Кейн [Рассказы]

Словно захлестнутые темной волной тумана, звезды исчезли. Только бледный серп луны разрывал абсолютную тьму, что окутала цитадель Альтарн.

3. Призыв

Венвор ссутулил широкие плечи и подул на руки. Под неровным светом факелов на крупных камнях зубцов искрился иней. Презрев плащ и рукавицы, старший Варейшей продолжил мерить шагами темную зубчатую стену цитадели Альтарн. Предупреждая положенный оклик невидимого часового, единственным звуком, отмечавшим его продвижение, было легкое шарканье сапог.

С вершины высокого утеса, под которым узкая проезжая дорога протискивалась между отвесными стенами камня и гремящими пенными стремнинами, цитадель Альтарн контролировала ущелье, прорезавшее горы Альтанстанд. Более чем две трети крепости нависало над головокружительной пропастью, обрывающейся на несколько сот футов вниз, к размытым валунам, туда, где в своей излучине билась река. Подход к надежно укрепленному входу в Альтарн вился вдоль крутого гребня, замыкавшегося в окружности. На протяжении веков армии предпринимали попытки штурма по этому склону, и их белеющие кости можно было найти застрявшими в зарослях вереска и рододендрона.

Никто на человеческой памяти не брал ворота Альтарна. Стражники всегда проявляли строгую бдительность к тем, кому дозволялось пройти через ее ворота, а с ростом междоусобного хаоса их внимательность только усилилась. Джосину удалось залезть на стены с помощью веревки, но этот начальный успех не был вознагражден. Всегда оставалась вероятность, — именно вероятность, — что незваный гость предпримет попытку пробраться в цитадель Альтарн, взобравшись по отвесной поверхности эскарпа и преодолев не так хорошо охраняемую зубчатую стену, что венчала обрыв. За целые века несколько безрассудных глупцов пытались это сделать, и куда река унесла их раздробленные кости, не знал никто.

Хотя он не мог сравниться со своими братьями и сестрой в хитрости, Венвор никак не принадлежал к тем, кто недооценивает врага, и к рассказам, которые слышал о Кейне, он отнесся серьезно. Так, Венвор позволил себе в знак подтверждения легкую улыбку, когда услышал тихий звон металла о камень.

С удивительной для человека его массы ловкостью Венвор приблизился к источнику звука: темный отрезок парапета, сотня футов или более между сторожевыми постами, охраняющими коварнейший обрыв пропасти. Увидеть это мог только глаз, достаточно зоркий, чтобы обнаружить то, что, как подсказывал рассудок, должно там быть: стальной крюк, засевший в амбразуре.

— Меньшего от тебя я и не ждал, — тихо сказал Венвор в то самое время, когда его меч ударил сквозь темноту вниз и разрубил натянутую веревку из сплетенного узлами шелка. Веревка свистнула подобно спущенной тетиве, провисший кусок с крюком упал с парапета со слабеньким звоном, и речной поток заглушил звуки того, что могло бы упасть далеко внизу. Венвор вздохнул и выпрямился.

Он опять услышал тихий скрежет металла о камень. Венвор повернулся. Серп луны вместе с далекими факелами давал достаточно света, чтобы увидеть громадную фигуру в черном, рассеянно дотрагивающуюся до стены кончиком своего меча. Глаза самого холодного голубого цвета леденисто, словно иней, ловили тусклый свет.

— Твой часовой, — сказал Кейн.

— Будь ты проклят! — сказал Венвор и сделал выпад.

Когда клинок Кейна остановил его собственным ударом сверху вниз, единственной эмоцией Венвора была ярость. Хотя внешний облик Кейна был грозен, Венвор сам был человеком, чье телосложение внушало трепет, и он никогда не встречал равного себе в фехтовании. Их мечи сходились так, будто боги грозы вели бой над облаками, — стремительные сверкающие взрывы ярких искр, разбивающие ночную тишину бешеным лязгом стали о сталь. Сталкиваясь друг с другом, их мощные удары с двух рук с оглушительной силой отдавались в мускулах и костях, едва не вырывая эфесы из онемевших ладоней.

Дыхание Венвора разбилось на хриплые судорожные вздохи, и, когда он услышал шум бегущих стражников, он осознал, что чувствует страх. И в результате этого осознания отчаянная защита Венвора на долю секунды дала брешь, и клинок Кейна с сокрушающей силой вошел в его плечо.

Даже самая лучшая кольчуга не способна выдержать нагрузку за пределами своей прочности; достаточное количество звеньев выдержало, предотвратив отсечение, но меч Кейна с силой, дробящей кости, глубоко вонзился в плоть Венвора. Клинок Венвора звякнул о парапет в тот самый момент, когда он рухнул на колени. Обездвиживающая, шокирующая боль терзала его, и инстинктивно он понимал, что через миг наступит конец.

Кейн, однако, не снизошел до смертельного удара. Его безоружные руки протянулись к Венвору.

— Венвор, пошли со мной.

* * *

Остервор затаил дыхание, постепенно усиливая давление плеча на черную дубовую панель. Он почувствовал, как заскрипели в знак протеста кости, когда участок стены провернулся внутрь на ржавых петлях, заскрежетавших при своем первом более чем за столетие движении. Проем занавешивала паутина, отягощенная прахом чужих предков, но вместе с холодным дыханием морозной ночи за стенами изнутри хлынула темнота.

Рассматривая три пересекающихся на паркете пола комнаты инкрустации, покрывшимся пылью предплечьем Остервор отер со лба пот. Северное крыло цитадели Альтарн, где, как считалось, обитают привидения, на памяти живущих пребывало нежилым. Остервор, который давно уже постиг секреты потайных коридоров, проложенных через другие части крепости, поздравил себя с раскрытием этой последней тайны. Нескладная надпись на облицовке стены комнаты, — "Одно — славу иметь, два — богатеть, три — чтобы владеть", — казалась прежним поколениям обитателей бессмысленной. Недавнее внимательное прочтение дневника многовековой давности в ветшающей библиотеке Альтарна дало Остервору ключевую зацепку для связи архаичного каламбура со стилизованным на паркете гербом. Иные указания на предательские ловушки в тайных ходах северного крыла после должных размышлений побудили Остервора взяться за их исследование. Однако…

Остервор серьезно отнесся к предупреждению сводного брата о гибели, равно как не выбрасывал из головы донесения своих собственных шпионов о том, что любовница Джосина разыскивала Кейна. Приписывая Кейну хитрость, почти равную его собственной, — если зловещие рассказы заслуживали доверия, — Остервор не особо рассчитывал на то, что их враг прибьет свой щит к воротам крепости. Принимая во внимание репутацию Кейна, — даже с поправкой на неизбежные преувеличения и приукрашивания, — Остервор предполагал, что убийца попытается проникнуть в цитадель Альтарн тайно, самым окольным путем. Древнюю цитадель испещряли потайные коридоры, все они (теперь, когда северное крыло раскрыло свои тайны) были хорошо знакомы Остервору. Посчитать, что Кейн не осведомлен об этих тайных ходах в равной степени, значило бы фатально недооценить их врага.

Тем не менее, различив свежие следы, оставленные в коридоре там, где пыли следовало бы оставаться нетронутой более века, Остервор совершенно лишился твердости духа.

Хмуро разглядывая сырые следы сапог, дерзко пересекавшие пятно света, бросаемого его свечой, Остервор колебался. Он уже осмотрел остальные потайные ходы цитадели, большинство из которых были известны только ему; десятка два смертельных ловушек, — шесть разработаны и установлены им самим, — обещали верную смерть любому вторгнувшемуся. И все-таки сюда, в этот коридор, чьи секреты Остервор постиг совсем недавно, уже проник кто-то еще.

Остервор тронул пальцем один из следов сапог, разгладив кусок лишая, хлопья инея еще таяли на нем. Незваный гость прошел здесь всего минуту назад. Остервор стянул сапоги и отстегнул меч. Узкий проход не оставлял пространства для фехтования, а тяжелый кинжал, который он теперь достал, прежде не раз хорошо служил ему в тесноте. Он поставил свою свечу на пол с внешней стороны проворачивающейся двери. Неслышно, невидимым Остервор последует за Кейном по переходам северного крыла, положившись на свое обрывочное знание их ловушек. Кейн, очевидно, не сможет пробираться через них в темноте; ему придется зажечь свет, и тогда Остервор подкрадется к нему сзади.

Однако Остервор не ожидал, что панель повернется и затворится после того, как он пройдет через нее.

Он медленно досчитал до пятидесяти, держа глаза зажмуренными, прежде чем двинуться. Кроме призрачного стона шарниров, других звуков, когда дверь закрылась, не было. "По крайней мере", — сказал он себе, — "со спины меня не освещает слабый свет свечи из комнаты за стеной". Кейн, — а Остервор сначала заглянул в коридор, проверяя, нет ли там отблеска света убийцы, — вероятно, находился за пределами слышимости в поисках тайного входа в личные покои Варейшеев. Из сумочки у себя на поясе Остервор извлек новую свечу, — там оставалась еще одна и трутница для высечения огня, — и для утяжеления обвязал ее шарфом. Ее он закрепил напротив закрытой сейчас двери, отметив ее местонахождение. Молча считая свои шаги, Остервор на ощупь пробирался по непроглядному переходу, следуя в направлении, куда вели следы Кейна.

Остервор отсчитал лишь семь шагов, когда его вытянутые пальцы наткнулись на каменную стену.

Остервор остановился перед непредвиденным препятствием, озадаченный его наличием. Он знал, что в тридцати шагах зияет люк, что на полпути вниз по первому лестничному пролету следует остерегаться проворачивающихся ступенек, уклониться от копий с пружинным приводом сразу за вторым поворотом, — эти и другие ловушки описывались в обрывках дневников, которые он отыскал. Упоминания о сплошной стене, на какую он сейчас натолкнулся, там отсутствовали.

"Поздняя переделка", — решил Остервор. В какой-то момент хозяин цитадели разделил эту систему переходов стеной. И все-таки, следы Кейна вели сюда. Пройти мимо него на обратном пути Кейн не мог никак; значит, убийце наверняка известен другой выход из перехода. Или его ведущие обратно следы, уже не сырые, поскольку ночь снаружи шла на убыль, при первом взгляде остались Остервором незамеченными?

Остервор крадучись двинулся обратно по коридору, выискивая Кейна в противоположной стороне. В десяти шагах от места входа вытянутые пальцы Остервора наткнулись на каменную стену.

Остервор молча выругался, начиная ощущать страх. На ощупь он осторожно двинулся вдоль сплошной стены и далее назад по коридору, пока его носки не задели свечу, замотанную его шарфом.

Вспышка трутницы ослепляла, а когда он поднес ее огонь к свечному фитилю, его рука дрожала. Ее света вполне хватило, чтобы заметить, что коридор замурован с обоих концов.

Дверь, через которую Остервор попал в переход, отказалась открыться, вопреки всем его хитроумным попыткам активировать ее скрытый механизм, равно как не поддались толстые дубовые панели под яростным градом его ударов.

В поисках иного пути выхода Остервор напрасно сжег большую часть единственной оставшейся у него свечи. Казалось, что следы сапог Кейна, бешено затоптанные его собственными, каким-то образом уходят в обоих направлениях и в никуда. Бросив это занятие, Остервор принялся резать дубовые панели, через которые вошел. Его последняя свеча давала свет достаточно долго, позволив обнаружить расположенную между панелями стальную перегородку, но разрешение загадки прочности потайной двери не особо обрадовало Остервора.

В наступившей долгой темноте пинки и удары Остервора не достигли большего результата, чем его же крики. Считалось само собой разумеющимся, что в северном крыле обитают привидения, и его посещали редко. Со временем его крики перешли в хрип, руки ободрались и кровоточили, тело от напрасных ударов о неподатливую преграду превратилось во множество причиняющих мучение синяков.

Удушливая пыль заставила его глотку поглощать ее еще быстрее, так что муки жажды какое-то время затмевали осознание, что воздух в переходе все более портится. Какой бы ни была циркуляция, ее не хватало для удовлетворения его потребности, и Остервор медленно задыхался внутри этой крипты. Он лежал неподвижно, сберегая силы, только мозг его бешено работал над задачей спасения. Время превратилось в бессмысленный промежуток между напрасными попытками открыть дверь; может быть, он спал, но удушливая темнота лишила ощущения количества пролетевших часов. Теперь боль от отравленного воздуха в его легких превосходила муку иссушенной глотки.

Воспрянув из безысходного забытья, Остервор осознал, что силы его угасают. Он через силу вобрал в легкие спертый воздух для последнего прерывистого стона отчаяния и швырнул истерзанное болью тело на неуступчивую дверь.

Дверь мгновенно повернулась под его весом, и Остервор упал головой вперед в комнату за ней. На полу возле его лица все еще горела свеча, которую он там оставил.

— В конце концов, время, — сказал Кейн, протягивая к нему руки, — просто относительно. Хриплое дыхание Остервора таяло в хлопьях инея на сапогах Кейна.

— Остервор, пошли со мной.

* * *

Ситильвон предпочитала называть подвальную комнату своей мастерской. Сидя за письменным столом, она внимательно уставилась перед собой в полуисписанный лист пергамента. Ее перо опять высохло, и, чтобы не допустить клякс, она рассеянно смочила его кончик языком, — привычка, дарившая ей чернильное подобие усов, когда она засиживалась в мастерской допоздна. Она оглядела уже неподвижное тело юноши, привязанного головой вниз к Х-образной конструкции в центре комнаты. Большую серебряную чашу под висящей головой почти до краев наполняла подкрашенная кровью рвота. Ситильвон перечитала свои записи, сделанные этим вечером ранее, затем макнула чистое перо в чернильницу и завершила записи.

"Объект 3 — молодой мужчина, крепкого телосложения и здоровый. Принудительно накормлен концентратом рвоты объекта 2, помещен на каркас. В течение второго часа наблюдались резкие конвульсии, в течение третьего часа интенсивность возрастала вкупе с рвотой содержимым желудка в полном объеме, после чего скоро снизилась. По истечении четвертого часа видимые признаки жизни отсутствуют".

Ситильвон нахмурила брови и продолжила писать.

"Похоже, в продолжении данного направления исследований мало смысла. В опровержение всеобщего убеждения доказано, что соединение мышьяка и ртутной соли, когда яд, полученный путем рвоты одной жертвы, вводится следующей, не приводит к повышению токсичности.

— Очевидно, ты только уменьшила его ядовитость, — прокомментировал Кейн, читая через ее плечо. — Все равно, что утверждать, якобы клинок становится острее каждый раз, когда рассекает плоть и кости.

Перо Ситильвон уронило каплю чернил на лист, но иных видимых признаков смятения она не подала.

— Яд мог впитать эссенции смерти всех жертв, — спокойно сказала она.

— Что? В солях тяжелых металлов? — Кейн насмешничал. — Полная чушь.

Она медленно поднялась со стула и встала напротив Кейна, вернув значительную долю уверенности в себе в связи с тем, что убийца не перерезал ей глотку сразу после того, как незримо подкрался к ней.

— Мне помнится, я распорядилась не беспокоить меня. Мне позвать моих стражников?

— Сейчас они не очень-то способны повиноваться тебе, — сказал Кейн.

— Чего ты хочешь?

— Я думаю, ты должна знать ответ.

Ситильвон знала, но она знала также, что, пока они беседуют, она остается живой. Она расправила складки платья на бедрах и хладнокровно посмотрела ему в лицо. Хотя она пренебрегала уходом за своим внешним видом, она знала, что черты ее лица хороши, а ее фигура волнует редких любовников, — а Кейн, в конце концов, всего лишь мужчина.

— Ты не обычный убийца, — призналась она ему, — иначе ты бы прикончил меня сзади.

— Меня заинтересовали твои выводы из этого эксперимента, — сказал Кейн. — Поначалу же меня забавляло чтение твоего дневника. Поистине увлекательно.

— Стоило догадаться, что убийца заинтересуется практическими, а то и теоретическими аспектами токсикологии, — Ситильвон улыбнулась, тихонько двигаясь в направлении буфета. — Можно мне выпить стакан вина?

— Было бы невежливо отказать тебе, — разрешил Кейн. — Особенно методичны записи, где ты устанавливаешь токсические характеристики для каждой дозы растения аконит. Сорок детей — восхитительно!

— Выпьешь стакан со мной? — предложила Ситильвон. — Эта лоза хранится в наших подвалах с тех пор, как награблена еще при жизни моего отца. Никто из нас не сумел ее распознать.

Она разлила в два прозрачных, как лед, бокала насыщенное темно-желтое вино, а затем передала один Кейну.

Кейн наблюдал за каждым ее движением. — Другой бокал, будь любезна, — сказал он, игнорируя тот, что она предложила.

Ситильвон пожала плечами и заменила бокал. — Как пожелаешь.

Она сделала добрый глоток из своего бокала, потом заметила, что Кейн, по-прежнему наблюдавший за ней, не спешит пробовать собственное вино.

— Я уверен, ты поймешь, если я еще раз поменяюсь с тобой бокалами, — Кейн улыбнулся, вручая Ситильвон свое вино и забирая ее собственное.

— При данных обстоятельствах, я могу понять твою осторожность, — Ситильвон ответила на его улыбку поверх своего бокала. Она пила жадно, и Кейн последовал ее примеру.

Ситильвон подавила вином смех. Вино в обоих стаканах было отравлено, ибо графин, из которого она налила, содержал дистиллят желтого мака в количестве, достаточном для убийства сотни человек. Ситильвон, чья страсть к этому редкому наркотику обусловила громадную устойчивость к воздействию, относилась к подпорченному ликеру как к приятному стаканчику на ночь, не более. Что же до Кейна, — его сон будет вечным.

Кейн осушил свой бокал. — Это один из сортов сладкого белого вина, которые, возможно, добывались в виноградниках в местах, где Южные Королевства граничат с Кросанте, — определил Кейн, — пока болезнь столетней давности, губительная для растений, не уничтожила тамошний виноград. Я мог бы точно назвать тебе виноградник и, может быть, конкретный год, не будь вино так обильно приправлено настойкой желтого мака.

Глаза Ситильвон широко раскрылись в страхе.

— Возбуждающее средство, которое я проглотил, пока ты нам наливала, — вполне достаточное противоядие, — ласково сказал Кейн. — В конце концов, у меня было достаточно времени, чтобы внимательно прочесть твой дневник, — и кое-что выяснить насчет содержимого твоего серванта. Опиум желтого мака мне знаком.

Ситильвон осознала, что биение ее сердца стало слишком скорым, слишком прерывистым, даже с поправкой на страх. Ее грудь пронзила боль. — Когда ты поменялся со мной бокалами….

— На самом деле, он был в твоей чернильнице, — пояснил Кейн.

Все ее тело сотрясало в такт пульсу. Ситильвон схватилась за письменный стол, ноги ее стали вялыми. Руки Кейна протянулись к ней.

— Ситильвон, пошли со мной.

* * *

Пуриали обмакнул кисть из девичьих ресничек в нефритовую чашу с кровью младенца и дочертил последний астрологический символ во внутреннем круге пентаграммы за мгновение до последнего слабенького крика новорожденного. Каждое действие являлось в высшей степени сложным, но в то же время ставки были самыми высокими, а Пуриали знал, что его искусство слишком совершенно, чтобы ошибиться. Он подобрал свои одеяния мага поближе к костлявым коленям, — окажись какая-то линия в этот час стерта, случилась бы катастрофа, — и осторожно вышел из пентаграммы. Ее дальний круг касался порога двери башенной комнаты и занимал половину помещения. Держа единственную дверь на виду, Пуриали уселся за свой рабочий стол. В его пальцах находился кубик смолистого вещества, которым он создал внешний круг, а его рука висела в считанных дюймах от узкой щели, нарушавшей внешний круг. Казалось, его губы едва шевелятся, когда он тихо напевал на архаичном наречии монотонный мотив.

Ожидание тянулось дольше, чем предвкушал Пуриали, но вот, наконец, Кейн проскользнул в открытую дверь и вступил в круг пентаграммы. Пуриали хлестнул своим странным мелком и замкнул круг. Прервав стремительное движение, Кейн замер, наблюдая за колдуном.

Пуриали вежливо кивнул в знак приветствия. — Теперь уже, — учтиво сказал он, — справляться о здоровье моих братьев и сестры по отцу, вне всякого сомнения, было бы смешно.

— Ты действительно хочешь знать? — спросил Кейн.

— Ты, конечно, не думал, что я питаю к ним какое-то братское чувство. Сами они давно бы избавились от меня, если бы мы не нуждались друг в друге. Решение проблемы состоит в том, что Я стал первым, кто осознал, что остальные — лишние.

Ухмылка Пуриали свидетельствовала о затаенной насмешке. Он наблюдал, как Кейн расхаживает по пентаграмме, видимо, изучая мастерство ее исполнения с беспристрастностью знатока.

— Полагаю, тебе, наверное, любопытно, зачем я призвал тебя к себе, — осведомился Пуриали.

Кейн прекратил ходьбу и внимательно посмотрел на колдуна. — Я ждал удобного момента, чтобы спросить.

— Разумеется, я знаю о тебе все, — с благодушной веселостью заверил его Пуриали. — Все.

— Все?

— Я призвал тебя сюда вот зачем и вот каким образом. — Пуриали поднял руку, предупреждая возражение. — Ты, несомненно, думаешь, что послан сюда свершить личную месть одной шлюхи с грандиозными мечтами, лишившейся любовника. К этому времени тебе уже следовало понять, что видимая свобода воли — лишь иллюзия.

Я призвал тебя сюда с помощью моего собственного искусства, Кейн. Я знал, что мои сводные братья и сестра ненавидят меня, единодушно замышляют избавиться от меня, как только, наконец, посчитают, что мое искусство представляет для них скорее угрозу, чем пользу. Почему бы нет? Вместе мы убили нашего отца, когда он перестал быть полезен. Но в этот раз проницательность подвела их. Я уже стал достаточно могуч и не нуждаюсь в их дальнейшем существовании.

Пуриали извлек из-под одеяний сверкающую корону и водрузил ее на копну рыжих волос. — Корона герцогов Харнстерма, — ликующе возгласил он, всматриваясь в яркие сверх меры голубые глаза Кейна. — Сидит неплохо, ты согласен?

— Золоту можно придать любую форму, — заметил Кейн.

— В самую точку. Без сомнения, твой неоспоримый ум доставит немало потребных мне развлечений, пока ты будешь служить моей воле.

— Ты как раз собирался объяснить…?

— Ну, я полагаю, тебе уже все очевидно, Кейн, — Пуриали поправил корону. — Кто еще сумел бы убить Венвора, и Остервора, и красавицу Ситильвон? Они были слишком бдительны, чтобы предоставить возможность мне.

— А теперь?

— А теперь ты станешь служить мне. Поскольку остальные мертвы, мне потребуется верный помощник, — тот, кто способен вести людей в битву столь же умело, как плести политические интриги. По этой причине я пощадил тебя. Когда ты станешь исполнять мои приказы, Харнстерм окажется лишь первым шагом на пути к покорению этой раздираемой раздорами страны.

— Честолюбивый замысел, — отозвался Кейн, — пусть и не слишком оригинальный. Мне, однако, жаль, что мои собственные ближайшие задачи сделают такой союз невозможным.

— Союз? — Пуриали рассмеялся. — Нет уж. Рабство, — вот что мне нужно от тебя, Кейн, — хотя ты убедишься, что для тех, кто служит мне хорошо, я — добрый хозяин.

Он поднялся на ноги и принялся размашисто жестикулировать. — Ты, наверное, уже изучил пентаграмму, в которую так любезно угодил. Все еще веришь в свободу воли, Кейн? Я призвал тебя сегодня ночью, велев убить остальных, после чего прийти ко мне в мою башню. Теперь ты заключен внутри пентаграммы, удерживаем там символами силы, олицетворяющими сокровенные тайны твоего бытия. Ты не сможешь сбежать из пентаграммы, пока я не освобожу тебя, Кейн, — а я это сделаю только после того, как обяжу тебя повиноваться мне посредством некоторых неотменяемых клятв и договоров, которые не посмеешь нарушить даже ты.

Пуриали наслаждался своим триумфом. — Ты видишь, Кейн, какими бы исключительными не были твои способности, я знаю, что ты не обычный убийца и авантюрист. Я знаю, кто ты такой.

Колдун выразительно жестикулировал. — Кейн, сын Адама, рожденный Евой, ты в моей власти и моя власть единолична. В течение бессчетных веков ты следуешь своей проклятой судьбе, но с этой ночи ты будешь следовать только велениям моей воли. Я увидел твой жребий в звездах, и астрологические символы твоего рождения заточили тебя, бессильного, внутри пентаграммы.

— Очень впечатляюще, — признал Кейн. — Твоя работа сделала бы честь гораздо более опытному колдуну, чья мудрость непостижима никому в этом провинциальном болоте. Ты допустил всего несколько ошибок, но, к сожалению, это искусство не из тех, которые познаются через опыт.

Со временем даже звезды меняются, — пояснил Кейн, небрежно выступая из пентаграммы, — и ваши созвездия — не созвездия моего рождения.