Демагоги, пастухи и герои

Философия избранности. Многие мыслители, такие знаменитые, как Х. Ортега-и-Гасет, В. Парето, Г. Моска, а также другие, более многочисленные и менее известные, высказывали самые разные мнения по поводу основных аспектов элитарности: от абсолютизации роли элиты в общественном развитии вплоть до обоснования преимуществ «безэлитного» устройства общества. Очевидно, что попытка сформулировать ниже какое-то новое абсолютно оригинальное суждение в этой области, скорее всего, была бы малоуспешна. Но, представляется, что, рассмотрев наиболее интересные из существующих мнений, было бы весьма полезным сформировать обобщённый, реалистичный взгляд на вопросы, связанные с элитарностью и трансформацией властвующих групп.

Прежде чем приступить к подробному анализу феномена элитарности, следует выделить такую особенность элиты как непохожесть на остальную часть общества, её необычность, даже, следует сказать, маргинальность. [3] Необычность или иными словами одержимость творческих индивидуальностей обретает различные формы.

Однако, на наш взгляд, есть лишь два, антагонистичные по своей сути, пути самоутверждения в мире. Первый путь – путь Силы, Путь Меча, в основе которого лежит грубое физическое превосходство, жажда подвигов, замешанная на нежелании мириться с существующим положением вещей. Второй – путь Слова, Путь Змеи, магия убеждения, интеллектуальное превосходство над непросвещёнными умами. Первому свойственны прямота, доблесть и благородство, как следствие – Слава, и, – как следствие Славы, – гордыня. Второму присущи знание и ум, расчётливость, зиждущаяся на хитрости и обмане, и, – как следствие – подлость и коварство. Отсюда и разделение элит на два противоположных типа, идущих по двум совершенно непохожим, но, в сущности, параллельным путям: элиту героев и элиту колдунов, элиту воинов и элиту демагогов.

Иными словами, если говорить простым и общедоступным языком, можно либо путём словесных доводов убедить собеседника в том, что чёрное на самом деле является белым, либо же так ударить его по голове так, что он вообще перестанет различать какие бы то ни было цвета.

Двуединство творческого меньшинства неразрывно связано с взаимодополняемостью. Два взаимоисключающих начала могут достигнуть цели, лишь объединив свои усилия. Это вполне чётко обозначено в мифах о создании мира двумя противоположными силами, нередко – братьями-близнецами. Собственно, сама концепция о вечной борьбе добра и зла, бога и дьявола, светлых и тёмных сил, неизбежно сосуществующих во вселенной, есть отражение деятельности двух творческих начал. Потребность друг в друге этих двух стихий очевидна как раз в силу их противоположности. Воин – это герой-победитель с обнажённым мечём в руке, символизирующий собой действие, активно изменяющий своими деяниями окружающий мир; демагог – колдун, корпеющий над древними фолиантами, коленопреклонённый жрец у алтаря, извечный фаталист, пленник предопределения, теоретик, указующий пути, но сам не следующий по ним. Олицетворение первого – король Артур, воин и государь, классический образ рыцаря, живое воплощение Силы; второго – его тень, двойник и бессменный советчик великий маг и чародей Мерлин, олицетворение всесильного знания. Первый – материальное воплощение доблести, своими руками творящий историю; второй – более дух, чем человек, слово и мысль, указующие дорогу силе. Таковы два творческих начала, две ипостаси земного могущества, вершащие судьбы мира. Остальные же – неопределившаяся часть общества, не стремящаяся к переменам и способная лишь на подражание лидерам, – обречены на однообразный повседневный труд, направленный, по большей части, на достижение далёких и совершенно непонятных целей творческого меньшинства.

Собственно говоря, подобное деление людей имело место в разные времена и у разных народов ещё в глубокой древности. Индийские касты, внутренняя иерархия греческого полиса – всё это исторические примеры, не требующие дополнительной расшифровки терминов. Наиболее древний, единый для всех индоевропейцев архетип – представление о сакрально-военно-экономическом устройстве общества – с завидным постоянством воспроизводится в мифологии индоариев («брахманы», «кшатрии», «вайшьи»); античной философии («философы», «воины», «производители» Платона) и т.д. Подтверждая преимущественно бессознательную трансляцию архетипа, авторы многочисленных триад обычно не подозревают о первоисточнике своих представлений.

«Природа разделяет людей духовных по преимуществу, людей по преимуществу мышечных, с сильным темпераментом и, наконец, третьих, не выдающихся ни в одном, ни в другом, посредственных. Третьи – большое число, а первые и вторые – элита». Преобладание людей «мышечных» и «духовных» над «посредственными» отразилось в составе православных святых. Владимир Соловьев подметил, что невозможно найти между святыми «купца, или дьяка, или приказного, или мещанина, или крестьянина – одним словом, какой бы то ни было профессии, кроме монахов и военных».

В эпоху средневековья окончательно формируется и приобретает особую популярность идея о разделении общества на три социальных слоя: “молящихся” (oratores), “воюющих” (bellatores) и “трудящихся” (laboratores). В этой классической форме, собственно, и зафиксирована идея неравенства, являющаяся определяющим вектором развития человеческого общества.

Вызывающий аристократизм Ницше мешает осознанию возвещенной им же истины – историю творят «колдуны» и «воины». «Работники» – всего лишь объект, вечный «навоз истории». История как «живое творчество масс» – льстивая утопия колдунов– лицемеров. Таким образом, власть имеет двойную природу – СВЕТскую (власть силы) и духовную (сакральную).

Нерушимость этого двуединства сказалась на результате средневековой борьбы пап с императорами. Ж. Ле Гофф пишет об этой борьбе следующее: «…Отношения глав христианского мира демонстрировали соперничество на самой вершине двух господствующих, но конкурирующих между собой церковной и светской иерархий, священников и воинов, шаманической власти и военной силы. Став христианами, варварские короли пытались вернуть себе ту власть царя-жреца, которой обладали франкские языческие вожди – “reges criniti”, косматые цари коротковолосого народа, в чьих длинных волосах таилась чудодейственная власть царей, подобных Самсону. Со стороны папы подобные попытки присвоения императорских функций особенно ощутимы с VIII в., с создания подложного "Константинова дара”. «Ничейный» исход этой борьбы – папа сумел помешать императору и королю присвоить себе священнические функции, но ему не удалось захватить светскую власть – был в пользу священства. Распределение «мест слагаемых» в средневековой триаде «oratores», «bellatores», «laboratores» «делает воинов защитниками церкви и религии, подчиняя их тем самым священникам». Шаманическая власть, правда в сильно очищенном виде, поглотила воинскую доблесть.»[4]

Первоначальная иерархия трех функций восстанавливается по их расположению на «мировом древе». Крона отводится «колдунам», ствол – «воинам», корни – «работникам. Приниженное положение последних объясняется их подчинением власти «колдунов» и «воинов». «Колдуны» управляют мыслями, «воины» – действиями. В предельных абстракциях «слова» и «дела» – сущностные отличия сакральной (духовной) власти «колдунов» и светской власти «воинов».

Теперь обратимся к вопросу о том, когда же и на каком этапе развития человеческого общества появляются люди, выделяющиеся из общей массы и обособленные от всех остальных.

Все известные нам исследователи рассматривают феномен элитарности, избранности как нечто уже существующее, описывают его, лишь констатируя факты и мало касаясь истоков. По крайней мере, кроме Ф. Энгельса никто не попытался более менее вразумительно попытаться объяснить возникновение иерархического (мы принципиально не будем употреблять здесь термин «классовое», о чём речь пойдёт ниже) общества. Во времена Маркса и Энгельса уже было обычным деление истории на древнюю, средневековую и новую, что соответствовало представлениям о рабовладельческом, феодальном и капиталистическом строе. Позже, когда в 1877 году Л. Г. Морган издал книгу «Древнее общество», Маркс и Энгельс добавили к этой классификации первобытнообщинный строй. Анализируя распад первобытной общины, Морган, а вслед за ним Энгельс, пытались научно обосновать расслоение общества исходя из того этнографического материала, который был собран в среде полудиких племён.

Вполне очевидно, что писаная история застаёт человеческое общество уже поделённым на иерархические группы. Это разделение происходит гораздо раньше.

Примитивное лидерство имеет место быть и в животном стаде, однако чётко структурированное иерархическое общество свойственно именно человеку. Люди стали людьми только тогда, когда создали область абстрактных понятий – религию, искусство, науку… Именно с абстрактным мышлением связано выделение человека из мира животных. И именно на этой грани возникает социальное неравенство, основанное, по нашему мнению, не на материальных причинах, а более связанное с представлением, сложившимся в умах большинства, о «лучшести» или «избранности» отдельных членов общины.

Феномен избранности более духовный, чем материальный, поэтому объяснить его с точки зрения экономических и прочих приземлённых причин не представляется возможным. Скорее наоборот, экономическое и социальное неравенство может быть объяснено через постижение неравенства по духу. В основе избранности лежат, прежде всего, иррационализм и маргинальность. Она всегда стоит за порогом профанных норм, за гранью закона. Примечательно, что именно вне законодательного поля в любом обществе находятся как преступники, так и правители. «Кто нарушил табу, сам становится табу», – писал Зигмунд Фрейд. Элита, нарушая все писаные и неписаные законы «нормального» общества, оказывается в положении изгоя, маргинала, преступника, вступает на путь противодействия существующему порядку. Однако, разрушая старый порядок, творческие меньшинства одновременно становятся создателями порядка нового, проходя путь от преступников до законодателей. Таковы все творцы истории – революционеры и пророки, а также герои мифов, в которых часто «новое поколение богов» отбирает власть у своих предшественников.

Трудно сказать, благостна ли избранность для самих избранных, и тем более благостна ли она для остальной части общества. С одной стороны, провоцируя перемены, она нарушает равновесие, создаёт нестабильность, что чревато негативными последствиями; в более узком смысле избранность санкционирует социальное зло, порождая неравенство, отношения зависимости и прочие минусы иерархического общества. С другой стороны, застой создаёт иные, не менее реальные угрозы, – в первую очередь, накопление нереализованной творческой энергии, которая выплёскивается в виде различных проявлений внутренней деструкции, порождая разного рода социальные болезни; алкоголизм, психические расстройства, высокий уровень преступности – непременные атрибуты всякого стабильного циклического общества.

Кроме того, у всякого общества, как и у мира в целом, очевидно, есть иррациональная потребность изменяться. Таким образом, элита как творческое меньшинство, во-первых, поощряет социальный прогресс, выступая в качестве духовного проводника, а, во-вторых, указует обществу пути выплёскивания деструктивной потенции, оберегая циклические ценности своей векторной мощью.

Рассуждения о благостности избранности, в принципе, беспредметны по своей сути, потому что творчество – это, прежде всего, действие ради действия, не преследующее никакой иной цели, кроме немотивированного с точки зрения здравого смысла желания изменить, хотя бы в незначительной степени, статичный мир повседневного бытия. Любая творческая личность неизбежно эгоистична – вследствие абсолютной самодостаточности, выливающейся в бесконечное самолюбование, которое не имеет ничего общего с профанным нарциссизмом, а есть всего лишь осознание собственной уникальности и духовного превосходства над толпой себе подобных. Так, как бы парадоксально это не казалось, настоящему актёру не нужен зритель, настоящему поэту не нужен читатель, ибо каждый из них совмещает в себе и то и другое. Высокая степень самодостаточности, отрицающая ценность чего бы то ни было иного, есть высшая степень одиночества, знаменующая собой вершину самосовершенствования духа.

Одиночество всегда осуждалось профанным большинством (ср. народное: «Один в поле не воин», «Дурному не скучно и самому» и т.д.), профанное сознание всегда подчеркивало значимость количественности («Одна голова – хорошо, а две – лучше»), что со всей полнотой отразилось в идеале современной демократии. Отсюда непонимание и взаимная неприязнь, неизменно возникающие между массами и лидерами, бунт и низвержение во тьму вечную. Собственно говоря, мысль о том, что творческий дар скорее проклятие и наказание, чем благо, не лишена здравого смысла.

Избранные обречены на страдания от вечной неудовлетворённости, им никогда не достичь гармонии с окружающим миром, их удел – одиночество, проистекающее из непонимания профанным большинством их иррациональных порывов, разочарование от окружающей действительности и расплата за деяния, неизбежная и жестокая.

Как мы уже говорили, феномен избранности более духовный, чем профанно-практический, и сила духа – непременный его атрибут. Сила духа – прежде всего, способность подавлять других, та самая неуёмная «воля к власти», о которой писал Ф. Ницше, проистекающая не от патологической внутренней злобы, а от жажды блага, в первую очередь, для себя. В этом, собственно, наиболее полно проявляется гипертрофированный эгоцентризм творческих индивидуальностей, о чём было сказано выше.

Такова в общих чертах философия избранности.

В своих попытках познать непознаваемое человек ни на шаг не продвинулся вперёд со времён каменного века. Причина тому – потуги понять нечто, находящееся за пределами профанного знания. Профанная наука способна изучить и объяснить только то, что находится в области материального мира, постичь же бессознательное невозможно – его можно только описать, но не более того. Сфера духа, а, значит, и сфера затронутого нами вопроса, относится больше к бессознательному, чем к профанно-практическому, поэтому мы не будем повторять ошибки прочих исследователей, которые в попытках объять необъятное потерпели неизбежное поражение. Мы будем двигаться другим путём.

Примечания

1. См. А. Дж. Тойнби. «Изучение истории»

2. Автору кажется, что употребление этого термина не слишком уместно, и определение «творческое меньшинство» гораздо правильнее отображает суть данного понятия, но в современной социологии термин «элита» приобрёл широкое распространение, поэтому мы не можем его игнорировать.

3. Маргиналы – в данном случае – индивидуумы, находящиеся как бы на краю социума (от margina – край, поле, граница) или даже за его пределами, игнорирующие общепринятые нормы и правила и всей своей жизненной позицией олицетворяющие протест, неприятие существующих законов общества.

4. Жак Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада.

Часть I. Истоки

1. Социальная структура в доисторическую эпоху

Рай. Легенда о пребывании в саду Эдемском не выдумка псевдоучёных маразматиков – человек как вид действительно возник в тепличных условиях, о чём свидетельствует даже поверхностный взгляд на имеющиеся факты. Существо, лишённое когтей и клыков, физически слабое по сравнению с другими животными, биологически ущербное во многих отношениях – как, по– вашему, могло оно выжить в условиях глобального оледенения, окружённое хищниками, в широтах, где добыть пропитание неимоверно сложно!?

Всё это указывает на то, что прародиной человечества был земной рай – географически изолированное место с ровным, тёплым климатом, обилием пищи и отсутствием естественных врагов. Биологически человек возник как ошибка природы, тупая ветвь эволюции, и по всем признакам должен был сгинуть без следа, так и не развившись.

Многие нам возразят, опираясь на якобы научные факты. Они скажут: эволюция сделала человека таким, каков он есть; борьба за выживание, в которой он смог победить, поставила его над животным царством, даровала разум вместо силы, одежду вместо меха, оружие вместо рогов и когтей. Однако всё это лишь предположения, не подтверждённые ничем, кроме веского слова их авторов.

Теория Дарвина – новая религия Нового Времени, именно религия, ибо более опирается на веру, чем на научные доказательства и факты; она содержит две догмы, являющиеся, по сути, самым главным заблуждением в вопросе генезиса человеческого вида. Если следовать дарвиновскому вероучению, человек развился из обезьяны путём естественного отбора в дикой природе; Ф. Энгельс, развивая эту мысль далее, дополнил это заблуждение второй догмой, гласящей, что труд сделал из обезьяны человека. При всём уважении к авторам этой концепции, мы не можем принять её a priori, как есть. В теоретических выкладках основоположников «единственно верного учения» доминирующим является утверждение, что якобы труд сотворил из обезьяны человека, а именно: способствовал возникновению мышления, языка и тому подобных атрибутов разумного существа. На наш взгляд, труд, скорее, способен сделать обратное. Едва ли монотонная физическая работа может способствовать развитию интеллекта – по большей части, она наоборот тормозит умственное развитие, поскольку направлена исключительно на одну цель – выживание.

Средневековые книжники полагали, что «голод – одна из кар за первородный грех. Человек был сотворен, чтобы жить, не трудясь, пожелай он это. Но после грехопадения он мог искупить свой грех только трудом… Бог, стало быть, внушил ему чувство голода, дабы он трудился под принуждением этой необходимости и вновь обратился таким путем к вещам вечным».

Здесь также уместно будет заметить, что принудительный физический труд всегда использовался для подавления инакомыслия. Все социальные катаклизмы возникали в среде творческой элиты, у которой было время для того, чтобы думать – не народ делает революции, революции рождаются в умах не занятых физическим трудом интеллектуалов. Потому-то тоталитарные режимы заботятся об искоренении безработицы, недовольных отправляют на каторгу, а обязательный всеобщий труд преподносится как универсальное благо. Чем больше люди заняты, чем меньше у них времени на праздные размышления, тем меньше социальная напряжённость, тем меньше вероятность нарушения внутреннего спокойствия в обществе.

Однако здесь мы уходим в сторону от основной темы этой главы, а потому самое время к ней вернуться.

Мир жесток. В дикой природе выживает тот, кто сильнее и хитрее; тот, кто успеет первым схватить добычу и избежать когтей хищника; тот, кто среди особей своего вида не пополнит ряды аутсайдеров, обречённых на быструю гибель. Человек показал, что всё может быть как раз наоборот.

Оставим в стороне проблемы эволюции – в данном случае нас мало интересуют биологические аспекты происхождения человеческого вида. Для нас важно, что в тот момент, когда homo sapiens был впервые описан наукой, его физический облик ничем не отличался от нынешнего. Примитивные племена островов Тихого Океана, благополучно пребывающие ментально и техънологически в каменном веке, биологически ничем не отличаются от своих цивилизованных собратьев, разгуливающих по улицам Нью-Йорка и Санкт– Петербурга. Гориллоподобные гиганты и карлики – по большей части, лишь плод больной фантазии, в лучшем случае, вымершие ветви семейства гоминидов, или, как сказали бы церковники, «неудачные эксперименты Господа Бога». К числу этих самых «неудачных экспериментов» можно отнести лишь те немногочисленные ископаемые, на основе которых учёные– эволюционисты пытаются выстроить ряд обезьяна – человек разумный; живых примеров тому наука не имеет [5].

Не вдаваясь в хронологию, можем заключить, что какое-то время назад в климатически благоприятной местности (см. выше) появилось существо, в дальнейшем именуемое человек. Было ли его появление результатом деградации неких гориллообразных приматов или боги спустились с небес, принеся с собой семена новой жизни, мы обсуждать не будем – пусть этим занимаются эволюционисты-антропологи и писатели-фантасты. Можем лишь предположить, что в этом земном раю первочеловек пребывал весьма долго и успел достаточно размножиться, ибо с наступлением иных, гораздо более суровых условий существования малочисленная группа физически неполноценных существ едва ли смогла бы выжить.

Впрочем, неконтролируемое размножение в условиях отсутствия внешних ограничений – явление в природе известное и многократно описанное.

Дни, однообразные и потому не отличимые друг от друга, проходят в бесконечном поглощении пищи, запасы которой не истощаются, и отупляющем бездействии, от которого отвлекают только позывы к размножению и удовлетворению иных природных потребностей. Жизнь движется по кругу, бесконечно повторяясь. Таков был рай земной.

Широко известен средневековый тезис о первоначальном равенстве, распространённый в среде простонародья – «когда Адам пахал, а Ева пряла, кто тогда был дворянином?». То есть, проще говоря, первобытное равенство имело место быть – это доказывают разнообразные этнографические исследования. Большинство первобытных племён достаточно успешно боролось, в частности, например, с имущественным неравенством – именно в этом контексте полностью терпит крах теория Энгельса об экономических причинах возникновения классового общества.

Внутри первобытной общины постоянно происходит перераспределение материальных ценностей, в частности, имущества. Избыток материальных богатств, сосредоточенный в руках одного человека или группы людей был противен самому духу первобытного общества, где первоначально всё имущество было коллективным и использовалось сообща.

В более поздние времена «разбогатевший» человек, если такой даже и появлялся, должен был делиться своим имуществом с другими членами общины. На практике обычно устраивались всеобщие пиры, раздавались щедрые подарки родственникам, соседям и гостям, а также практиковалось перераспределение материальных ценностей в пользу нуждающихся.

Собственно, попытка возродить практику перераспределения материальных благ имело место в Советском Союзе; вообще, идея коммунизма в большей степени близка по духу первобытной общине, чем посткапиталистическому обществу.

Этой же природы обычай потлач, известный в среде индейских племён – первоначально имущество умершего уничтожалось после его погребения, а в более позднее время раздавалось на особом празднике. Кроме того, потлач устраивали по разным другим поводам – при получении нового имени, вступлении в брак и т. д.

Отсюда же обычай хоронить вместе с умершим его имущество. В качестве пережитков эти обычаи сохранились и в более позднее время – в эпоху военной демократии и даже ещё позже.

Социальная структура первобытной общины достаточно широко описана в трудах этнографов и историков. Первобытная коммуна – а именно таковой можно в прямом смысле считать это образование, – опиралась на относительное равенство всех членов. Естественно, определённым авторитетом, как и у всех животных, пользовались старые и мудрые особи, ценные своим жизненным опытом, а также молодые и сильные, охотники и защитники, опора человеческого стада. Все члены общины питались из общих запасов, сообща добывали пищу и все вопросы решали общим собранием. Забота о слабых также возлагалась на всех членов общины, – в первую очередь, забота о потомстве. О стариках, правда, заботились лишь до тех пор, пока они могли приносить реальную пользу.

Были в первобытном обществе, несомненно, лидеры и вожаки, однако это отнюдь не вожди эпохи военной демократии – у них не было ни власти как таковой, ни особых привилегий по сравнению с остальными членами стада.

Такое «невнимание» к материальным благам, собственно говоря, делало невозможным возвышение за счёт имущественного неравенства, да и само экономическое неравенство не могло возникнуть в силу тех же самых причин. Поэтому расслоение первобытной общины могло иметь только духовную природу.

Чтобы понять невозможность такого явления как «прогресс» для первобытного сознания, необходимо понять саму сущность мышления первобытного человека, его кардинальное отличие от современного.

На самом деле первобытное мышление невероятно консервативно и замкнуто. Что больше всего поражает современного человека, в частности, европейца, оказавшегося в среде первобытных племён, так это не само содержание представлений первобытных людей, а их крайняя устойчивость, нечувствительность к данным опыта. Очевидные факты, которые, по мнению европейца, должны были неизбежно изменить представления первобытного человека, заставить его пересмотреть какие-то убеждения, не оказывают почему-то на него никакого действия. А попытки убеждать и доказывать приводят зачастую к результатам, диаметрально противоположным тем, которые ожидались. Именно в этом, а не в вере в существование духов и мистической связи между предметами состоит наиболее глубокое отличие первобытного мышления от современного.

В конце концов, все в мире действительно взаимосвязано! Излагая закон всемирного тяготения, мы могли бы говорить, что в каждом теле сидит дух тяготения, и каждый дух стремится приблизиться к другому духу силой, пропорциональной массам двух тел и обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними. Это нисколько не помешало бы нам правильно рассчитывать движение планет.

Впрочем, если мы не пользуемся словом «дух», мы пользуемся словом «сила». А что такое, в сущности, сила ньютоновского притяжения? Тот же дух: нечто невидимое, неслышимое, неосязаемое, не имеющее вкуса и запаха, но, тем не менее, реально существующее и оказывающее воздействие на вещи.

Указанные особенности мышления первобытных людей обладают поразительной общностью. Можно сказать, что они общи всем без исключения первобытным народам, независимо от их расовой принадлежности и географических условий и несмотря на разнообразие конкретных форм культуры, в которых они проявляются. Это и дает основания говорить о первобытном мышлении, противопоставляя его современному мышлению.[6]

В свете выше сказанного совершенно очевидно, что для качественного скачка, для переходя от первобыта к истории необходим переворот в сознании, который невозможно объяснить с точки зрения эволюции мышления и уж тем более с позиций биологической эволюции.

Изгнание из рая. Теория вызовов-ответов А. Дж. Тойнби достаточно широко известна, и мы не будем подробно на ней останавливаться. В нашем случае речь идёт об отсутствии вызова как такового. Циклическое общество не знает развития – отсутствие действия порождает застой. И выйти из этого состояния можно, лишь испытав большую встряску.

Привычный ход бытия рано или поздно бывает нарушен. Ломая статичность мироздания, откуда-то из запредельного мира обрушивается катаклизм, переворачивающий всё вверх дном. Гнев богов или слепая стихия природы – всё равно, – положили конец идиллии. Скопище бесшерстных приматов оказалось на грани гибели. Однако не погибло. Сказалась, скорее всего, социальная организация, что в условиях климатического кризиса могло оказаться решающим. Похожие вещи происходят, например, в африканской саванне, где в случае возникновения критических условий выживаемость у гиен выше, чем у прочих хищников за счет организации, хотя индивидуально (как охотники) те же львы превосходят гиен. По сути, сильные животные могут выживать в одиночку, слабые вынуждены объединяться в стаи. Очевидно, в этом причина высокой степени коллективизма человеческого стада.

Итак, вызов был получен, он требовал ответа. Как следствие – человек стал тем, чем он есть сейчас.

Отличие человека от всех остальных живых существ заключается в способности к творчеству. Творить подобно Творцу – в этом суть богоподобия человека. Суть творчества – анализ и синтез, изменение уже существующего и генерация нового. Таким образом, творчество является провокатором события, толчком, который способен запустить механизм истории.

Событийность, открывающая слишком много возможностей для перемен, несёт в себе угрозу статичному, пребывающему в состоянии вечного равновесия обществу, нарушая устойчивые законы мироздания. Потрясения рождают новый порядок.

Чтобы оградить себя от катастрофических изменений, сохранить свой внутренний мир, община устанавливает разного рода табу, регламентирующие взаимодействие профанно-практического и иррационального. Недаром многие религиозные учения и политические доктрины налагали запрет на несанкционированное творчество, объявляя его злом. Борьба с инновациями доходила до абсурда, особенно в те моменты, когда старый мир уже был не в состоянии противостоять волне перемен – достаточно вспомнить костры инквизиции, по существу, знаменовавшие собой агонию западного христианства.

В связи с этим миф об изгнании из рая может рассматриваться в двух аспектах.

Первый – как природный катаклизм, послуживший вызовом извне. В таком случае, ответом был стремительный виток развития, в результате которого человек небывало возвысился над природой, преодолел эволюцию и естественный отбор и сам стал навязывать природе свои условия, изменяя её и приспосабливая к своим потребностям.

Второй – как катаклизм внутренний, вспышка творческой энергии, требовавшей выхода. Адам, вкусивший запретный плод Знания, начал творить, уподобляясь своему Творцу, разрушив, таким образом, установленный порядок. Мятеж против Бога и мятеж против природы – и, как результат, рождение События, рождение собственно Истории.

Разделение истории человечества на дикость, варварство и цивилизацию может рассматриваться в данном контексте следующим образом. Первобытная дикость – внеисторическое время, когда циклическое Инь преобладает над векторным Янь. Варварство – вспышка истории, время сотворения нового общества, непрерывное движение, дающее возможность для совершения эпохальных деяний. Цивилизация же – возвращение к первоначальной стабильности, создание устойчивого нового мира, ограждённого от мира хаоса прочной стеной табу.

Нестабильность порождает потребность в наведении порядка. Возникает вопрос: кто должен осуществлять эту задачу? Углубляясь в данную тему, мы должны помнить об одном, весьма распространённом, заблуждении, касающемся природы элитарности.

Собственно говоря, множество узконаправленных концепций элитарности основываются на практической необходимости. Когда изменились окружающие условия и усложнилась внутренняя жизнь общины, возникает потребность некой упорядочивающей силы, могущей эффективно организовать управление социальной структурой. Возникает некий прообраз законодательно-управленческого аппарата, впоследствии трансформирующийся в обособленную структуру, находящуюся в привилегированном положении относительно всех остальных членов общины. Всё это вполне правдоподобно и не лишено здравого смысла, однако речь здесь идёт не об элитарности как таковой, а о возникновении собственно системы управления, в основе которой лежит не избранность отдельных индивидуумов, а их административные способности. В связи с этим имеет смысл сделать небольшое отступление.

Как в политике, так и в экономике успешно развивается и добивается успеха та структура, где рутинные управленческие функции выполняет особая когорта исполнителей – разного рода менеджеров и чиновников, в то время, как задача собственно лидеров – указание стратегических путей развития, генерация идей, а не решение конкретных технических задач. Основная отличительная особенность творческой личности – открытость для изменений и разного рода инноваций, стремление к масштабному действию, в то время, как функции управления системой требуют как раз иного – стабильности, упорядоченности и внутренней организации. Поэтому всякий управленческий аппарат не есть элита, это скорее инструмент творческих индивидуальностей, призванный избавить лидеров от выполнения нетворческих задач.

Не может рассматриваться как элитарность и примитивное лидерство, в том числе, лидерство в группе. Так, в волчьей стае тоже есть вожак и есть определённая внутренняя структура, однако же никто не пытается доказать существование у волков классового общества.

С другой стороны, человек вполне может обходиться без государства и правительства, вообще без каких-либо структур власти. Это весьма наглядно показывает пример внутренней организации общества раннесредневековой Исландии.

Таким образом, мы снова, уже в третий раз возвращаемся к мысли о том, что социальной трансформации предшествовала трансформация духовная, вряд ли связанная с биологической эволюцией.

Почти по Марксу: базис и надстройка. Переходя, собственно, к анализу причин социального расслоения, обращение к основам неизбежно. Базис существования любого общества – стада антилоп или современного государства – средства существования, проще говоря, еда и различные материальные блага, позволяющие выжить. Нет средств существования – налицо кризис, голод и, в конечном счёте, гибель. Чтобы этого не допустить, необходимо иметь налаженную, отказоустойчивую систему, обеспечивающую общество всем необходимым.

Для первобытного человека, как и для любого животного, первичной и жизненно важной потребностью была потребность в пище, которую первоначально удовлетворяли собирательство и охота, а затем сельское хозяйство. Первое – экстенсивная модель экономики, поскольку не производит ничего, а лишь потребляет уже готовое; второе – перспективный источник материального насыщения, поскольку позволяет получить в большом количестве любой продукт.

Собственно говоря, всё, что мы видим вокруг – самолёты, машины, компьютеры, высотные здания и прочие объекты материальной жизни – является ни чем иным, как продуктом избыточного производства базовой экономики, то бишь сельского хозяйства. По сути, человечество стало производить такое количество избыточного, «лишнего» продовольствия, что это количество, составляющее несоизмеримо большую часть в отношении к реальным потребностям человека, позволило и позволяет содержать огромное число людей, не занятых непосредственно производством орудий труда и добыванием пищи. Эти люди обеспечили и обеспечивают стремительный рост человеческой цивилизации, создавая совершенно бесполезные с точки зрения биологического существа вещи и технологии.

Можно до бесконечности спорить о том, что появилось раньше – курица или яйцо, – но нам ситуация здесь видится следующим образом. Примитивное общество в принципе не может произвести избыточный продукт – это противоречит природе и здравому смыслу. Первобытный человек, как и любое животное, никогда не пытался добыть чрезмерное количество того, что можно съесть – да это при существующем способе добычи пищи вряд ли вообще было возможно. Первобытному человеку приходилось ежедневно и ежечасно решать актуальные проблемы выживания, чтобы не оказаться на грани голодной смерти. Если в какой-то момент и удавалось добыть пищи больше, чем обычно, она распределялась поровну между всеми членами общины. Это равноправие было прямым следствием стадного образа жизни – физически слабый относительно остальных представителей фауны человек мог выжить только в коллективе, при этом бесполезных людей в коллективе не было – такие просто погибали.

Лишних вещей – орудий труда или предметов обихода – в то время не было тоже. Накопление материальных благ, которые невозможно использовать – нонсенс, непостижимая глупость, и первобытное сознание проникнуто пониманием этого насквозь.

Однако среди одинаковых человечков появляется, в конечном счете, некто, который видит немного дальше, а может быть и гораздо дальше, чем его ограниченные соплеменники. Несвойственная остальным широта мышления позволяет ему оценить возможные перспективы появления избыточного продукта как для всей общины, так и для самого себя. Причём для самого себя в первую очередь. В конце концов, почему бы, если это в принципе возможно, не организовать производство так, чтобы его результат удвоить, половину оставив соплеменникам, а остальное заполучить в собственное распоряжение?

Однако сама по себе эта мысль не влечёт за собой никаких глобальных последствий – уровень отношений в общине не позволяет выйти за пределы дозволенного обычаем. Поэтому говорить о трансформации родоплеменных отношений в прообраз государственной системы абсолютно бесперспективно.

Родоплеменной строй – это такое же старье, как и «норманизм– антинорманизм». На современном уровне развития науки формирование ранних общественно-политических структур видится совсем по-другому. Основная граница проходит не по линии «догосударственное общество – государство», а по линии «простое общество – сложное общество». Простое общество – то, в котором уровень интеграции не выходит за пределы общин. Сложное – где появляются надобщинные институты управления. То есть, по сути, в простом обществе происходит взаимодействие на уровне индивидуумов, а в сложном – на уровне общественно-политических структур.

Известно большое количество моделей догосударственных и негосударственных сложных обществ. Наиболее широко распространенная – вождество, другая – племя, племенной союз. Правда с Европой все не так просто – модель вождества на европейском материале работает плохо. Но нет сомнений, что и в Европе, и в большей части обитаемого мира (за исключением отдельных полностью изолированных человеческих групп) эпоха простых обществ кончилась очень-очень давно.

Переход от простого общества к сложному сопряжен с рядом проблем, которые необходимо было решить. Чтобы перестроить систему производства таким образом, чтобы создать дополнительный, т.н. «прибавочный» продукт, недостаточно авторитета главы рода, лидера человеческой стаи – для этого необходимо неординарное, почти сверхъестественное влияние на соплеменников.

Все имеющиеся данные говорят, что интеллектуальный и экономический прорыв был революционным: на протяжении сотен тысяч лет высшие приматы изготавливали разнообразные инструменты, но разнообразие их было крайне невысоко. А главное, сама процедура изготовления этих инструментов и характер их изменений насчитывает крошечный сдвиг за сотни и тысячи поколений – примерно с такой же скоростью меняется структура птичьих гнезд. А потом, где-то порядка 150 тыс. лет тому назад, для палеонтолога почти что вдруг, почти внезапно, поскольку временная шкала глубокого разрешения, конечно, не дает, происходит настоящий интеллектуальный взрыв – на смену пяти изделиям приходит пятьдесят, возникают первые социальные институты, появляются упорядоченные захоронения со следами особых похоронных обрядов…

Последнее особенно интересно, ведь выходит, что разум и религиозность появляются практически одновременно, словно две стороны одной медали. Да и, посмотрите на это с другой стороны – примеров нерелигиозных культур нам тоже в принципе не известно.

Мистическая природа власти и социального неравенства находит отражение в мировоззрении всех народов. Божественное происхождение власти фараонов и римских цезарей, длинноволосых франкских вождей и скандинавских конунгов [7], китайских императоров и ханов Золотой Орды – всё это свидетельствует о перманентной вере в избранность отдельных людей, получивших скипетр и корону из рук божества.

Эти верования возникли однозначно не на пустом месте, хотя, конечно, в последствии усиленно поддерживались и культивировались правящими кланами. Можно предполагать, что малое число людей, получивших власть над остальными, действительно отличались незаурядными способностями от среднестатистического члена общины, во многие разы превосходя его своими качествами. Эти различия порождали благоговение и страх в толпе человекоподобных, что позволяло одному человеку руководить ими, направлять их и заставлять делать всё, что ему заблагорассудится.

Первоначальная – и единственно возможная – модель раннеиерархического общества состоит во взаимодействии массы и индивидуума, стоящего рядом с ней, как бы вне этой массы. Именно рядом, а не над, потому что на тот момент уровень взаимоотношений не перешёл в плоскость «руководство – подчинение». Вся остальная социальная структура – вторична, она появляется много позже.