За речкой шла война…

Шмер снял со стены в своей комнате гитару, перебрал струны… Не гавайская, да и сам не виртуоз. И чёрт с ним! Сгодится!.. Зафальшивил и гитарой и фальцетом:

Если не попал в Московский округ,Собирай походный чемодан,Обними папашу, поцелуй мамашуИ бери билет на Туркестан!Лет через пятнадцатьЕдешь ты обратно,А в руках все тот же «мочедан»,И с погон мамаше грустно улыбнетсяНовенькое званье – «капитан»!

– И, верно, ангельский, должно быть, голосок… – пробубнил Никита с намереньем мягко пошутить дедушкой Крыловым.

Но, судя про реакции Шмера, шутка не к месту. Задела за живое.

– Голосок?! Ну и пожалуйста! Всё! Поговорили, попели! Шуруй в казарму! Проваливай! Поднимай зад и выметайся!

– А ты?

– Ну и я…

* * *

– Стоп! – стопанул «душегуб» Большеногин. – Прервемся на минуточку! Технологический перерыв! Тост! Выпьем за наш славный мотострелковый полк!

– А при чем тут?

– Как?!! Ты не хочешь выпить за наш славный мотострелковый полк?!

– Нет, почему бы не…

– То-то! Кто ещё не хочет выпить за наш славный мотострелковый полк?!

Никто. В смысле, дураков нет. В смысле, все хотят.

Встали, «вздрогнули» – за славный мотострелковый полк.

– Ври дальше, Ромашкин!

– Я вру?! Я вру?!

– Ну, извини. Ну, фигура речи, ну. Говори. Правду, одну только правду и ничего, кроме правды!

Глава 3. знакомство с «гусарами»

Никита день за днем просиживал в канцелярии за обшарпанным столом и пытался восстановить документацию к итоговой проверке за год. Зряшно «Шмайсер»-Штранмассер похвалялся, уезжая к новому месту службы, – мол, оставляет «бесценное богатство». Вникнув в содержание конспектов, «счастливый наследник» обнаружил, что лекции по материалам съездов – просто галиматья! Двадцать третий съезд партии стал двадцать шестым. Хрущёв отовсюду вымаран, и другим почерком вписан Брежнев. А мудрые изречения «кукурузника» в одной из лекций выдавались за мысли Андропова. И нехитрая манипуляция с заменой двух листов – титульного и последнего. Видимо, это мнимое богатство досталось самому Штранмассеру от предыдущего «сидельца» в этой пустыне. Вырезки и картинки выцвели, вытерлись и не годились для наглядной агитации.

Тягостно вздыхая, Никита очистил шкаф, сгрузил «несметные сокровища» в расстеленную на полу плащ-палатку. Мусор!

Что мы имеем в итоге? Имеет пару кусков ватмана. Десяток чистых листов бумаги. Банки туши и гуаши. Стопку не до конца заполненных тетрадей. В них – протоколы прошлых собраний. В будущем их, эти собрания, вести ему – общие, партийные, комсомольские, сержантские, офицерские… Ой-ё!

Зато в шкафу – разнообразная посуда: грязные стаканы, рюмки, вилки, ложки и пирамида пустых коньячных и водочных бутылок. И если макулатуру выносили дневальные, то посуду Ромашкин снес на помойку самостоятельно. Не хотелось дискредитировать предшественника. Да и самому негоже выглядеть алкашом в глазах бойцов. Вдруг решат, что это он всё это заглотил-поглотил!

М-да. А перед ним разбитое корыто… Телевизор для солдат под самым потолком не работал. Приемник, который тоже числился за ротой, только нечленораздельно хрипел-шипел.

Никита по стремянке подлез к телевизору. Дык! Задняя крышка отсутствовала, а в корпусе, кроме кинескопа, ни одного блока, ни одной лампы.

– Как не работает? Как не работает?! Новый же телевизор!!! – Командир роты с многозначной и ранее упомянутой фамилией Неслышащих таращил бесцветные рыбьи глаза.

– Так и… – Никита жестом пригласил к стремянке.

Капитан Неслышащих шустро взобрался, заглянул за кинескоп и взвыл:

– Вот гады! Снова объе… горили!

Судя по стилю работы, которую Никита имел счастье наблюдать в течение месяца, капитан Неслышащих просто-таки аккумулировал вокруг себя полчища гадов, норовивших его объе… горить. Недостача была и по вещевому имуществу, и по технике. Недумающих, Незнающих, Неверящих, Невидящих, Непомнящих… Как угодно, только собственной фамилией Неслышащих тебя, Витя, не называют – в глаза и за глаза.

Возникает вопрос: как ты, Витя, вообще стал ротным? Растолкует кто-нибудь?!

Растолковал Мишка Шмер: на назначении настоял комбат, подполковник Алсынбабаев. Алсыну был нужен исполнительный, работящий, тупой, не перечащий начальству офицер, не мешающий продавать солдат на хозяйственные работы в город. В бытность взводным Витька постоянно суетился то с рубанком, то с молотком, то с лопатой. Лично вскапывал клумбу перед штабом батальона, приколачивал доски в каптерке. После того как он своими руками отреставрировал бытовую комнату, Алсынбабаев аттестовал Витьку на вакантную роту взамен уходящего в военкомат старого майора Никешова. Назначение состоялось, тем более что против безвредного и малопьющего капитана, участника начала афганской военной кампании, никто не возражал. Характеристики положительные – ветеран войны, коммунист, семьянин.

И вот с этим Неслышащих (Недумающих, Незнающих, Неверящих, Невидящих, Непомнящих) предстоит, блин, служить долгие годы! Ладно – телевизор! Утюг-то хоть в состоянии починить?

Никита исподлобья «уничтожил» взглядом глупо улыбающегося командира роты. Витька корпел за соседним персональным столом над разобранным старым утюгом. Ремонтировал он его третий час и явно испытывал удовольствие «садо-мазо». Мастер-ломастер!

Никита делил стол в канцелярии с зампотехом роты Пелько и поэтому теснился на одной его половине. На чистой. Другая половина была завалена промасленными путевками, формулярами и коробками технаря. Узкая и длинная канцелярия роты не позволяла разместить более трех столов и трех шкафов. Третий стол – для четырех взводных – по масштабам захламленности не поддавался описанию. Так же, как и их шкаф. Старшие лейтенанты, Мурыгин и Шкребус, постоянно материли молодого лейтенанта Ахмедку Бекшимова: привнес азиатский бардак в их угол! Молодой лейтенант Ахмедка улыбался, молча сносил насмешки: бардак так бардак, иначе не умею.

Зампотех Пелько в жизни роты участия почти не принимал. Внезапно исчезал из казармы, порой на неделю, и столь же внезапно объявлялся. Но, надо отдать должное, с точностью до секунды – когда вдруг и кем-либо из вышестоящих буде востребован. Точность – вежливость королей.

– Королей? – удивился Ромашкин.

– А то! – растолковывал Никите Мишка Шмер. – Это ж король вторчермета Туркестана! Всея черныя и цветныя металла! Император свалок металлолома! Комбат денежки гребёт, наживается на сдаче металлолома, а Пелько этот металл собирает. Из спортивного интереса.

Никита довольно тесно сблизился с Мишкой Шмером. А с кем ещё?! Не с дураком Непомнящих же, право слово. Они вместе ходили в столовую, вместе ездили в город. Мишка свел Никиту с местным бомондом. Бомонд был ограничен компанией из шести офицеров: четырех из постоянного состава (холостяков) и двух приходящих (женатых).

Председательствовал в клубе «поручик» Вадик Колчаков. Заместитель председателя – бывший «поручик», а ныне разжалованный в «подпоручики» Костя Лунёв. Тостующий, шталмейстер (звучало красиво!) – весельчак Шмер. А почетный герольдмейстер (назвали больше для красоты, не зная толком, что это такое) – боксер и силач Игорь Лебедь (за белобрысие получил прозвище «Белый», хоть и Лебедь само по себе уже… Впрочем, встречаются и черные лебеди). Женатиков, Серёгу Шкребуса и Олега Власьева, приняли в «узкий круг ограниченных людей» в качестве водителей крайне необходимых мотоэкипажей – трескучего мотоцикла «Восход» и старого «Москвича». Без них пьянки были бы скоротечными и оканчивались бы после распития последней рюмки. А с присутствием в компании Власьева (Власа) и Шкребуса (Ребуса и Глобуса) мотокони мчались в город к «черному окну», из которого за двойную цену в любое время ночи выдавалось спиртное.

Никиту ввели в бомонд кандидатом – по протекции Шмера. Желающих состоять в «клубе» много, а мы, такие, одни!

После того как Никита принял на грудь три стопки местной «отравы» и не поморщился, Ребус-Глобус тотчас оценил:

– Какой ты, к черту, Ромашкин? Рюмашкин ты! Всё! Будешь Рюмашкиным!

– Лейтенант! А зачем тебе наш гусарский коллектив? – Лунёв налил очередную дозу в стакан… – Ты что, в армии служить не желаешь?

– Пока не отказываюсь. А почему ты так решил?

– Да потому что те, кто обычно сидит за нашим скромным столом, служить в этой гребаной армии не желают! Понял?

– Не понял.

– Взгляни на нас, непонятливый… Думаешь, почему мы пьём? И не просто так пьём, а систематически, «по-чёрному», без всякого смысла и без повода! Пьём, пьём и пьём. Это местное говно. Блюём… не без того. Но пьём! Почему, думаешь, ну?

– Чего пристал?! – вступился за рекомендуемого Шмер. – Ему самому хреново! Жена от него сбежала. Пусть потрётся в нашей компании. Тем более деньжата имеются, подъёмные получил в предыдущем гарнизоне. Так, Никит?

– Ну, где-то как-то…

– Во-от! И наш друг Никита готов их потратить вместе с нами! Верно, Никит?

– Э-э… В принципе, верно, – согласился опьяневший Никита. – И потрачу! А отчего я торчу тут с вами, сам не знаю.

– Пей и не болтай! – Ребус хлопнул по спине пухлой потной пятерней.

– За дружбу и свободу! – поднял гранёный стакан Лунёв.

– За волю! – истово гаркнул Колчаков.

В течение следующих трёх часов собутыльники громко говорили, спорили о чём-то и много пили всё подряд. В комнату заходили другие офицеры, большинство совершенно не знакомых Ромашкину. Были даже два брата-близнеца. Как пошутил Лебедь, однояйцовых (но с разными яйцами). Знакомились, пили, уходили. Шкребус откланялся в разгар пьянки. Холостяки кричали вослед: «Женатик! Подкаблучник! Беги, скорей!».

– Эх, чего нам тут катастрофически не хватает, в этой глуши – баб! Пустыня, блин! – пригорюнился Шмер.

Осоловевший Ромашкин… осоловел. Предметы приняли расплывчатые, размытые очертания. Все замельтешило и завертелось перед глазами. К горлу – удушающий комок. Неудержимая икота.

Вскочил, уронив тяжёлый казённый табурет. Где тут у вас?!

– Дорогу! К окну птенца желторотого! Дорогу! Освободите проход созревшему! – Шмер распахнул окно. – Сюда мой друг, на воздух… Только не выпади, птенец!

Никита не выпал. Перегнулся, чуть не выпал, но не выпал… Облегчился. Полегчало.

– Ну, блин, дошли. До кондиции, до нужной! – Интеллигентствующий Хлюдов предпринял попытку натянуть на ноги сапоги и тихо уползти из общества. Не прощаясь, чтоб ему не свистели вслед, как Ребусу.

Всевидящий Шмер все увидел:

– Вовка, сапоги не надеть – ерунда. Главное, чтоб трусы с ноги не были сняты.

– Чего это я их буду снимать? – насупился интеллигентствующий Хлюдов. – В мужской-то компании!

– Это ты жене докладывай, где был! Всякое бывает, но лучше прийти пьяным, чем в чужих трусах. Я на стажировку курсантом попал в Забайкалье. Весёлый гарнизон, на реке Даурия. Рассказать?

– Рассказывай!!! – дружно потребовал гусарский бомонд.

Хлюдов сел на тумбочку и, монотонно раскачиваясь на ней, из последних сил напрягал внимание, чтобы не пропустить поучительную историю. Мало ли! Пригодится…

– Один такой же, как ты, блин, любитель женщин и водки, совместил приятное с полезным. Сделал дело и приперся домой ну просто никаким! Ну совершенно ни гу-гу! Разделся – жена глядит, на нем чужие женские трусы. Она на него с когтями, а он ей – бац! – в глаз. Баба в крик-плач, в политотдел. Понятно, обработали там морального разложенца по полной программе – сняли с должности, одну большую майорскую звёздочку разбили на четыре маленькие. Орут на него в парткоме, пеной брызжут. А тот стоит себе задумчиво так и бровью не ведёт. Ему – строгий выговор с занесением в учетную карточку. Напоследок спрашивают: «Ну? Понял что-нибудь из нашего разговора?» – «Понял… – говорит. – Понял, что трусы с ноги снимать никогда не надо!»

– Га-га-га! Ге-ге-ге! Го-го-го! Гы-гы-гы!

Но лейтенант Ромашкин в общем разноголосом гоготе бомонда уже не поучаствовал. На исходе мемуара поплелся прочь – ой, чего-то мне не того… Рухнул на застланную кровать, отключился. Практики пока не хватает, лейтенант Ромашкин. Дело наживное. Практика – критерий истины. А истина – в вине. Бай! Баюшки-бай…

* * *

Пробуждение… Ай, да что говорить! Тем более что язык деревянный – не пошевелить. Кто испытывал, тот знает. А кто не знает, тому лучше не испытывать.

Никита очнулся было, но, завернувшись в постылое одеяло, решил – еще часик!

Ага, как же! Мишка Шмер объявился, как дьявол-искуситель. С пивом!.. Две бутылки вонючего, кислого жигулевского пива. О-ох, очень вонючего, очень кислого! Никита, отхлебнув, поставил свою бутылку на стол, из горлышка медленно поползала пена.

– Эй, Ромашка! Эту дрянь надо пить быстро! Сейчас же! Иначе всё пиво окажется на столе. В него, наверное, стиральный порошок на заводе добавляют. Вот гадство! Воду пить невозможно, водка – отрава, пиво – дрянь! А «Чишма» местная – у-у-у! Одно название, что вино!.. Как жить? Что делать? С чего начать? Как нам реорганизовать рабкрин?

– Кы… акой рабкрин? – соображалось из рук вон плохо.

– А ещё замполит! – укорил Шмер. – Рабоче-крестьянская интеллигенция! Суть – мы… Ладно, терпи до обеда, съездим в город в магазин за венгерским «Токаем»! Он как бальзам на раны действует! Считается – напиток королей!

– Королей – это вежливость… – мутно припомнил Никита.

– Это точность, – поправил Шмер. – А я тебе про «Токай». Или не хочешь? Или тебе «Чишмы»?

– Бр-р!

* * *

– Бр-р! – эхом отозвался Кирпич. – Эта «Чишма» такая дрянь, что… бр-р-р!!! И вообще! Нет ничего лучше, чем наша московская «Кристалл»!

– «Черноголовка»! – возразил местечковый московский.

– Что вы понимаете! Ливизовская – самое то! – встряли великопитерские с областной судьбой.

– Так! – прервал дискуссию в зародыше Димка-художник. – Будем о водке спорить или будем дальше слушать? Нить ведь теряется!

Вообще-то о водке – пользительней. Но нежданно-негаданно поддержал «душегуб» Большеногин:

– Я ведь тоже про Забайкалье или про житьё на Дальнем Востоке могу многое рассказать! Но ведь не перебиваю! Каждому свой черёд!

Черёд, значит… Ну, черёд так черёд.

(А всё-таки «Кристалл!» – Да ну вас! «Черноголовка»! – Ливиз, плебеи, только Ливиз!)

Глава 4. Проверяющие

В гарнизон Никита попал как с корабля на бал. Только-только освоился и нате – итоговая проверка боевой подготовки. Проверка того, к чему Ромашкин ещё не успел приложить ни руки, ни ноги, ни головы. Замполит Бердымурадов пообещал, что если какое-то подразделение провалится на зачётах, снимет офицеров с должностей. Выходит, Никита запросто может пострадать за грехи предшественников. Комбат собрал со всех офицеров деньги на организацию попоек для проверяющих, немного поорал на совещаниях – и началась проверка.

Ромашкин последнюю ночь перед выходом на полигон провел без сна, переписывая лекции, заново оформляя журналы и тетрадки. Настроение препаршивейшее: куда ни кинь взгляд, всюду «провал». Бердымуратов пригрозил служебным несоответствием, если за две недели Никита не переоборудует Ленкомнату. А как?! Ни материалов, ни средств на закупку, ни писаря, ни художника. К черту! Делай, что должно, и будь, что будет!

На танкодроме, который был вотчиной третьего батальона, лейтенант оказался впервые и очень удивился увиденной картине. За командной вышкой в тени деревьев стоял сарайчик, в котором хрюкали и визжали свиньи. В закуточке, опутанном сеткой-рабицей, кудахтали куры. У дерева гоготала парочка связанных гусей.

Славно! Гуси в яблоках ожидают своей участи. Вернее, пока без яблок, яблоки лежали в коробке. Гм! Животноводческая ферма совхоза «Тупик коммунизма имени Алсынбабаева»! Почему тупик? А потому что дальше ехать некуда! Армия, занятая сельским хозяйством и банкетами – это балаган.

На танкодроме Алсын первым делом поспешил не на командную вышку, а к курятнику. Внимательно пересчитал кур, выпил несколько свежих сырых яиц, преподнесённых ему на тарелке солдатом из обслуги «объекта». Затем комбат потрепал по холкам сытых кабанчиков, потеребил за длинную шею стреноженного гуся. Три собаки, охраняющие стратегический объект, восторженно повизгивали: наконец-то любимый хозяин здесь! Алсын бросил каждой по косточке, погладил, а затем взялся за воспитание солдата-свинаря:

– Сарай плохо вычищен! Почему коза дает мало молока? Отчего куры плохо несутся, и куда деваются яйца?

Коза? Есть ещё и коза? Точно, есть. Да не одна, а с козлёночком. Ну и кот рыжий в придачу – разлёгся на походном столе, греясь на солнышке. Комбат швырнул в котяру камешком. Не попал, но спугнул. Котов и кошек Алсынбабаев почему-то недолюбливал. Своя своих не познаша? Сам был похож на толстенного кота, сидящего на обильной сметанно-сливочной диете.

А вот и бригада проверяющих – прибыли! Во главе с подполковником – красная рожа в паутине багровых сосудов, жёлтые глаза пьяницы. Он заранее вытаращился, изображая «праведный» гнев. За ним из «уазика» выпали помощники, майор и капитан. Ватные ноги их не держали, хотя солнышко только поднялось. Какими же будут к закату? Третий день проверяют гарнизон…