Помоги проекту - поделись книгой:
Сорвался с половины пары, наспех поел и побежал на автобус. Уже толкался у двери, когда Верховский замахал из салона и показал 4 пальца. Все понятно, я только этого и ждал. Четвертая смена, первая бисовая лава, старый знакомый — насос.
Сладко задремал в шахте, проспал. К стволу бежал бегом и, все равно, выехал самый последний. Автобус не отправляли, ждали меня. Мужики накинулись:
— Спишь, гад!
— Да у меня лампа погасла… — слабо оправдывался я.
— Какая лампа?! Вон рубцы от фуфайки на морде еще не разгладились!
Каску, падлы, украли. На работу пошел в чужой, потом получил на складе. В бане часто воруют. Самое ценное — сапоги. Выдают их редко, а рвутся они быстро. Зацепился о проволоку или порезал о породу и все — ходишь с мокрыми ногами. Свои сапоги я оставляю без боязни. Нашел их в грязной бане после того, как украли новые. Голенища наполовину оторваны и связаны проволокой, портянки торчат из прорех — на такие никто не позарится.
В чистой бане выгребают мелочь из карманов. Мужики подозревают, что делают это банщицы. Не раз видели, как они, протирая пол, слегка похлопывают по карманам курток — ищут, где зазвенит.
После двух выходных спустился под лаву, а там воды по пояс. Потоптался на бережке, затем снял штаны и, голожопый, в сапогах на босу ногу, побрел к насосу. Водичка холодная!
Знакомый электрик рассказывал. Послали их в неиспользуемую выработку ремонтировать пускатель. А там по дороге низина, и в ней — вода. Они тоже разделись — каски на голове, лампы и одежда в руках — и прошли затопленный участок. А чтоб на обратном пути снова не раздеваться, так и пошли дальше голыми. Нашли пускатель, открыли крышку, склонились, спорят. Жаль, говорит, фотоаппарата с собой не было! Такая чудная картина — стоят три голых мужика, яйца до колен, рассуждают о чем–то умном.
Несколько слов о том, как я работаю (если это можно назвать работой). Хожу ежедневно в ночь, зарабатываю больше других ГРП — ставка плюс ночные и копытные. По дороге к своему уклону сую нос во все пустоты за рамами и затяжками, ищу что–нибудь полезное. Или бесполезное. Сегодня вот нашел 4 кг свинцовой оболочки от кабеля.
Спускаюсь под лаву, включаю насос и принимаюсь за тормозок. Одновременно читаю — раньше собирал газеты по всему уклону, пока не нашел «Поднятую целину» Шолохова (в школе не читал, думал — чушь какая–то, а сейчас нравится). Поев и почитав, укладываюсь в люльку — это два распила и фуфайка сверху.
К 7‑ми просыпаюсь, выключаю насос и двигаюсь на выезд. Сказка, а не работа. Коллеги выезжают черные, уставшие. Я — чистый и заспанный.
Прихожу домой и падаю в кровать. Семья ходит на цыпочках:
— Тс–с–с! Папа после ночной спит!
Все хорошее когда нибудь заканчивается, и моя командировка подошла к концу. С понедельника иду по сменам. Но грех жаловаться — я неплохо отдохнул. Два месяца не брал лопату в руки.
Сегодня меня напугали. Сижу, ем тормозок, а тут спускается мужик в белой каске. (У работяг каски оранжевые, в белых ходит начальство. А шляться по брошенным выработкам может только начальство с участка ВТБ — самые зловредные в шахте люди.) Мой спасатель спрятан в километре от меня, а возле топчана лежит награбленное — свинец и кабель.
— Все, — думаю, — попался. Сейчас хлопнут и за спасатель, и за кабель.
Но нет, пронесло. Мужик выдрыхся на моей лежанке и ушел.
Чужое звено, почти никого не знаю. Работаем мы теперь во второй западной лаве, в той самой, которую закрыли после смерти посадчика. Я там прежде ни разу не был, ощущал себя учеником, впервые спустившимся в шахту. Со временем освоился. Сидел на кнопках, грузил вагоны, а на лопате умирал другой ГРП.
Верховский опять выдавал перлы:
— В духовке должно быть чисто, как у невесты перед свадьбой!
— У нас всегда так: то ой длинный, то рубашка короткая.
А я уже думал, что наизусть знаю все его поговорки и присловья.
В первую смену ходить не так противно, потому что не до конца проснулся, совершаешь все действия автоматически. Зато в автобусе — давка, в клети и в бане то же самое. Начальство всех мастей и рангов шастает мимо. Я мало кого знаю в лицо, реагирую на любую белую каску. Нет, не люблю я первую смену. Как, впрочем, и вторую, и третью.
Привыкаю к новому звену. Это с виду они неказистые, познакомишься поближе — нормальные мужики. Правда, если знакомиться еще ближе, то всплывают их мелкие гадости и гнусности. Одну гниду определил с первого дня. Это горняк Саня Н-цев. В первый же день коллеги спросили:
— Ну как тебе у нас в звене?
— Да нормально, — отвечаю. — Только Н-цев достает.
— Так пошли его на ой!
Что я теперь иногда и делаю.
Давали повышенную добычь, премию за которую платят сразу по выезду. А тут конвейер сломался — лопнул стержень, что скрепляет две части головки. Не знаю я, как все это правильно называется, суть не в этом. Мужики, не долго думая, загнали вместо этого стержня черенок от лопаты и поехали дальше. Действительно, не терять же деньги из–за такой ерунды! Конвейер работает, только детали его лязгают, скрежещут, бьются друг о друга так, что искры летят.
Не этой ли русской смекалкой гордится Задорнов? Какие–нибудь немцы остановились бы и ждали ремонтников. А наши тут же находят выход: болты срезало — скрепим проволокой, стержень лопнул — поставим черенок от лопаты, тумбы задавило — выдернем комбайновой цепью. И все закрутится, заработает. Правда, не совсем так, как положено. Вскоре механизм полностью износится. Или травмирует кого–нибудь из находчивых работяг.
Не потому ли у русских все через жопу, что они такие смекалистые и сообразительные? Напрасно радуется Задорнов. В одном с ним согласен — с этим непредсказуемым народом нельзя воевать.
При посадке в клеть, толкаясь с коллегами, подумал: возможно, кто–то из них сегодня не вернется из боя. Тут же испугался этой мысли и быстро подумал по–другому: не надо, пусть все возвращаются, пусть живут долго и счастливо, только поменьше пьют. Я, уже полгода не пьющий, совсем не понимаю коллег, с вожделением говорящих о водке. На днях давали зарплату — в рабочем автобусе не было ни одного шахтера, все они толкались у фонтана — излюбленного места отдыха работяг ш-ты «Княгининской». Ведь и я был таким совсем недавно. Нет, не совсем таким. В моей любви к водке не было искренности, одно ухарство. Коллеги же любят её чистосердечно и бескорыстно, всей душой.
Я теперь вагонщик. А раньше был коренным, пересыпщиком, секретным водоотливщиком. Сколько должностей сменил, оставаясь в своем мелком и непочетном звании ГРП.
Мое теплое местечко на кнопках портят лишь две вещи — канат и дорога. Нагружая вагоны, я протягиваю их под конвейером при помощи лебедки. Когда канат полностью намотается на барабан, его нужно растягивать. Два–три раза в смену, и это чистое наказание. Тяну, упираясь рогом, грязный стальной трос, надрываюсь, оступаюсь, падаю. В голове постоянно крутится строчка Некрасова: «Этот стон у них песней зовется…» Эта ежедневная пытка действительно напоминает труд бурлаков.
Другая неприятность — дорога к рабочему месту и обратно. До нашей второй западной лавы («дикий запад», как её называют) километра три по воде и грязи. В козу все не вмещаются, таким скромным парням как я часто приходится топать пешком. Все бы ничего, но мои сапоги больше напоминают лохмотья нищего, чем обувь шахтера. Да и не только мои. Вот и скачем как обезьяны, цепляясь за рамы всеми четырьмя конечностями и хвостом.
Сегодня ехал «на броне» — висел на электровозе, вцепившись в его выступы и неровности. Рядом висело еще пяток рабочих. Очень опасный способ передвижения. Можно сорваться и угодить под колеса, можно удариться о низкую раму крепи или о встречные вагоны. Однако, пешком ходить никто не хочет, поэтому рискуем. И мы, и машинист, позволяющий это. Отцы–командиры не хотят ремонтировать вторую козу, но случись травма — виноваты будем мы с машинистом.
Дали мне в помощь молодого усатого паренька. Всю смену он лопатил, а я сидел за кнопками, как какой–нибудь звукорежиссер. Мы, вагонщики, оказывается, еще не самый низший подземный класс. Есть еще ребята, которые ходят на зачистку, годами не расстаются с лопатой.
Мой помощник всю смену развлекал меня эротическими (скорее даже порнографическими) историями с использованием собак, лошадей, змей, рыб, кур, овец и коз. Я порой сомневался — а он, часом, не из этих… как их… ну… противных?
Замечательная смена, к тому же последняя в этой тройке. Конвейер сломался, слава богу. ГРОЗы всю ночь с ним возились, а я дремал за кнопками либо с удовольствием ссорился с говнюком Н-цевым.
Сука Н-цев опять всю смену тиранил меня. С учетом того, что постоянно нет порожняка или ГРОЗы что–нибудь ломают, работа у меня не сложная. Еще бы от горняка избавится — в отпуск его отправить или на больничный.
Работает у нас стопорная по кличке Изжога — вредная баба, внешностью и повадками напоминающая маленькую злющую собачонку. Помимо своих обязанностей она с особым рвением блюдет трудовую дисциплину, а именно — записывает рабочих, раньше времени выехавших из шахты. А как их запишешь, если фамилии не знаешь, табельный номер на робе не выбит, а на рожу все одинаково грязные? А по номеру спасателя. Выйдя из клети и завидев поджидающую их Изжогу, нарушители стараются скрыться бегством. А та гонится за ними, пытаясь на бегу рассмотреть и запомнить шестизначные номера. Забавная тетка.
А я дома! Хотя должен сейчас толкаться в грязном автобусе, на промозглом ветру ждать посадки в клеть, примерзать резиновыми сапогами к железному полу.
Как положено вышел на остановку, прождал час — автобуса не было. Толпа рабочих постепенно рассосалась, я остался один. Встретил Верховского, пешком шлепающего на шахту.
— Не жди, автобуса не будет.
— Что же делать?
— Смотри сам. По договору вас обязаны возить.
Не скажу, что я расстроился. Даже наоборот.
Почти ежедневно посылают кого–нибудь мне в подмогу. Предполагается, что именно сегодня мы дадим невиданную добычь, и я не успею одновременно и вагоны грузить, и просыпающийся товар подбирать. Мой сегодняшний помощник с первых же минут смены поссорился с горняком. Чтобы досадить ему, Н-цев помирился со мной и запретил брать в руки лопату. Так что вся тяжелая работа легла на бедолагу ГРП, а я мерз на кнопках. Несколько раз порывался помочь ему, но горняк зорко следил за отбытием наказания. Поражаюсь я выносливости этих парней–горнорабочих. Всю смену шурует огрызком лопаты и не валится с ног.
Уголь рабочим не возят и выносить из шахты не разрешают. Охрана отнимает по выезду. И, тем не менее, все выносят. Топить–то надо. Да и в охране — тоже люди, у них тоже печки, всегда можно договориться.
КС-ники, машинисты, путевые и водяные выбирают его из вагонов, что я гружу. Идешь мимо опрокида — стоит наша добычь, вагоны наполовину пусты, остался лишь штыб и порода.
Горбатые вывозят уголь пачками (вот оно — преимущество работы в струговой лаве). Каждый берет пачку килограммов на 20, а то и две. На гору едем доверху нагруженные, прямо как мешочники. Или челноки. «Чартерный рейс» — смеются коллеги.
У меня выходной, но я пошел в третью. Отдавать родине долги, отрабатывать день, когда не было автобуса. Смену выбрал умышленно, чтобы попасть со своим прежним звеном. Увидел милые знакомые лица, обрадовался. И они обрадовались. Звеньевой пошептал на ухо Подсвинку, и тот отметил меня в табельной. Смена закончилась, не прошло и 20-ти минут.
Вот только погода испортилась, и автобус уже ушел. По сугробам побрел я домой, как Амундсен, возвращающийся с полюса. Собак мы давно уже съели, тяжелые сани с обмороженным товарищем я волок за собой, пробираясь через торосы по колено в снегу, превозмогая ледяной ветер, эх….
Шел на работу, в надежде, что товарищи отметят меня. Последний день перед отпуском — традиция. В нарядной призывно заглядывал им в глаза, все время крутился под ногами, чтоб не забыли про мой отпуск. Они не забыли, но и не отметили. Ну и хрен с ними. Сменой больше, сменой меньше… Тем более, всю грязную работу выполнял другой ГРП, а я, соответственно, чистую, если в шахте вообще бывает чистая работа.
По выезду звено в лице Андрюхи–комбайнера попыталось объяснить, что если бы, да кабы, то меня непременно отметили бы. Но мне было уже наплевать и на Андрюху, и на звено, и на всю угольную промышленность в целом.
На шахтах опять трагедии. На «Краснолучской» рабочих опускали лебедкой по наклонному стволу. Барабан обледенел, тормоза не сработали, и помчались они вниз с ускорением почти свободного падения. Все повыпрыгивали на ходу, один не успел.
А у нас двух проходчиков побило.
Зато на «Известиях» нечаянная радость — выдали задолженность за три месяца. Известинцы покупают водку ящиками. Наши смотрят с завистью:
— Вот это, я понимаю, праздник. А тут…
Поскрипывая и вздыхая пошел на работу. Ожидание неприятностей обычно страшнее самих неприятностей. Меня не стошнило при виде шахты. Процесс внедрения происходил постепенно — автобус, нарядная, баня, табельная, ламповая, снова автобус — и почти безболезненно.
Оказывается, пока я сдавал сессию, коллеги бастовали. Даже не бастовали, а тупо отказывались от спуска в шахту. И сегодня начальник спросил каждого, идет ли он в шахту. Пошли все.
За месяц моего отсутствия лаву не закончили, так что рабочее место не изменилось. Всё та же куча под конвейером и лопата с короткой ручкой. На этот раз она досталась мне. Лениво кидал товар, стер руки, отвыкшие от работы, и уже начал подозревать, что эта смена никогда не закончится.
Спросил Верховского, отпустят ли меня на курсы ГРОЗ. Тот ответил утвердительно. Значит решено — становлюсь ГРОЗом. Хватит уже числится в команде недоразвитых.
Вышел в четвертую, а звено идти в шахту отказалось. Для меня это дело новое, забастовочного опыта — один день на «Краснолучской», который потом пришлось отрабатывать. Какое–то время колебался, слушал коллег. Все они кажутся грамотными, знают законы, ходят по судам и прокуратурам, некоторые участвовали в знаменитых пеших походах на Киев. А я ни хрена не знаю, хоть и горжусь своими двумя неоконченными высшими.
Курсы ГРОЗ с 4 февраля. Напишу заявление и подамся в горбатые. Буду профессионально расти, зашибать деньгу, зарабатывать бурсит и силикоз.
Вчера мы не пошли на работу в четвертую. Написали заявление на имя директора. «Я, ФИО, 29.01.02 отказался спуститься в шахту в связи с невыплатой зарплаты за октябрь, ноябрь, декабрь 2001 г.»
Возможно, когда нибудь это покажется диким, а сейчас работать и не получать зарплату — в порядке вещей. Постоянно меняется руководство шахты. Новый директор начинает с заявления: « Я вам ничего не должен. Требуйте свои деньги у того, кто вам задолжал.» Но, как правило, тот кто задолжал, находится уже вне досягаемости — ушел на повышение, в область, на другую шахту.
Людишки пытаются выбить задолженность через суд, но там огромная очередь, которая почти не движется. Можно несколько лет быть 544‑ым, в то время как проныры со связями получают деньги без очереди.
Встречаются двое на улице, и первый вопрос: «Что слышно?» То есть — какие новые сведения о деньгах? Когда обещают, сколько процентов и за какой месяц?
Рабочие отказываются идти в шахту, начальники бегают по нарядным — пугают, уговаривают, клянутся, что деньги будут такого–то числа, в противном случае можете считать меня пидорасом. Но вот приходит назначенное число, денег нет, и даже сознание того, что теперь начальника можно в глаза называть пидорасом, не радует.
Так и живем — работаем спустя рукава, возмущаемся вяло и неубедительно. Все уже привыкли к такому положению вещей, оно стало нормой.
Звено в шахту не пошло, кроме четырех штрейкбрехеров. Одному до пенсии два месяца осталось, другому прогулы нужно отработать, у третьего и четвертого тоже нашлись причины. Никто их не осуждал, уже давно каждый сам за себя. Пошел и я. В новых сапогах. Забыл сказать — я украл у товарища сапоги, так как мои совсем разлохматились, даже на калоши не годились. А новых мне родина не дала.
Горбатые всю смену возились с цепью, я пытался уснуть.
Собрал и вывез свои трофеи — клевак, клин, наколенники. Готовлюсь к опасной, но почетной профессии.
Сегодня обещают деньги. Их обещали и вчера, и неделю назад. Наш участок в шахту вообще не ходит кроме пары–тройки отщепенцев. Соседи ходят эпизодически. Машинисты давно положили на всё, КС-ники на работе появляются, но тоже нерегулярно. Напугает ли это руководство? По моему, им давно на это наплевать. Рабочие кричат, что они голодают, но, видимо, не настолько, чтобы устроить настоящий бунт, бессмысленный и беспощадный, с разрушениями и кровопролитием. Их решимости хватает только на отказ от работы. Хотя, когда на шахте возобновили выдачу тормозков под зарплату, их размели в два дня. Значит, жрать все таки нечего.
Сегодня я прощался со второй западной лавой. 4‑го числа ухожу на курсы, за месяц её закончат, и я никогда её больше не увижу. Не увижу этих кнопок, этого пересыпа, этой лопаты. Не буду больше растягивать канат. В другой лаве на других кнопках будет сидеть другой ГРП, а я буду проходить мимо, гордо неся свои первые наколенники.
Поделиться книгой: