «Ерунда».
Сойер подолгу пропадал на репетициях в театре: у них должна была состояться грандиозная премьера. В перерывах между репетициями он писал мне сообщения. Я читала, улыбалась и скучала по нему. Ждала премьеру: мне очень хотелось увидеть его игру на сцене - как тогда, в день нашего знакомства.
Поделиться книгой: