Помоги проекту - поделись книгой:
Операция проходит успешно. Телеоператоры и фотографы, столпившиеся перед особняком «Ла-Лантерн», едва успевают заметить автомобиль с тонированными стеклами, промчавшийся по аллее, и ничего больше. Они не увидят даже мою тень. Да, это подходящее слово: я теперь всего лишь тень.
С удовольствием смотрю на это место: я его очень люблю; здесь, в этом мирном доме с высокими окнами и залитыми светом комнатами, в окружении старых развесистых деревьев, проходили самые счастливые дни моей жизни рядом с президентом. Меня встречает пара сторожей — нет, лучше назвать их ангелами-хранителями. Они ухаживают за усадьбой уже двадцать пять лет. И повидали здесь немало премьер-министров, прежде чем Николя Саркози передал этот райский уголок президентам. Они были свидетелями многих тайных совещаний, семейных праздников и, без сомнения, драматических событий. Но из них лишнего слова не вытянешь. Они никогда никого не предавали, никому не рассказывали никаких подробностей. Я любила пить с ними кофе по утрам, мы часто болтали — обо всем и ни о чем. И всегда это были приятные моменты. Они видели, как я одинока.
Один из молодых врачей Елисейского дворца круглые сутки дежурит в соседней комнате, наблюдая за моим давлением и давая анксиолитики и транквилизаторы. Я до сих пор плохо держусь на ногах. Когда я встаю, у меня кружится голова, и приходится немедленно сесть. Однажды утром я чуть не упала и с тех пор веду себя осторожно.
Каждый день меня навещает кто-нибудь из друзей. И конечно, родные. Они не рассказывают мне всего, что творится за стенами этого дома, оберегая от своры любопытных, от бредовых домыслов и скандальных фото на первых полосах газет. В один из солнечных деньков мы с матерью и сыном прогуливались в саду, не зная, что папарацци засели даже на деревьях. Им удалось заснять нас только со спины, тем не менее один из таких снимков с удовольствием напечатал некий желтый журнал. Медийная машина работает в полную силу. И жадно заглатывает любую бытовую подробность, даже самую незначительную.
Прошлым летом я часто бывала здесь одна, пока Франсуа работал в Париже, и у меня вошли в привычку долгие велосипедные прогулки. Мы с моими охранниками стали почти чемпионами. Ежедневно проезжали по тридцать семь километров через Версальский парк и лес, фиксируя время и стараясь каждый день хоть немного да увеличивать скорость. Нас ничто не останавливало, даже дождь. Это было счастье, которое никогда не надоедало.
На 15 августа[4] Франсуа приехал ко мне в «Ла-Лантерн». Наконец-то он позволил себе несколько дней отдыха. Конечно, весьма условного. Он с трудом отрывался от своих бумаг и не желал выходить за ограду усадьбы. Прогулки сводились к двум-трем кругам по саду. Что касается меня, то я не отказалась от своих велопробегов. Папарацци так и кишели вокруг, на каждом метре парка. Два или три дня спустя в «Паризьен» появилось мое фото на велосипеде.
Как-то утром, в тот момент, когда мы закладывали вираж вокруг Большого канала в парке, я заприметила парочку фотографов и помчалась прямо на них, не предупредив двух моих телохранителей. Папарацци устроились основательно, на весь день: запаслись и одеялами, и походным холодильником. Один из них испуганно поднял руки, словно я угрожала ему оружием:
— Это не мы, фото в «Паризьен» — не наше, клянусь вам, что это не мы!
Их испуг рассмешил меня.
— Я подъехала не из-за фото, а чтобы сказать: вы напрасно теряете время. Президент не выйдет, не надейтесь сфотографировать его. Можете снимать меня на велосипеде хоть каждый день, но ведь это не представляет никакого интереса. А его вам не видать. Лучше возвращайтесь-ка к своим семьям!
Они, конечно, меня не послушались и, конечно, напрасно потеряли время, щелкая меня каждое утро, когда я катила на велосипеде, держась за руль или даже «без рук». Но воспоминание о панике того фотографа вызывало у меня улыбку всякий раз, когда я думала о нем или о своем телохранителе, сказавшем мне со смехом: «Да я вижу, вы в нас не нуждаетесь!»
Как же я далека сейчас, в январе месяце, от этих в общем-то приятных воспоминаний! Попробовала сесть на велотренажер, но вскоре отказалась от этой попытки — нет сил. Лежу на кровати, равнодушно листаю старые журналы (только не свежие!), слушаю музыку и сплю. Каждый день получаю письма от неизвестных людей, десятками приходящие в Елисейский дворец и переправляемые в «Ла-Лантерн». Некоторые из них трогательны до слез. Многие женщины, а иногда и мужчины хотят выразить мне свое сочувствие. Откладываю в сторонку те, на которые собираюсь ответить, и мне удается написать несколько благодарственных писем.
Так проходит неделя, а я по-прежнему живу вне времени. Оно остановилось, словно тоже одурманено лекарствами. Пока СМИ всего мира публикуют мои фотографии, обсуждают мою жизнь, мою судьбу, я стараюсь не брать в руки журналы и читаю только бесчисленные послания, отправленные на мой электронный адрес или на мобильник еще во время моего пребывания в больнице. Их прислали те, кого я давно не видела, друзья, дальние родственники, бывшие коллеги, писатели и просто незнакомые люди, каким-то образом узнавшие мой номер. А еще женщины, которым я когда-то помогла после смерти мужа или в другой беде и которые теперь в свой черед хотят утешить меня. Особенно глубоко тронуло меня письмо Евы Сандлер, потерявшей мужа и двоих детей во время бойни в Тулузской школе[5]. Я не имею права жаловаться: я переживаю всего лишь испытание, а не трагедию.
Из Дворца получаю всего три послания, да и те от советников. Все остальные затаились. Со мной уже обращаются как с парией. Из всего правительства только четыре министра осмеливаются прислать мне дружеские письма.
Те, кого я близко знала, не отвечают на мои звонки. Их молчание выглядит еще более вопиющим, когда я читаю письма из другого лагеря — от Клод Ширак, Карлы Бруни-Саркози, от Сесилии Аттиас, бывшей супруги Николя Саркози, Жан-Люка Меланшона, Алена Делона и многих других. В политике люди предпочитают принимать сторону победителей.
Меньше чем за неделю я не только пережила жизненное крушение, но и в полной мере оценила цинизм замкнутого мирка политических друзей, советников и «придворных».
Франсуа сообщил, что собирается приехать в следующую субботу — «чтобы поговорить», уточнив: «незадолго до ужина». Он приезжает, мы располагаемся в самой большой гостиной, где стоит роскошный концертный рояль. И хотя инструмент уже далеко не новый, именно на нем имела обыкновение играть супруга Андре Мальро, когда министр культуры Шарля де Голля здесь жил. Генерал был потрясен трагедией семьи Мальро, потерявшей двоих детей в дорожной аварии, и предоставил Мальро возможность пожить уединенно в «Ла-Лантерн» вместе с женой и ее сыном Аленом. По выходным дням Мальро, словно желая забыться, принимался за обустройство усадьбы. При нем бывшие конюшни были перестроены под библиотеку.
Мы с Франсуа сидим лицом к лицу, каждый на своем диванчике. Несмотря на веселые цветастые драпировки, атмосфера в комнате гнетущая, расстояние между нами ощутимо почти физически. И тут он заговаривает о разрыве. Я не понимаю логики происходящего. Получается, что попался с поличным он, а расплачиваться должна я. Его решение еще не кажется бесповоротным, но у меня нет сил приводить доводы в свою пользу. Он старается избегать резких выражений, но приговор слишком жесток. Я не сознаю до конца его значения, чувствую себя как под наркозом.
Мы идем ужинать в столовую. В присутствии метрдотеля беседа становится почти банальной. После ужина отправляемся спать — в разных комнатах. Такого с нами никогда не бывало. Теперь он хочет ознаменовать этим конец отношений. В мой сон под воздействием лекарств вторгаются кошмары и галлюцинации.
Я то и дело испуганно вскакиваю, уверенная, что в спальне кто-то есть. Представляю себе, как Франсуа обнимает другую женщину. Кто из них сделал первый шаг? Что он рассказывал ей о нас? Искал ли он в ней то, чего не могла ему дать я? Эти картины душат меня, я гоню их, но они возвращаются снова и снова, и я захлебываюсь рыданиями.
Утром он сообщает, что уедет после обеда и что две мои подруги из числа самых близких — Констанс и Валери — хотят повидаться со мной. Почему же они не позвонили мне сами? Я предпочитаю побыть в одиночестве, чтобы собраться с мыслями и подготовиться к тому, что мне предстоит.
Но Франсуа настаивает. Он побаивается оставлять меня наедине с моим отчаянием, тогда как ему предстоит встреча с любовницей. Мне еще неизвестно, что обе мои подруги с утра уже находятся в Версале. Он придумал эту уловку, чтобы не обрекать меня на одиночество, а себя избавить от угрызений совести. Они ждут в кафе его сигнала, чтобы явиться в «Ла-Лантерн». Он хочет передать им меня с рук на руки. Подруги бомбардируют меня эсэмэсками, умоляя позволить им прийти. Я уступаю, и правильно делаю: с отъездом Франсуа их присутствие меня утешит.
Мы с ним договорились увидеться в следующий четверг. Четверг всегда был нашим любимым днем, с самого начала нашего романа, с наших первых свиданий между 2005 и 2007 годами. И еще — это день из знаменитой песни Джо Дассена, которую мы столько раз слушали в моей машине, подпевая: «Ты помнишь, это был четверг; / Мы ехали с тобой вдвоем / Дорогою влюбленных. / Великий день, великий путь / К большой любви; так не забудь, /Что это был четверг»[6].
Я беру на себя инициативу и назначаю встречу на улице Коши, у нас дома. Там мы будем одни и сможем поговорить свободно. Он приезжает точно в назначенное время, что ему совсем несвойственно. И привозит в металлическом контейнере обед, приготовленный в Елисейском дворце; еда уже разложена по тарелкам, которые нужно только сунуть в микроволновку.
Его телохранители остаются дежурить у подъезда. После публикации фотографии в «Клозер», на которой они ранним утром несут пакет круассанов в квартиру, где находятся Франсуа и Жюли Гайе, они понимают, что им лучше не попадаться мне на глаза.
Все это как-то нереально. Мы садимся за стол, словно обычная супружеская пара, только едим без аппетита. Под конец он встает и как ни в чем не бывало готовит кофе, который мы выпьем в гостиной. Настало время обсудить вопросы материального порядка.
Земля разверзается у меня под ногами. Я боюсь неизвестности, боюсь того, что произойдет после нашего разрыва, в том числе и финансовых проблем. Делюсь с Франсуа своими опасениями. После развода с отцом моих детей мне пришлось одной содержать своих троих мальчиков. Но такой ценой я добилась свободы, возможности соединиться с Франсуа и, не колеблясь, пошла на это. Я решила также сохранить фамилию Триервейлер, под которой писала репортажи более пятнадцати лет. Мне хотелось зваться так же, как мои дети. Я развелась с их отцом, но не с ними, а взять девичью фамилию означало бы для меня именно это.
Франсуа известно, что моей зарплаты в «Пари-Матч» не хватит, чтобы самостоятельно оплачивать аренду нашей квартиры на улице Коши, содержание детей, их жилье, их учебу. Когда мы подписывали договор аренды, я получала деньги в «Пари-Матч» и на телевидении, где сотрудничала с каналом
Став президентом, Франсуа потребовал, чтобы я отказалась от работы на телевидении. Тем не менее мы запланировали с дирекцией канала запуск новой программы чисто гуманитарного характера, совместимой с ролью первой леди. Она должна была состоять из серии документальных фильмов, где я брала бы интервью у различных деятелей на общие темы: воспитание девочек во всем мире, защита водных ресурсов, беженцы. Каждая из этих передач требовала поездок в две-три страны.
Я была очень увлечена этим проектом. Однако Канал Плюс перекупил, с санкции властей, наш
— Ты должна отказаться от телевидения!
Тон не допускал возражений, мне тотчас пришлось уступить. Хватит нам пережитого не так давно «скандала с твитом» и поражения Сеголен Руаяль[7] на парламентских выборах. Мне больше не хотелось никаких препирательств, никаких проблем между нами. Но, отказавшись в тот день от работы на телевидении, я лишилась двух третей своих доходов, и он это знал.
Деньги никогда не интересовали меня сами по себе, но я всегда испытывала страх перед завтрашним днем, перед ненадежностью своего положения; я боялась оказаться без крыши над головой, когда уже не смогу работать. Я не забыла, в какой нужде умерла одна из моих бабушек. Я всегда обладала независимым характером. И не забыла, как моя мать до того, как нашла работу кассирши, вынуждена была клянчить деньги у моего отца, получавшего жалкую инвалидную пенсию. Ребенком я очень страдала от этих сцен, от унижения, от сознания полной безысходности. И построила свою жизнь на твердом решении: никогда ни от кого не зависеть в материальном плане.
Ни разу в жизни я не попросила денег ни у кого, особенно у мужчин. Хорошо помню, как мать обнаружила в супермаркете, что потеряла кошелек. У меня до сих пор стоит перед глазами ее убитое лицо: она не знала, как ей прокормить нас в ближайшие дни. Не помню, сколько мне было тогда лет, но ее отчаяние навсегда запечатлелось у меня в памяти.
Я выросла в семье, где никогда не жили в долг. У нас считалось, что нельзя тратить деньги, которых нет, и мы прежде всего смотрели на ценник. Эта привычка прочно засела во мне, я не умею «шиковать», сорить деньгами. Вспоминаю день, когда мы с подругой отправились за покупками в аутлет. Пока я выбирала для сыновей одежду, продавщицы величали меня «мадам Саркози». Я с улыбкой покачала головой. Тогда одна из девушек поправилась: «Ой, нет, вы ведь жена Олланда!» И тут я услышала, как женщина, стоявшая прямо передо мной, шепнула мужу:
— Ну, если даже президентские жены ходят по дешевым магазинам, значит, у нас и впрямь кризис!
В другой раз (человек неисправим!) я на распродаже купила пару кроссовок одному из сыновей, и продавец, узнав меня, спросил:
— Значит, вон оно как! Живете с президентом в Елисейском дворце, да еще и работаете вдобавок?
— Месье, а иначе как бы я могла купить эти кроссовки, если бы не зарабатывала на жизнь?
Он понял и с улыбкой взял мою банковскую карту.
Итак, я отказалась ради Франсуа от своей передачи на телевидении, но настояла на том, чтобы сохранить работу в «Пари-Матч». Для меня совершенно неприемлемо было сидеть без всякой работы и без зарплаты. Я была гражданской женой президента, имела в Елисейском дворце свой личный секретариат, как и все первые леди до меня, и возглавляла небольшую группу энтузиастов, занимавшихся гуманитарными и социальными проблемами, что было сугубо добровольным делом. Но во имя чего я должна была отказаться от работы и заработка? Почему оказалась единственной женщиной во Франции, не имеющей права на труд?
К тому времени, когда в 2007 году нас признали официальной парой, я уже два года не вела в «Пари-Матч» политическую рубрику, перейдя к статьям о культуре, где вопрос о конфликте интересов уже не вставал. Так кому могло помешать, что я пишу рецензии на романы?!
Вот уже восемь лет, как я, отнюдь не претендуя на звание литературного критика, просто пытаюсь внушить подписчикам «Пари-Матч» желание читать книги, показать им на своем примере, что именно чтение помогло мне выбиться в люди, открыло новые горизонты, богатейшие возможности.
Без чтения я никогда не стала бы тем, что я есть. Я начала читать с того возраста, когда научилась складывать буквы в слова. Ребенком я проводила долгие часы в городских библиотеках. Мать привыкла оставлять там меня и сестру, пока бегала за покупками: рядом с книгами мы вели себя смирно, нам было хорошо. Среди тысяч запахов я могу различить запах пыли, въевшейся в книги, долгими годами не покидавшие полок. Вот он — запах моего детства,
Когда мне было лет шесть и мать посылала мою старшую сестру Паскаль в магазин, она утаивала один-два франка, чтобы покупать для меня дешевые тоненькие книжечки. Подрастая, я читала все без разбора: вокруг не было никого, кто мог бы мне помочь с выбором.
Мои родители, как и многие французы, были членами книжного клуба «Франс Луазир». Каждые три месяца в доме появлялась новая книжка. Я читала, грезила, узнавала что-то новое. С тринадцати лет я стала записывать в блокнот названия прочитанных книг. Теперь я иногда просматриваю первые страницы этого блокнота и вспоминаю замечательные романы, в детстве попавшиеся мне под руку, а ныне давным-давно позабытые.
На Рождество я просила родителей дарить мне только книги, и не было для меня более дорогого подарка. Ведь их не требовалось сдавать в библиотеку, они были мои.
Работая для рубрики «Культура», я каждую неделю получаю десятки книг. И всякий раз, вскрывая упаковку и вынимая оттуда книгу, испытываю волнение, как первый раз в жизни. Их уже так много, что я утратила инстинкт собственницы и отдаю 95 % полученных книг в женскую тюрьму Флёри-Мерожис.
Писать раз в неделю (или чуть реже) книжный обзор для «Пари-Матч» всегда было для меня истинным счастьем, и уж тем более когда я стала жить в Елисейском дворце. Я воспринимала это как победу над теми, кто запрещал мне работать, а главное, над самой собой. Не будь этой обязанности — читать книги для составления журнальных обзоров, — меня, без сомнения, вовлекли бы в круговорот официальных встреч, поездок, приемов и я не смогла бы открыть ни одной книжки. Жалкое существование! Зато сесть перед компьютером, наедине с пустым экраном, со своими мыслями, отрешиться от всего на свете, сосредоточиться — вот что помогло мне преодолеть многие испытания.
Многие — но не такое.
В тот ужасный четверг, когда Франсуа объявил, что бросает меня, я не смогла бы прочесть даже двух строк и лишь беспомощно смотрела на крушение нашей пары. Президент заверил, что мне не о чем беспокоиться, что я, несомненно, получу выгодные профессиональные предложения, которые помогут мне начать новую жизнь.
Затронув вопросы финансового характера, он перечисляет другие заботящие его моменты. Он не хочет, чтобы я писала книгу, — несколько дней назад у меня возникла такая мысль, и я сказала ему о своем намерении. Он разрешает описывать лишь то, что касается моей «постпрезидентской» жизни. И настаивает на том, чтобы мы объявили о «нашем» разрыве в совместном коммюнике. Я отказываюсь. Мне этот разрыв не нужен. В нем нет ничего «совместного». Но он продолжает настаивать, спокойным, холодным тоном.
Как все это горько.
Перед его уходом я требую отдать мне ключи от квартиры. Я говорю:
— Ты изгоняешь меня из своей жизни, значит, ты здесь больше не живешь, и я хочу оставить ключи себе. Чтобы иметь возможность приглашать сюда кого угодно и когда угодно.
Я знала, что ему не понравятся эти слова. Он изменяет мне уже больше года, но не может смириться с тем, что я намерена жить своей жизнью. Вот так устроены эти люди. Он возражает:
— Тебе их потом принесут.
— Нет, я хочу получить их сейчас же.
Франсуа зовет охранника, у которого хранятся ключи. Выходит в коридор поговорить с ним, но тут же возвращается. Ключи ему нужны, чтобы спуститься в подземный гараж, где его ждет машина, так как здание находится под охраной и никто не может попасть на стоянку, не вставив ключ в особое гнездо в лифте.
На всякий случай я решила сопровождать их, чтобы не лишиться ключей. И вот мы спускаемся в лифте с пятого этажа втроем: Франсуа, я и «разносчик круассанов» — тот самый полицейский, которого обессмертил своим снимком какой-то папарацци. Я смотрю ему прямо в глаза.
— Вы, случайно, сегодня не доставляли президенту круассаны? Значит, вот как вы понимаете обязанности полицейского? Удивляюсь, что вас еще не выгнали.
Он молчит, упорно глядя на свои ботинки. Глаза его увлажняются. Франсуа не произносит ни слова.
Я тотчас же еду в «Ла-Лантерн». Предполагалось, что я пробуду в Версале до субботы, а в воскресенье улечу в Индию. Много месяцев назад я обязалась поехать туда представительницей «Движения против голода». Я согласилась исключить из маршрута ту часть поездки, которая вела в Мадхья-Прадеш: туда нужно ехать из аэропорта на машине много часов по диким, опасным дорогам, и я боялась, что просто физически не выдержу этого.
Вот уже несколько дней окружающие уговаривают меня вообще отказаться от этой поездки. В первую очередь сам президент. Он не желает, чтобы я туда ехала. Но его заботит отнюдь не мое здоровье. В его представлении первой леди уже не существует.
Да и считал ли он меня таковой с самого начала? Нет, сейчас для него самое важное — мое молчание.
У меня осталось три дня для отдыха в «Ла-Лантерн». Но я боялась провести последний, пятничный вечер наедине со своим горем. И пригласила на ужин самых близких друзей, словно решила доказать себе, что жизнь продолжается. Они съехались все и согрели меня своей дружбой. Что было бы со мной без друзей? Мы провели веселый, теплый вечер. Я попросила у врача разрешения не принимать обычные лекарства, чтобы выпить пару бокалов вина. Ночь проходит быстро.
В субботу к концу дня у меня назначена встреча с Франсуа — мы должны согласовать текст коммюнике. Трое из моих гостей остались у меня ночевать. Я собираю свои вещи, летнюю одежду, оставленную в «Ла-Лантерн», кое-какие книги. Друзья помогают мне упаковать чемодан. Торопливо перекусываем. Пора уезжать. Иду прощаться со сторожами, Жозианой и Эриком:
— Ну вот, хочу вам сказать, что мы видимся в последний раз.
Они принимают это за шутку, громко протестуют.
Отвечаю им срывающимся голосом:
— Мы с господином президентом расстаемся, об этом будет объявлено сегодня вечером.
Теперь уже они взволнованы до слез, обнимают меня, горячо утешают. Я плачу вместе с ними. Никогда мне не забыть эту минуту, никогда! Так же как и прощание с обоими дежурящими сегодня поварами. Они тоже плачут. Я извиняюсь перед ними:
— Простите, я лучше пойду, а то не выдержу.
Не могу сдержать слезы. Мне хочется уйти достойно, но эти выражения привязанности трогают меня до глубины души. А я должна сберечь силы для предстоящей встречи. Сажусь в машину. Телекамеры уже хищно нацелены на нас. Журналисты на мотоциклах нетерпеливо ждут за оградой, готовые запечатлеть каждое мое движение, словно присутствуют при казни.
Сначала мы едем на улицу Коши, к нам домой — вернее, теперь
Не могу описать, что я ощутила, входя в сад Елисейского дворца через ворота Мариньи. Именно этим скромным путем, а не через парадный двор, я привыкла попадать во дворец. Никогда я не позволяла себе входить через парадные ворота. Словно в глубине души всегда чувствовала себя незаконной женой. А ведь я прожила здесь с президентом больше полутора лет, официально делила с ним его жизнь.
Сегодня, 25 января 2014 года, у меня сжимается сердце. На этот раз все кончено. Войдя в свои апартаменты, я начинаю собирать вещи, которые понадобятся мне в Индии, затем эсэмэской сообщаю Франсуа, что я уже здесь. И мы снова встречаемся в гнетущей атмосфере гостиной, сидя каждый на своем привычном месте. Он опять настаивает на совместном коммюнике. Я опять отказываюсь, приводя все те же аргументы. Мы словно вторично проигрываем ту же сцену.
Он еще раз просит меня отказаться от Индии.
— На тебя там накинутся все журналисты.
Он собирается отречься от меня, но единственное, что его волнует, — это чтобы пресса осаждала его — его, а не меня.
— Ну и что? Может, их даже будет больше, чем у тебя в Турции.
Как ни смешно, я пытаюсь его раздразнить. А он беспокоится о том, что я им скажу.
Поделиться книгой: