Помоги проекту - поделись книгой:
Конечно, нельзя ни в коем случае запрещать учёным спорить о роли Грозного или Сталина в истории, полемизировать о варягах, древности русского народа и других сложных вопросах. Не нужно мешать людям по вкусу любить «титанов» и ненавидеть «антихристов»: Петра Первого, Ленина или же Ельцина. Мы живём в свободной стране. Но при этом нам, как воздух, необходима непрерывная, преемственная история Отечества, без провалов, лакун и умолчаний. Нам нужна договорная, согласительная версия русской истории, пусть в чём-то сглаженная и спрямлённая, но зато общегражданская — дающая внятную, последовательную картину развития государственности от зарождения до наших дней. Невозможно? Почему? Другие же страны с этим справились, те же Штаты, например. А уж у них, Соединённых, противоречия между потомками коренных индейцев, первопоселенцев, афроамериканцев и мексиканцев будут покруче, чем наше противостояние «белых» и «красных». Да, кому-то не нравится, когда ругают «палача» Сталина, а кому-то обидно, если начинают перечислять неславянские фамилии начальников ГУЛАГа. Что ж, надо договариваться, искать компромисс. Официальная история — это искусство умолчания ради национального единства. (Не путать с фундаментальной наукой, где примиряет лишь факт!) Если мы наконец обретём консолидированную, непрерывную версию отечественной истории, тогда станет понятнее масштаб событий и деятелей, станет яснее, кого следует увековечивать в городских названиях, а кого необязательно.
И начинать надо с Москвы. Хотим мы того или не хотим, но именно столица формирует мировоззренческие парадигмы и административный канон, по которому, нравится нам или не нравится, живёт вся страна — по крайней мере в общественной сфере. Едва появятся логика и осознанность в столичной топонимике, тогда, уверяю вас, с бескрайних просторов Отечества сами собой исчезнут бесчисленные улицы Розы Люксембург, Урицкого, Володарского, Коммунистические и Коминтерновские проспекты, а заодно с ними и Трикотажные, Электрические, Элеваторные, Слесарные, Монтажные переулки… Для них найдутся иные названия, укоренённые в истории городов и весей, сразу отыщутся имена праведников, подвижников, благодетелей, мудрых руководителей, местных любимцев муз или забытых героев. А такими наша земля обильна. Пусть при этом обязательно останутся в топонимике следы потрясающей советской эпохи, но по возможности в той пропорции, в какой она, эта эпоха, соотносится с тысячелетней историей Державы. И когда-нибудь, я верю, гость Москвы, спросив прохожего аборигена или просвещённого гастарбайтера, как попасть на проспект Ивана Калиты, получит привычный ответ:
— Налево, потом — направо, а дальше — прямо!
Бузите и обрящете!
Если правая рука не знает, что делает левая, это беда. Если голова не знает или не хочет знать, что делают руки, это катастрофа…
Несколько дней назад я побывал на Пекинской книжной ярмарке. Встретившись со своими китайскими читателями под обширной и украсно украшенной сенью стенда Московского правительства, я пошел скитаться по стадионным просторам, отданным разноязыким книгам… И невзначай набрел на павильон Российской Федерации, удививший своей сиротской скромностью. Иные соседние павильоны, славившие издательские успехи держав с бюджетом Домодедовского района Подмосковья, выглядели куда достойней. Впрочем, сколько денег выделила страна на пропаганду российской книги в Китае, а главное — сколько дошло по назначению, неизвестно, да и не моего ума дело, для этого у нас в Отечестве существуют палаты умов.
Но еще более, чем приютская неброскость отечественного стенда, удивил меня подбор книг, представленный российской стороной посетителям Пекинской выставки. Скажу прямо: к литературно-издательской реальности современной России этот, извините, ассортимент имел такое же отношение, как дружеское пенье под рюмку к академическому хору Большого театра. Я, увы, не обнаружил многих достойных имен, и наоборот… Ну, скажите, почему, например, уважаемый литератор Дмитрий Липскеров представлен в Пекине во всевозможных дуновениях своего легкокрылого таланта, а книг Белова или Распутина нет вообще? Распутин, между прочим, — самый сегодня почитаемый и изучаемый русский писатель в Китае.
Разумеется, как всегда организаторы напрочь забыли, что мы — страна многонациональная, а следовательно — многоязыкая. Даже странно господам из агентства по печати напоминать, что книги у нас пишут не только на русском, но и на татарском, якутском, аварском… С большим трудом под грудой красочных Андерсенов и братьев Гримм удалось отыскать сборник ингушских сказок. И на том спасибо! Китай — страна со своими межэтническими проблемами, и я заметил, как удивило хозяев это равнодушие России «к всяк сущим в ней языкам».
ЛГ, кстати, уже не раз писала об этой странной неприязни ведомства господина Селавинского к литературам братских народов, с одной стороны, и о страстном влечении к творчеству наших прежних соотечественников. Как-то не вяжется это с трубно провозглашенной задачей укрепления федеративных связей. Но что мнение свободной печати — агентству по печати! Как говорил Чапай, наплевать и забыть. За последние пятнадцать лет я не припомню ни одной ярмарочной делегации, в которой были бы достойно представлены национальные писатели, зато наших бывших соотечественников, коротающих ностальгию сочинительством, в избытке. Одно радует: писатели-эмигранты на встречах с читателями бранят былое Отечество куда сдержаннее, нежели литераторы, имеющие российские паспорта. Эти уж (всегда примерно одна и та же компания) костерят Расею-матушку с ее тандемами наотмашь… И заметьте, за казенный счет!
Наблюдая это стойкое небрежение национальными литераторами, я задаюсь вопросом: «Неужели там, за зубчатой стеной, никто не помнит, что именно националистически настроенные писательские ватаги в советских республиках, вывели и запустили идейный вирус распада СССР, а кое-где и возглавили штабы так называемых народных фронтов, выкинув черный флаг лютой русофобии. Сколько можно злить и унижать невниманием творческую элиту наших автономий? Неужели не понятно: чем меньше народ, тем большим авторитетом там пользуется писатель — гарант и хранитель национального языка. Зачем мы жонглируем тротиловыми шашками в нашем непрочном доме? Так и хочется, как в анекдоте, спросить: вы это нарочно или специально?»
Пытаясь уловить, хоть какую-то логику в подборе книг на стенде, я на самом видном месте обнаружил отдельный стеллаж, где в гордой самодостаточности выстроился чуть ли не весь длинный список «Большой книги». Тут уж организаторы никого не забыли, проявив любовную скрупулезность: имелась даже сброшюрованная верстка романа Губайдулинского «Учитель цинизма», еще не вышедшего в «Новом мире», но уже двинутого на премию. «Странно, — подумал я, — почему на федеральном стенде эксклюзивно пиарится одна из многих литературных премий?» Допустим, ее патронирует высокий чиновник агентства по печати Владимир Григорьев. Ну и что? Еще более высокий чиновник — президент Путин патронирует дзюдо, однако книг об этом виде спорта я почему-то не нашел. О том, что «Большая книга» давно выродилась в либеральный междусобойчик, а книги внезапных лауреатов вызывают коллективную оторопь и у читателей, и у книготорговцев, пишет теперь не только ЛГ, но, пожалуй, вся разумная пресса. Объясните мне, почему гости Пекинской ярмарки вынуждены получать представления о современной российской литературе, взирая на книжки номинантов этой подмоченной премии?
А ведь у нас, если кто забыл, есть правительственная премия в области литературы, которой отмечаются по большому счету значительные современные российские литераторы. В этом году премию получили блестящие писатели разных поколений: Андрей Турков, Юнна Мориц, Владимир Личутин, Валерий Воскобойников, Игорь Волгин… Имена! Вы думаете, я нашел их книги на федеральном стенде? Ничуть не бывало… Почему государственное учреждение пренебрегает авторами, отмеченными государственной наградой? Да, обладатели правительственной премии в отличие от баловней «Большой книги» обыкновенно не ходят на Болотную площадь, но разве это такой уж серьезный недостаток, за который можно вот так, открыто игнорировать авторов-лауреатов на федеральном книжном стенде? И опять же за казенный счет! При этом, конечно, в избытке красуются книги литераторов, «просящих бури», — Улицкой, Быкова, Акунина… Не будучи поклонником их творчества, я с уважением отношусь к их недавно проснувшимся мятежным чувствам, и если им выпадет доля «пуссирайток», я грудью встану на защиту. Но мне милы также и те литераторы, которым белый лист бумаги дороже белой ленточки. А вот почему «мирные» писатели не милы агентству по печати — это вопрос. Какой сигнал власть таким странным способом посылает литераторам? Бузите — и обрящете?
Ну-ну…
Часть вторая
ВЫПИСКИ ИЗ ЛИЦЕВОЙ КНИГИ
Юбилей
Вчера был последний порыв юбилейной бури. В театре Сатиры играли «Хомо эректус». 361-й спектакль. Зал (1200 мест) ломился. В конце зрители нас долго не отпускали. Ширвиндт поздравил меня с 60-летием и заставил поклясться перед «аншлагом», что 15 января я принесу новую пьесу. Поклялся. А ведь в 2003 году, когда я отдал свеженький «Эректус» в театр Сатиры, случилась странная история: почти все актеры, получившие распределение, накатали худруку письмо: мол, мы, нижеподписавшиеся, отказываемся играть в этом поклепе на демократическую Россию и либеральные ценности. Скандал! Приглашенный режиссер Долгачев, узнав мнение тогдашнего министра культуры, гордо слинял. Ширвиндт выматерился и вывесил новое распределение. История тянулась три года. Накануне премьеры позвонили из Московского правительства и предупредили: мы против постановки, у вас там голые по сцене бегают и женами меняются. Кто-то настучал Лужкову, и тот ярился на заседании правительства. Ширвиндт ответил: «Приходите на генеральную репетицию! Если увидите хоть одну голую жопу, снимайте!» И вот уже десять лет «Хомо эректус» — один из самых популярных спектаклей театра. Подробно об этой истории в моем эссе «Драмы прозаика», опубликованном в журнале «Нева» (№ 11), и в книге «Как боги», вышедшей днями в АСТ.
Недавно пьесу перевели и поставили в Венгрии. После премьеры спрашиваю у режиссера: «А почему вы убрали сцену, где Кошельков бьет жену?» «Для Венгрии это не характерно», — объяснил он. «У вас не дерутся в семьях?» «Дерутся. Но у нас другая проблема: жены бьют мужей…»
Когда Ширвиндт на сцене произнес «шестьдесят лет», я подумал, что это «цифросочетание», казавшееся месяц назад невероятным, стало уже для меня привычным. Так привыкаешь к дырке, оставшейся во рту от утраченного зуба.
Агенпоп
Позавчера выступил в Общественной палате, на заседании, посвященном Году культуры. Слава богу, власть, кажется, поняла, что самоокупаемость культуры — это такая же нелепость, как самоокучиваемость картошки. И видимо, после рамочного года культуры пойдут года, посвященные видам творческой деятельности: год музыки, год архитектуры, год театра, год кино, год живописи… Следующий объявлен годом литературы. Это правильно, ведь литература — основа. Пьеса — жанр литературы, сценарий — пьеса для кино, либретто — пьеса для музыкального спектакля… Кризис нынешних театра и кино во многом связан с кризисом литературы, который проявляется и в резком падении профессионального уровня произведений, и в развале самой писательской структуры. Вот результат: в обширном плане проведения Года культуры значится несколько сотен мероприятий, и лишь два-три закреплены за союзами писателей, которые всерьез никто не воспринимает. Основной распорядитель-манипулятор — Агентство по печати, организация, в сущности, рознично-полиграфическая, входящая в систему Министерства Связи, а по своей идеологии застрявшая в эпохе либерального шаманства. Не зря за ним закрепилась кличка «Агенпоп». Почему литература оказалась приписана к Министерству связи? Что за бред? Книги печатают на бумаге, а журналы рассылают? Да? Тогда отдайте скульпторов горнодобывающему ведомству: они же из камня ваяют! Бред! На открытии года культуры в Совете Федерации я поставил вопрос о возвращении писателей в ведение Минкульта, откуда их изъяли лет десять назад в результате чисто аппаратной интриги. Все поддержали: и Матвиенко, и Голодец, и Толстой… И что? Ничего. Правительство признало проблему важной, согласилось, что литературой должно заниматься профильное министерство и решило переподчинить Роспечать… в 2018 году ввиду организационной сложности процесса. Ага! Сложнейшее Министерство регионального развития прихлопнули за одну ночь, закрыли прямо в день заседания коллегии. И никаких сложностей. Это надо уметь — заблудиться в трех кремлевских елях.
Сколько мы просим власть: помогите навести организационно-правовой порядок в писательском сообществе, чтобы оно стало профсоюзом, гильдией, опорой (особенно молодым и пожилым литераторам), а не россыпью артелей по распилу остатков собственности. Уставы союзов писателей держат в тайне от самих писателей, как план «Барбароссы». Такой несменяемости кадров не знали ни Марков, ни Михалков, ни Брежнев. Руководительница одной организации в бегах, другой пьет на посту уже 25 лет и спит на своем руководящем столе. Никаких примет творческой жизни. Праздник детской книжки в Москве проводила «Литературная газета» — союзы писателей отказались в виду отсутствия возможностей. Знаете, что на наши «сосы» отвечает власть? «У нас демократия, и мы не можем вмешиваться в деятельность общественных организаций. Решайте свои проблемы сами!» Конечно, НКО — это совсем даже не общественные организации. А что же, например, банки свои проблемы сами не решают? У нас ведь рынок! Ну, лопнут и лопнут. Другие вырастут. Нет же, в кризис власть закачала в банковскую систему миллиарды. Почему? Что за двойной стандарт? Тетенька власть, сделай писателям в год литературы подарок — забери нас из Министерства связи, мы же не почтальоны!
И последнее. Предыдущий оратор Михаил Лермонтов, потомок великого поэта, сказал, что русский язык — главный носитель национальных кодов. А теперь откройте программу пленарных заседаний Общественной палаты и почитайте: «питч-сессия», «кофе-брейк», «панельная дискуссия»… Мы что, на панель вышли? Разве нельзя по-русски? У нас уже была элита, говорившая не на том языке, на котором изъяснялся народ. Кончилось это плохо…
Швыдкой комсомолец
Записывался в «Культурной революции» у М. Швыдкого. Тема: «Гибель европейских ценностей». Короче, закат Европы. Я, конечно, настаивал на кризисе европейских ценностей. Сначала моим оппонентом должен был выступить М. Веллер, но вместо него предстал актер и режиссер И. Яцук, полный проевропейского оптимизма. Почему Веллеру отказали в последний момент, я не знаю: он всегда говорил в тему. Видимо, энциклопедическое чревовещание выходит из моды. Спор с И. Яцуком вышел занятный, советую посмотреть, передачу покажут, наверное, в канун Нового года. Вообще, профессия актера — дело опасное: если знаешь наизусть все слова Гамлета из одноименной трагедии, то в какой-то момент тебе может показаться, что ты и есть Шекспир со всеми вытекающими последствиями.
Порадовался встрече с моим давним знакомцем М. Швыдким. Он был непривычно грустен, словно за границей у него заблокировали счет. Когда-то мы соратничали в комсомоле: я был секретарем комитета комсомола в Московской писательской организации, он в журнале «Театр». Встречались мы в Краснопресненском райкоме, который тогда возглавлял нынешний редактор МК П. Гусев. К чему это я так размемуарился? Ну, во-первых, положение обязывает — седьмой десяток как-никак пошел. А во-вторых, я глубоко убежден, что у людей моего поколения и достоинства, и дурь, и подлости, — всё тянется оттуда, из советской эпохи. И если человек старается не вспоминать о своем советском прошлом, следовательно там что-то не так, а значит, и здесь не эдак. Передача вышла веселая, очень на меня нападал один полиглот, фамилию, увы, забыл. Кажется, я не понравился ему на биохимическом уровне.
Но почему же так грустил Швыдкой? Уж не о европейских ли ценностях?
Культур-мультур
Был я в Кремле и слушал Послание президента Путина Федеральному Собранию. Меня иногда приглашают как редактора ЛГ, и если получается, я стараюсь бывать на таких мероприятиях. Интересно! Когда суверен обращается к правящему слою, на каком-то флюидном уровне ощущаешь реальные отношения лидера с политическим классом. В марте Президент провозглашал воссоединение Крыма с Россией, а я сидел в Георгиевском зале так, что мог видеть физиономии членов властной команды. У некоторых было такое выражение лица, словно в Чикаго скончалась любимая бабушка. На сей раз я тоже заметил кое-что любопытное. Во время первой части, когда Путин формулировал основы сопротивления западному игу, вокруг покряхтывали и сопели наши гормональные либералы, а патриоты радостно кивали. Но когда он заговорил о послаблениях бизнесу, об амнистии капиталов, облегчении налогового бремени, роли поменялись: сытые державники затосковали, а либералы счастливо запереглядывались, как родственники невесты, оказавшейся вопреки ожиданиям, девственницей.
Мы, труженики культуры, сидели кучкой и ждали последнюю часть Послания, в конце по обычаю доходит речь и до «надстройки». Под занавес Года культуры мы надеялись на более подробный разговор об этой сфере и даже к какому-то прорыву, в смысле финансирования, которое при советской власти было остаточным, а теперь стало ошметочным. Послание кончилось, а до культуры так дело и не дошло. Мы переглянулись, будто обманутые дольщики. Увы, наша государственная система давно относится к культуре как к прическе. Поясню сравнение: держава — тело. Власть — голова, промышленность — пищеварение, оборона — мускулы, а культура… так себе… — шевелюра. Ну, поредела, ну, забыли помыть, ну, облысение, ну, перхоть… Не смертельно! Вот если финансовый запор — тогда беда! А тут кудри… Мы же отцы нации, а не парикмахеры…
Ой, напрасно! Не случайно у библейского персонажа — вся сила таилась в волосах. Да, мы вернули политический суверенитет, да, стараемся вернуть экономический, но культурного суверенитета у нас нет. Вообще. А ведь это главное. Кинотеатр, где с утра до вечера мы смотрим американские фильмы, — это, в сущности, виртуальный гарнизон оккупационных войск. Обидно. Стыдно! Может, именно поэтому в Послании культуру и опустили — в хорошем смысле слова.
Читка
Вчера читал пьесу «Женщины без границ» в театре «Модерн», которым 27 лет руководит Светлана Врагова. Этот театр я люблю — пересмотрел почти весь репертуар, а «Екатерину Ивановну» — не единожды. Да и место для меня особенное. Здесь, в здании Хлебной биржи, при Советской власти был дом пионеров Первомайского района, здесь я начал искать себя, пометавшись по всем кружкам — от духового до изобразительного. Актеры пьесу слушали со сдержанным интересом, как и подобает коллективу интеллектуального театра. Мое сочетание мистики, социальной сатиры, бытового юмора и психоаналитической чувственности, вроде, понравилось. Врагова сразу нашла аналогии, например, с Феллини и сымпровизировала возможную режиссерскую трактовку, по-моему, интересную. В театре загадывать никогда нельзя, но не исключено, что премьера состоится в конце сезона. Как сказал ведущий актер «Модерна»: «Спектакль обречен на успех». Кстати, в «Сатире» «Женщины без границ» шли семь лет на аншлагах и закрылись по печальному поводу: смерть замечательного З. Высоковского, игравшего учителя героини, и серьезное заболевание двух главных исполнительниц. А в Иркутске триумфально прошла премьера моей комедии «Халам-Бунду, или Московское сафари». Билеты проданы на несколько месяцев вперед. Да и «Как боги» во МХАТе им. Горького идут при небывалой наполняемости огромного зала — 1600 мест. Кто бывал в конурках ДОКа и «Практики», понимает, о чем речь. Почему я так беззастенчиво себя хвалю? С удовольствием замкнулся бы в бронзовой скромности. Но мне, как главному и успешному оппоненту «новой драмы», театральная критика объявила бойкот. Ну, не нравлюсь я им по всем пунктам, в том числе по «пятому», и объяснять, почему мои пьесы собирают залы и держатся в репертуаре десятилетиями, ни себе, ни читателям они не собираются. Зачем? Друзья взялись за руки и чужих пускать в свой хоровод не желают. Одно утешает: замолчать в искусстве можно только того, кто говорит шепотом.
Случай с Прилепиным
Вчера поздно вечером позвонил хороший человек и спросил: «Ты проголосовал за лауреатов „Большой книги“»? Я ответил, что в этот окололитературный «лохотрон» давно не играю. «Проголосуй! — задушевно попросил он. — Понимаешь, либералы тащат Светлану Алексиевич и заваливают Захара Прилепина, ей ставят десять, а ему ноль, нарочно за патриотическую позицию. Разрыв минимальный, буквально несколько баллов. Поддержи, сделай как они!» Сознаюсь, «Обитель» я так и не осилил, хотя дважды принимался читать. Не мое. Не люблю прозу со спущенными чулками. Да и писать сегодня про ГУЛАГ такое же «безумство храбрых», как в 1937-м повествование о декабристах «во глубине сибирских руд». Впрочем, и патриотизм автора напоминает мне корпоративную майку, какую вручают при поступлении на фирму. «Знаешь, не буду я голосовать… Много лет уже не голосую…» «Я тебя прошу! — взмолился хороший человек. — Нашему издательству это очень нужно!» А печатаемся мы с создателем «Ботинок, полных теплой водки» в одном и том же крупном издательстве. И я, грешно-слабый, все-таки сделал это. Не смог отказать хорошему человеку. Но главное: чувство справедливости сдетонировало с бинарной оппозицией «патриот-либерал» и получился направленный взрыв. Не исключено, что именно мои баллы сыграли решающую роль, хотя возможно хороший человек в тот вечер обзвонил еще дюжину экспертов, и кто-то не устоял, как и я. Не важно. Механизм «олаурячивания» незатейлив и, в сущности, к самой литературе отношения не имеет. Но вот что печально: если признание (в том числе и премиальное) приходит к автору раньше мастерства, то мастерство не приходит к нему уже никогда. Во всяком случае, за сорок лет работы в литературе обратных примеров мне видеть не доводилось. Всё! Выхожу из жюри БК, а то через год снова позвонит кто-нибудь и скажет, что талантливый молодой писатель потерял на баррикадах демократии полромана, но за оставшуюся половину ему непременно надо дать премию. И я не смогу отказать. Парень-то прямо с баррикад!
По поводу комментария, размещенного на сайте премии «Большая книга» (ПБК), имею сообщить следующее.
1. Репутации ПБК повредить невозможно, как невозможно повредить репутации женщины известного поведения.
2. В самом деле, кажется, в 2005 или 2006 профессор-литературовед В. Агеносов, несмотря на мои насмешки, номинировал на ПБК мой роман «Грибной царь», который не вошел даже в длинный список, о чем я профессора и предупреждал, догадываясь, зачем учреждена эта самая премия. С тех пор «Грибной царь» переиздан более десяти раз, экранизирован, инсценирован, переведен на иностранные языки. Если вы мне назовете хоть один роман, получивший ПБК и имевший потом такую же судьбу, я уйду в монастырь.
3. Действительно, какую-то сотрудницу в ту пору уволили из ЛГ, ибо, подобно большинству экспертов ПБК, она ничего не смыслила в литературе.
4. Свое несогласие с принципом отбора книг, а главное с тем, как их пропускает сквозь экспертный сепаратор человек с говорящей фамилией «Бутов», я высказывал не только в ЛГ, но и на страницах газеты, издаваемой оргкомитетом ПБК. Призывал: ставьте каждый год нового модератора, меняйте экспертов, зовите людей разных взглядов — вы увидите другую литературу. Нет, все оставили как есть. В тот год меня уговорили стать сопредседателем жюри ПБК, рассчитывая, видимо, повязать кровью зарезанных литературных младенцев. Я согласился из любопытства. Увиденное вблизи лишь укрепило мой скептицизм, и я больше никогда не участвовал в голосовании, отдавая присланные мне, как члену жюри, книги номинантов рецензентам ЛГ (не покупать же эту за редким исключением чушь в магазине!) Увы, в силу занятости и незначительности явления, именуемого «Большой книгой», я так и не удосуживался по почте послать заявление о выходе из этой кассы взаимной помощи литературных второгодников. Послал через фейсбук — так вышло. Но экспертное сообщничество решило задокументировать мой добровольный уход и поставило «херем» на голосование. Молодцы! Перед банкирами и Агенпопом (Роспечать) надо отчитываться.
5. Пресс-служба ПБК, кажется, обронила в мой адрес слово «зависть»? Боюсь, бедные, вы имеете о реальной отечественной литературе такое же представление, как оклахомские бакалейщики о Великой русской равнине. Кому завидовать? Напишите в три столбика имена лауреатов Букера, ПБК и Нацбестселлера за последние 10 лет, потом попытайтесь вспомнить, кто что написал, а главное — зачем? И вам станет смешно. Конечно, я завидую… Гоголю, Чехову, Булгакову, Катаеву… Если вы завидуете Юзефовичу, то о чем нам говорить?
6. Последнее. Херем православному не страшен.
Человек года
Позавчера я стал «Человеком года» по версии Русского Биографического Общества, созданного 20 лет назад Св. Рыбасом — другом моей литературной юности и спасителем. Однажды в Болгарии я жестоко подавился куском мяса и стал задыхаться, синеть… Рыбас вынул наваху, которую всегда носил с собой, и сказал: «Держите его — буду вскрывать трахею!» Я так испугался, что выперхнул роковой кусок и дожил до шестидесяти к ужасу «Большой книги». Но это я так, к слову.
Компания у нас, людей года, подтусовалась хорошая: Патриарх Кирилл, В. Путин, Н. Назарбаев, А. Лукашенко, Си Цзиньпинь… За них, конечно, дипломы получали представители. Сам пришел только член Политбюро ЦК КПСС О. Д. Бакланов и прочитал стихотворение «Клеветникам России». «Оставьте, это спор славян между собою…» Про Украину.
Из работников культуры «очеловекогодились», кроме меня, Ю. Соломин, В. Хотиненко, Н. Михалков, отец Дм. Смирнов, мать-игуменья Варвара. Михалков пасхально улыбнулся, поздравил меня и пожал руку. Я дрогнул, как от «Солнечного удара». Неужели прощен? Дело в том, что года три назад я напрямки рассказал Никите Сергеевичу, какой окололитературный бомжатник устроил в Доме Ростовых некто Переверзин, преемник его легендарного отца на посту председателя Международного сообщества писателей. И, кажется, я тронул больное место почтенной семьи. Дальше больше: в ЛГ вышла резко критическая статья о фильме «Цитадель». При всем совокупном уважении к вкладу Михалкова-сына в отечественную культуру я твердо убежден: генералиссимус, посылающий на штурм крепости бойцов с черенками от лопат, мог возникнуть только в воспаленном мозгу потомственного антисталиниста вроде Николая Сванидзе, но не в патриотических извилинах Никиты Сергеевича. Конечно, автор обиделся и где-то сказал по поводу какого-то супостата, мол, хочется обернуть биту «Литературной газетой» и дать по голове. Не мне, а супостату. Но все равно, сильно вымолвлено! Я тоже обижаюсь, когда меня критикуют, особенно люди, близкие по взглядам. Брань того же Быкова не только на вороту у меня не виснет, а и вообще воспринимается как бормотание пьяного туарега. А вот обидев Михалкова, пусть и от всей души, я переживал. Но он, как человек года, мне, как человеку того же года, пожал руку, и на душе теперь, словно в парфюмерном отделе…
Смерть козленка
Вчера я был на предпоследнем спектакле «Козленок в молоке» в театре имени Рубена Симонова. 536-й спектакль. И всегда на аншлагах. Премьера состоялась в 1999-м. Поставил Эдуард Ливнев. Поскольку театр — искусство коллективное, и успех зависит не только от автора пьесы, но и от режиссера, актеров, художника, композитора и т. д., могу сказать прямо, не боясь обвинений в «самоканонизации»: да, мы создали легендарный спектакль. Во всяком случае, пока никто не смог назвать мне современную вещь, которую играли бы столько лет, столько раз и с таким успехом. Аналогов нет. Вот и вчера — зрители буквально стояли в проходах. Моих гостей едва притулили на стульях. Когда в конце мы с Ливневым вышли на поклон и сообщили о безвременной кончине «Козленка», по залу пробежал стон удивления: почему? Ведь в репертуаре театров так мало спектаклей о нашем времени, тем более — комедий. Почему закрывается столь успешный спектакль, фактически много лет кормивший весь творческий коллектив? Пришлось объяснять: в силу стечения объективных и субъективных факторов театр имени Симонова ликвидируется, точнее, переходит в федеральное подчинение, становится подразделением театра им. Вахтангова. «Ну и хорошо! — воскликнул кто-то. — Будут играть „Козла“ (так любовно звали свой спектакль сами актеры) на большой сцене. Это же логично!» Увы, в театре логика еще более редкий гость, чем в российском либерализме. А выдающийся литовский режиссер Римас Туминас, возглавляющий не первый год наш знаменитый академический театр, не допустил на вверенную ему сцену еще ни одной современной русской пьесы. Возможно, это его личный вклад в антироссийские санкции Евросоюза, куда входит Литва. Не знаю. Таким образом, вероятность сохранения «Козленка» на той самой сцене, где он явился на свет, маловероятна. Но я за судьбу инсценировки спокоен. Не так много у нас в Отечестве аншлаговых комедий-долгожительниц. Режиссеры, не пораженные «золотомасочной» плесенью, за такими пьесами гоняются. Мне уже поступают предложения. Кстати, у Симонова «Козленка» играли в версии, созданной совместными усилиями автора, драматурга Е. Исаевой и режиссера Э. Ливнева. Но в этом году я написал новую инсценировку, в которой учел опыт многолетней сценической жизни «Козла». В последний раз спектакль сыграют 28-го декабря. Никого не приглашаю, так как все билеты давно проданы.
А вот еще случай…
Белорусское начальство пригласило меня на книжную ярмарку в Минск как раз в ту пору, когда «нормандская четверка» — Путин, Меркель, Олланд и Порошенко — затворилась в столице Белоруссии для переговоров о замирении Новороссии.
Утром, с поезда, я отправился с коллегами в выставочный павильон, к стенду России. Так и есть, как обычно: ни одной моей книги на стеллажах не оказалось, хотя современная наша литература была представлена подробно. Тут тебе и молодежь, еще не знающая, что двести страниц с разными словами — это еще не роман. Тут тебе, конечно, и ПИПы. Напомню, термин «персонифицированный издательский проект» (ПИП) я предложил лет десять назад, чтобы как-то отделить реально существующих писателей от имен и фотопортретов, красующихся на обложках книг, которые без устали и по дешевке строчат бригады литературных «вьетнамцев». За минувшие годы ПИПов стало еще больше, они из развлекательных жанров просочились в лауреатскую прозу и даже влились в общественную жизнь, поучая нас из телевизора. Вот уж позабавятся будущие литературоведы…
Но я отклонился. Итак, отсутствие моих книг меня не удивило. Так бывает почти на всех ярмарках, кто бы ни организовывал стенд, ибо музыку всегда заказывает Роспечать, а для Роспечати я давно стал подобен арабу у Стены плача. И кто бы тендер ни выиграл, все равно на стендах собирается этакий либеральный автомат Калашникова. Писателей русского направления, с «патриотической щекотливостью» (выражение Пушкина) вы там почти не найдете, ибо доминирует круг «Большой книги», страшно узкий, далекий от народа, да и от литературы, за редким исключением.
Этой зимой в Минске воплотить грезы Роспечати о РФ-литературе доверили Книжному союзу, организации важной, достойной, с которой меня связывают дружеские отношения. Но все равно на стенде не нашлось ни одной из пяти моих книг, вышедших за минувший год, между прочим, в АСТ, а не в издательстве «Талдомский рабочий». Почему так получается? А потому что главроспечатник г-н Григорьев давно воспринимает меня как невыводимое пятно на пасхальных брюках российской словесности, но вывести все-таки пытается. В частности, делает он это с помощью недопущения моих книг на стенды. Должен сознаться, я плачу ему тем же, считая одной из песьих мух (см. Египетские казни), напущенных на русскую литературу. О чем пишу часто, в том числе и сейчас.
Кстати, «Российская газета» сделала г-ну Григорьеву на 55-летие подарок — выпустила юбилейный четырехполосник под своим державным логотипом. Там Елена Ямпольская и автор этих строк, часто критикующие Роспечать, представлены карикатурными снимками и вымышленными интервью, в которых мы несем полный патриотический и конспирологический бред, оттеняя ум, честь, совесть и общечеловеческий облик юбиляра. Знаете, я, например, не в восторге от Чубайса, не скрываю этою, но никому в голову не пришло подарить мне к 60-летию пасквиль на «рыжего аллергена русской истории». А тут вдруг такой гешефт от «Российской газеты», обычно робкой, как заблудившийся страусенок.
Взглянув на стенд, я отправился по своим делам, в частности, по поводу постановки в Белоруссии моих пьес. К вечеру мне в гостиницу позвонила милая дама из Книжного союза и проворковала, как весенняя горлица:
— Юрий Михайлович, не забудьте, пожалуйста, завтра в 10 утра вы вместе с г-ном Григорьевым встречаете у российского стенда Александра Григорьевича Лукашенко и рассказываете о современной нашей литературе.
— С какой стати?
— Так в протоколе. Вас должны были предупредить.
— С какой стати я буду встречать президента у стенда, где нет ни одной моей книги? Президент просто не поймет, почему его приветствует такой мелкий литератор. Пусть это сделает более достойный! Георгий Пряхин, например.
— Вы серьезно?
— Абсолютно.
На том конце провода несколько минут было мертво, как в остывшем крематории.
— А что же делать?
— Не знаю.
— Но где же мы возьмем ваши книги?
— Обычно их берут в магазинах. Можете спросить у почтенного президента Книжного союза Сергея Вадимовича Степашина. Он не раз говорил, что я один из его любимых писателей. Вот уж удивится!
На том конце провода беззвучно зарыдали.
— Я вам перезвоню…
— Жду!
И что вы думаете? Через полчаса дама действительно перезвонила и голосом новобрачной сообщила:
— Ваши книги на стенде. Придете?
— Куда я денусь? И так бы пришел. Нас воспитывали партия и комсомол. Честь державы дороже личных амбиций.
Утром я и Григорьев, сжав зубы в сподвижнической улыбке, томились у стенда России, как Монтекки и Капулетти в президиуме «Единой России». Но тщетно ждали мы. Общеизвестно: судьбоносные переговоры затянулись, шли 16 часов, белорусский президент, будучи хозяином и гарантом, не сомкнул глаз. Видимо боялись, что Порошенко, вскормленный на шоколаде, не перенесет горьких путинских пилюль.
Вот такая мелкая личная байка на полях Большой Истории.
Часть третья
«ПИСАТЕЛЬ У ДИКТОФОНА»
Победа вошла в генную память народа
— Без сомненья. Кстати, развернувшаяся сегодня дискуссия, по большому счету, не нова. Об этом как-то подзабыли, но впервые я оказался на острие сходных споров о Великой Отечественной войне в конце 70-х, после того, как напечатал цикл стихов о войне «Непережитое». Смысл претензий был тот же: почему поколение не воевавших пишет о войне. Я ответил статьей «О праве на чужую боль», высказав точку зрения, которой придерживаюсь и поныне. Война была грандиозным испытанием, задевшим весь организм народа и страны до мельчайшего капилляра. Жуткие потери и героический подъем, испытанный тогда, — все это вошло в генную память народа.
— Можно сказать и так. К слову, теперь известно, что по наследству передаются не только мутации, но и некий приобретенный опыт. Механизм только другой. Так что академик Лысенко был не таким уж мракобесом. На его холодостойких сортах зерновых в войну продержались. Лучше поэта Н. Дмитриева, моего сверстника, об этой кровной памяти не скажешь:
Историческая память неистребима, пока жив народ, поэтому ее стараются исказить и перелицевать, вывернув наизнанку…
— Увы, сложилась целая субкультура циничного, небрежного, снобистского или сверхкритического отношения к Победе и войне. Откуда? В СССР о многом не принято было говорить, и напрасно. Хотя слово «политкорректность» пришло к нам только в 90-е, Советский Союз был страной истошной политкорректности, многие темы табуировали из интернациональной деликатности.
— Например, не принято было говорить о предыстории иных стран так называемой народной демократии. Никто даже не заикался, что Польша собиралась напасть на нас вместе с Германией. Если бы Гитлер не передумал, проглотив сначала «кичливого ляха», так бы оно и случилось. А теперь все изумляются, что внуки Пилсудского в санкционном раже бегут далеко впереди американского паровоза.
— Минимальная! И все очень удивились, когда в конце 80-х все загнанные внутрь противоречия и тлеющие конфликты вскрылись, полыхнув.
Поделиться книгой: