Чем свежее становилось, Чем длинней ложилась тень, Тем настойчивей просилась В сердце вкрадчивая лень, Надоевшую работу Не давала мне кончать, И постылую заботу Порывалась отогнать. Так любимая супруга К трудолюбцу подойдёт. И смеётся, и зовёт, И торопит час досуга. «Благословляю, жизнь моя…»
Благословляю, жизнь моя, Твои печали. Как струи тихого ручья, Мои молитвы зазвучали. Душевных ран я не таю, Благословив моё паденье. Как ива к тихому ручью, К душе приникло умиленье. На закате
Небо жёлто-красное зимнего заката, Колокола гулкого заунывный звон… Мысли, проходящие смутно, без возврата, Сердца наболевшего неумолчный стон… Снегом занесённые, улицы пустые, Плачу колокольному внемлющая тишь… Из окошка вижу я кудри дымовые, Вереницы тесные деревянных крыш. Воздух жгучим холодом чародейно скован. Что-то есть зловещее в этой тишине. Грустью ожидания разум очарован. Образы минувшего снова снятся мне. Вечер
(О. К. Т.)
Вечереет. Смотри: Там, на серых домах, Красный отблеск зари, Там, на белых стенах, Нашей церкви, как чист Нежно-алый отлив! Воздух тих и душист, И горит каждый лист Там, на зелени ив! Светло-розовый блеск По реке разлился, А в воде что за плеск У ребят поднялся! За рекою песок Жёлтой лентой лежит, И сосновый лесок Ясным светом облит. Укрывался в тень От вечерних лучей, Едет русская лень На тележке своей. Пыльный столб за рекой По дороге ямской Сизой тучкой встаёт И за клячею в лес Свой летучий навес, Колыхаясь, несёт. Свечерело. Смотри, Как с последним лучом Догоревшей зари Всё бледнеет кругом. Се жених грядет…
В час, заране неизвестный, В час полуночи глухой К нам сойдёт Жених Небесный Потаённою тропой, – И блажен, кто, бодр и светел, Ждал Желанного в ночи, Кто ночные тени встретил Ясным пламенем свечи. Кто ж, печалясь в мёртвом мраке, Не поддерживает свет, Для того на браке Места нет. Красота Иосифа
Легенда Залиха лежала, стеная, на пышной постели, Пред нею супруги вельмож, египтянки, сидели. «Залиха, скажи нам, какой ты болезнью страдаешь? Печально ты смотришь, горишь ты, – как свечка, ты таешь». «Подруги, я стражду, больная мятежною страстью, Желание жгучее пало на сердце напастью». «Тебя погружает богатство в поток наслаждений, – Тебе ли знакомы несытые вздохи стремлений!» «О, если б имела, подруги, я все, что б хотела! О, если бы воля моя не знавала предела!» «Но что невозможно, о том бесполезны и грезы Безумны желанья, безумны горючие слезы!» «Для вас, о подруги, мои непонятны мученья, Но вам покажу я предмет моего вожделенья, Вы сами желанья почуете лютое жало». Залиха за чем-то рабыню тихонько послала, И снова к подругам: «Покушайте, вот апельсины. Ах, если бы в сладком забвение было кручины!» Едва к апельсинам коснулись ножи золотые, У входа зазыблились быстро завесы цветные. Тяжёлые складки рукою проворной отбросив, Вошёл и склонился смиренно красавец Иосиф, И по полу твердо ступая босыми ногами, Приблизился к гостьям, – и долу поник он очами. Горячая кровь на ланитах его пламенела, Смуглело загаром прекрасное, стройное тело. И вскрикнули жены, с Иосифа глаз не спускают, Как руки ножами порезали, сами не знают. Плоды окровавлены, – гостьям как будто не больно. И рада Залиха, – на них улыбнулась невольно. «Вы полны восторгом, едва вы его увидали, – Судите же сами, какие терплю я печали! Он – раб мой! Его каждый день, как рабыня, прошу я, Никак не могу допроситься его поцелуя!» «Теперь, о подруга, твои нам понятны мученья, Мы видели сами предмет твоего вожделенья!» Арфа Давида
Над чертогом псалмопевца Арфа звонкая висела. Если ночью веял ветер, – За струной струна звенела, И аккорды раздавались Над венчанной головою, И царя они будили Сладкозвучною хвалою. Царь Давид вставал с постели, Исполнялся вдохновенья, Ударял по струнам арфы, – И слагал он песнопенья. И в ответ ночному ветру Арфа звонкими струнами Рокотала и звенела Под державными руками. Из Притчей Соломоновых
1 Вот чертог; здесь пир блестящий, Здесь ликуют дети зла. Зависть, словно змей шипящий, В сердце путника вползла. На каменьях у порога Недоступного чертога, Запоздавши в час ночной, Ты сидишь усталый, бледный. В край далекий шел ты, бедный, Бесприютный и босой. Но завистливой печали В кротком сердце не лелей: Пред тобой синеют дали Предстоящих светлых дней. Будешь ты в странах счастливых, – А у злых и нечестивых Нет грядущего, поверь: Смерть их светочи потушит, И в развалины обрушит Раззолоченную дверь. 2 Два ножа неутомимо Друг о друга я точу. Что мне жалобный их скрежет! Заострить их я хочу. Уж они блестят зеркально, Истончились острия, – И с размаху тонкий волос На весу разрезал я. Так, встречая взоры друга, Изощряем мы свой взгляд, И глаза в чужую душу Проницательней глядят. «Мы шли вдвоём тропою тесной…»
Мы шли вдвоём тропою тесной, Таинственный мой друг, – И ни единый путь небесный, И ни единый звук! Дремало мёртвое болото, Камыш угрюмый спал, И впереди чернело что-то, И кто-то угрожал. Мы шли болотною тропою, И мертвенная мгла Вокруг нас зыбкой пеленою Дрожала и ползла. К тебе я робко наклонился, О спутник верный мой, И странно лик твой омрачился Безумною тоской. Угрозой злою задрожали Во мгле твои уста, – И понял я: ты – дочь печали, Полночная мечта. Рано
Полно плакать, – вытри слезы, Проводи меня в свой сад: Там нас нежно встретят розы, И навстречу нам берёзы Зыбким смехом задрожат Полно плакать, – что за горе! То ль, что мачеха лиха, И, с тобою вечно в ссоре, Держит двери на запоре, Не пускает жениха? Не томи тоской сердечка, – Год промчится, подрастёшь, Смело выйдешь на крылечко, Повернёшь в дверях колечко И от мачехи уйдёшь… «Рукоятью в землю утвердивши меч…»
…Рукоятью в землю утвердивши меч, Он решился грудью на клинок налечь, Ратной неудачи искупить позор, – И перед кончиной горд был ясный взор. Пораженьем кончен мой неравный бой С жизнью неудачной, с грозною судьбой, – Мне бы тоже надо навсегда заснуть, Да пронзить мне страшно трепетную грудь. «Мы устали преследовать цели…»
Мы устали преследовать цели, На работу затрачивать силы, – Мы созрели Для могилы. Отдадимся могиле без спора, Как малютки своей колыбели, – Мы истлеем в ней скоро, И без цели. «Звёзды радостно горели…»
Звёзды радостно горели, Голова моя кружилась, – И на грудь мою невеста С робкой ласкою склонилась. Страсть пылала в нас, но что-то Восставало между нами, – Я к устам её румяным Не посмел припасть устами. Было ль это предвещанье Стерегущего несчастья, Или робкий отголосок Отшумевшего ненастья? «Навек налажен в рамках тесных…»
Навек налажен в рамках тесных Строй жизни пасмурной, немой. Недостижимей звёзд небесных Свободной жизни блеск и зной. Одной мечтою в час досуга Я обтекаю вольный свет, Где мне ни подвига, ни друга, Ни наслаждений бодрых нет. Томясь в завистливой печали, Слежу задумчиво тогда, Как выплывают из-за дали Деревни, степи, города, Мелькают лица, платья веют, Смеются дети, солнце жжёт, Шумят стада, поля пестреют, Несутся кони, пыль встаёт… Ручья лесного нежный ропот Сменяет рынка смутный гул. Признания стыдливый шёпот В базарных криках потонул. «Что дорого сердцу и мило…»
Что дорого сердцу и мило, Ревнивое солнце сокрыло Блестящею ризой своей От слабых очей. В блаженном безмолвии ночи К звездам ли подымутся очи, – Отраден их трепетный свет, Но правды в нём нет. Сойду ли в подземные ходы, Под мшистые, древние своды, Является что-то и там Пугливым очам. Напрасно и очи закрою, – Виденья встают предо мною, И даже глубокие сны Видений полны. Явленья меня обступили, И взор мой лучи ослепили, Я мрака напрасно ищу И тайно грущу. «В беспредельности пространства…»
В беспредельности пространства Где-то есть земля иная, И на ней моя невеста, К небу очи подымая, Как и я же, ищет взором Чуть заметного светила, Под которым мне томиться Участь горькая судила. Стихи. Книга вторая
«Имена твои не ложны…»
Имена твои не ложны, Беспечальны, бестревожны, – Велика их глубина. Их немолчный темный шёпот, Предвещательный их ропот Как вместить мне в письмена? Имена твержу и знаю, Что в ином ещё живу, Бесполезно вспоминаю И напрасно я зову. Может быть, ты проходила, Не жалела, но щадила, Не желала, но звала, Грустно взоры опускала, Трав каких-то всё искала, Находила и рвала. Может быть, ты устремляла На меня тяжелый взор И мечтать не позволяла Про победу и позор. Имена твои все знаю, Ими день я начинаю И встречаю мрак ночной, Но сказать их вслух не смею, И в толпе людской немею, И смущён их тишиной. «Проходил я мимо сада…»
Проходил я мимо сада. Высока была ограда, И затворены ворота. Вдруг калитка предо мной Отворилась и закрылась – На мгновенье мне явилось Там, в саду зелёном, что-то, Словно призрак неземной. Вновь один я возле сада, Высока его ограда, Перед ней, за ней молчанье, – Пыль и камни предо мной. Я иду и верю чуду, И со мной идёт повсюду Бездыханное мечтанье, Словно призрак неземной. Сон («В мире нет ничего…»)
В мире нет ничего Вожделеннее сна, – Чары есть у него, У него тишина, У него на устах Ни печаль и ни смех, И в бездонных очах Много тайных утех. У него широки, Широки два крыла, И легки, так легки, Как полночная мгла. Не понять, как несёт, И куда, и на чём, – Он крылом не взмахнёт, И не двинет плечом. «Приучив себя к мечтаньям…»
Приучив себя к мечтаньям, Неживым очарованьям Душу слабую отдав, Жизнью занят я минутно, Равнодушно и попутно, Как вдыхают запах трав, Шелестящих под ногами В полуночной тишине, Отвечающей луне Утомительными снами И тревожными мечтами. «Дорогой скучно-длинною…»
Дорогой скучно-длинною, Безрадостно-пустынною, Она меня вела, Печалями изранила, И разум отуманила, И волю отняла. Послушен ей, медлительной, На путь мой утомительный Не жалуясь, молчу. Найти дороги торные, Весёлые, просторные, И сам я не хочу. Глаза мои дремотные В виденья мимолётные Безумно влюблены. Несут мои мечтания Святые предвещания Великой тишины. «Изнурённый, утомлённый…»
Изнурённый, утомлённый Жаждой счастья и привета, От лампады незажжённой Жди таинственного света. Не ропщи, не уклоняйся От дороги, людям странной, Но смиренно отдавайся Чарам тайны несказанной, За невидимой защитой, С неожиданной отрадой, Пред иконою сокрытой С незажжённою лампадой. «В тишине бездыханной ночной…»
В тишине бездыханной ночной Ты стоишь у меня за спиной, Я не слышу движений твоих, Как могила, ты тёмен и тих. Оглянуться не смею назад, И на мне твой томительный взгляд, И, как ночь раскрывает цветы, Что цветут для одной темноты, – Так и ты раскрываешь во мне Всё, что чутко живёт в тишине, – И вошёл я в обитель твою, И в кругу чародейном стою. «Не понять мне, откуда, зачем…»
Не понять мне, откуда, зачем И чего он томительно ждет. Предо мною он грустен и нем, И всю ночь напролёт Он вокруг меня чем-то чертит На полу чародейный узор, И куреньем каким-то дымит, И туманит мой взор. Опускаю глаза перед ним, Отдаюсь чародейству и сну, – И тогда различаю сквозь дым Голубую страну. Он приникнет ко мне и ведёт, И улыбка на мёртвых губах, – И блуждаю всю ночь напролёт На пустынных путях. Рассказать не могу никому, Что увижу, услышу я там, – Может быть, я и сам не пойму, Не припомню и сам. Оттого так мучительны мне Разговоры, и люди, и труд, Что меня в голубой тишине Волхвования ждут. «Я иду путём опасным…»
Я иду путём опасным Над немой и тёмной бездной С ожиданием напрасным И с мечтою бесполезной. К небесам не подымаю Обольщённых бездной взоров, – Я давно не понимаю Правды царственных укоров. Нe кляну я обольщенья, Я туда смотрю, где мглою Покрывается паденье Камней, сброшенных ногою… «Ты от жизни оторвался…»
Ты от жизни оторвался И с мечтою сочетался, – Не бери земной подруги, Не стремись к минутным целям: Не заснут седые вьюги, Не прильнут к дремотным елям, – Их жестокие боренья Далеки от утомленья. «Не нашел я дороги…»
Не нашел я дороги, И в дремучем лесу Все былые тревоги Осторожно несу. Все мечты успокоя, Беспечален и нем, Я заснувшего зоя Не тревожу ничем. Избавление чую, Но путей не ищу, – Ни о чём не тоскую, Ни на что не ропщу. «Не хочет судьба мне дарить…»
Не хочет судьба мне дарить Любовных тревог и волнений; Она не даёт мне испить Из кубка живых наслаждений. И грёзу я плотью облёк, И дал ей любовные речи, Надел ей на кудри венок, Прозрачное платье на плечи, И в сумраке летних ночей На зов мой она появлялась И, сбросив одежду с плечей, Ласкаясь, ко мне прижималась. Когда же разрежут восток Лучи восходящего солнца, И, встретив их яркий поток, Зардеются стёкла оконца, Она становилась бледна, Печально меня целовала, И в узком просвете окна В сияньи небес исчезала. «Солнце скупо и лениво…»
Солнце скупо и лениво, Стены тускло-холодны. Пролетают торопливо Дни весны, как сны. Гулки улицы столицы, Мне чужда их суета. Мимолётнее зарницы Красота-мечта, – И, вдыхая запах пыли, Я, без думы и без грёз, Смутно помню: где-то были Слёзы вешних гроз. «Расцветайте, расцветающие…»
Расцветайте, расцветающие, Увядайте, увядающие, Догорай, объятое огнём, – Мы спокойны, не желающие, Лучших дней не ожидающие, Жизнь и смерть равно встречающие С отуманенным лицом. «Тепло мне потому, что мой уютный дом…»
Тепло мне потому, что мой уютный дом Устроил ты своим терпеньем и трудом: Дрожа от стужи, вёз ты мне из леса хворост, Ты зёрна для меня бросал вдоль тощих борозд, А сам ты бедствовал, покорствуя судьбе. Тепло мне потому, что холодно тебе. У кузнеца
Легенда Матерь Божья в двери кузни Постучалась вечерком: «Дай, кузнец, приют мне на ночь: Спит мой сын, далёк мой дом». Отворил кузнец ей двери… Матерь Божия сидит, Кормит сына и на пламя Горна мрачного глядит. Реют искры, ходит молот. Дышит мастер тяжело. Часто дланью загрубелой Отирает он чело. Рядом девочка-подросток Приютилась у огня, Грустно бледную головку На безрукий стан склоня. Говорит кузнец: «Вот дочка Родилась калекой. Что ж, Мать в могиле, дочь со мною, – Хоть и горько, да куёшь». «Разве так трудна работа?» – «Не трудна, да тяжела. Невелик мой ков для блага, Много сковано для зла. Вот теперь сковать я должен Три гвоздя, – один готов. Из-под них, – я сердцем чую, – Заструится чья-то кровь. Я предвижу крест позорный, Пригвозжён на нём Один, – Кто-то шепчет мне, что это, О Страдалица, твой Сын!» С криком ужаса Младенца Уронила Божья Мать. Быстро девочка вскочила, Чтоб Малютку поддержать, – И свершилось чудо! Прежде, Чем пришло на память ей, Что порыв её напрасен, – От склонившихся плечей Отросли внезапно руки, И на них упал Христос. «Ах, кузнец, теперь ты счастлив, Мне же – столько горьких слёз!» «Царевной мудрой Ариадной…»
Царевной мудрой Ариадной Царевич доблестный Тезей Спасён от смерти безотрадной Среди запутанных путей: К его одежде привязала Она спасительную нить, – Перед героем смерть стояла, Но не могла его пленить, И, победитель Минотавра, Свивая нить, умел найти Тезей к венцу из роз и лавра Прямые, верные пути. А я – в тиши, во тьме блуждаю, И в лабиринте изнемог. И уж давно не понимаю Моих обманчивых дорог. Всё жду томительно: устанет Судьба надежды хоронить, Хоть перед смертью мне протянет Путеводительную нить, – И вновь я выйду на свободу, Под небом ясным умереть И, умирая, на природу Глазами ясными смотреть. «На ступени склонясь, у порога…»
На ступени склонясь, у порога Ты сидишь, и в руке твоей ключ: Отомкни только двери чертога, И ты станешь богат и могуч! Но отравлен ты злою тревогой И виденьями дня опьянён, И во всё, что мечталось дорогой, Безнадёжно и робко влюблён. Подойду я к пределу желаний На заре беззаботного дня, И жестокие дни ожиданий Навсегда отойдут от меня. Неужели тогда захочу я Исполненья безумной мечте? Или так же, безмолвно тоскуя, Застоюсь на заветной черте? «Чем бы и как бы меня ни унизили…»
Чем бы и как бы меня ни унизили, Что мне людские покоры и смех! К странным и тайным утехам приблизили Сердце моё наслажденье и грех. Пусть пред моею убогою хижиной Сильных и гордых проходят пути, – Счастлив я, бедный и миром униженный, Некуда мне мою радость нести. «Настроений мимолётных…»
Настроений мимолётных Волны зыбкие бегут И стремлений безотчетных Пену мутную влекут. Их борьбой нетерпеливой Как душа утомлена! Как тревогою ревнивой О промчавшемся полна! Задержи полёт докучный Исчезающих часов. Лаской, негой, песней звучной, О, волшебница любовь! Отгони своим дыханьем Звуки жизни, злые сны, И повей очарованьем Расцветающей весны. Очаруй мой дух унылый, Утомлённый и больной, Грёзой девственной и милой, Небледнеющей мечтой! «Чем звонче радость, мир прелестней…»
Чем звонче радость, мир прелестней И солнце в небе горячей, Тем скорбь дружнее с тихой песней, Тем грёзы сердца холодней. Холодный ключ порою жаркой Из-под горы, играя, бьёт, И солнца блеск надменно-яркий Согреть не может ясных вод. Земли таинственная сила На свет источник извела, И навсегда заворожила От обаяния тепла. «В бездыханном тумане…»
В бездыханном тумане, Из неведомых стран На драконе-обмане Налетел великан. Принахмурились очи, Как бездомная ночь, Но не видно в них мочи Победить, превозмочь. Он громадной рукою Громового меча Не подымет для бою, Не взмахнёт им сплеча. В бездыханном тумане, Из неведомых стран На драконе-обмане Налетел великан. «К толпе непонятной и зыбкой…»
К толпе непонятной и зыбкой Приветливо взоры склоня, С балкона случайной улыбкой Порадовал кто-то меня. Заметил я смуглую щёку, Волос распустившихся прядь, – И шумному, злому потоку Толпы отдаюсь я опять, И в грохот и ропот столицы Несу неожиданный свет. Мечте исполнения нет, Но радость моя без границы. «Дети радостей и света…»
Дети радостей и света, Нет границ вам, нет завета, Нет помех, – Вы и в городе храните, На асфальте, на граните Резвый смех. Посреди толпы болтливой Вы с улыбкою счастливой Надо мной, И за вашею оградой В шумный мир иду с отрадой Неземной. «Снова сердце жаждет воли…»
Снова сердце жаждет воли Ненавидеть и любить, Изнывать от горькой боли, Преходящей жизнью жить, Созидать себе обманы, – Ряд земных туманных снов, Незалеченные раны Прятать в россыпи цветов, – И томясь тоской щемящей И желаньями полно, Смерти, тайно предстоящей, Устрашается оно. «Для чего говорить! Холодны…»
Для чего говорить! Холодны И лукавы слова, Как обломки седой старины, Как людская молва. Для чего называть? Мы одни, – Только зорями щёк, Только молнией глаз намекни, – И пойму я намёк. И во мне, точно в небе звезда, Затрепещет опять, Но того, что зажжётся тогда, Не сумею назвать. «Не опасайтесь шутки смелой…»
Не опасайтесь шутки смелой, Но бойтесь шутки шутовской, Пред сильным – рабски онемелой Пред слабым – нагло разбитной. Она клеймит, она марает, Не понимает красоты, И клеветы не отличает От малословной правоты. Пред ней открыться – это хуже, Чем на базаре голым быть, Или купаться в грязной луже, Иль зачумленную любить. Муки Тантала
Стоит он, жаждой истомлённый, Изголодавшийся, больной, – Под виноградною лозой, В ручей по пояс погружённый, И простирает руки он К созревшим гроздьям виноградным, – Но богом мстящим, беспощадным Навек начертан их закон: Бегут они от рук Тантала, И выпрямляется лоза, И свет небес, как блеск металла, Томит молящие глаза… И вот Тантал нагнуться хочет К холодной радостной струе, – Она поет, звенит, хохочет В недостигаемом ручье. И чем он ниже к ней нагнётся, Тем глубже падает она, – И пред устами остаётся Песок обсохнувшего дна. В песок сыпучий и хрустящий Лицом горячим он поник, – И, безответный и хрипящий, Потряс пустыню дикий крик. «К долине мрачной, под огнями…»
К долине мрачной, под огнями Печальных и тревожных звёзд, Моими знойными мечтами Соорудил я гордый мост, И, что ни ночь, к его воротам Я торопился подойти. Душою охладев к заботам Дневного пыльного пути. В долине той себе кумира Я из печали сотворил, И не искал иного мира, Иных, блистательных светил. «Блаженство мне – мои страданья…»
Блаженство мне – мои страданья. Предтечи смерти – увяданья С отрадой вижу я черты. Так увядание берёзы Ее листву оденет в грёзы Неизъяснимой красоты. «Стояли клёны в тяжком забытьи…»
Стояли клёны в тяжком забытьи, Цветы пестрели, С травой шептались ясные ручьи, Струясь без цели, Над нивой и рекой обрывки туч, Скользя, бежали, И золотил их коймы поздний луч Зарёй печали.
