1922
«И позвоночные хребты…»*
И позвоночные хребты Высоких замков – книг. За населенные страницы Листы стеклянных деревень. Здесь города живые книги Ощерили книгой листы Высоких замков – плоскостей. Стояли тыла книги корешком, Где грозовые битюги Махали синих молний облаком. О рова <н>рав и нравов рава! И люди, сложены в стога людей, Лежали тесно мертвым сеном. В стеклянные овраги переулков На игры звали баладеи. Весь город без веснушек стен. Листы людьми жилые, Стеклянная пряжа жилищ. Чтоб люди не морщинились, Для складок толп – порядка утюги. О полки с книгами, где имя писателя – звук И общий труп – читатель этой книги! 1922
Будущее*
Если ветер придет целовать, Расскажу, что кровь запеклась, Что присохла к седым волосам. И парой свинцовых жемчужин из глаз Я спрошу: «Как вас звать?» И будет более плача, Чем в неделю дней мясопуста. А бровь черкнет крылом грача, Созвездие бешенством пестуя. Это были прекрасные масти, Снежные, черные и золотые, Это конница девушек мести Летела, летит, от орудия тая. Загорелись в глазах небоскребы, Искавшие к облаку тропы. Алым снегом сиявшие губы Глодали далекие трупы. И за кустарник поднятых рук Скачет и скачет белый конь. «Весною цветами, – вымолвил рок, – Оседланный съест вас скакун». 1922
«Наполнив красоту здоровьем…»*
Наполнив красоту здоровьем, Ступает смерть по образам И, точно нож над шеею воловьей, Сверкнет железом над народами И смотрит синими свободами. Узда, сорви коню уста, Он встанет дико на дыбы Махать неделей перестав, Ты успокоился дабы. Мигала могила у кладбищ. Как моль летит на пламя свеч, Лечу в ночное Бога око И вижу всадник, белый гад, бишь. Конь лижет трупы Красным языком огня. <1922>
«Где пялятся в стекла харчи…»*
Где пялятся в стекла харчи, Личико смерти закрыто повязкой харчевни. А жизнь завязала смеющийся лик Сугробами мертвой деревни. Вымерли все – до единого! 1922
«Народ влачил свои судьбы по Волге…»*
Народ влачил свои судьбы по Волге, Суда судьбы и узкую веревку Широкой лямкой народовластья заменил. Потом же львиный царепад Аисты у жизни оголил, И часто, часто невпопад Народ потоки крови лил. Кто юноша, чей в черепе не сросся шов, – Он бросил смуглое яйцо И умер, точно Балмашов, Закрывши белое лицо? Зачем свободе стремена И седел твердая рука?! Летят весною семена И ливень ржи сквозь облака. И сказка имени царя Рассказана секире. И вот женою дикаря Над мерзлою землей Сибири Боса обуздываешь годы, Верхом сидишь на камне бивня И в дни суровой непогоды Нагая режешь струи ливня. И черный мамонт белым бивнем Грозит неведомо кому, А на селе сибирским пивнем Воспето солнце: ку-ка-ку! Над мерзлою землей Оби Ее глаза темны и в злобе И вьется бешено коса, Чтоб упадали пояса. 1922
«Волга! Волга!..»*
Волга! Волга! Ты ли глаза-трупы Возводишь на меня? Ты ли стреляешь глазами Сел охотников за детьми, Исчезающими вечером? Ты ли возвела мертвые белки Сел самоедов, обреченных уснуть, В ресницах метелей, Мертвые бельма своих городов, Затерянные в снегу? Ты ли шамкаешь лязгом Заколоченных деревень: Жителей нет – ушли, Речи ведя о свободе. Мертвые очи слепца Ты подымаешь? Как! Волга, матерью, Бывало, дикой волчицей Щетинившая шерсть, Когда смерть приближалась К постелям детей, – Теперь сама пожирает трусливо детей, Их бросает дровами в печь времени? Кто проколол тебе очи? Скажи, это ложь! Скажи, это ложь! За пятачок построчной платы! Волга, снова будь Волгой! Бойко, как можешь, Взгляни в очи миру! Глаждане города голода, Граждане голода города, Москва, остров сытых веков, В волнах голода, в море голода Помощи парус взвивай! Дружнее удары гребцов! 1922
«Здесь я бродил очарованный…»*
Здесь я бродил очарованный, Здесь я бродил осажденный Печатного слова сворой собак, Мечтавших уклюнуть мое голубое бедро. Я был единственной скважиной, Через которую будущее падало В России ведро. Мое опьянение собой Было для завтра водосточной трубой, Для завтрашней корзины слез. Вдали, <в окне> ночей, стоял никто. Что меня грызло и мучило, – будет то. Диким псом Пробегаю священной тропой Среди старых морей великанов Звездною слежкой, Освещаемый звездной ночлежкой. О, прекрасные черные нары! <1922>
«Как ты красив, с лицом злодея…»*
Как ты красив, с лицом злодея. – Потише, тише! – замолчи! Какая милая затея Была схватиться за мечи! Какая страсть, какая жуть! Железный луч рукой держу. О, смерти острые лучи! Мечом, не взором, чье-то око Зажглося умно и жестоко Мне прямо в грудь. 1922
«Крученых!..»*
Крученых! Помнишь, мы вместе грызли, как мыши, Непрозрачное время «сим победиши»? Вернее, что грыз я один! Товарищи! Как то-с: кактус, осени хорунжие, Линь, лань, лун…? 1922
Всем*
Есть письма – месть. Мой плач готов, И вьюга веет хлопьями, И носятся бесшумно духи. Я продырявлен копьями Духовной голодухи, Истыкан копьями голодных ртов. Ваш голод просит есть. И в котелке изящных чум Ваш голод просит пищи – Вот грудь надармака! И после упадаю, как Кучум От копий Ермака. То голод копий проколоть Приходит рукопись полоть. Ах, жемчуга с любимых мною лиц Узнать на уличной торговке! Зачем я выронил эту связку страниц? Зачем я был чудак неловкий? Не озорство озябших пастухов – Пожара рукописей палач, – Везде зазубренный секач И личики зарезанных стихов. Все, что трехлетняя година нам дала, Счет песен сотней округлить, И всем знакомый круг лиц, Везде, везде зарезанных царевичей тела, Везде, везде проклятый Углич! 1922
«Пускай же крепко помнят те, кто…»*
Пускай же крепко помнят те, кто Проводят в праздниках свой час, Что умирал на плахе некто – Московский Спас 1922
«Торгаш, торгаш…»*
Торгаш, торгаш, Умри бесстыдно, Запрятав в крючьях своих пальцев Листы украденных поэм. 1922
«Дело ваше, боги…»*
Дело ваше, боги, Что вы сделали нас смертными. А мы за это пустим Отравленную стрелу грусти. Лук здесь. 1922
«Я видел, бабр сидел у рощи…»*
Я видел, бабр сидел у рощи И с улыбкой дышал в ствол свирели. Ходили, как волны, звериные мощи И надсмешкой взоры горели. И с наклоном изящным главы Ему говорила изящная дева. Она говорила: «О бабры и львы! Вам не хватает искусства напева». 1922 (1912)
«Жестяной подсказчик…»*
Жестяной подсказчик – Прок, Золотое перо И с куревом ящик. Одетый в белый пух, Сей мученик людей кровавого столетья – Ушей лопух – Опутан нетью, свисает плетью. Перо писателя Из заячьей России, Бежавшей из окопа И пушечного жерла, Из заячьей чернильницы, Чье горло перекушено, Сейчас сломается. Столетьем-волком, Столетьем-мамайцем Подымается. <1922>
«Русские десять лет…»*
Русские десять лет Меня побивали каменьями. И все-таки я подымаюсь, встаю, Как каменный хобот слона. Я точно дерево дрожу под времени листьями И смотрю на вас глазами в упор, И глаза мои струят одно только слово. Из глаз моих на вас льется прямо звездный ужас. Жестокий поединок. И я встаю, как призрак из пены. Я для вас звезда. Даже когда вы украли мои штаны Или платок, И мне нечем сморкаться, – не надо смеяться. Я жесток, как звезда Века, столетий. Двойку бури и кол подводного камня Ставит она моряку за незнание, За ошибку в задаче, за ленивую помощь Найти верный угол Бега по полю морей И сверкнувшего сверху луча. Блеснувшее выстрелом чело, Я далек и велик и неподвижен. Я буду жестоким, не умирая. А умерев, буду качаться на волнах зарницей, Пока не узнаете, Что отвращая лик парусов От укора слабого взгляда луча, Вы, направя грудь парусов На подводные камни, Сами летите разбиться Всем судном могучим. Чем судно громаднее, Тем тяжелее звезда. 1922
«Еще раз, еще раз!..»*
Еще раз, еще раз! Я для вас звезда! Горе моряку, взявшему Неверный угол своей ладьи и звезды: Он разобьется о камни и подводные мели. Горе и вам, Взявшим Неверный угол сердца ко мне: Вы разобьетесь о камни! И камни будут надсмехаться Над вами, как вы надсмехались Надо мной! 1922
Евгению Спасскому*
Так, душу обмакнув В цвет розово-телесный, Пером тончайшим выводить. Как бисер, паучки блестят водою пресной. Ты кистью, я пером С тобой вдвоем, И воробей подслушивает мысли Летунчики, летящие за выси. И мы вдвоем, и голубой и карый, Под кровлею одной, земли пророки, Ловили до зари руками рока токи. Ты Евский, я Хлебной. Так хорошо вдвоем Ловить лучи зари и солнца блестки днем. Лежу я на твоем ковре Тулупчик мой со мной, на мне. И синь небес над головой. Лазурью дышишь ты, Я ж слышу волчий вой Пустой, косой, Такой безбрежный. Май 1922
«Святче божий!..»*
– Святче божий! Старец, бородой сед! Ты скажи, кто ты? Человек ли еси, Ли бес? И что – имя тебе? И холмы отвечали: Человек ли еси, Ли бес? И что – имя тебе? Молчал. Только нес он белую книгу Перед собой И отражался в синей воде. И стояла на ней глаголица старая. И ветер, волнуя бороду, Мешал идти И несть книгу. А стояло в ней: «Бойтесь трех ног у коня, Бойтесь трех ног у людей!» – Старче божий! Зачем идешь? И холмы отвечали: – Зачем идешь? И какого ты роду-племени, И откуда – ты? – Я оттуда, где двое тянут соху, А третий сохою пашет, Только три мужика в черном поле! Да тьма воронов. Вот пастух с бичом, В узлах чертики – От дождя спрятались. Загонять коров помогать ему они будут. Май – июнь 1922
Другие редакции и варианты
«Свобода приходит нагая…»
Свобода приходит нагая, Бросая на сердце цветы, И мы, с нею в ногу шагая, Беседуем с небом на ты. Мы, воины, строго ударим Рукой по веселым щитам: Да будет народ государем Всегда, навсегда, здесь и там! Пусть девы споют у оконца, Меж песен о древнем походе, О верноподданном Солнца Самодержавном народе. 19 апреля 1917
Свобода приходит нагая, Бросая на сердце цветы, И мы, с нею вместе шагая, Беседуем с небом на ты. Мы, воины, смело ударим Рукой по суровым щитам: Да будет народ государем! Всегда, навсегда, здесь и там! Свободу неси нищетам! Пусть девы споют у оконца, Меж песен о древнем походе, О верноподданном Солнца Самоуправном народе. 19 апреля 1917, 1921-1922
«Вчера я молвил: Гуля! гуля!..»
Вчера я молвил: «Гуля! гуля!» И войны прилетели и клевали Из рук моих зерно. И ящер-зеленак на стуле Целует жалом ноготь крали. Но в черных чоботах «оно». И два прекрасных богоеда Ширяли крыльями небес. Они трубили: «Мы – победа, Но нас бичами гонит бес». И надо мной склонился дедер, Покрытый перьями гробов, И с мышеловкою у бедер И с мышью судеб меж зубов. Смотрю: извилистая трость И старые синеющие зины, Но белая, как лебедь, кость Вертляво зетит из корзины. Я вскрикнул: «Горе! Мышелов! Зачем судьбу устами держишь?» Но он ответил: «Судьболов Я и меры чисел самодержец». Но клюв звезды хвостатой Клевал меня в ладонь. О, жестокан, мечтою ратуй, Где звездной шкурой блещет конь. И войны крыльями черпали мой стакан Среди рядов берез. И менямолки: «Жестокан! Не будь, не будь убийцей грез!» Кружась волшебною жемжуркой, Они кричали: «Веле! Веле!» Венчали бабочку и турку И все заметно порыжели. Верхом на мареве убийца войн, Судья зараз, чумных зараз, Ударил костью в синий таз. Но ты червонною сорочкой Гордися, стиснув удила, Тебя так плаха родила, И ты чернеешь взоров точкой. Сверкнув летучей заревницей, Копытом упирался в зень. Со скрипкой чум приходит день И в горло соловья кокует. И то, где ты, созвездие, лишь пенка, В него уперлися два зенка. А сей в одежде ясных парч Держал мой череп, точно харч. И мавы в лиственных одеждах, Чьи зебри мяса лишены, И с пляской юноши на веждах Гордились обликом жены. Как рыбы в сетях, – в паутинах Зелено-черных волосов, На лапах шествуя утиных, Запели про страну усов. 1917
Сон
Вчера я молвил: «гулля! гулля!» И войны прилетели и клевали Из рук моих зерно. И надо мной склонился дедерь, Обвитый перьями гробов, И с мышеловкою у бедер И с мышью судеб у зубов. Крива извилистая трость И злы седеющие зины. Но белая, как лебедь, кость Глазами зетит из корзины. Я молвил: «Горе! Мышелов! Зачем судьбу устами держишь?» Но он ответил: «Судьболов Я и мерой чисел ломодержец». И мавы в битвенных одеждах, Чьи руки кожи лишены, И с пляской конницы на веждах Проходят с именем жены. Кружась шуршащею жемжуркой, Оне кричали: «веле! веле!» – И, к солнцу прилепив окурок, Оне, как призраки, летели. Но я червонною сорочкой Гордился, стиснув удила. Война в сорочке родила. Мой мертвый взор чернеет точкой. 1917
Союзу молодежи!
Русские мальчики, львами Три года охранявшие народный улей, Знайте, я любовался вами, Когда вы затыкали дыры труда Или бросались туда, Где голая львиная грудь Заслон от свистящей пули. Всюду веселы и молоды, Белокурые, засыпая на пушках, Вы искали холода и голода, Забыв про постели и о подушках. Юные, вы походили на моряка Среди ядер свирепо-свинцовых: Он дыру на котле, Вместо чугунных втул, Локтем своего тела смело заткнул. – Русские мальчики, львами Три года охранявшие русский народный улей, Знайте: я любовался вами. <1917>, 1922
Из «Великого четверга»
Ты же, чей разум стекал, Как седой водопад, На пастушеский быт первой древности, Кого числам внимал Очарованный гад И послушно скакал В кольцах ревности, И гада покорного свисты и корчи, И свисты, и скок, и шипение Кого заставляли всё зорче и зорче Терновники солнц понимать точно пение, Кто череп, рожденный отцом, Буравчиком спокойно пробуравил И в скважину, как колос, вставил Душистую ветку Млечного Пути – Колосом черных лугов, В чьем черепе – точно в стакане – была Росистая ветка полночного Бога, – Вселенной солому от зноя богов Кто косо на брови поставил, Я, носящий весь земной шар На мизинце правой руки, Тебе говорю: Ты!.. Так я кричу, Крик за криком, И на моем застывающем крике Ворон совьет гнездо, А на руке, протянутой к звездам, Проползет улитка столетий. 7 декабря 1917, 1918
«Ты же, чей разум стекал…»
Ты же, чей разум стекал, Как седой водопад, на пастушеский быт первой древности, Кого числам внимал Очарованный гад И послушно скакал В кольцах ревности, И змея плененного Пляска и корчи, И кольца, и свист, и шипение Кого заставляли всё зорче и зорче Шиповники солнц понимать точно пение, Я, носящий весь земной шар На мизинце правой руки, Тебе говорю: Ты. 7 декабря 1917, <1919>
Ты же, чей разум стекал, Как седой водопад, На пастушеский быт первой древности, Кого числам внимал очарованный гад И послушно скакал в кольцах ревности, И змея плененного пляска и корчи, И кольца, и свист, и шипение Кого заставляли всё зорче и зорче Шиповники солнц понимать точно пение, В том черепе, точно в стакане, Жила росистая ветка Млечного Пути, А звезды несут вдохновенные дани, Крылатый, лети! Я, носящий весь земной шар На мизинце правой руки, Тебе говорю: Ты! Так я кричу, каменея. И на руке, протянутой к звездам, Проползет улитка столетий. 7 декабря 1917, 1919
Улитка столетий
Ты же, чей разум стекал, Как седой водопад, На пастушеский быт первой древности, Кого числам внимал Очарованный гад И послушно скакал в кольцах ревности, И змея плененного пляска и корчи, И кольца, и свист, и шипение Кого заставляли всё зорче и зорче Шиповники солнц понимать точно пение, В чьем черепе, точно стакане, Жила Росистая ветка Млечного Пути, Я, носящий весь земной шар На мизинце правой руки, Тебе говорю – Ты! Так я кричу, и на моем каменеющем крике Ворон священный и дикий Совьет гнездо, и вырастут ворона дети, А на руке, протянутой к звездам, – Проползет улитка столетий. 7 декабря 1917, 1920
Ты же, чей разум стекал, Как седой водопад, На пастушеский быт первой древности, Кого числам внимал Очарованный гад И послушно скакал В кольцах ревности, И змея плененного пляска и корчи, И кольца, и свист, и шипение Кого заставляли всё зорче и зорче Шиповники солнц понимать точно пение, Кто череп, рожденный отцом, Буравчиком спокойно пробуравил И в скважину надменно вставил Душистую ветку Млечного Пути, Я, носящий весь земной шар На мизинце правой руки, Тебе говорю: Ты. Так я кричу, и на моем каменеющем крике Ворон священный и дикий Совьет гнездо, и вырастут ворона дети, А на руке, протянутой к звездам, Проползет улитка столетий. 7 декабря 1917, 30 ноября 1920
Баку
Ты же, чей разум Стекал, как седой водопад, На пастушеский быт Первой древности, Кого числам покорно Внимал и скакал Очарованный гад В кольцах ревности, И змея плененного Пляска и корчи, И кольца, и свист, и шипение Кого заставляли Всё зорче и зорче Шиповники солнц Понимать точно пение, Кто череп, рожденный отцом, Буравчиком спокойно пробуравил И в скважину надменно вставил Душистым концом Росистую ветку Млечного Пути, Как колос созвездий в стакан, В чьем черепе, точно в стакане, Жила душистая ветка Млечного Пути, А звезды несут вдохновенные дани, – Крылатый, лети! О, колос жемчужной росы! Я, носящий весь земной шар На мизинце правой руки, Тебе говорю: Ты! Так я кричу, И на моем каменеющем крике Ворон священный и дикий Совьет гнездо И вырастут ворона дети, А на руке, протянутой к звездам, Проползет улитка столетий. 7 декабря 1917, 1921
Ты же, чей разум стекал, Как седой водопад, На пастушеский быт первой древности, Кого числам внимал И послушно скакал Очарованный гад В кольцах ревности, И змея плененного пляска и корчи, И кольца, и свист, и шипение, Кого заставляли всё зорче и зорче Шиповники солнц понимать точно пение, Кто череп, рожденный отцом, Буравчиком спокойно продырявил И в скважину холодно вставил Росистый колос Млечного Пути, Могущий, лети! Я, носящий весь земной шар На мизинце правой руки, Тебе говорю: Ты! Так я кричу, и на моем Каменеющем крике Ворон священный и дикий Совьет гнездо, И вырастут ворона дети, А на руке, протянутой к звездам, Проползет улитка столетий. 7 декабря 1917, 1921-1922
Воля всем!
Вихрем бессмертным, вихрем единым Все за свободой – туда! Люди с крылом лебединым Знамя проносят труда. Всех силачей того мира Смело зовем мы на бой, Знаем, слабеет секира У торговавших божбой. Жгучи свободы глаза, Пламя в сравнении – холод! Пусть на земле образа! Новых построит их голод… Мира ушедшего стоны и корчи Нам, вдохновенным, страшны ли? Вещие души к грядущему зорче Самой божественной были. Мчимтесь дружиною к солнцу и песням, Мчимтесь и мчимтесь – вперед! Если погибнем – воскреснем, Каждый потом оживет! Двинемтесь в путь очарованный, Мерным внимая шагам! Если же боги закованы, Волю дадим и богам! 1918, 1921
«Я видел…»
