Максимилиан Александрович Волошин
Собрание сочинений
Том 1. Стихотворения и поэмы 1899-1926
От редакции
Максимилиан Александрович Волошин (настоящая фамилия Кириенко-Волошин; 1877–1932) – один из видных представителей символистской эпохи в русской литературе и культуре. Как поэт, литературный и художественный критик он приобрел известность, печатаясь главным образом в модернистских изданиях начала XX века – «Весы», «Золотое Руно», «Аполлон» и др.; тогда же вошли в писательский оборот его переводы с французского в стихах и прозе. В годы Первой мировой войны, а затем революции и Гражданской войны Волошин выступил как автор стихов глубокого историософского звучания, как гуманист, сумевший воссоздать художественную летопись пережитых трагических дней. В последние годы жизни он проявил себя и завоевал признание многих как тонкий художник-акварелист. Однако постепенно независимо мыслящий мастер становится все более неприемлемым для создателей советской идеологии – и после 1927 года его имя исчезает со страниц отечественной печати.
Запрет был частично снят лишь через 35 лет, в 1962-м: власти разрешают сначала выставку живописных произведений Волошина, после чего открылась возможность цитировать, а затем печатать некоторые его (главным образом лирические и пейзажные) стихи. В 1977 году, в связи со 100-летием со дня рождения поэта, был выпущен в свет небольшой сборник «Стихотворения» в Малой серии «Библиотеки поэта» (вступительная статья С. С. Наровчатова; составление, подготовка текста и примечания Л. А. Евстигнеевой); тексты, включенные в него, были тщательно процежены сквозь идеологическое сито. В том же, юбилейном, году в Коктебеле состоялась первая научная конференция, посвященная изучению жизни и творчества Волошина; материалы, оглашенные на этой конференции, составили основу сборника «Волошинские чтения» (М., 1981; составитель В. П. Купченко). Вскоре было осуществлено наиболее полное к тому времени и комментированное издание: «Стихотворения и поэмы» (в двух томах; общая редакция Б. А. Филиппова, Г. П. Струве и Н. А. Струве при участии А. Н. Тюрина; вступительные статьи Б. Филиппова и Э. Райса. Paris, YMCA-Press, 1982–1984), – однако этот свод поэтического творчества Волошина в ту пору остался фактически недоступным отечественному читателю.
Ситуация кардинально изменилась лишь в годы «перестройки» и в постсоветскую эпоху, после снятия цензурных ограничений. За последние пятнадцать лет вышло в свет не менее двух десятков отдельных изданий сочинений Волошина, среди которых отметим наиболее полный свод поэтического творчества, подготовленный в соответствии с научными текстологическими принципами, – «Стихотворения и поэмы» (СПб., «Петербургский писатель», 1995; «Библиотека поэта». Большая серия), собрание литературной и художественной критики и эссеистики – «Лики творчества» (Л., «Наука», 1988. Серия «Литературные памятники»), а также сборник автобиографических и дневниковых текстов – «История моей души» (М., «Аграф», 1999. Серия «Символы времени»). В те же годы активизировалась работа над публикацией неизданных произведений и писем Волошина, над изучением архивных документов, характеризующих биографию и творчество мастера. Публикации архивных материалов, относящихся к Волошину, появлялись во множестве сборников и периодических изданий, им посвящена специальная серия сборников «Максимилиан Волошин. Из литературного наследия», предпринятая Институтом русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (первый из них был выпущен в свет издательством «Наука» в 1991 г.).
Настоящее собрание сочинений Максимилиана Волошина, обобщающее опыт упомянутых, а также десятков других книги публикаций, должно стать наиболее полным и профессионально подготовленным из всех ранее осуществленных изданий. Первые шесть томов представляют творческие сочинения Волошина:
Т. 1–2. Стихотворения и поэмы (включая впервые публикуемые юношеские стихотворения);
Т. 3. Книги статей «Лики творчества», «О Репине», монография «Суриков»;
Т. 4–5. Статьи, публиковавшиеся в периодических изданиях и сборниках, а также статьи и лекции, не опубликованные при жизни автора; незаконченные статьи, наброски, планы;
Т. 6. Художественные переводы.
В последующие тома войдут биографические материалы (автобиографии, дневники, биохроники, анкеты и т. п.), письма (в четырех томах; не менее половины этого эпистолярного комплекса в полном объеме публикуется впервые). Затем будут представлены материалы записных книжек поэта и фотолетопись (фотопортреты Волошина, групповые снимки, шаржи и т. п.), а также сводные указатели, итинерарий и другие справочные материалы и возможные дополнения ко всему изданию.
Как приложение к изданию намечено осуществить двухтомное собрание воспоминаний современников о Волошине.
По своему типу и исследовательским задачам настоящее издание не является академическим: оно не претендует на исчерпывающую полноту воспроизведения всех авторских редакций и вариантов текста, регистрируемых в публикациях и в рукописных первоисточниках произведений Волошина, а также на полное соответствие тем выработанным требованиям и стандартам историко-литературного и реального комментария, которым обычно следуют составители наиболее тщательно и всесторонне подготовленных академических полных собраний сочинений отечественных авторов. Однако предпринимаемое издание должно включить в себя все опубликованные по настоящее время произведения Максимилиана Волошина, а также по возможности полно представить те творческие тексты, имеющие самостоятельное значение, которые сохранились в архиве писателя. Тексты сопровождаются самыми необходимыми сведениями, характеризующими историю их создания, особенности содержания, их восприятие современниками, а также включающими объяснения и толкования историко-культурных реалий.
Основной текст произведений Волошина устанавливается по последнему авторизованному изданию с учетом необходимых в ряде случаев исправлений (устранение опечаток и других отступлений от авторского текста). Если произведения при жизни Волошина не публиковались, источником текста является авторская рукопись или авторизованный список, а при их отсутствии – первая посмертная публикация или авторитетная копия с несохранившегося автографа.
Тексты произведений Волошина печатаются по правилам современной орфографии и пунктуации, но с сохранением индивидуальных особенностей языка автора.
В прямые скобки [] заключены слова и знаки, зачеркнутые автором. В угловые скобки <> заключены слова, вводимые в текст редактором, а также расшифровки сокращенных и дополнения не дописанных автором или поврежденных в рукописи слов и слова, восстанавливаемые по догадке (конъектуры); недописанная часть слова, не поддающаяся раскрытию, обозначается: <…>; этим же знаком в комментариях обозначаются купюры в цитатах.
Слова, чтение которых предположительно, сопровождаются вопросительным знаком в угловых скобках: <?>. Не разобранные в автографе слова обозначаются: <нрзб>; если не разобрано несколько слов, то отмечается их число, например: <2 нрзб>.
Орфография и пунктуация исправлены по современным нормам в тех случаях, когда графемы имеют лишь формально-грамматическое значение. Знаки, отражающие индивидуальную манеру автора, эмоциональный смысл и интонационный рисунок текста, не подлежат унификации по формально-нормативному принципу. Не учитываются различия в автографах и публикациях в таких семантически дублетных формах, как кавычки и курсив в функции кавычек, тире и кавычки при выделении прямой речи, курсив и разрядка в функции подчеркивания, акцентирования данного фрагмента текста.
При публикации произведений по автографам воспроизводится верхний слой правки текста: наиболее значимые зачеркнутые фрагменты фиксируются в подстрочных примечаниях.
Годы странствий
Стихотворения 1900–1910I. Годы странствий
Якову Александровичу Глотову
…И мир, как море пред зарею,
И я иду по лону вод,
И подо мной и надо мною
Трепещет звездный небосвод…
Пустыня («Монмартр… Внизу ревет Париж…»)
Монмартр… Внизу ревет Париж – Коричневато-серый, синий… Уступы каменистых крыш Слились в равнины темных линий. То купол зданья, то собор Встает из синего тумана. И в ветре чуется простор Волны соленой океана… Но мне мерещится порой, Как дальних дней воспоминанье, Пустыни вечной и немой Ненарушимое молчанье. Раскалена, обнажена, Под небом, выцветшим от зноя, Весь день без мысли и без сна В полубреду лежит она, И нет движенья, нет покоя… Застывший зной. Устал верблюд. Пески. Извивы желтых линий. Миражи бледные встают – Галлюцинации Пустыни. И в них мерещатся зубцы Старинных башен. Из тумана Горят цветные изразцы Дворцов и храмов Тамерлана. И тени мертвых городов Уныло бродят по равнине Неостывающих песков, Как вечный бред больной Пустыни. Царевна в сказке, – словом властным Степь околдованная спит, Храня проклятой жабы вид Под взглядом солнца, злым и страстным. Но только мертвый зной спадет И брызнет кровь лучей с заката – Пустыня вспыхнет, оживет, Струями пламени объята. Вся степь горит – и здесь, и там, Полна огня, полна движений, И фиолетовые тени Текут по огненным полям. Да одиноко городища Чернеют жутко средь степей: Забытых дел, умолкших дней Ненарушимые кладбища. И тлеет медленно закат, Усталый конь бодрее скачет, Копыта мерно говорят, Степной джюсан звенит и плачет. Пустыня спит, и мысль растет… И тихо всё во всей Пустыне: Широкий звездный небосвод Да аромат степной полыни… 1901
Ташкент – Париж
В вагоне
Снова дорога. И с силой магической Всё это вновь охватило меня: Грохот, носильщики, свет электрический, Крики, прощанья, свистки, суетня… Снова вагоны едва освещенные, Тусклые пятна теней, Лица склоненные Спящих людей. Мерный, вечный, Бесконечный, Однотонный Шум колес. Шепот сонный В мир бездонный Мысль унес… Жизнь… работа… Где-то, кто-то Вечно что-то Всё стучит. Ти-та… то-та… Вечно что-то Мысли сонной Говорит. Так вот в ушах и долбит и стучит это: Ти-та-та, та-та-та… та-та-та… ти-та-та… Мысли с рыданьями ветра сплетаются, Поезд гремит, перегнать их старается… Чудится, еду в России я… Тысячи верст впереди. Ночь неприютная, темная. Станция в поле… Огни ее – Глазки усталые, томные – Шепчут: «Иди…» Страх это? Горе? Раздумье? Иль что ж это? Новое близится, старое прожито. Прожито – отжито. Вынуто – выпито… Ти-та-та… та-та-та… та-та-та… ти-та-та… Чудится степь бесконечная… Поезд по степи идет. В вихре рыданий и стонов Слышится песенка вечная. Скользкие стены вагонов Дождик сечет. Песенкой этой всё в жизни кончается, Ею же новое вновь начинается, И бесконечно звучит и стучит это: Ти-та-та… та-та-та… та-та-та… ти-та-та… Странником вечным В пути бесконечном Странствуя целые годы, Вечно стремлюсь я, Верую в счастье, И лишь в ненастье В шуме ночной непогоды Веет далекою Русью. Мысли с рыданьями ветра сплетаются, С шумом колес однотонным сливаются, И безнадежно звучит и стучит это: Ти-та-та… та-та-та… та-та-та… ти-та-та… Май 1901
В поезде между Парижем и Тулузой
Кастаньеты
Е. С. Кругликовой
Из страны, где солнца свет Льется с неба жгуч и ярок, Я привез себе в подарок Пару звонких кастаньет. Беспокойны, говорливы, Отбивая звонкий стих, – Из груди сухой оливы Сталью вырезали их. Щедро лентами одеты С этой южной пестротой; В них живет испанский зной, В них сокрыт кусочек света. И когда Париж огромный Весь оденется в туман, В мутный вечер, на диван Лягу я в мансарде темной, И напомнят мне оне И волны морской извивы, И дрожащий луч на дне, И узлистый ствол оливы, Вечер в комнате простой, Силуэт седой колдуньи, И красавицы плясуньи Стан и гибкий и живой, Танец быстрый, голос звонкий, Грациозный и простой, С этой южной, с этой тонкой Стрекозиной красотой. И танцоры идут в ряд, Облитые красным светом, И гитары говорят В такт трескучим кастаньетам, Словно щелканье цикад В жгучий полдень жарким летом. Июль 1901
Маllorса. Valdemosa.
Via mala
Там с вершин отвесных Ледники сползают, Там дороги в тесных Щелях пролегают. Там немые кручи Не дают простору, Грозовые тучи Обнимают гору. Лапы темных елей Мягки и широки, В душной мгле ущелий Мечутся потоки. В буйном гневе свирепея, Там грохочет Рейн. Здесь ли ты жила, о фея – Раутенделейн? 1899
Тузис
Тангейзер
Смертный, избранный богиней, Чтобы свергнуть гнет оков, Проклинает мир прекрасный Светлых эллинских богов. Гордый лик богини гневной. Бури яростный полет. Полный мрак. Раскаты грома… И исчез Венерин грот. И певец один на воле, И простор лугов окрест, И у ног его долина, Перед ним высокий крест. Меркнут розовые горы, Веет миром от лугов, Веет миром от старинных Острокрыших городков. На холмах в лучах заката Купы мирные дерев, И растет спокойный, стройный Примиряющий напев. И чуть слышен вздох органа В глубине резных церквей, Точно отблеск золотистый Умирающих лучей. 1901
Андорра
Венеция
Резные фасады, узорные зданья На алом пожаре закатного стана Печальны и строги, как фрески Орканья, – Горят перламутром в отливах тумана… Устало мерцают в отливах тумана Далеких лагун огневые сверканья… Вечернее солнце, как алая рана… На всем бесконечная грусть увяданья. О пышность паденья, о грусть увяданья! Шелков Веронеза закатная Кана, Парчи Тинторето… и в тучах мерцанья Осенних и медных тонов Тициана… Как осенью листья с картин Тициана Цветы облетают… Последнюю дань я Несу облетевшим страницам романа, В каналах следя отраженные зданья… Венеции скорбной узорные зданья Горят перламутром в отливах тумана. На всем бесконечная грусть увяданья Осенних и медных тонов Тициана. <1902, 1910>
На Форуме
Арка… Разбитый карниз, Своды, колонны и стены. Это обломки кулис Сломанной сцены. Здесь пьедесталы колонн, Там возвышается ростра, Где говорил Цицерон Плавно, красиво и остро. Между разбитых камней Ящериц быстрых движенье. Зной неподвижных лучей, Струйки немолчное пенье. Зданье на холм поднялось Цепью изогнутых линий. В кружеве легких мимоз Очерки царственных пиний. Вечер… И форум молчит. Вижу мерцанье зари я. В воздухе ясном звучит: Ave Maria! 1900
Рим
Акрополь
Серый шифер. Белый тополь. Пламенеющий залив. В серебристой мгле олив Усеченный холм – Акрополь. Ряд рассеченных ступеней, Портик тяжких Пропилей, И за грудами камений, В сетке легких синих теней, Искры мраморных аллей. Небо знойно и бездонно – Веет синим огоньком. Как струна, звенит колонна С ионийским завитком. За извивами Кефиза Заплелись уступы гор В рыже-огненный узор… Луч заката брызнул снизу… Над долиной сноп огней… Рдеет пламенем над ней он – В горне бронзовых лучей Загорелый Эрехтейон… Ночь взглянула мне в лицо. Черны ветви кипариса. А у ног, свернув кольцо, Спит театр Диониса. 1900
Афины
Париж
С Монмартра
Город-Змей, сжимая звенья, Сыпет искры в алый день. Улиц тусклые каменья Синевой прозрачит тень. Груды зданий как кристаллы; Серебро, агат и сталь; И церковные порталы, Как седой хрусталь. Город бледным днем измучен, Весь исчерчен тьмой излучин, И над ним издалека – По пустыням небосклона, Как хоругви, как знамена, Грозовые облака… И в пространство величаво, Властной музыкой звуча, Распростерлись три луча, Как венец… (Твой образ – Слава!) И над городом далече На каштанах с высоты, Как мистические свечи, В небе теплятся цветы… <1904–1905>
Дождь
В дождь Париж расцветает, Точно серая роза… Шелестит, опьяняет Влажной лаской наркоза. А по окнам, танцуя Всё быстрее, быстрее, И смеясь и ликуя, Вьются серые феи… Тянут тысячи пальцев Нити серого шелка, И касается пяльцев Торопливо иголка. На синеющем лаке Разбегаются блики… В проносящемся мраке Замутились их лики… Сколько глазок несхожих! И несутся в смятеньи, И целуют прохожих, И ласкают растенья… И на груды сокровищ, Разлитых по камням, Смотрят морды чудовищ С высоты Notre-Dame… <Февраль 1904>
«Как мне близок и понятен…»
Как мне близок и понятен Этот мир – зеленый, синий, Мир живых, прозрачных пятен И упругих, гибких линий. Мир стряхнул покров туманов. Четкий воздух свеж и чист. На больших стволах каштанов Ярко вспыхнул бледный лист. Небо целый день моргает (Прыснет дождик, брызнет луч), Развивает и свивает Свой покров из сизых туч. И сквозь дымчатые щели Потускневшего окна Бледно пишет акварели Эта бледная весна. <1902>
«Осень… осень… Весь Париж…»
Осень… осень… Весь Париж, Очертанья сизых крыш Скрылись в дымчатой вуали, Расплылись в жемчужной дали. В поредевшей мгле садов Стелет огненная осень Перламутровую просинь Между бронзовых листов. Вечер… Тучи… Алый свет Разлился в лиловой дали: Красный в сером – это цвет Надрывающей печали. Ночью грустно. От огней Иглы тянутся лучами. От садов и от аллей Пахнет мокрыми листами. <1902>
«Огненных линий аккорд…»
Огненных линий аккорд, Бездну зеркально-живую, Ночью Place la Concorde[1], Ночью дождливой люблю я. Зарево с небом слилось… Сумрак то рдяный, то синий, Бездны пронзенной насквозь Нитями иглистых линий… В вихре сверкающих брызг, Пойманных четкостью лака, Дышит гигант – Обелиск Розово-бледный из мрака. <1903–1904>
«Закат сиял улыбкой алой…»
Закат сиял улыбкой алой. Париж тонул в лиловой мгле. В порыве грусти день усталый Прижал свой лоб к сырой земле. И вечер медленно расправил Над миром сизое крыло… И кто-то горсть камней расплавил И кинул в жидкое стекло. Река линялыми шелками Качала белый пароход. И праздник был на лоне вод… Огни плясали меж волнами… Ряды огромных тополей К реке сходились, как гиганты, И загорались бриллианты В зубчатом кружеве ветвей… <Лето 1904>
На Сене близ Мэдона
«В серо-сиреневом вечере…»
Анне Ник. Ивановой
В серо-сиреневом вечере Радостны сны мои нынче. В сердце сияние «Вечери» Леонардо да Винчи. Между мхом и травою мохнатою Ключ лепечет невнятно. Алым трепетом пали на статую Золотистые пятна. Ветер веет и вьется украдками Меж ветвей, над водой наклоненных, Шевеля тяжелыми складками Шелков зеленых. Разбирает бледные волосы Плакучей ивы. По озерам прозелень, полосы И стальные отливы. И, одеты мглою и чернию, Многострунные сосны Навевают думу вечернюю Про минувшие весны. Облака над лесными гигантами Перепутаны алою пряжей, И плывут из аллей бриллиантами Фонари экипажей. <2 июля 1905>
В Булонскoм лесу
«На старых каштанах сияют листы…»
На старых каштанах сияют листы, Как строй геральдических лилий. Душа моя в узах своей немоты Звенит от безвольных усилий. Я болен весеннею смутной тоской Несознанных миром рождений. Овей мое сердце прозрачною мглой Зеленых своих наваждений! И манит, и плачет, и давит виски Весеннею острою грустью… Неси мои думы, как воды реки, На волю к широкому устью! 1905
«В молочных сумерках за сизой пеленой…»
В молочных сумерках за сизой пеленой Мерцает золото, как желтый огнь в опалах. На бурый войлок мха, на шелк листов опалых Росится тонкий дождь, осенний и лесной. Сквозящих даль аллей струится сединой. Прель дышит влагою и тленьем трав увялых. Края раздвинувши завес линяло-алых, Сквозь окна вечера синеет свод ночной. Но поздний луч зари возжег благоговейно Зеленый свет лампад на мутном дне бассейна, Орозовил углы карнизов и колонн, Зардел в слепом окне, златые кинул блики На бронзы черные, на мраморные лики, И темным пламенем дымится Трианон. 1909
«Парижа я люблю осенний, строгий плен…»
Парижа я люблю осенний, строгий плен, И пятна ржавые сбежавшей позолоты, И небо серое, и веток переплеты – Чернильно-синие, как нити темных вен. Поток всё тех же лиц – одних, без перемен, Дыханье тяжкое прерывистой работы, И жизни будничной крикливые заботы, И зелень черную, и дымный камень стен. Мосты, где рельсами ряды домов разъяты, И дым от поезда клоками белой ваты, И из-за крыш и труб – сквозь дождь издалека Большое Колесо и Башня-великанша, И ветер рвет огни и гонит облака С пустынных отмелей дождливого Ла-Манша. 1909
«Перепутал карты я пасьянса…»
Адел. Герцык.
Перепутал карты я пасьянса, Ключ иссяк, и русло пусто ныне. Взор пленен садами Иль де-Франса, А душа тоскует по пустыне. Бродит осень парками Версаля, Вся закатным заревом объята… Мне же снятся рыцари Грааля На скалах суровых Монсальвата. Мне, Париж, желанна и знакома Власть забвенья, хмель твоей отравы! Ах! В душе – пустыня Меганома, Зной, и камни, и сухие травы… 1909
Диана де Пуатье
Над бледным мрамором склонились к водам низко Струи плакучих ив и нити бледных верб. Дворцов Фонтенебло торжественный ущерб Тобою осиян, Диана-Одалиска. Богиня строгая, с глазами василиска, Над троном Валуа воздвигла ты свой герб, И в замках Франции сияет лунный серп Средь лилий Генриха и саламандр Франциска. В бесстрастной наготе, среди охотниц-нимф По паркам ты идешь, волшебный свой заимф На шею уронив Оленя-Актеона. И он – влюбленный принц, с мечтательной тоской Глядит в твои глаза, владычица! Такой Ты нам изваяна на мраморах Гужона. 1907
В цирке
Андрею Белому
Клоун в огненном кольце… Хохот мерзкий, как проказа, И на гипсовом лице Два горящих болью глаза. Лязг оркестра; свист и стук. Точно каждый озабочен Заглушить позорный звук Мокро хлещущих пощечин. Как огонь, подвижный круг. Люди – звери, люди – гады, Как стоглазый, злой паук, Заплетают в кольца взгляды. Всё крикливо, всё пестро… Мне б хотелось вызвать снова Образ бледного, больного, Грациозного Пьеро. В лунном свете с мандолиной Он поет в своем окне Песню страсти лебединой Коломбине и луне. Хохот мерзкий, как проказа; Клоун в огненном кольце. И на гипсовом лице Два горящих болью глаза.
