Помоги проекту - поделись книгой:
Когда в январе 2000 года журналисты спросили Путина, как ему удалось спокойно воспринять предложение Ельцина, ответ был таков:
«Наверное, помогло то, что я не хотел быть никаким президентом. Нет, я не стал его отговаривать, но не стал и восторгаться, благодарить и уверять, что оправдаю доверие. Первая реакция была такая – я не готов.
Когда назначили премьером, было интересно, почетно. Думал, ну, поработаю год, и то хорошо. Если помогу спасти Россию от развала, то этим можно будет гордиться. Это целый этап в жизни. А дальше…
Недели за две-три до Нового года Борис Николаевич пригласил меня в свой кабинет и сказал, что принял решение уходить. Таким образом, я должен буду стать исполняющим обязанности президента. Он смотрел на меня, ждал, что я скажу.
Я сидел и молчал. Он стал более подробно рассказывать – что хочет объявить о своей отставке еще в этом году. Когда он закончил говорить, я сказал: «Знаете, Борис Николаевич, если честно, то не знаю, готов ли я к этому, хочу ли я, потому что это довольно тяжелая судьба». Я не был уверен, что хочу такой судьбы. А он мне тогда ответил: «Я когда сюда приехал, у меня тоже были другие планы. Так жизнь сложилась. Я тоже к этому не стремился, но получилось так, что должен был даже бороться за пост президента в силу многих обстоятельств. Вот и у вас, думаю, так судьба складывается, что нужно принимать решение. И страна у нас какая огромная. У вас получится».
Он задумался. Было понятно, что ему нелегко. Вообще это был грустный разговор. Я не очень серьезно относился к назначению себя преемником, а уж когда Борис Николаевич мне сообщил о своем решении, я точно не совсем был к этому готов.
Но надо было что-то отвечать. Вопрос же был поставлен: да или нет? Мы ушли в разговоре куда-то в сторону, и я думал, что забудется. Но Борис Николаевич, глядя мне в глаза, сказал: «Вы мне не ответили»[32].
Премьер-министра понять было можно. Уж кто-кто, а он-то знал, что наследство ему может достаться непростое. Рухнувшая в результате дефолта 1998 года экономика являла собой жалкое зрелище: ВВП 1999 года по сравнению с 1991-м сократился на 40 %. Если в 1994 году за один российский рубль давали 40 американских центов, то в 1999-м – всего 4 цента. 0,2 % россиян обладали 70 % национального богатства, а доход самых богатых россиян в десятки раз превышал доходы самых бедных слоев общества (и это при социологической аксиоме, гласившей, что, если доход самых богатых граждан превышает доход самых бедных более чем в 14 раз, в обществе вспыхивает социальная революция). Практически перестала существовать на территории страны государственная власть. Выброшенный Б. Ельциным лозунг «Берите суверенитета столько, сколько сумеете проглотить» по отношению к национальным автономным образованиям привел к тому, что была вчистую проиграна война с Чечней. На Урале губернатор Свердловской области, этнический немец Э. Россель вынашивал планы по созданию так называемой отдельной Уральской республики. В Казани Минтимер Шаймиев успешно боролся за суверенную от Москвы Республику Татарстан, с субъектными международными правами, а президент Республики Чувашия Николай Федоров отказался исполнять Закон РФ о всеобщей воинской обязанности. Глядя на них, сепаратистские настроения зашевелились в головах и других региональных лидеров. Молчала, пожалуй, только одна Чукотка. Административная и политическая власть Москвы на глазах теряла авторитет и силу. Практически не было как государственного института и Российской армии. Вспоминаю, как в 2014 году Путин признавался, что в момент начала второй чеченской войны он во всей Российской армии не смог найти ни одного высшего офицера, который смог бы возглавить хотя бы одну боеспособную дивизию[33].
Но в декабре 1999-го В. Путин ни словом не обмолвился обо всем этом. Лишь в январе 2000-го, когда уже исполнял обязанности президента, на один момент не выдержал и в беседе с журналистами произнес:
– Ведь честно говоря, все, что делалось в последние годы, особенно в сфере сохранения государства, это. Как бы помягче сказать, чтобы никого не обидеть? Это – любительство. Поверьте мне, еще в 1990–1991 годах я точно знал, как это ни самоуверенно звучит, что при том отношении к армии, которое сложилось в обществе, к спецслужбам, особенно после распада СССР, страна окажется уже очень скоро на грани развала»[34].
И только через четыре года, в следующем избирательном цикле, показал, что он полностью понимал, за что брался в декабре 1999 года 12 февраля 2004 года; выступая перед своими доверенными лицами в избирательной кампании, кандидат в президенты сказал:
«Давайте вспомним, в каком состоянии находилась страна в конце 1999 – начале 2000 года и какие причины, какие факторы повлияли на это состояние. Деструктивные процессы разложения государственности при развале Советского Союза перекинулись – и это можно и необходимо было предвидеть – на саму Российскую Федерацию… За чертой бедности оказалась треть населения. При этом массовым явлением стали многомесячные задержки с выплатой пенсий, пособий, заработных плат. Люди были напуганы дефолтом, потерей в одночасье всех денежных вкладов и всех своих сбережений, не верили уже и в то, что государство сможет исполнять даже минимальные социальные обязательства. Страну лихорадило от забастовок горняков, учителей, других работников бюджетной сферы. Ставки налогов постоянно повышались, а фискальная политика в целом была направлена на элементарное выживание. Большинство крупных банков обанкротилось, и после кризиса 98-го года кредитная система была практически парализована. Больше того, страна впала в унизительную зависимость от международных финансовых организаций и разного рода международных финансовых спекулянтов. Только вдумайтесь: в пересчете на ВВП внешний долг России на конец 99-го года составлял почти 90 %.
Ситуация усугублялась тем, что к этому времени Россия в значительной мере утратила самостоятельные позиции на внешней арене. А те силы в мире, которые продолжали жить стереотипами холодной войны и, несмотря на «сладкие» речи, продолжали рассматривать Россию в качестве своего политического соперника, всячески поддерживали все, что могло как можно дальше законсервировать подобное состояние нашей страны.
Не менее драматично развивалась ситуация и во внутриполитической сфере. Конституция страны и федеральные законы утратили во многих регионах качество актов высшей юридической силы. Региональные парламенты принимали законы вразрез с конституционными принципами и федеральными нормами. Неизбежным следствием такой «конкуренции» стал произвол властей, от которого только страдали люди. Борьба за «особые» финансово-экономические режимы была постоянным предметом торга регионов с федеральным центром. Дело дошло до того, что отдельные регионы фактически оказались вне единой правовой и финансово-фискальной системы государства, перестали отчислять налоги в федеральный бюджет, требовали создания собственных золотовалютных резервов, собственных энергетических, таможенных систем, региональных денежных единиц… Сепаратистские процессы, вызревавшие в России в течение нескольких лет, не получали адекватного ответа со стороны власти, но были активно поддержаны международными экстремистскими организациями и в конечном итоге выродились на Северном Кавказе в наиболее опасную форму – терроризм. Речь идет в первую очередь, конечно, о Чечне. После подписания Хасавюртских соглашений, в результате которых были брошены на произвол судьбы и сама Чечня, и весь чеченский народ, кому-то могло показаться, что кошмар гражданской войны закончился. Не тут-то было. Чувствуя нашу слабость, понимая всю расхлябанность власти и удручающее моральное состояние общества, летом 99-го года многочисленные банды международных террористов пошли, как и следовало ожидать, дальше. Они обнаглели настолько, что совершили открытое нападение на Дагестан, совершили агрессию с целью отторжения от России и вовлечения в зону своего криминального влияния дополнительных наших территорий. Россия всегда была весьма сложным государственным образованием и требовала к себе бережного, я бы сказал, профессионального отношения. Но, к сожалению, к концу 90-х годов, и это надо признать, она под ударами всех вышеперечисленных негативных факторов стала утрачивать основные признаки единого государства. Это то, с чем мы столкнулись, и то, в каких условиях нам необходимо было одновременно решать и острейшие каждодневные проблемы, и работать на то, чтобы заложить новые – долгосрочные – тенденции роста»[35].
Именно таким образом после четырех лет работы во главе государства подвел Владимир Путин черту под 10-летним правлением Бориса Ельцина.
И все же самой трудноразрешимой проблемой для второго президента РФ оказалось не то, что было перечислено выше. Самой сложной оказалась проблема кадров. Много лет лично знавший Путина известный российский историк Р. А. Медведев без всяких околичностей в 2007 году написал: к моменту занятия Владимиром Путиным должности и. о. президента РФ он «еще не имел своей команды и своего кадрового резерва»[36].
С листа и без команды
Как отмечает Р. А. Медведев, «число новых людей, которых Владимир Владимирович привел с собой в первые месяцы в аппараты Кремля и Белого дома, было невелико, и эти люди не имели еще ни опыта, ни авторитета. Они не составили еще политическую команду, сходную хотя бы в чем-то с той, которую Борис Ельцин привел во власть в 1991 году. Можно согласиться и с тем, что в той почти бесплодной кремлевской среде, в том «дворцовом» коллективе, в котором с 1996-го работал Путин, он был относительно одинок. При этом он даже не старался особенно выделяться: так было легче жить и работать»[37].
Это наблюдение недалеко от истины. Когда через месяц после его назначения на должность и. о. президента Путина попросили назвать людей, которых он мог бы включить в свою команду по управлению страной, кому он доверяет, с кем он в состоянии испытывать чувство локтя, и. о. главы государства с трудом смог назвать всего только пять человек – С. Иванов, Н. Патрушев, Д. Медведев, А. Кудрин и И. Сечин, – ни один из которых за всю свою служебную карьеру ничем особенным не проявил себя в управленческой сфере.
Отдавая себе отчет в том, что это совсем не команда, а скорее то, что называется друзьями, Путин обратился за помощью к политтехнологам, а те выстроили для него такую программу действий по годам: «Первый год – формирование целей, команды, второй год и половина третьего – поэтапное достижение конкретных результатов, конец третьего – начало четвертого – предъявление этих результатов и вхождение в следующую избирательную кампанию»[38].
С точки зрения политтехнологии все вроде бы правильно. Но вся эта внешне красивая схема ничего не стоит, если в основе ее нет целеполагания. А как раз с этим-то у исполняющего обязанности президента еще в феврале 2000 года, накануне его первых президентских выборов, никакой ясности не было. В предвыборном агитационно-пропагандистском материале В. Путин именно это и продемонстрировал. На вопрос, что, с его точки зрения, нужно в первую очередь стране в условиях необходимости ее вывода из постдефолтного кризиса, кандидат в президенты довольно бодро ответил: «Точно и ясно определить цели. И не вскользь говорить об этом. Эти цели должны стать понятными и доступными каждому. Как Кодекс строителей коммунизма». Однако потом, видимо осознав, что с употреблением этого понятия (Кодекса строителей коммунизма) не все так просто, как может показаться, уточнил: «это путь демократического развития», а начинать нужно «с определения новых моральных ценностей». Но раскрыть содержание этих ценностей не смог, сказав, что первоочередной задачей видит сохранение сильного, эффективного государства и сохранение фундаментальной науки и школы[39]. Подчеркнув при этом, что «у нас сохранилось пока главное – фундаментальная наука и школа. Если утратим это, то тогда все, конец»[40]. Иными словами, ничего действительно нового из моральных ценностей назвать просто не смог.
Видимо, правильно написал по этому поводу Р. Медведев: «Вполне возможно, что и сам Владимир Путин не сразу осознал свое предназначение» – и потому саму эту проблему поначалу воспринимал недостаточно трезво[41].
Впрочем, самому Путину казалось, что организационно он вполне готов к тому, чтобы занять должность главы государства, и ему не составит никакого труда справиться с любой ситуацией. Вот как он объяснял эту свою самоуверенность другим.
«Так как я пришел (в Администрацию Президента РФ) собственно из одного из крупнейших регионов страны – Петербурга, то у Юмашева (глава АП) возникла идея передвинуть меня на эту работу (на региональную политику), поскольку я знал, что такое регион. Все это было достаточно естественно. Таким образом я стал первым заместителем руководителя администрации по работе с регионами. Должен сказать, что именно эта работа была, наверное, в администрации самой интересной для меня. Самой интересной! Но президент страны по разным причинам (ведомым мне и не совсем ведомым) был не особенно доволен работой ФСБ. Постепенно начали искать замену директору ФСБ Николаю Ковалеву. У меня с ним были неплохие ровные отношения.
Честно сказать, я не очень хотел возвращаться в какую-то спецслужбу. Не потому, что я плохо или хорошо к ним относился. Просто считал, что два раза в одну и ту же реку не входят. Это первое. И второе: если по-честному, то я считал, что это тупиковая должность. И прежняя работа, честно сказать, совершенно забылась, а тут надо вновь возвращаться. Положа руку на сердце, вообще никогда не думал об этом. Никогда! И как это ни покажется странным, но со мной на эту тему никто и никогда не разговаривал. Вообще никто и ни разу не делал предложений перейти на работу в ФСБ! Я, безусловно, знал, что тема эта обсуждается, что ищут варианты, кандидатов. Это я знал. Но со мной ни разу никто на эту тему не говорил. Никто даже не намекнул!
И вот Валентин Борисович Юмашев уезжает в отпуск, звонит мне оттуда и говорит:
– Не мог бы ты подъехать в аэропорт и встретить Кириенко? Он прилетает на встречу с Борисом Николаевичем (Борис Николаевич тоже где-то был на отдыхе).
– Конечно, подъеду, встречу, – отвечаю.
А Кириенко в то время был премьер-министром.
Я поехал в аэропорт. Выходит из самолета Кириенко и говорит:
– Я тебя поздравляю.
– С чем?
– Ты назначен директором ФСБ.
– Спасибо.
Вот так я и оказался директором ФСБ. Потом возникли проблемы с Бордюжей, который одновременно возглавлял администрацию президента и Совет безопасности. И я, таким образом, стал и директором ФСБ, и секретарем Совета безопасности.
Так что за три года, проведенных в Москве, я успел поработать в Управлении делами и администрации президента, в Совете безопасности, был министром, так как директор ФСБ – это фактически министр. Недолго, но я везде себя попробовал, на всех этих участках. Поэтому нельзя сказать, что я не был как-то готов к должности премьер-министра.
Подготовка подготовкой, но, естественно, очень многое зависит от того, насколько справляется человек с возложенными на него обязанностями, с теми обязанностями, которые он должен исполнять[42].
Но это, почти благодушное настроение, выказанное им в конце 1999 года, очень быстро оставило Путина, когда он вплотную столкнулся не с московской только, а с широкой российской действительностью.
Уже в своих первых посланиях Федеральному собранию президент со всей откровенностью предупредил депутатский корпус, а через него и всю общественность, что «российская бюрократия оказалась плохо подготовленной к выработке и реализации решений, адекватных современным потребностям страны», что «она неплохо приспособилась извлекать так называемую административную ренту из своего положения», но при этом ее непрофессионализм «сводит на нет экономические и другие реформы». «Наша бюрократия, – сказал он, – и сегодня обладает огромными полномочиями. Но находящееся в ее руках количество полномочий по-прежнему не соответствует качеству власти. Несмотря на огромное число чиновников, в стране – тяжелейший кадровый голод. Голод на всех уровнях и во всех структурах власти, голод на современных управленцев, эффективных людей» (курсив мой. – Авт.).
Наследство первого президента России и здесь оказалось самым запущенным.
Наиболее скрупулезно изучавший этот вопрос Р. Медведев пишет об этом так:
«За 1992–1999 годы в России было смещено со своих постов около 40 вице-премьеров и более 200 министров, а также пять премьер-министров, четыре генеральных прокурора и бессчетное число ответственных деятелей президентской администрации и Совета безопасности. И почти для всех это бывало полной неожиданностью.
Самые близкие Ельцину деятели узнавали о своем смещении не только на докладе у президента или во время заседания в Кремле, но и во время отпуска, на даче, по дороге на работу, в служебной командировке, утром во время завтрака или вечером за ужином, по телефону от помощника президента или из сообщений информационных агентств и теленовостей»[43].
Эта кадровая чехарда российских управленцев сопровождалась такой же и в отношении состава иностранных специалистов. Как пишет Р. Медведев, «мало кто знает, что уже в ноябре 1991 года правительство Бурбулиса-Гайдара начало создавать в Москве обширный «главный штаб по проведению либеральных реформ», руководящую роль в котором играла группа иностранных экономистов, финансистов и дипломатов во главе с Джеффри Саксом, Андерсом Ослундом и др.». Специальная группа (более ста человек) работала в Комитете по государственному имуществу при А. Чубайсе, разрабатывая даже проекты указов Президента РФ. «В 1997 году, оказавшись на посту первого вице-премьера, Чубайс снова пригласил в Москву группу специалистов из Гарварда для помощи и поддержки. Работа этих людей в Москве проходила почти как секретная операция. Участие иностранных специалистов в разработке российских реформ хорошо оплачивалось, но не афишировалось»[44].
Р. Медведев приходит к выводу, что меры эти (по приглашению иностранных специалистов) были скорее вынужденными, так как «экономическая мысль в России еще очень отстает от уровня экономической науки в главных промышленно развитых странах. В нашей стране, – пишет он, – просто нет тех ста или ста пятидесяти экономистов разной специализации, но с одинаково высоким уровнем подготовки и опыта, которые могли бы обеспечить и компетентное руководство экономическими реформами в стране, и подготовку новых кадров. В физике или математике такая научная среда, которую могут создать только ученые мирового уровня, в России еще сохранилась, несмотря на утечку умов. Но в экономических науках такой среды никогда не существовало. Встречались отдельные авторитеты, но и они должны были в первую очередь мыслить по-марксистски»[45].
Одним словом, среда, из которой Путину пришлось комплектовать свою собственную команду управленцев и на первый, и на второй президентский срок, оказалась очень скудна на профессионалов. Приходилось брать тех, кто в этот момент по разным причинам оказался ему ближе всех, проверять их в деле, а потом, по прошествии времени, либо оставлять их в команде и дальше, либо же выводить из сферы высшей политики, как Г. Грефа, или же вообще убирать из команды, как А. Кудрина или А. Сердюкова.
Случайная закономерность
Политические противники Владимира Путина (их относительное число в среде политически активного населения демонстрирует завидное постоянство: не более 6–7% каждый год) тратят немалые усилия, чтобы убедить своих приверженцев в случайности политического феномена Путина.
Попервоначалу, когда в августе 1999 года Борис Ельцин, вопреки оказываемому на него колоссальному давлению со стороны финансовых и олигархических российских групп и политических кругов Вашингтона, решил, вопреки всем, передать власть именно Путину, то на первой же личной встрече в Кремле с российскими олигархами исполняющему обязанности Президента РФ было прямо заявлено, что Ельцин ошибся и что они позаботятся о том, чтобы эту случайную ошибку истории в ближайшее время исправить.
На деле же довольно быстро (по историческим меркам) выяснилось, что все мы имеем дело не со случайностью, а с самой что ни на есть настоящей закономерностью. И начало этому процессу было положено не 9 августа 1999 года, когда Ельцин отправил в отставку с поста председателя кабинета министров РФ С. Степашина и назначил на его место В. Путина, и не в полдень 31 декабря того же года, когда Ельцин объявил, что он добровольно уходит в отставку и вручает ядерный чемоданчик (символ абсолютной власти в РФ) Владимиру Путину, а гораздо раньше. Я бы сказал, что начало всей этой цепи событий, приведших в итоге к избранию 26 марта 2000 года В. Путина Президентом Российской Федерации, должно быть отнесено к концу XIX–ХХ столетия, когда царский трон в России перешел от Александра II к Александру III, а потом – Николаю II. Именно отсюда начинается цепь событий, которые последовательно привели вначале к изменению вектора развития России, а потом и к разрушению Российского государства, то есть к революциям 1905–1917 годов. Именно цепь всех этих событий способствовала процессу вымывания способных к управлению кадров в нашей стране (подробно об этом пойдет речь во второй главе настоящей книги), и, как следствие, эти же события подготовили и почву для закономерного появления в России лидера, который, в силу не зависящих от него обстоятельств, «силою вещей», был выдвинут самой историей для разрешения накопившихся в обществе за сто с лишним лет социально-экономических и политических противоречий.
В своих предыдущих монографиях и статьях, опубликованных в 2010–2014 годах, я уже имел возможность сказать, что распад Советского Союза в 1991 году был явлением закономерным и что сама революция 1989–1991 годов точно так же носила закономерный характер. Она просто не могла не произойти. Могло случиться так, что она «запоздала» бы еще на несколько лет и совершившие ее политические силы не имели бы такого ярко выраженного прозападного флера, могло произойти так, что не Егор Гайдар и Анатолий Чубайс стали бы ее выразителями. По форме все это могло выглядеть иначе. Но только не по сути.
Историки, политологи, публицисты не перестают доискиваться основных причин распада в 1991 году Советского Союза. Дискуссии идут интенсивные, и аргументы приводятся разные. А в последнее время много сожалеют о том, что с распадом СССР были несправедливо и необдуманно выброшены за борт многие социальные достижения советского общества (в области здравоохранения, образования, например). И это правильно. Можно назвать и много других позитивных феноменов послевоенного советского общества. Но при этом никто не берет в расчет тот непреложный факт, что СССР распался потому, что советскую систему, советский политический и социальный режим не захотел поддержать русский народ. А ведь это факт, что, когда над Кремлем спускался государственный флаг Советского Союза, русский народ не шелохнулся в намерении поддержать, удержать уходящий политический режим. Не было ни одного, даже индивидуального, протеста.
Объяснение этому феномену может быть только одно: народ устал от советской власти за семьдесят лет ее существования и не хотел ее поддерживать. Общественные ожидания русского народа к этому моменту концентрировались совсем на другом полюсе – на отделении России от СССР. А когда такие общественные ожидания концентрируются в стране и политическая атмосфера сгущается так, что в политическом воздухе, как говорят в народе, хоть топор вешай, в обществе обязательно появляется человек-деятель, который концентрирует в себе разрешение этих ожиданий.
В конце 1980-х годов таким человеком стал Борис Ельцин. Именно его народная молва выдвинула на должность мессии, который должен был покончить с опостылевшим всем большевистским режимом. Я помню, как в 1990 году на подъездных путях к железнодорожной станции Крюково в Зеленограде на станционном заборе белой краской аршинными буквами был намалеван лозунг: «Ельцин – последняя надежда России!» И таких лозунгов по всей России, от Калининграда до Владивостока, были тысячи и тысячи. Своим приходом в политику Борис Николаевич эти народные ожидания закрыл. Но на очень короткое время. По своей концентрации и глубине эти народные ожидания оказались более глубокими, чем личные психологические возможности первого президента России. Очень быстро, буквально в течение двух-трех лет, Ельцин обнаружил свое несоответствие народным настроениям и ожиданиям. И в толще народа стали вызревать другие настроения, которые стали проявляться в средствах массовой информации.
В 1980-х годах мне по работе в Президиуме АН СССР довелось близко общаться с выдающимся русским ученым и мыслителем Никитой Николаевичем Моисеевым (1917–2000). Его энциклопедическая эрудиция, глубина и трезвость мышления и потрясающее бесстрашие в выражении своих мыслей производили большое впечатление на руководство Академии наук СССР, и мой тогдашний непосредственный начальник вице-президент АН СССР, академик П. Н. Федосеев всегда стремился поставить его во главе временных коллективов ученых, создаваемых для выполнения различных заданий, поступающих из ЦК КПСС. Будучи настоящим патриотом России, он очень близко к сердцу воспринимал то, что происходило в Москве и в стране на закате ельцинского правления. Поэтому меня нисколько не удивило его полное пессимизма заявление, сделанное им в статье «Агония» за четыре месяца до его ухода из жизни. «Я не могу быть сегодня оптимистом, – написал он. – Да, у нас есть шансы, но я уже не верю в то, что они будут использованы. И для моего пессимизма есть достаточно оснований, ибо для использования наших шансов необходим соответствующий интеллектуальный уровень руководства и его способность заменить политиканство и цели личного эгоизма искренним стремлением послужить отечеству и собственному народу. Необходимо, чтобы кремлевское руководство было способно осознать ситуацию и потенциальные возможности России. Но трудно представить себе, что на этом уровне в ближайшее время появятся фигуры масштаба де Голля. Необходим высокий уровень доверия нации к кремлевскому руководству. Но трудно поверить, что он возникнет в обозримое время. Необходима, наконец, партия, обладающая соответствующей программой и пользующаяся авторитетом в широких кругах народа. Но такой партии сегодня нет, и трудно ожидать, что она может возникнуть в ближайшие годы. Вот почему оптимистический сценарий нашего развития мало реален»[46]. Никите Николаевичу было в этот момент 82 года. В Ельцина он давно уже не верил, а других не видел. А до прихода В. Путина на должность премьер-министра РФ оставалось всего полгода.
В. Путина в этот период не «видел» не только Никита Николаевич. Не «видели» и другие. Но предчувствие того, что такой политик должен обязательно появиться, в обществе уже вызревало. И находило себе выражение в российской прессе.
Российский политолог Владимир Вьюницкий, один из основателей Партии пенсионеров, сомневаясь в том, что Б. Ельцин надолго обосновался на посту президента страны, и заглядывая на несколько лет вперед, в самом начале 1993 года опубликовал в журнале «Диалог» статью под названием «Каким будет лидер постельцинского времени», где написал следующее: «Общенациональный лидер, которого жаждут видеть во главе России ее граждане и будущие избиратели, должен быть не просто представителем той или иной партии, получившей большинство голосов. Он должен быть политической величиной, признанной на уровне не только сознания, но и эмоций всем народом. Скорее всего, успех будет на стороне того, кто будет выступать не от имени какой-нибудь партии или блока, а кандидатом от массовых народных движений, в которых будут участвовать, но не задавать тон политические партии и организации. Иными словами, можно прогнозировать победу фигуры национального согласия или компромисса. С точки зрения политической тактики это должен быть бонопартист в хорошем смысле, который может стать в точку равновесия политических сил и, используя вотум народного доверия, приглушить накал страстей между ними. Исходя из отмеченных выше параметров, новый политический лидер должен прийти под знаменем так называемой авторитарной демократии: политического курса, в основе которого лежит приверженность демократическим институтам и ценностям, но при сохранении сильной государственной власти, контроля со стороны ее органов за экономическими и социальными процессами в обществе, наличия сильной вертикали исполнительной власти, замыкающейся на главу государства. Новый лидер должен будет продолжать курс на создание рыночной экономики, способной вписаться в мировое хозяйство. Но ему придется считаться с сильными требованиями народа о сохранении всех социальных гарантий, связанных с социалистическим прошлым. Поэтому социал-либеральный курс будет единственно перспективным и приемлемым для него. Единственной формулой соединения этих различных начал может быть идеология патриотического демократизма, которую и должен наконец принести в сознание российского общества лидер постельцинского типа. Учитывая состояние межнациональных отношений в стране, это должен быть представитель великорусской нации. В истории не бывало так, чтобы на потребность в нужном типе фигур не было ответа.
И на сей раз в стране найдется нужный ей лидер и, видимо, не один. Ибо люди – это единственное наше национальное достояние, которое Россия пока не растеряла»[47]. Как резюмирует Р. Медведев, это был очень хороший анализ и очень точный прогноз, осуществления которого нам пришлось, однако, ждать еще много лет.
Человек-то нашелся, но опираться ему было не на кого: поскольку Путин не планировал для себя высшую политическую карьеру, то и команды-окружения для себя он не создавал.
В общем-то в первые год-два вхождения в высший эшелон политической власти Путину было не до кадровых проблем. Много более актуальным для него был вопрос собственного политического выживания. Дело в том, что вбросить-то во власть Ельцин его смог, назначив в августе 1999 года на должность премьер-министра с прицелом на последующее президентство, а вот оказать ему решающую поддержку для удержания на этой вершине был не в состоянии, так как сам он располагал только формальными политическими и административными властными полномочиями. Реальная же власть в стране и обществе к лету 1999 года принадлежала так называемым олигархам[48].
Пресса в то время много писала о так называемой «семибанкирщине». Но на самом деле этих властителей денег, собственности и финансовых структур, СМИ было не семь, а много больше: Рэм Вяхирев (Газпром), Анатолий Чубайс (РАО «ЕЭС России»), Борис Березовский (ЛогоВАЗ), Вагит Алекперов (ЛУКойл), Владимир Гусинский (Медиа-Мост), Анатолий Быков (КрАЗ), Сергей Пугачев (Межпромбанк), Владимир Евтушенков (АФК «Система»), Каха Бендукидзе (Уралмашзавод), Владимир Брынцалов («Ферейн»), Александр Паникин («Панинтер»), Александр Мамут (МДМ-банк), Роман Абрамович (Сибнефть), Михаил Ходорковский (ЮКОС), Михаил Фридман и Петр Авен (Альфа-Групп), Владимир Потанин (ОНЭКСИМбанк), Александр Смоленский (СБС-Агро), Владимир Виноградов (Инкомбанк). И еще десятка два с половиной помельче.
Разумеется, вся эта публика совсем не представляла собой единую сплоченную группу, но взятые вкупе именно они решали (решали!), кому в России может принадлежать высшая политическая власть. Как пишет в лучшей на сегодняшний день по своей фундаментальности книге о В. Путине известный российский историк Рой Медведев, «хорошо известно, что именно деньги олигархов и активная поддержка подконтрольных им СМИ помогли в 1996 году Борису Ельцину выиграть президентскую избирательную кампанию. Это, в свою очередь, позволило наиболее амбициозным из олигархов занять очень сильные позиции не только в экономике, но и во властных структурах России. На пользу стране этот не пошло.»[49]
Поэтому в первые год-два нахождения во власти Путин был вынужден решать одновременно как минимум две задачи: вытаскивать страну из постдефолтного состояния, куда ее загнали в 1998 году премьер-министр С. Кириенко со своими советниками, и бороться за собственное политическое выживание. После телефильма «Президент», показанного 26 апреля 2015 года по телеканалу «Россия-1», мы узнали, что еще осенью 1999 года олигархи на очной встрече с Путиным предупредили его, чтобы он, как говорят в народе, «не раскатывал губу на президентскую должность»[50].
Между тем Россия продолжала погружаться в пучину экономической и политической дезинтеграции, а готовых кадров, которые могли бы помочь Путину в решении вставших перед ним задач, не было. В такой ситуации любой лидер вынужден следовать старой русской пословице, гласящей, что за неимением гербовой пишут на простой. Пришлось довольствоваться тем, что лежало на поверхности.
Нельзя не сказать, хотя бы кратко, об одной бытовавшей в тот период легенде, имевшей широкое хождение в России. В 2000 году в своих многочисленных журналистских командировках по центральным российским областям и по Сибири я не раз встречался с мнением, высказываемым в самых широких слоях населения, а также, между прочим, и в коридорах Госдумы, что, став президентом, В. Путин призовет в правительство Е. Примакова и вместе с ним будет вытаскивать Россию из постдефолтного кризиса. В рамках этой легенды, которая в политических московских кругах жива и по сей день, находили общий язык самые разные политические силы, от КПРФ до антипутинской оппозиции. Так, в конце июня 2015 года «Новая газета», например, в своей редакционной колонке, посвященном тем годам, писала:
«По свидетельствам очевидцев, когда на этом переходном этапе руководители спецслужб решали вопрос о том, как следует раскрывать секретную информацию, касающуюся, например, ядерных технологий, для новых политиков-демократов, фамилия Примакова прозвучала не раз – он должен был быть посредником, ему доверяли. Возможно, у Примакова хватило бы ума не совершать большинства ошибок Путина. Возможно, он не окружил бы себя владельцами шубохранилищ и мог бы поставить перед своими людьми более амбициозные задач, чем личное благополучие.
Фигура Примакова олицетворяла сценарий мягкого советского реванша, могущего быть совершенным людьми, ясно понимающими, что буквальное возвращение в прошлое уже невозможно. Россия могла бы стать аналогом Китая после Дэн Сяопина – далеко, как теперь уже кажется, не самый худший из всех наших возможных вариантов. Страны без демократии, но и без клептократии, и без угроз развязать ядерную войну со всем миром. Примаков критически относился к возможностям рынка, но, думаю, в конечном итоге под давлением мирового опыта пришел бы к либеральной рыночной политике, совмещенной со стратегическими государственными инвестициями, – по китайскому образцу»[51].
Комментировать здесь нечего, поскольку позиция «Новой газеты» в ее зашкаливающем за все разумные пределы антипутинизме известна давно. Процитировать же позицию стоило хотя бы ради того, чтобы показать, что крайности в политике, если речь идет о стремлении к власти, у нас в России нередко сходятся. Лучше посмотреть, как на самом деле все происходило в тот момент. А Путин в то время, занимая должность и. о. Президента РФ, до 7 мая 2000 года был и председателем правительства РФ. Ряд фракций в Госдуме высказывали мнение, что, чтобы избавиться от этого параллелизма во власти, на должность главы правительства страны нужно пригласить академика Е. Примакова.
И российский обыватель, и фракция КПРФ в Госдуме исходили из того, что Е. Примаков хорошо зарекомендовал себя в процессе девятимесячного руководства правительством страны, с сентября 1998 по май 1999-го. Как показывали опросы общественного мнения той поры, обыватель был убежден, что тандем Путин-Примаков вытащили бы страну из тогдашнего кризиса. Более того, еще и в 2015 году кое-кто считал, что именно этот гипотетический (добавлю – и фантастический) тандем не позволил бы России ввалиться в экономический кризис в 2014 году.
На первый, поверхностный, взгляд легенда эта звучит очень привлекательно. Е. Примаков за девять месяцев на должности главы правительства вроде бы действительно «вытащил» экономику страны из угрожавшего ей вторичного дефолта. Но взгляд этот действительно поверхностный. Мало кто обращает внимание на то, что академик Примаков в те девять месяцев своего правления ничуть не изменил вектор развития экономики страны, заданный ей правительством Ельцина-Гайдара в 1992 году, а всего лишь «подморозил» кризисные ее элементы. При том что и сделал-то это не он сам, а пригласив в самом начале сентября 1998 года на должность первого вице-премьера в свое правительство выдающегося государственного деятеля советского периода, бывшего председателя Госплана СССР Юрия Маслюкова (1937–2010). И это его, Маслюкова, а не Примакова российская пресса после майских праздников 1999 года назвала (уже после отставки) «спасителем отечества».
Коротко говоря, академик Примаков с помощью Маслюкова не просто «подморозил» ельцинско-гайдаровскую модель российской экономической системы, но попытался вернуть в права упраздненную Ельциным и Гайдаром советскую экономическую систему. Попытка эта объяснялась тем, что никакой другой системы ни Примаков, ни Маслюков не знали, да и не хотели знать.
Никто из сторонников вышеназванной легенды не обратил внимания на то, что правление Примакова вошло в неразрешимое противоречие не только с взглядами Ельцина на путь российских реформ, но и с уже набравшими необратимую инерцию самими реформами. Советско-большевистская плановая экономика к этому моменту была уже окончательно сломлена. Причем случилось это не в 1992 году, а в 1985–1991 годах. И сколько бы ни старались Примаков и Маслюков, возврат к ней был уже невозможен в силу объективных причин. Поезд советской плановой системы, о которой так скорбел Е. Примаков в своей книге «Мысли вслух» в 2011 году, вышел из Истории окончательно. Рельсы за последним вагоном этого поезда были уже разобраны и даже шпалы выкорчеваны. Именно поэтому Б. Ельцин смог протерпеть Примакова на посту премьер-министра только девять месяцев.
Чтобы не быть голословным, поясню свою позицию в отношении Е. Примакова (и в защиту позиции Путина) на конкретном примере. В современном российском обществе еще и сегодня весьма уважаемые люди считают, что в октябре 17-го произошел не преступный большевистский переворот, а всемирно-историческое событие позитивного значения. К таким людям относился и весьма почитаемый мною Евгений Максимович Примаков. Вот конкретный пример на этот счет.
В октябре 2010 года в журнале «Проблемы национальной стратегии» (№ 4) была опубликована рецензия на двухтомник профессора Белградского (Республика Сербия) университета профессора С. Живанова «Pad Ruskog carstva» [Beograd. Nolit. 2007. t. I. Russija u Prvom svetskom ratu. 717 s. T. II. Februarska Revolucija. 630 s.]. А в июне 2011 года в продаже появилась книга академика Е. Примакова «Мысли вслух». Автор ее в обращении к читателям написал: «Наступил такой период в моей жизни, когда все сильнее чувствую потребность высказаться по важным вопросам пережитого страной в ХХ веке и ее способности вписаться в реалии XXI столетия». А вслед за этим автор переходит к анализу упомянутой выше рецензии.
«В нашей политической литературе, – пишет академик Примаков, – все чаще называют события Октября 1917 года «переворотом». Этот термин используют не только политики правооппозиционного толка, но и ученые-политологи. Между тем определение «революция» или «переворот» имеет большое значение для понимания исторического пути России. Характерен пример рецензии на книгу сербского ученого, профессора Савы Живанова. Рецензент цитирует автора: «Февральская революция в плане заинтересованности историков осталась в тени Октябрьской революции». Можно, очевидно, согласиться с таким мнением С. Живанова. Но рецензия вышла в журнале Российского института стратегических исследований «Проблемы национальной стратегии» (2010. № 4. С. 187) под заголовком «Октябрьский переворот неправомерно заслонил Февральскую революцию 1917 года» (выделено Евг. Примаковым).
И далее все 206 страниц книги Примакова практически посвящены оспариванию утверждения автора вышеназванной рецензии, что 25 октября 1917 года имел место большевистский «переворот». «Низведение [октябрьских событий] до верхушечного переворота, – пишет Е. М. Примаков, – основа, на которой развертывается ныне отрицание семидесятилетнего прогресса в период Советского Союза». В противовес этому академик РАН считает, что в октябре 1917-го имела место величайшая социальная революция, равной которой в истории человечества не было: «Совершенная под их [большевиков] руководством Октябрьская революция означала конец власти буржуазии, переход от частной собственности на банки, заводы, инфраструктуру к собственности государства. Радикальные перемены распространились на всю территорию бывшей Российской империи. Под революционными знаменами сражались сотни тысяч людей, которые победили в Гражданской войне. Можно ли все это считать верхушечным переворотом? Однозначно нет»[52].
Термин «переворот» по отношению к событиям 25 октября (7 ноября) 1917 года изобрел, конечно, не автор критикуемой академиком Примаковым рецензии. В «Кратком курсе истории ВКП(б)» события 25 октября 1917 года «переворотом» назвал И. Сталин. Но дело конечно же не в терминологических изысках. А в том, что Октябрьский переворот совершили не великие русские гуманисты, радеющие за простое человеческое счастье народа, а чужие для русского народа люди, которые в Гражданскую войну просто-напросто обманули те «сотни тысяч», которые, как написал академик Примаков, встали под революционные знамена и «которые победили в Гражданской войне». Эти «сотни тысяч» потом спохватились, когда явью стали трудовые концлагеря и массовые расстрелы, да было уже поздно.
Этими чужими для России людьми, креаторами Октябрьского переворота, в основном были собранные Лениным в большевистскую политическую партию изгои-иностранцы, исторгнутые из своих собственных национальных обществ, да покинувшие царскую Россию и годами жившие за рубежом русские и еврейские профессиональные революционеры, а также те, кто годами не вылезал из царских тюрем и ссыльных мест в Сибири. Объединяло все эти три категории людей в одну команду общее им всем свойство – подлинной российской жизни они не знали и, как позже выяснилось, знать и не хотели. У них даже и в мыслях не было попытаться улучшить положение народа. Лозунги, которыми они прикрывались в своих действиях, были всего лишь ширмой. На самом деле их интересовала только политическая власть и собственное свое место в ней. А потому сразу после Октября начали они эту чуждую им материю (российскую жизнь) ломать и выстраивать новую, другую, только им видимую, модель жизнеустройства российского общества.
Предельно ясно в 1920 году, по окончании Гражданской войны, эту их задачу сформулировал Н. Бухарин. когда в своей книге «Экономика переходного периода» он на годы вперед прозорливо предсказал не только создание так называемых трудовых армий, но и насильственное втягивание крестьян в колхозы и массовые расстрелы 30-х годов. В эпоху перехода от капитализма к коммунизму, писал он, советское государство не может обойтись без «концентрированного насилия, стоящего на страже коммунистического общества в становлении». «Внешнее государственное принуждение является здесь поэтому абсолютно необходимым». При этом «принуждение, однако, не ограничивается рамками прежде господствовавших классов и близких к ним группировок. Оно в переходный период – в других формах – переносится и на самих трудящихся, и на сам правящий класс». «Отсюда совершенно неизбежна принудительная дисциплина, принудительный характер которой тем сильнее чувствуется, чем менее добровольной, внутренней дисциплины». «Следовательно, режим трудовой повинности и государственного распределения рабочих рук при диктатуре пролетариата выражает уже сравнительно высокую степень организованности всего аппарата и прочности пролетарской власти вообще». «По отношению к некулацкой крестьянской массе принуждение со стороны пролетариата есть классовая борьба постольку, поскольку крестьянин есть собственник и спекулянт». «С более широкой точки зрения, то есть точки зрения большего по своей величине исторического масштаба, пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи» (выделено Н. Бухариным), – писал он в Х главе этой монографии[53].
Во всем этом полностью отдавал себе отчет В. Путин, когда в июле 1999 года Ельцин предложил ему подумать о преемственности власти. И потому когда принял предложение Ельцина занять его место в Кремле, то обратиться за помощью к Примакову он уже никак не мог. Поэтому был вынужден искать совсем в другом направлении, искать тех, кто смог бы создать новую концепцию реформирования российской экономики, которая продолжила бы уже начатую, но без гайдаровско-чубайсовских крайностей. Такую команду он нашел в лице Германа Грефа со товарищи. Называлась она Центром стратегических разработок.
Что же касается взаимоотношений с Чубайсом, то здесь Путин уже в январе 2000 года предельно ясно расставил все точки над i. В упомянутом выше агитационно-пропагандистском материале, опубликованном в ходе первой избирательной президентской кампании, Путин без обиняков заявил: «Непосредственно с Чубайсом у меня никогда дел не было. Я с ним близко не общался». А на вопрос «Когда ваше общение с Чубайсом стало более-менее регулярным?» решительно отрезал: «Никогда!» И добавил: Чубайс «прекрасно знает, что я не диктатор и не собираюсь возвращать страну к директивной административной экономике… Чубайс, между прочим, очень хороший администратор. Я смотрел, как он руководит Комиссией по оперативным вопросам, как он работает на заседаниях правительства. Он умеет схватить главное и, как говорил Владимир Ильич Ленин, потом вытащить всю цепь. Но, конечно, он упертый, такой большевик. да, это правильное определение в его адрес. К сожалению, у него плохая кредитная история. Я имею в виду кредит доверия у населения»[54].
Мистер Путин – кто это?
Этот вопрос [в английской транскрипции – [Who is Mr. Putin?] в январе 2000 года прозвучал на Всемирном экономическом форуме в швейцарской деревеньке Давос. А задала его журналистка американской газеты Philadelphia Inquirer Труди Рубин присутствовавшим в зале А. Чубайсу и М. Касьянову. По словам самой госпожи Рубин (в интервью М. Зыгарю 05.09.11), когда она повторила этот вопрос в лоб г-ну А. Чубайсу, он просто грубо оттолкнул ее и убежал. Если принять во внимание то, что написано выше, во втором параграфе первой главы, Чубайс просто не знал, что ответить. И не только он. Многие из оппонентов Путина считают, что на этот вопрос и нет необходимости отвечать, поскольку «события показывают, что Владимир Путин, по всей видимости, принимает наиболее важные решения единолично, а внутренние механизмы его замены отсутствуют» (Алексей Захаров, доцент Высшей школы экономики)[55]. Но такой точки зрения придерживаются далеко не все.
Известный своими блестящими эскападами по поводу современной политической антироссийской и антипутинской риторики Запада талантливый российский публицист и журналист Михаил Леонтьев однажды заметил: «Путин на вопрос, в чем он видит задачу своего третьего [президентского] срока, сухо ответил: «Изменение действующей структуры экономики».
Ответ действительно сухой, и потому Леонтьев, покопавшись во всех последующих публичных выступлениях главы государства, попробовал расшифровать эту лапидарную фразу второго президента России так: «Путин имел в виду изменение всей действующей модели, не только экономической, но и управленческой, и социальной, и политической. Проще говоря, надо бы сменить общественно-политический строй. А это – революция. Сверху. Желательно. Недаром Путин позднее заметил, что России предстоит совершить рывок, по масштабам сопоставимый с тем, что мы совершили в 30-х годах прошлого века. Заметьте, по масштабам, а не по форме и методам».
Как мне представляется, Михаилу Леонтьеву удалось ближе всех подойти к ответу на вопрос «Кто вы, мистер Путин?». Президент России и сам 5 марта 2013 года на расширенном заседании коллегии Генпрокуратуры РФ произнес: «У нас ведь, по сути, переходная экономика, у нас политическая система еще находится в состоянии становления». Отсюда и все его действия продиктованы условиями этого «переходного» состояния.
Действительно, если из всего того периода, что Путин находится у власти, вычесть перерыв, когда он в точном соответствии с требованиями Основного закона РФ вынужден был на четыре года уступить верховную власть Д. Медведеву, а весной 2014 года отвлечься на воссоединение Крыма с Россией, что, естественно, отняло время и внимание от проблем внутреннего, российского, плана, то можно констатировать, что «изменением действующей структуры экономики» России Путин занимается постоянно и последовательно на протяжении всех лет нахождения во власти. А точнее сказать, последовательно пытается сменить откровенно прозападный общественно-политический курс, что в 90-х годах прошлого века навязала стране узенькая, но очень энергично действовавшая прослойка либерально-демократических революционеров (в лице Ельцина, Гайдара, Чубайса, Нечаева, Авена, Козырева, Бурбулиса, Шахрая, др.), – на национально-исторический российский.
И надобно заметить, что во все эти годы Путин ни разу не допустил колебаний в своих устремлениях. Как результат – осуществляемые им преобразования хоть и медленно, но неуклонно завоевывают (заполняют) экономическую, социальную и политическую ткань российского общества. Но преобразования идут действительно медленно. Почему?
Как мне представляется, причина, конечно, не одна. Но есть главные. Одна из них – кадры. Но и кадры ведь лидер всегда подбирает в соответствии с теми задачами, которые перед ним ставит действительность или которые он сам перед собой ставит.
Если же вернуться к вопросу, обозначенному в заголовке настоящего параграфа, то, чтобы лучше понять Путина, а по сути проникнуть в то, что он и сам еще, судя по его поведению, не до конца понимает, необходимо, как уже заявлено в предисловии, вернуться в нашу историю и поискать в ней аналоги нынешней российской ситуации. Такие аналоги имеются. Один из них – царствование Петра Великого. То же межеумочное состояние российского общества, та же необходимость радикальных реформ и та же кадровая пустыня Сахара. Только направление движения обратное по знаку. Петр силой насаждал в России порядки западноевропейской цивилизации, в увлечении полагая традиционные русские ценности «подлыми и низкими», и искоренял традиционное боярское варварство варварскими же методами. А перед Путиным задача стоит обратная – преодолеть силой навязанное России в 90-х годах либерально-демократическое западное влияние (и формы) и вернуть нашему обществу традиционно российский тренд развития с сохранением (и привнесением) существенных элементов европейской цивилизации, избегая при этом ее крайностей в виде однополых так называемых браков и прочего маразма.
В отличие от Петра Путин Россию на дыбы не поднимал, и методы, которыми он до сего дня пользовался, варварскими никак не назовешь. Существует, правда, опасность, что если жесткое давление на Россию со стороны США и ЕС (экономические и политические санкции) не прекратится, то не пришлось бы и Путину прибегать к петровским методам.
Самое интересное здесь заключается в том, что этих варварских методов по искоренению коррупции, социальной несправедливости от него давно уже ждет население страны. Более того, люди к такому повороту со стороны президента давно уже готовы. Как нередко признаются мне в моих охотничьих поездках по национальным российским регионам (Вологодская, Новгородская, Тверская и другие области) рядовые работники районного управленческого звена: «Единственно, чего бы не хотелось, так это большой крови». На мой вопрос: а что, малой крови вы уже не боитесь? – отвечают: «Да малая. Бог бы с ней.»
Попыток определения того, что же на самом деле представляет собой Владимир Путин, и сегодня не меньше, чем в январе 2000 года. А ответы разнятся. В глазах одних он выглядит жестким авторитарным руководителем типа чуть ли не Сталина, другие же, наоборот, видят в нем завзятого либерал-демократа. И это все об одном и том же человеке.
Как представляется мне (а я предпочитаю судить о нем по его поступкам), второй президент России менее всего похож на авторитарного руководителя. По сути своей он, скорее всего и по преимуществу, придерживается либеральных взглядов, но в классическом понимании этого слова, а не в гайдаровско-авеновском. Вот, к примеру, его позиция по отношению к коррупции. Занимает ли он определенную и твердую позицию борьбы с этим злокачественным явлением или же на деле, по существу, занимает в этом вопросе позицию наблюдателя? Можно в равной степени ответить на этот вопрос и так и этак. Вроде бы стоит на позиции бескомпромиссной борьбы с этим явлением. Но вот именно что «вроде бы».
Вот, например, «Литературная газета» весной 2015 года под рубрикой «Критические заметки» пишет «Правоохранительные органы имитируют кипучую деятельность, борьбу с коррупцией. «А где посадки?» – спрашивает президент. Ответа, который бы всех устроил, нет, в крайнем случае арестуют «стрелочника», а крупные коррупционеры и состоятельные преступники не только остаются на свободе, но и на госслужбе»[56].
И ведь в самом деле, кому направил президент свое недоумение по поводу отсутствия «посадок»? А никому. В воздух. Нет адресности – нет и действий. А в результате такие близкие к правящему слою страны люди, как бывший министр обороны страны А. Сердюков и его «подруга» Васильева открыто насмехаются над обществом, в уверенности, что самое большее, что им грозит, – так это понижение по должности (Сердюков) или домашний арест с окольцеванием ФСИН-браслетом, наподобие представителя редкой фауны, чтобы не потерялась в безвестности (Васильева). И ведь это именно и первый, и второй, и третий президенты России не хотят инициировать перед депутатами Госдумы вопрос о ратификации статьи 20-й конвенции ООН против коррупции, предполагающей уголовное преследование за незаконное обогащение и конфискацию незаконно нажитого имущества должностными лицами[57].
Понятно, что все эти сюжеты имеют прямое отношение к формированию кадров правящей элиты и к кадровой политике президента Путина.
Но и здесь все далеко не так просто, как может показаться спервоначалу, при первом приближении.
Поделиться книгой: