Помоги проекту - поделись книгой:
— Чугунный, что ли? Саданул так…
— Я себе чуть шею не сломил. Ветер-то дикий. Со всего размаха бросил меня.
— Напугал, бес! — шутливо ворчала Мотя. — У меня мурашки по коже!
— Аж сердечушко оторвалось! — простонала Лиза. — Думала — не отойдет…
— Кости целы? Ну и ладно. Синяки не в счет. А все-таки чьи же вы?
Парень заглянул в лицо одной, другой, третьей.
— Откуда взялись? Дед-мороз из рукава вытряхнул, что ли? Поторопился раньше Нового года!
— В поле мы работали… Снег задерживали…
— Да задержать не смогли! Зато я вас сгреб!
— Из Глядена мы.
— Ой-ой! Далеко-о забрели!.. Ну, ничего, снегурки, как-нибудь вырвемся из этой напасти. Выйдем…
— А куда? На Буденновский выселок?
— Хватились! Выселок давно остался вправо. Эта земля — наша, луговатская.
— Вон куда нас занесло!
— До деревни не добраться. А ночевать будем в тепле. Ручаюсь.
Охотник поднял лыжи, втоптанные в снег, и привязал их на шнурок.
— Зовут меня Васильем. Нет, просто Васей… — Он взял Веру за ушибленную руку и спросил: — Так не больно?..
Мотя уже уцепилась за охотника слева, Лиза — за нее.
— Держитесь крепче, — предупредил парень. — Пойдем ровненько. Стенкой.
Вася чувствовал под ногами снежные заструги, расположенные по движению постоянных ветров, омывавших Чистую гриву с запада на восток, и это помогало ему не сбиваться с пути.
Девушки дрожали. Что-то будет? Выйдут ли они? И куда? Вдруг все свалятся в какой-нибудь овраг?
Вася успокаивал их, но ветер относил его слова куда-то в сторону.
Темнота еще больше сгустилась. Каждый шаг — как в пропасть. Найдет ли нога опору? А ветер налетает то справа, то слева, то подталкивает тумаками в спину. Тут и бывалый человек может заблудиться…
Но паренек не терялся, шагал уверенно и твердо. Снежные козырьки с хрустом ломались под ногами.
— Знакомое поле… — говорил он по-домашнему просто, без тени бахвальства. — Даже с завязанными глазами выведу…
Большой треугольный лемех от старой сохи был подвешен рядом с фонарем, к перекладине между двумя столбами. Ночной сторож конного двора Игнат Скрипунов, приземистый старичок в желтом тулупчике, в громоздкой барашковой шапке, бил тяжелым железным прутом по лемеху.
Двор стоял на окраине села, куда стекались дороги с полей, и старик не удивился, когда перед ним неожиданно возник из пурги конь, запряженный в сани, и седок, белый от снега.
— Нашел? — нетерпеливо спросил Игнат и тут же прикрикнул: — Оглох ты, что ли?
К нему подошел незнакомый высокий человек в длинном тулупе и тронул рукой шапку:
— Добрый вечер!
— К черту с таким добром! К дьяволу! — ругался Игнат, помахивая уставшей рукой. — Ты отколь появился? Кто таков?
— А куда я приехал? — в свою очередь спросил Шаров. — Что тут у вас за деревня?
— Говори: девок видел?
— Каких?
— Нашенских. Гляденских. Утром ушли и не воротились. Как в омут головой… И моя Лизавета с ними… Доченька родная… С самых сумерек сполох бьем… Все мужики ищут…
Приезжий достал лопату из саней и подал звонарю.
— Вот поднял в поле. Возле снежных валков…
Игнат выхватил лопату, глянул на нее и застонал:
— Наша… Сам строгал черенок… Беда стряслась! Беда, беда!..
— Выйдут на звон, — стал успокаивать Шаров. — Я же услышал… Далеко-далеко… Так же и они…
Старик снова принялся бить в лемех.
Показалась еще подвода. Из саней поднялся усатый человек в полушубке, подпоясанном широким офицерским ремнем.
Скрипунов бросился к нему:
— Ну?.. Пустой воротился?..
— Даже следов не видно.
— А вон человек поднял лопату в поле. Лизаветину!.. Мать узнает — с горя умрет. Пропали девки! Одежа-то у них на рыбьем меху. Беда, беда!.. — снова застонал Игнат, покачиваясь из стороны в сторону. — Упреждал я: «Кости ломит — не ходите». Не послушались. Закоперщица-то ихняя меня на смех подняла, похвалилась: «Молодым костям ничто нипочем! У нас, говорит, насчет бурана своя смекалка. Он, говорит, нам на пользу: наметет на полосе большие сугробы…» Вот и досмекались!.. На погибель девок сманила…
Усатый шагнул к Шарову:
— Где лопату нашли? Сами-то откуда? — И, услышав ответ, оживился. — A-а, товарищ Шаров! До войны многое слышал про вас и жалел, что встретиться не доводилось. — Сдернул с правой руки огромную пеструю мохнашку — рукавицу из собачьей шкуры. — Здравствуйте! Я — здешний полевой бригадир. Огнев. Никита Родионович Огнев. А вас долгонько не было слышно. И все ж таки в свою Луговатку вернулись?
— А как же?.. Сейчас направился в город, да закружился в поле.
— Погостите у нас.
— Я и сам собирался наведаться. Дело есть.
Они распрягли коней и ввели в конюшню. Мешок с овсом, что лежал в санях Шарова, Никита Родионович отнес куда-то в угол.
— После скажу конюху. Накормит и напоит коня…
По узкому переулку пошли в село. Меж двух высоких плетней снегу не было, и ноги скользили по ледяной корке. Ветер налетал порывами, проезжий и бригадир, чтобы не упасть, поддерживали друг друга.
— Ну, бьет! — удивлялся Шаров. — Я вам скажу, не помню такого дикого бурана!
— У нас часто падера дурит! — отозвался Никита Родионович. — Рассказывают — в прошлую зиму одного старика возле самых огородов захлестала. Вот так же, как вы, в город ехал да с пути сбился. Конь в сугробе утонул — ни вперед, ни назад. Засыпало. Утром слышат— колокольчик позванивает. Пошли на звон. Глядят: горбик дуги чернеется, ветер в колокольчик играет… Откопали: конь был еще тепленький, а человек в санях заледенел. Вот мы и боимся за девчат. Весь колхоз на ноги подняли. А что сделаешь? Сами видели: в поле с ног сбивает…
Они повернули за угол и оказались во дворе. На крыльце обмели снег друг с друга и через темные сени прошли в дом.
— Девки отыскались? — тревожно спросила полная женщина в синем платке.
Огнев махнул рукой.
— Вот Павел Прохорович на звон выбрался. Его тоже в поле буран закружил…
— Проходите, разболокайтесь. Милости просим. —
Домна Потаповна поклонилась гостю. — Сейчас самоварчик согрею.
Никита Родионович снял со стены двустволку и патронташ.
— Побегу за огороды, стрельбой знак подам. Может, пальбу услышат
Вере казалось, что ветер со всей степи содрал снежный покров и тяжелым валом катит по бесконечным полям. Еще секунда — и эта лавина засыплет их всех, как былинки. Девушки уже не тормошили Васю, не приставали с разговорами.
Он шел молча, время от времени останавливался и подставлял ветру то одну, то другую щеку, будто это помогало определить, где они находятся и скоро ли выйдут к жилью.
Вокруг было все то же ровное поле. И ни одной березки, ни кустика не встретилось им. Может, только для успокоения охотник сказал, что ему знаком каждый шаг этой обширной равнины? Не потому ли он молчит, что сам не знает — куда завел?
Но вот Вася предупредил:
— К спуску подходим. Упирайтесь в снег покрепче.
А через полчаса, когда спустились в долину, он встряхнулся и сказал с облегчением:
— Вот мы и дома! Сколь буран ни безобразничал, а сбить с пути не смог!..
Протоптав тропу в мягком сугробе, Вася Бабкин подвел девушек к избе, отыскал веник, связанный из мелкой полынки, и стал обметать Веру, стоявшую ближе всех к нему. К тонкому запаху свежего снега примешался горьковатый аромат полынки.
— Теперь жильем пахнет! У нас в сенях всегда такие веники… — Вера ловко выхватила веник и, смеясь, начала быстро-быстро обметать парню спину. — Да на тебе ничего и нет… — Повернулась к подругам. — Кто на очереди?..
Охотник распахнул дверь и, войдя в избу, нащупал в углу на полочке спички; засветив маленькую лампу без стекла, с одной нижней частью горелки, поставил на стол; ружье и добычу повесил на большой деревянный крюк, вбитый в стену.
Вслед за хозяином девушки вошли в жилье и от усталости сразу повалились на широкие лавки возле стен. Одна Вера, привыкшая к зимним походам в колхозный сад, где работал ее отец, осталась на ногах. Она окинула взглядом избу. Слева — высокая деревянная кровать, справа — русская печь, на шестке опрокинут котелок, возле него — самодельные березовые миски, потемневшие от времени.
— Ого, чай пить будем! — Вера хлопнула в ладоши. — Правильно, хозяин?
Вася уже гремел заслонкой. Он поджег в печке сухую бересту, и тотчас же занялись дрова, заранее сложенные стопкой. Потом он повернулся к Вере, чтобы ответить ей, но, встретившись с задорным взглядом открытых, голубых, как весеннее небо, глаз, все позабыл. Стоял и смотрел. Над ее высоким лбом колыхалась выбившаяся из-под шали тонкая прядь удивительно светлых волос, влажных от таявшего снега. Отблески трепетного пламени осветили ее лицо, раскаленное румянцем. Парню стало жарко, точно летом в солнечный день, и он смахнул с головы капюшон и шапку.
Видя, что ответа не дождаться, Вера шутливо крикнула ему на ухо:
— Чай, говорю, пить, хозяин, будем?
Улыбнувшись, Вася бросился к стене, схватил зайца и положил на шесток.
— Варить будем!.. И чай вскипятим. У меня есть еще один котелок.
Взглянув на светло-серую шубку огромного русака, Вера всплеснула руками:
— Батюшки мои!.. Да ты «культурного» зайца ухлопал!..
— Нынче и русаков разрешили стрелять.
— Давно пора. Я помню, еще в третьем классе училась, когда их из-за Урала привезли к нам в Сибирь. В клетках. Для расплода, самых крупных. И шкурка, говорят, хорошая. Вся деревня сбежалась смотреть. Отродясь не видали таких зайцев: зима, а они — серые! Вот и прозвали «культурными». Вывезли их в поле, выпустили, а они ночью — к огородам.
— У нас — тоже. Зимой даже под крыльцом прятались. Да, да. Я сам подымал. Прогоню за огород и махну рукой: «Живи, косой!»
— А у нас не под крыльцо, — хуже, — продолжала Вера. — Зимой забрался к папе в колхозный сад и молодые яблоньки посек. Вот вам и «культурный» заяц! Вредителем оказался…
Разговаривая с парнем, Вера отмечала: на подбородке у него ямочка; глаза серые, по-птичьи зоркие; на правой щеке — мелкие синие брызги. «От пороха!» — догадалась она. Наверно, не рассчитал при набивке патронов: зарядил лишнего, а ружье старое. Может, шомпольное было. Ну и разорвало. Хорошо, что глаз не задело… Расспросить бы, как это случилось, да неловко начинать при всех.
В избе стало тепло. Девушки сняли шали и развесили на веревке, протянутой перед печью, а стеганки побросали на кровать; принялись гребенками расчесывать волосы. Они уже успели забыть об усталости, да и не хотелось перед парнем показаться слабыми. Только Лиза продолжала сидеть на скамейке, гладила ушибленную ногу и шутливо бранила Васю. Парень не слышал ни одного ее слова, — он смотрел на Веру. Вот она ребром ладони ударила по концам своих длинных светлых кос, чтобы они распушились, и закинула их за спину. И Вася вспомнил, как мать говаривала сестренке Оле: «Коса — девичья краса».
«Чья же эта девка? — задумался он. — Про сад рассказывает, садовода отцом называет… Неужели самого Дорогина дочка?..»
Девушка опять повернулась лицом к нему, и парень, смутившись, быстро вышел из избы. Под сараем на ощупь взял охапку дров и прямо через сугроб побрел к двери. Вера выбежала с котелком в руках — зачерпнуть снега. От неожиданности Вася выронил дрова. Девушка захохотала:
— И кто это в потемках бродит? Домовой, что ли? Так и быть, помогу домовому.
Она склонилась над сугробом. Ветер перекинул косы и хлестнул ими парня по лицу. Он увидел, что девушка не одета, и стал оттеснять ее к двери.
— В такую падеру — без стеганки?! Враз прохватит!..
— Не продует. Привычная…
— Раз я — домовой, надо слушаться! Домовым не перечат.
— Вон ты какой! А я хочу тебе помочь, — упорствовала девушка и кидала поленья парню на руки. — Неси.
Вслед за ним она вбежала в избушку, поставила к пылающим дровам котелок, полный снега, а сама села на скамью перед печью и протянула к теплу красные, мокрые пальцы.
Поделиться книгой: